Текст книги "Трое в одном морге, не считая собаки"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

ПРЕДМЕСТКОМА МАССАЖНОГО КАБИНЕТА

Номи хныкала. На полдороге к моему дому мы зашли в ближайший подъезд.

Через пару минут к нам приблизилась Ленка. Я окликнул ее, познакомил с Вовой, и, пока она обретала дар речи, вручил ей Номи с напутствием:

– Любишь кататься, люби и саночки возить!

После чего мы двинулись строевым маршем в ближайшее заведение. И тут же, наконец, поняли почему в Израиле военные не печатают шаг. Со страшной силой Вова вляпался в собачье дерьмо. И, судя по его аллергической реакции, не в первый раз. Мы тут же решили следующую нашу встречу посвятить разбору со сладкоголосым соловьем из «Голоса Израиля», который заливал на Союз, что в здесь собак выгуливают не иначе, как с пакетиком и специальными совком и метелочкой.

– Понимаешь, – сокрушался Вова. – Я Кинга из-за этого предал! Не мог себя представить с пакетиком, совком и метелочкой. Но это убеждало больше всего остального. Я прельстился красотой еврейского общежития и плюнул на Штаты…

По дороге мы решили подкрепиться и купили длинную французскую булку. Но она не пошла. Так, помахивая этим длинным багетом, я и прибыл к заветному входу. И услышал до боли знакомый голос:

– Барух аба,[36]36
  Благословен пришедший (ивр.)


[Закрыть] ментяра! Ну и «демократизатор» у тебя! Прямо новейшая французская модель… или это у тебя протез?

Я очумело смотрел, как трясся передо мной в пошлом смехе легкий на помине Жека, которому логичнее было бы быть где-то градусов на 30–40 севернее.

– Тебе, наверное, нельзя дать ему в рыло? – завелся Вувос. – Так ты скажи…

Жека резко оборвал смех и предупредил:

– Очень не советую начинать интифаду на контолируемых мной территориях.

Наша служба поддержания порядка действует решительно.

Казалось, что Жека так и не вышел из-под кайфа со времени нашей последней встречи. Впрочем, что-то в нем слегка изменилось – его обычная веселая злость перешла в, скажем, злое веселье.

– Кто это такой? – Вова явно не любил не владеть обстановкой.

– Он из очень ограниченного, – я постучал по лбу, – контингента советских войск в Афганистане. Шланг батальона. Наркоман. Уголовник. Клоун.

Жека оскаблился и представил Вове меня:

– Бывший студент. Бывший мент. Экзамены он сдавал хреново, а своих боевых товарищей сдавал ништяк…

Вувос поскучнел и спросил меня:

– Слушай, а может вы в следующий раз разберетесь?

Жека великодушно махнул рукой:

– Ладно. Вольно. Я зла не помню. Скажите девочкам, что от меня, они вас обслужат, как настоящих. А то они со своими присачковывают.

– А ты чего, секретарь парткома? – спросил Вувос.

– Не, скорее председатель месткома, – доброжелательно объяснил Жека. – Слежу, чтобы соблюдались права нелегально трудящихся.

– И много членов в этой твоей профорганизации? – нарочито небрежно спросил я.

– Один, – сообщил Жека и заклекотал в восторге от самого себя.

– Слушай, – попросил Вова. – Давай что-нибудь делать. Или туда пошли, или отсюда.

Вдруг Жека задумался:

– А я ведь вас так не пущу. Знаю я вас, олим. Покажите сначала деньги. А еще лучше – заплатите мне вперед.

Вувос помотал головой и уставился на Жеку:

– Не-е, ты не в моем вкусе.

Алкогольный юмор Вовы оказался как раз на Жекином уровне, и тот с удовольствием поклекотал. Затем сел на корточки у стены, закурил и произнес:

– Понял! Денег у вас нет. Работу здесь ищете? Хорошо, мне нужен вышибала – ты наглый, ты подойдешь. А ты, мент, будешь отмывать полы. Пять шекелей в час, плюс один за звание. Итого шесть. Бесэдэр?

– Нет, – сказал я смиренно. – Мне женщина нужна. Кира Бойко. Вот деньги, видишь?

Жека доверчиво протянул руку:

– Давай. Второй этаж налево, третья дверь.

Я спрятал кровные шекели в карман и потянул Вову к двери, но тот упирался.

– Ну и не надо, – лениво сказал Жека. – Все равно ее сейчас на месте нет.

– Как это нет?! – я почувствовал себя, как в ГУМе, когда перед носом кончился товар. – А где она?!

– Пошли отсюда, – сказал Вова, но теперь уперся я.

Жека долго смотрел на меня, похихикивая, наконец снизошел:

– Она в командировке. А у тебя хороший вкус. Только теперь она не Кира. А Линда. Артистический псевдоним, понял? А откуда у тебя лишние деньги? Ты же ничего не умеешь делать такого, за что в этой стране лишние деньги дают. Старух трахаешь, что ли?

И тут за меня неожиданно оскорбился Вувос:

– Как разговариваешь с израильским полицейским, скотина?!

«Сам ты скотина, – грустно подумал я. – Испортил мне всю игру. Фиг он теперь расколется.»

Жека присвистнул и даже приподнялся, но потом отмахнулся:

– Не мети пургу. Нехорошо, парень, ватика[37]37
  Ватик (ивр.) – старожил.


[Закрыть] обманывать. Наших ментов в их ментуру не берут. Вернее, теперь уже их ментов – в нашу.

– Ладно, – оборвал я, – куда вы Линду командировали?

Жека пожал плечами:

– Да далеко.

– Это что ж такое! – сокрушался Вова, тяжело глядя на Жеку. – Везде собачье дерьмо.

– В Эйлат или на север? – настаивал я. – Куда далеко?

Мимо нас прошли веселые, беззаботные, англоязычные. Мы втроем проводили их завистливыми взглядами.

– Отвали! – ответил Жека. – Если ты мент, то предъяви ксиву, и поговорим официально, на государственном языке – хоть на иврите, хоть на арабском. И это было бы даже неплохо – нам свои люди в миштаре во как нужны! Местные слишком дорого обходятся. А тебя по дешевке купить можно…

Я вытащил удостоверение и ткнул ему в вытянувшуюся морду.

– Бога нет! – сказал Жека. – Какая у вас, ментов, транснациональная мафия!.. Что ты хочешь?

– Киру Бойко.

Жека облизнул тонкие капризные губы:

– Нет ее в Израиле сейчас, товарищ.

– Где она?

– Далеко она.

– Точнее?

– Очень далеко.

Вувос затейливо выматерился. Я подошел к Жеке, присел рядом и внятно сказал:

– Страна, город, адрес.

– Ты просишь невозможное! – взвыл Жека. – И все равно зря! Никакой тебе адрес не поможет, потому что там и с адресом не достать! Ты пойми, она так далеко, что дальше не бывает.

Вовина матерная конструкция материализовалась и обрушилась через мое плечо на Жекину челюсть.

– Прекрати! – заорал я.

– Козел! – проорал мне в ответ Вова.

Жека покорно сполз на асфальт и, кажется, собирался отключиться. Я поднял его «за грудки» и встряхнул:

– Где?! Где далеко? В Америке?

– Дальше! – ненавидяще прохрипел он.

– В Австралии?

– Еще дальше! – Жека отвечал, как посылал туда меня.

– Оба козлы! – сумрачно сообщил Вувос и ушел.

– Сейчас тебе будет еще хуже, чем у тебя с географией, – честно сказал я Жеке. – Дальше Австралии уже не бывает. Там уже вечные льды и пингвины.

Жека неожиданно хихикнул:

– Дурак ты! Оле! Разве на Ближнем Востоке расстояние в километрах меряют? Если в километрах, то Америка дальше, чем Совок. А достанешь ты ее в Совке?

– Она не в Совке, – сказал я.

– Не в Совке, – согласился Жека. – Еще дальше.

Мое лицо стало достаточно красноречивым.

– Ну ты меня запарил! В Саудовской Аравии она! – вздохнул Жека. – Но я тебе этого не говорил, учти! Мы ее в аренду сдали. Принцу одному в гарем… Не смотри на меня так! – заорал он. – Я не вру! Ты же ни хрена тут не знаешь, это обычные дела! У них нефтедоллары, у нас – белые женщины… Не смотри так, говорю! Она сама захотела, никто ее не заставлял!

Я молчал.

– Отпусти!!! Она скоро вернется!.. Она не могла тебе ничего сказать! Дала подписку о неразглашении!

«Спокойно, – сказал я себе, – это слишком безумно, чтобы быть полной ложью… Я же ничего тут не знаю…»

Я отпустил Жеку и, улыбаясь, спросил:

– Как она туда попала, сынок?

– Как все, – улыбнулся он мне в ответ. – Через Иорданию. Знаток географии, а спрашиваешь.

Я попытался представить красивую женщину, походкой манекенщицы топающую по барханам. Нет, моего алкогольного опьянения для такого миража не хватало. Требовалось наркотическое.

– Через границу ты ее провожал? – понимающе спросил я.

– Что я, дурак? – обиделся Жека. – У меня свой бизнес, мне чужого не надо. Там своя эстафета… Что ты так на меня смотришь? Ведь даже террористы оттуда проходят. А отсюда – туда, вообще делать нечего! С полным комфортом, на верблюде. В парандже… Да не улыбайся ты так паскудно, вернется она скоро… А зачем она тебе, любовь, что ли? Или для карьеры?

– Прекрати балаган! – устало сказал я. – Если бы границы охранялись так, как ты поешь, мы бы в день по дюжине терактов имели.

– Прекращаю, – согласился Жека. – За подробностями обращайся в Мосад. Сам понимаешь, без покровительства спецслужб такие дела не делаются, все как в Совке. Стране нужны осведомители в гаремах арабских принцев – война на носу! А я правда больше ничего не знаю.

Любой бред должен быть доведен до логического конца, поэтому я спрсил:

– Ты говоришь, что она скоро вернется… Когда именно.

– На днях, – пожал плечами Жека.

– Адрес!

– Да нету у нее постоянного адреса. Ты оставь свой телефон, я тебе сообщу. И ей передам… что ей передать?

– Твой адрес.

Жека поскучнел.

– У меня тоже нет постоянного адреса. Не лезь в мои дела, тебе же лучше будет.

– Гражданин, – пророкотал я, – предъявите документики.

Жека тоскливо посмотрел на небо и сообщил в сторону:

– При себе теудат зеут не ношу-с! Дозвольте, гражданин начальник, за ним домой съездить.

– А катись! – в сердцах сказал я.

Подозрительно озираясь, зашагал Жека к еще не старому «Вольво», чтобы выполнить мое пожелание. А я завернул за угол, открыл дверцу новенькой «Субару», плюхнулся рядом, отодрал у водителя усы и распорядился:

– Кадима,[38]38
  Вперед! (ивр.)


[Закрыть] Мики! Вон за тем «Вольво». Хорошая машина у твоей хаверы!

Усы я переклеил себе.

«Я ПОВЕРНУЛ ГЛАЗА ЗРАЧКАМИ В ДУШУ…»

Чем больше я мерз под Жекиными окнами, тем более идиотскими казались мне все его восточные сказки. Ясно было, что «щелкнувшись», он может заплетать сюжет не хуже Шахерезады, и к одной такой ночи вполне могла добавиться еще тысяча.

Но единственный шанс найти убийцу не в собственной семье был в исколотых руках этого подонка, достаточно опытного, чтобы отсиживаться сейчас не в собственной берлоге. А терять его я не мог себе позволить. Кроме того, как ни крути, наркотики проходят через ливанскую границу куда успешнее террористов. А ее стерегут уж куда лучше иорданской. Пожалуй, верблюда с Кирой Бойко легче пропихнуть через иорданскую границу, чем ампулу через ливанскую…

…Сильно после полуночи началась цепная реакция зажигания окон. Из них, усиливаясь с каждым новым окном, неслись тревожные телевизионные голоса. И когда они, накопившись, переступили порог моего восприятия, я понял: в Ираке началось.

* * *

На работу я проспал. Что по законам военного времени делают здесь с опоздавшими на ответственную работу, я не знал и был готов к худшему. Но всем было совершенно не до меня. Казалось, миштару переключили с 33-х на 78 оборотов. Смысл инструкций-скороговорок ускользал. На иврит-«каля[39]39
  Упрощенный иврит (ивр.)


[Закрыть]» никто почему-то больше со мной не разговаривал, зато и ни одним «савланутом» или «ихье-бесэдором»[40]40
  Все будет в порядке! (ивр.)


[Закрыть] не попотчевали. А вместо привычного «леат-леат»[41]41
  Потихоньку (ивр.)


[Закрыть] то и дело слышалось «маэр-маэр».[42]42
  Живее (ивр.)


[Закрыть]

Наконец в сортире я узрел свое подлинное лицо. Бедные коллеги! Весь день перед ними маячила небритая харя с выпученными от непонимания и красными от недосыпания глазами. Поэтому, когда меня отправили то ли под домашний арест, то ли на домашнее дежурство, короче «домой и безвылазно до утра», я их понял.

Дома я наконец-то реализовал свои амбиции – лишил тещу персональной комнаты, превратив ее в «хэдэр-атум».[43]43
  Герметизированная комната-убежище (ивр.)


[Закрыть] После чего проявил о Софье Моисеевне сыновнюю заботу – препроводил ее сердечные, дыхательные и прочие недостаточности в полкомнаты за занавесочку, к кислороду. Затем я мужественно поборол желание заклеиться от семьи изнутри и настроился на полнометражный домашний вечер.

Вечер получился отвратительным. Сын хамил, теща заискивала, жена загадочно ухмылялась. Прямо конкурс устроили: «Кто у нас самый подозрительный?» А почему кто-то один? Их трое – и трупов трое. Каждой сестре по серьге.

Легли рано. Ленка, было, затеяла выяснение отношений, но я ее не поддержал – выяснения семейных отношений всегда чем-нибудь кончаются, а определить свои отношения с подозреваемой я не мог до окончания следствия.

И снилась мне пустыня. Думал, Каракумы, но несколько раз вляпался в верблюжье дерьмо и понял, что все-таки Негев.

Из-за сабры вышел верблюд.

Он был в черном сомбреро, из-под которого вились рыжие стружки пейсов.

На «корабле пустыни» плыли три женских фигуры. Именно фигуры, а не лица жеского пола, потому что все трое были в мини-паранджах отечественной фирмы «Готтекс». Кормчей была Мариша.

Как я обрадовался, когда догадался! Я простер к ней руки и рявкнул:

– Гражданка, почему на верблюде?!

Конечно, мне хотелось орать совсем другое. Но что-то меня во всем этом смущало – то ли раскачивающийся, как при молитве верблюд, то ли Маришины дуэньи, которых я никак не мог окончательно опознать. То есть одна из них была Анат, но вот какая именно…

Мариша нехотя закрыла косметичку и ответила, как убогому:

– Потому что на собаках я больше ездить не могу, начальник. У меня аллергия на собачью шерсть… А ты все убийц ищешь?

– Да вот, все ищу… – стыдливо признался я. – Надо же отомстить.

– Ну, ищи, ищи, – поощрила она. – А кстати, если найдешь – сам убивать будешь, или под суд отдашь?

Я задумался над этим «гамлетовским» вопросом, а Мариша ткнула пальчиком в магнитофон, который держала явно знакомая мне соседка. Магнитофон стал вещать:

 
«Ты прибыл с севера и ничего не знаешь!»
 

Я был не Гамлет, это было очевидно, но обидно. И я в очередной раз в своей жизни пошел на компромисс, заявив:

 
– «Меня зовут Горацио. Я прибыл сюда из Эльсинора.»
 

Магнитофон хрипло рассмеялся:

 
«Полно врать! Горацио здесь был.
Шикарный тип!
Все пальцы в перстнях – истый царедворец.
Он, кстати, первый, кто разоблачил
Делишки принца. Этот самый Гамлет
Завел себе щебечащую курву
По имени Оливия. И с ней играл в очко.
Подробностей не знаешь?»
 

Подробностей я, как всегда, не знал.

– Дерьмовая у вас алия! – сообщила с верхушки верблюжьего горба Анат. Всю страну загадили – понавезли верблюдов на продажу.

– Это не верблюды, – буркнул верблюд и сплюнул. – Верблюжьего в них только горбы и что плюют на все. Пусть каждый докажет, что он верблюд… Все, хватит трепаться! Нам до субботы успеть надо.

С ближайшего бархана скатился на ранце Вова Вувос и заорал:

– Я в школу опаздываю! Подвезите меня!

– А домашнее задание дашь списать? – игриво спросила Мариша.

Мне стало его жалко.

– Ты чего, старик? – спросил я. – Какая школа? Может, учебка?

– Мальчик, мы в караван-бордель едем, – хрипло рассмеялась третья женщина, до этого казавшаяся мне Ленкой. – Вон, видишь?

– Так это же Кремль! – обрадовался Вова.

На «корабле» похабно заржали:

– Какой прелестный мальчик! Сразу видно – ни разу не был в массажном кабинете. Просто – это красный фонарь в форме Красной Звезды…

– Ладно, – сказала Мариша Вове. – Держись за хвост… А мента с собой берем?

Мент (в смысле я) ополоумел от обиды и прошептал:

– Я не мент… Я – герой-любовник… У меня дедушка – профессор.

Мариша врубила маг, который ехидно сообщил:

 
«Вот вам розмарин – для памятливости.
А вам – анютины глазки – чтобы видеть.
А это – несколько стебельков для меня
Ее называют богородициной травою…
Богородица-дева, радуйся,
Благодатная Мария, Господь с тобой,
Благословенна ты, жена,
И благословенно чрево твое…»
 

Вова выматерился и дернул верблюжий хвост, как девчачью косичку.

– Отойди, – посоветовал я.

Хвост сработал, как ручка унитаза.

– Каждый оле должен съесть свой горшочек дерьма, – наставительно сказал Вова. – Савланут, – он поднял на меня глаза без зрачков. На сплошном белом фоне плавали красные прожилки. – «Я повернул глаза зрачками в душу, скромно пояснил он, – а там повсюду пятна черноты. И их ничем не смыть…»

Мариша снова врубила маг:

 
«Все это плод его больной души!»
– «Мой пульс, как ваш, отсчитывает такт! —
 

упрямился Вова.

 
И так же бодр! Нет нарушенья смысла
В моих словах! Переспросите вновь,
Я повторю их, а больной не смог бы!..
Во имя Бога бросьте ваш бальзам!
Вам надо исповедаться! Покайтесь
В содеянном и берегитесь впредь!
Вам надо исповедаться!..»
 

Из-за очередного бархана послышалось улюлюканье, и троица в черных масках, завывая, бросилась к верблюду. На «борту» началась паника. Софья Моисеевна и Левик содрали маски и, приставив ко ртам мегафоны, самозабвенно выли в них, а я никак не мог врубиться – где же Ленка – на верблюде в парандже или рядом – в разбойничьей маске…

…Ленка была рядом и, действительно, уже в маске. Газовой. Под подушкой она ее держала, что ли? Сирена выла еще омерзительнее, чем во сне. Вбежал Левик и сразу влетел головой в подставленный ему Ленкой противогаз. Софья Моисеевна копошилась в углу, глядя на противогазные ремешки, как салага на парашют.

Я помог теще. Даже выдернул ей из фильтра затычку. Затем «обулся» сам и мне тут же захотелось куда-нибудь марш-броситься, километров, этак, на пять.

Сирена стала издыхать. Ленка доклеивала дверь, а за окнами ухало – то так, то сяк. Я откупорил колу, и мы слегка повампирствовали через специальные трубочки, торчащие из противогазов. Кроме Софьи Моисеевны – она опробовать резиновый хоботок не захотела, вернее, не смогла.

– Лена, я же говорила, что ты плохо заклеила комнату, – печально сказала теща и указала на потолочную паутинку, весело качающуюся в струйке воздуха. – Это будет стоить нам жизни.

Я попытался ее успокоить, объясняя, что рвануло далеко и, вероятно, не химия. А даже если и химия, то концентрация низкая. А даже если и не низкая, то противогазы нас защитят. Лучше бы я начал с тещей прощаться – мои слова, как всегда у нас с ней, произвели обратный эффект. Софья Моисеевна тут же объявила, что ей подсунули неисправный противогаз и начала задыхаться. При этом она чувствовала «явственный запах газа».

Пока Ленка вызывала «скорую», а я успокаивал Левика, теща вытащила из противогазной коробки атропин, втихаря вколола его себе и стала с нами прощаться. Выдав Ленке и Левику все приличествующие случаю банальности, она обратилась ко мне:

– Боря… я доставила тебе… много неприятностей… из-за собаки… Не считай меня убийцей… я бросила два куска… один съела Фрида… я так испугалась, что второй съела та женщина… Леночка знает, как я мучилась… Но, раз убитых трое – значит это не я… Леночка даже яд от меня спрятала… чтобы я сама не отравилась…

– Что?! – взвыл я.

Теща посмотрела на меня с осознанным ужасом, схватилась за сердце и потеряла сознание.

… Явились слуги Рока в черных масках и вместе с тещей унесли на носилках надежду, что убийца – она. До сих пор я не понимал своего счастья: убийца-теща по сравнению с убийцей-женой или убийцей-сыном, это как грипп в сравнении со СПИДом…

К утру все стало достаточно очевидным – Ленка начала следить за мной раньше, чем я это заметил. Гораздо раньше, чем позавчера. Я бы и позавчера ее не заметил, если бы не привык следить за следящим Мики… Кто же знал, что с Ленкой в Штаты надо было ехать. Вернее, в тот штат, где жена, убившая любовницу мужа, неподсудна… А если двух любовниц?

Пора было закрывать дело. Жека – это несерьезно, не надо себя обманывать.

Других альтернатив нет. Надо только убедиться, что мальчик, забегавший в подъезд к Анат – не Левик. Потом огорошить Ленку психологическим следственным экспериментом, а потом решить, как жить дальше… Самому интересно – убью, сдам или отпущу?

ШЛА ШУША ПО ШОШШЕ…

Утром я прибыл к подъезду Анат и порадовался моральной и физической полноценности «тройки» старушек.

– Ну что, – поинтересовалась «коренная», – скоро Саддама арестуешь?

– Как обстрел пережили, бабули? – куртуазно спросил я, вытаскивая фото Левика.

– Разве это обстрел? – отмахнулась одна. – Вот при Сталине в Ленинграде это были обстрелы!

– А-а, нашел-таки! – порадовалась за меня другая, бросив цепкий взгляд на фотографию. – Молодец!

– Вы внимательно посмотрите, – униженно попросил я. – Может, не он? Вы же мельком видели…

– Он, он! Не волнуйся! – хором успокоили старушки. – Этот самый, что после тебя в наш подъезд зашел. Это что же, от горшка два вершка, и уже убийца? За что же он ее?.. Двойки ему ставила, что ли?

– Ты слушай, – воодушевилась «коренная», – я еще девчонкой была, у нас в школе одна в учителя прям так сильно влюбилась, что повесилась! А теперь они вот, значит, как…

Но я уже не слушал.

* * *

Я метался по вымершему от чрезвычайности своего положения городу, но отравляющие вещества на меня не снисходили.

Дома меня ждал Левик, не зная, как распорядиться подаренными Саддамом каникулами. Он раскручивал какой-то шахматный этюд, очень обрадовался мне, и от всего этого стало особенно больно. Ленка торчала у тещи в больнице, и лучшего момента для разговора невозможно было придумать – тянуть было некуда.

Томясь от безнадежности, я согласился сыграть партию. Мне достались черные. Я принял открытый дебют и спросил:

– Хорошо, когда не надо идти в школу?

– Скучновато…

– А я думал, ты привык в последнее время обходиться без школы.

Замер. Напрягся. Не поднимает глаз от доски… Уши – вареники. Мои. Делает глупый ход. При чем тут бабушка? Трогательная бесхитростность – так примитивно пытаться уйти от темы. И это с папашей-ментом… С папашей-скотом, который довел сына до убийства, а теперь изобличает. И с мамашей… Наводчицей? Богиней мести? Беззащитной жертвой? Совершенно не могу понять, как она могда его использовать? Все это против природы. Как мать могла вложить в руки сына яд? А так, заботливо оборачивая ему шею шарфиком… Какая здесь роль Ленки – вот что главное. А главное – потому что с Левиком «гамлетовского» вопроса не существует – он не виновен, даже если виновен. То есть его вина на мне. Или на мне и Ленке.

– Как ты думаешь, сынок, мама в последнее время сильно изменилась?

– А ты?

Думаю. И чем больше я думаю, тем меньше хочется это делать. И вот до чего я додумался, сынок. Если ты начал убивать, то у тебя есть один единственный шанс остаться человеком. Получить жестокий урок. На всю жизнь. Нельзя, мальчик, перешагивать через трупы… во всяком случае, допризывникам.

Человеческая жизнь – это слишком высокий порог, о который нормальным людям положено спотыкаться. И ты должен узнать, что смерть искупается только смертью. И раз вина на мне, то на мне и искупление… Но я ведь не могу оставить тебя с матерью, которая толкнула тебя на такое… Поэтому я должен знать: уйти мне одному или прихватить с собой ее. И никто мне не сможет рассказать об этом, кроме тебя…

– Хороший ход, сынок… Пока я буду думать, возьми ручку и напиши: «Ты шлюха, Анат! И поставляешь русских христианок в еврейские бордели! Оскверняешь святую землю и позоришь нравственность народа. Приговариваем тебя, как палестинского агента, к смертной казни. С Божьей помощью.» И подпись… ну, ты сам знаешь какую, да?

– Какую?..

– Совет по Чистоте и Вере, естественно… Стоп, писать надо печатными буквами, ты же знаешь. Пойди, попей водички, чтобы рука так не дрожала и перепиши печатными.

– …З-з-зачем?..

– Для графологической экспертизы. Странно, что ты спрашиваешь… Просто те детективы, в которых по печатным буквам почерки не идентифицируют, написаны еще в прошлом веке. До всеобщей компьютеризации, сынок.

Плачет. Плачет уже по-взрослому. Раньше раскрывал рот и выворачивал нижнюю губку… Он уверен, что я знаю все. Поэтому через минуту я действительно буду все знать… А ведь до последнего надеялся, что минует. Ладно. Пора поговорить о маме… Черт! Звонит. Легка на помине. Не открывать, что ли? У нее ключ…

Долго думал – Левик уже у двери…

– Шалом, Шуш! Тиканси,[44]44
  Заходи (ивр.)


[Закрыть] тиканси…

Кого черт принес?.. Красивая девчушка… Надо же, у нас с ним не только уши-вареники, но и общность вкусов… Ого, даже не одноклассники, даже из соседней школы? Ладно, замыкайся на своем мирпэсэте, шушукайся с Шушей.

Отсрочка приговора…

Сейчас очень пригодился бы хороший внутренний стержень. Как у Тараса Бульбы или у Петра I. Или у майора Деева… Но стержня у меня нет. И давно.

Вместо него был запущенный колодец… Из него еще удавалось порой вычерпнуть что-нибудь живительное. Но сейчас он пуст. Только сыплется со стен какая-то дрянь…

Я тупо курил в спальне, пока не вспомнил, что она теперь «газоубежище».

Пришлось разгерметизироваться и проветривать…

Свежий воздух наждачил мозги, счищая спасительное отупение. Жизнь заканчивалась и была прожита зря. И эта алия, совершенная, если отбросить пафос, ради Левика, обернулась падением. Уж лучше бы маразматики из Политбюро слали его убивать афганцев, чем собственная мать – евреек… Впрочем, с Ленкой – не факт. А факт то, что мне, в общем-то, уже безразлично – соучаствовала Ленка или нет. Это ее биография. Жена-убийца – это бывает, с этим можно жить. А с убийцей-сыном жить нельзя. Да и не очень хочется… Что я могу сказать? «Убивать нехорошо, сынок»? «За убитых теть ты получишь ремнем»? Клин вышибают клином – придется самоубиваться. Он должен понять, что смерть не то, чтобы искупается смертью, а что смерть – это всегда потеря. В данном случае это будет потеря отца…

А, может быть, у нас не только общие уши и вкусы, но и заниженный порог «допуска смерти»?.. Пристреливал же я в Афгане новый автомат по фигурке старика на ишаке. Вряд ли служит оправданием то, что уплощенная расстоянием, в аляповатом халате, она казалась жестянкой в тире. А потом бугристые потрескавшиеся руки из рукавов этого же халата – к вечеру, когда спустились в кишлак. И «рембрандтовские» глаза. И все. И я уже был плохой солдат, потому что начинал думать, прежде, чем стрелял. И терял те самые доли секунды, из-за которых теряют друзей… Какого черта я это все вспоминаю?.. А-а, это же я перед смертью, как подобает порядочному, жизнь начал вспоминать. «Вам надо исповедаться! Покайтесь в содеянном…»

Очевидно одно, до прихода Ленки Левик эту Шуш не отпустит. Шушукаются, шушукаются… а должно бы быть не до шуток и шашней… не до шашек и шахмат… При чем тут шашки и шахматы? А, это он в дневнике своем сегодня зашифрует: «После игры в шашки…а, мы же в шахматы играли, отец с шашкой наголо взял меня на пушку, но пришла Шуш – для шуток и шашней… шушукались, пока не пришла мамаша…»

Что за маразм – мне намедни помирать, пристало о душе думать, а не о всякой шушере. До старческого сексуального маразма я еще не дошел… и уже не дойду. Почему же мысли о Шуш в башке шуршат и копошатся?.. Может, неспроста? Может, интуиция что-то подшептывает? Скажем, Господь великодушно решил показать мне перед смертью мать моих внуков? Сколько же их будет? Хамеш, шеш, шева, шмонэ, тэша…[45]45
  Пять, шесть, семь, восемь, девять…(ивр.)


[Закрыть] Шиш!.. Мысли какие-то шепелявые, шуршат, словно пустая магнитофонная лента.

Я стоял у окна, докуривая сигарету, когда понял, что докуриваю последнюю сигарету. Последнюю в пачке. Последнюю. Окурок выпал и летел себе, пока не шмякнулся на темный асфальт, разбрызгав искры, чтобы еще помаячить там, подманивая.

Тут я обнаружил, что последние несколько сигарет я циклился на мантре: «Шла Шуша по шошше и шошала шушку». И вот тут-то у меня «шкурка поднялась». Что это значит, тому, кто не испытывал, объяснить невозможно. У собак, вернее, у их хозяев, это называется «взять след». Полицейская ищейка Боря, боясь спугнуть интуицию, сделал у окна стойку.

Ощущение удачи схлынуло, и на песке осталась элементарная, но здравая идейка, что скорее всего я не расшифровал дневники Левика из-за того, что он уделил в них Шуш должное внимание. Редкая буква «ш» стала частой, и весь частотный ряд за ней сдвинулся…

– Господи! – истово бормотал я, раскладывая листки. – Сделай так, чтобы это был не Левик! А я сделаю все, что ты хочешь… Обрежусь… Кипу нацеплю… впрчем, ханжей тебе и без меня хватает… Ну что я могу сделать?.. Хочешь, я на территориях поселюсь?!

Новый ключ вошел в Левикину шифровку, как в притертый замок. И я прочитал:

«…Не пошел в школу. Нашел девушку. Хорошую. Шушана. Шлялись по шуку. Ее учительша из класса вышвырнула, за то, што шумела и шалила…

…Шуш – девушка ништяк! Не пошли в школу…

…В их школе учительша страшно шпыняет Шуш…

…Ништяк! Папаша шепнул мамаше, што Шушина школьная учительша пришла в миштару, потому што ее школьная подруга-шлюха ушла подшабашить шекелей. Есть шикарная шутка! Шуш будет в штопоре!

…Решили, што шутка хороша. Прошантажируем учительшу. Напишу, што она шлюха, штобы на Шуш не шипела. Што ее пришьют, как шалашовку!

…Шаа шалош.[46]46
  Три часа (ивр.)


[Закрыть] Швырнули учительше наш шантаж в ящик. И пошли шляться по шхуне.[47]47
  Шхуна (ивр.) – микрорайон.


[Закрыть] Шуш разрешила поцеловать. Вышло в шею. Это што-то! Ошеломительно! Шикарная девушка! Решил, штобы учительше было еще страшней! Напишу, што задушим… Пришел пришпилить новый шантаж на дверь. Помешал датишник в шляпе шахор.[48]48
  Черный (ивр.).


[Закрыть] У учительши слышался шум. Когда датишник прошел, решил пришпиливать, а дверь нараспашку! Замешкавшись, не отшмыгнул. Вышла роскошная шалава, внешностью почти што Шуш, но шире и крашеная. Шуш лучше. Шалава отшатнулась и ушла. И я ушел, не пришпилил – слишком много датишников и шалав шлялось…

…Шел с Шушей по шошше и шошал Шушку…»

От такого катарсиса я сел на пол, прислонился к стене и впал в нирвану…

Великий Драматург явно испытавал слабость к своему оскотинившемуся персонажу Боре. И, поиграв с ним за «красной» чертой, решил сохранить его для действия за «зеленой»[49]49
  «Зеленая черта» – границы Израиля до Шестидневной войны 1967 г.


[Закрыть]… Но каков Левик! Сукин сын! Пошл не по годам… Шушку… Действительно, кровь не водица… Но не дурак! «Шепелявый» код – зто просто и изящно… Значит, все-таки Ленка. Ну и фиг с ней. А, может, вообще – Кира Бойко? Как было бы мило с ее стороны!..

Нирвана перешла в эйфорию, и с песней «Ам Исраэль хай!»[50]50
  «Народ Израиля жив!» (ивр.) – слова известной песни.


[Закрыть] я явился на мирпэсэт – обласкать нашу замечательную молодежь.

Молодежь в ласках извне явно не нуждалась и встретила меня крайне настороженно. Чтобы завязать непринужденный разговор, я спросил Шуш – где, по ее сабровскому мнению, лучше жить – в Иудее или Самарии?

– В Калифорнии, – отрезала она.

Сын подобострастно рассмеялся…

…Вскоре пришли еще трое: реанимированная теща, исцарапанная Ленка и кот.

– Мама отказывалась уходить без него из больницы, – объяснила Ленка, глядя на меня безумными глазами.

Левик перевел. Все посмотрели на кота. Он был зауряден.

– Я за ним по всему двору бегала, – пожаловалась Ленка. – Он нашего «кис-кис» не понимает, шарахается.

Это Левик переводить не стал, а объявил:

– Я ему противогаз сделаю! – и сделал авторский перевод.

– Не болтай глупости! – возмутилась теща. – Лучше придумай, как его назвать…

– Назовем Индикатор. Как его еще называть, – сурово сказал я и посмотрел на тещу буравящим взглядом капитана МГБ Гольдфельда.

Кот хрипло мявкнул и исчез под шкафом.

– Действительно, – согласилась теща. – Назовем его Индикатор. Он так чутко реагирует на гнусные намеки!