Текст книги "Трое в одном морге, не считая собаки"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Михайличенко Елизавета & Несис Юрий
Трое в одном морге, не считая собаки

БЛАТНАЯ СУКА

Не то, что до последней минуты не верил, а еще и до сих пор… «Ульпанский»[1]1
  Ульпан (ивр) – полугодовые курсы иврита для новых репатриантов.


[Закрыть] иврит и не такие шутки со мной играл. И вел себя по-идиотски: жмут руку, поздравляют, а я думаю – вдруг просто утешают. Только когда пистолет в руку взял, понял: «Приняли!» До сих пор не пойму на фиг я нужен израильской полиции? Чтоб сам банки грабить не начал от безнадеги?..

Забавно смотреть на Израиль из этой формы. Вроде и не розовые очки, а синие штаны, но как все сдвигается. Синие штаны – это вообще могучая вещь. По юности, когда в первые джинсы влез, мир тоже стал резко лучше – ярче и оптимистичнее.

Вечером устрою праздник души: тещу, с ее бесценным персональным «теудат-оле»[2]2
  Удостоверение нового репатрианта, выдаваемое на семью. Позволяет получать пособия и льготы.


[Закрыть] выселю из персональной спальни в «полкомнаты», за занавесочку. А если меня через три дня выпрут из полиции? Пожалуй, с тещей надо подождать три месяца, девяносто дней, то есть семьдесят пять рабочих. Если не брешут, тогда пособие по безработице будет чуть ли не больше зарплаты.

* * *

…Точно, выгонят. Три дня играть в компьютерные игры на глазах у начальства, более того, по его же совету… И все радостно лыбятся. Ну да, «чурка» за компьютером. Хорошо, теперь меня пить кофе с собой берут чтобы наедине с телефоном не оставлять. Это после того, как я дрожащим голосом сообщил большому начальнику, что он сможет поговорить с моим непосредственным начальником не раньше, чем через год. Менты здесь такие же тупые, как и у нас – мог бы и сообразить, что «шана»[3]3
  Год (ивр.)


[Закрыть] и «шаа»[4]4
  Час (ивр.)


[Закрыть] для нормального человека никакой принципиальной разницы не имеют, а не приезжать выяснять какое именно тяжелое ранение, и в какой схватке, и в какой больнице… Все были страшно довольны – как мне потом объяснили, потому, что взять оле[5]5
  Новый репатриант (ивр.)


[Закрыть] для работы с «русским» контингентом была идея именно этого большого начальника. Я пока единственный в стране полицейский без пятилетнего стажа гражданства. Интересно, когда он допрет, что «русские» олим в Израиле самая благоденствующая группа населения? Они даже в полицию не обращаются – советская школа. Знают, что себе дороже.

* * *

– Слиха, ани ло медабер руссит. Рак рега. Борис, бо![6]6
  Извините, я не говорю по-русски. Минутку. Борис, подойди. (ивр.)


[Закрыть]

Слава бо! Какой-то особо одаренный оле сумел найти в этом телефонном кирпиче номер полиции. Интересно, в Израиле бывают убийства телефонными справочниками? Неужели эта старая идиотка действительно отравила?.. Чушь, уж миллионер-то иврит знает.

– Алло. Израильская полиция вас слушает…

– Приезжайте скорее, меня пытаются ограбить!…

Хоть на машине покатаюсь. Если я сейчас задержу рецидивиста, то и сам задержусь на работе. А то эта старая активистка все-таки отравит Фриду. Так меня вчера унизить! «Зачем вам ее отравлять, Софья Моисеевна?» «Ну Боря, она хоть и из семьи миллионера, но все-таки собака. Хозяин станет настаивать на расследовании, а не один уважающий себя полицейский не захочет за это дело браться. И у тебя появится хоть какое-то занятие!»

… Ага, гвалт на втором этаже. Судя по густоте мата, этот знаток телефонного справочника сам провел задержание. Надо как-то примазаться…

– Полиция! Всем стоять! Руки вверх! – Судя по состоянию кровати, это больше похоже на попытку изнасилования. – Кто звонил?

– Я звонил. Товарищ полицейский, вот он хочет вытащить кровать.

– Почему именно кровать?

– Потому что это его кровать. А я снимаю у него квартиру. И уносить кровать он по договору права не имеет! Вот договор, видите?

Вижу, вижу. Только прочесть не могу. Хоэяин верещит. Как же ему объяснить, чтоб руки опустил? А, уберу пистолет, а дальше пусть как хочет… Нет, хочет, чтобы его попросили:

– Слиха, адони…ядим…ядаим…[7]7
  Извините, господин… рук… руки… (ивр.)


[Закрыть] хендз даун, черт побери! Ло хенде хох!..

Ха коль беседер, адони![8]8
  Все в порядке, господин! (ивр.)


[Закрыть] Молодец.

Так, теперь хозяин в договор пальцем полез…Чего делать-то? Нам бы только семьдесят пять рабочих дней простоять, да семьдесят пять жарких ночей продержаться… Если хозяин прав, а я ему кровать не дам, он на меня в тот же день телегу накатает… А наш меньше, чем через два месяц месяца ее не напишет. Хотя, он способный. Надо его уговорить.

– Слушай, мужик, я тебе не как представитель власти, а как земляк скажу – на фиг ты с этим дерьмом связался?! Пусть этот крохобор сегодня же на этой постели получит свой инфаркт! Ты посмотри, что он у тебя забирает? Здесь на помойке в любой момент можно лучшую кровать кровать взять, поверь моему опыту! Я тебе сам ее до дома донести помогу!..

* * *

…Что-то коллеги мои какие-то пристальные стали. Смотрят… Неужели этот хозяин пожаловался, что я его на мушке долго держал? Вот гад, а я еще ему кровать отдал… А-а, кажется, труп какой-то нашли. «Рааль» – это что же такое?

Да это же яд! И место сходится! Неужели отравила?!… «Мета» – это умерла, женский род. Ну да. А раз Фрида – значит, точно сука. «Келев» – это собака! Все сошлось! Господи! Отравила!.. Может, не зря ее в 52-м по делу врачей…

– Борис, бо!

Не такая уж она и дура, моя теща. Вот что значит жизненный опыт! Как она израильтян вычислила – еврейская ментальность, что говорить. Сейчас мне это дело и поручат…

…Как они перед миллионерами пресмыкаются! Пять человек на эту суку смотреть едут! И начальник тут же. И еще кобеля с собой прихватили. Что-то тут не то… И эта «иша», «иша»[9]9
  Женщина (ивр.)


[Закрыть] все время… А что, если «келев» к кобелю относится, а «иша» к трупу? Ну да, кобель в женском роде – это «кальба»… Значит, сука Фрида загрызла мою тещу. Как же мы без второго «теудат-оле» жить-то будем?

Интересно, за растерзанную цепной сукой империалиста тещу компенсация положена?.. А если все-таки «иша» – не труп, а задержанная, то есть теща? И компенсацию платить нам?.. А вдруг эту отраву вообще кто-то третий съел?!

Приехали. Труп! Женщины! Чужой! Действительно, приехали… А женщина явно из наших… Даже загореть, бедняжка, не успела… Неужели олим уже колбасу с земли подбирают?.. И советское белье ни с каким не спутаешь… Вот, значит, почему меня с собой взяли… а завтра тещу «возьмут»…

* * *

Пока мы кофеи гоняли, ожидая заявления о пропаже жены, дочери или хотя бы соседки или квартирантки, на роскошном лимузине подкатил маленький и нахрапистый. Через каждые три слова он кричал «А-кальба шели!» и даже до того как прозвучало имя Фрида, я понял, что теща все-таки сделала свое дело. Начальник вяло отбивался, потом махнул рукой и произнес то самое универсальное «бесэдэр», которое может в Израиле означать что угодно. На этот раз оно означало, что прозекторам предстоит сверхурочное вскрытие суки Фриды.

От радости, что не буду зятем убийцы, я побежал к багажнику помочь перенести благородное животное, оградившее граждан Израиля от тещиного теракта. Благородное животное оказалось тяжеленным мраморным догом, и пока я ее тащил к полицейскому пикапу, радость мне отравляли сомнения, должен ли я брать у миллионера чаевые. Но этот гад их мне даже не предложил. Не досталось мне и морального поощрения – на крылечко вышел шеф и не позволил бедному миллионеру использовать наш служебный транспорт в его личных целях. Я приравнял себя к служебному транспорту и самоустранился. Социальная справедливость торжествовала мучительно долго. Наконец, коротышка допер свою суку до лимузина, восстановился в объятиях кожаного сидения и отбыл в притюремный морг.

Собаку, естественно, «повесили» на меня, и я сел разрабатывать план оперативно-розыскных мероприятий сроком на 65 рабочих дней. А потом пришли результаты анализов. Женщина и Фрида скончались от одного и то же яда.

* * *

Иду на всеизраильский рекорд по скорости выполнения сложного задания!

Когда до конца рабочего дня труп так и остался бесхозным, коллеги были неприятно удивлены и ворчали, что у русских все не как у людей. А у самих-то даже «бичей» нет. И блатных сук в морге вскрывают. Так за последние полчаса я стремительно продвинулся от параши-компьютера к столу начальника и говорил всяческие банальности уже в роли эксперта по русским олим.

Все, на что хватило воображения моих коллег – это послать меня обходить близживущих олим с фотокарточкой трупа, причем не черно-белой, а цветной. Хорошая, кстати, фотография – другой бы на моем месте злоупотребил служебным положением и загнал бы ее как рекламу: «После нашего снотворного вы спите, как убитая». Интересно, труп в неглиже – это эротическая реклама?.. Нет, устроюсь-ка почтальоном по совместительству… Или страховым агентом: «Здравствуйте. Покойницу не знали? А сами от несчастного случая застраховаться не хотите?»

А я, дурак, иду по стопам Павлика Морозова.

Подхожу к теще. Приглашаю к столу. Достаю пачку сигарет. Включаю настольную лампу. Закуриваю. Пускаю дым и свет ей в лицо. Потом пододвигаю Софье Моисеевне пачку и ласково предлагаю:

– Курите.

– Дурак ты, Боря, – не менее ласково отвечает теща. – Ты на кого работаешь – на родное израильское правительство, или на какое-нибудь космополитическое общество охраны животных?

– Знакома вам эта женщина?! – строго спрашиваю я и надвигаю фотографию на тещины линзы.

– Разбирайся со своими бабами сам, – фыркает она. – У моей знакомой на морде побольше шерсти было.

– Ксати, о собачках, – обрываю я. – Вы же все-таки врач, Софья Моисеевна.

Должны были сначала на собаках экспериментировать, потом на людей переходить. А вы, почему-то, наоборот сделали…

А она мне в лицо смеется:

– Меня уже капитан МГБ Гольдфельд в тысяча девятьсот пятьдесят втором году пытался заставить сознаться в отравлениях, которые я не совершала… а ты пожиже будешь…

– Ладно, Софья Моисеевна, – говорю я, – давайте хоть раз в жизни поговорим серьезно.

– Серьезно?! – карандащные тещины брови выгибаются, как спины черных кошек. – С тобой?! Не смеши людей, Боря.

Вот наглая старуха. Даже не сомневается, что я ее не заложу.

– Где яд, которым вы отравили суку?!

– А где яд, которым ты отравил жизнь мне и моей дочери?..

ПОСЛЕДНИЙ БОЛВАН

И это все евреи?! Как не уезжал. Коммунальные квартиры пока единственный вклад нашей алии в израильскую культуру. И всюду норовят исполнить то самое «вопросом на вопрос» в олимовском варианте:

– Я ничего не знаю. Радио не понимаю, денег для газет нет, соседи не хотят говорить со мной по-русски… А вы давно в стране?.. И уже работаете? Слышишь, Аркаша, а он уже работает. И сколько же вам платят?.. А вы женаты?.. А кем вы были в Союзе?..

В общем, посмотрел я на эту жизнь и понял – у тетки вполне могли быть основания покончить с собой. Эту версию и надо отрабатывать. В конце концов теща же не по злому умыслу… В каком-то смысле даже ради меня. Установим личность, посмотрим семью – а у кого здесь в семье все нормально? Да нет, видимо она одиночка, раз никто не ищет. Так начальнику и объясню: «Порядочная женщина. Предпочла смерть массажному кабинету. Как настоящий советский человек.»

Нет, ну какой начальник мне тупой попался. Хуже старшины в Афгане. Я же с каждой улицы по мешку одежды набираю:

– Простите, вы в последнее время, случайно, конечно, никакую женскую одежду не находили… Труп же только в белье… Вы ж фото видели… Ищем.

Мне неудобно, а люди вообще от стыда и ужаса провалиться готовы:

– Да-да, конечно, но мы думали, что ничья, раз выложена… Случайно мимо шли, а тут багаж как раз не дошел… Верочка, сними кофточку…

Ничего. В конце дня я всеми этими мешками кабинет шефа забаррикадирую и потребую повышения зарплаты. Еще парадную форму и мотоцикл. Нет, пикап чтобы на горбу мешки не таскать…

…Да-а, с парадной формой придется подождать. Вот так – собираешь с миру по нитке на парадную форму, а стоит отойти на минуточку, свои же олим мешочки тырят. Вот точно, что «все мы из гоголевской „Шинели“ вышли». Ну и к лучшему. Все равно коллеги не оценят, что наши люди, чтобы помочь следствию, лучшее с себя снимали. В патриотическом порыве. Им чем больше притащишь, тем они хуже об олим думать будут.

Не буду я и этот мешок тащить. Пусть идет естественный круговорот штанов в природе. И хоровод юбок. Все равно еще столько же наберу. Осчастливлю-ка лучше эту симпатичную девушку:

– Хабуба![10]10
  Фамильярное обращение к девушке (арабизм).


[Закрыть]

Ишь, шарахнулась. Решила, что террорист замаскировался.

– Да свой я, свой. Мы тут у одного матерого контрабандиста мешок импортных шмоток конфисковали. Есть в Израиле отдельные негативные явления.

Примите в подарок: от нашей миштары[11]11
  Миштара (ивр.) – полиция.


[Закрыть] вашей мишпахе![12]12
  Мишпаха (ивр.) – семья.


[Закрыть]

Приятно, когда тебя понимают. А на иврите пока флиртовать научишься, уже незачем будет… Хорошая девушка, культурная. Другая бы прямо здесь рыться начала. А эта стесняется. Могла бы и просто мешок забрать, а она вместе с ним и меня пригласила. Может, и чаем напоит. Или даже кофе. Или даже… А взгляд у нее настороженный. Наверное, все-таки боится, что в мешке бомба. Поэтому и пригласила. Ладно, посмотрим…

…Угу, посмотрел. Не так уж плохо. Уютная вполне квартирка. Не простая олимочка попалась. Может, она и не на женские тряпки позарилась, а на мою форму? И кофе не самый дешевый, и печенье дорогое.

– Мариша, у тебя муж что, уже работает?

Гадом буду, на слове «муж» дернулась. Значит, точно ему изменить собирается. Интересно, с кем? Х-ха. Первая измена на Святой земле – тоже этап в жизни женщины. И далеко не каждой удается сделать это с настоящим израильским полицейским. А для адона полицейского это будет первое злоупотребление… нет, скорее всего просто употребление служебным положением. Какое уж тут зло? Тоже важная веха в карьере…

– Работает. Только давай чуть тише – ребенка разбудишь…

Ладно, ладно, громко смеяться не будем. Перейдем на интимный шепот: будить ребенка нам ни к чему. Тем более, если он или она уже разговаривает:

– Мальчик или девочка?

– Второе…

– И сколько же лет твоей дочке?

– Примерно год… Ладно, я возьму вот эти.

– Да бери еще, вот это платье тебе очень пойдет.

– Думаешь?

– А ты примерь.

Она ушла в соседнюю комнату, а я прикидывал как бы поэлегантней проскочить ту самую грань между «салоном» и «спальней»? Смешно признаваться, но до сих пор переход этой грани требует от меня тех же усилий, что и в семнадцать. Есть во всем этом какое-то циничное признание в предыдущем лицемерии. И если женщина почувствует твою неловкость, она увидит в ней собственное падение и никогда тебе этого не простит… Поэтому я говорю себе – а что ты, собственно дергаешься, парень? Ты что, все еще «русский» интеллигент в третьем поколении? Мы, простые ребята из миштары обычно делаем морду кирпичом и трахаем этих олимок когда хотим, как хотим, где хотим и сколько можем.

Я сделал морду кирпичем и все-таки (ведь три поколения старались) произнес:

– Извини, что без стука.

Конечно, на этой рефлексии я припозднился секунд на десять, она уже начала натягивать это платье. Но в этом был свой плюс, потому что тесное платье не давало ей не то, что шевельнуть руками, а даже возмущенно посмотреть. Из-под платья торчало все, что надо. В смысле, все то, что торчало, было что надо! И белье олу из России не выдавало. С платьем у нее заклинило напрочь, наверное обе руки в один рукав попали. И, пытаясь освободиться, она извивалась. Она та-ак извивалась…

Я смотрел на этот «танец живота» как последний болван, пока из-под платья обиженно не донеслось:

– Что стоишь, как последний болван?! Помоги!

И полиция пришла на помощь временно одинокой гражданочке…

НОРМАЛЬНОЕ ЖЕРЕБЯЧЕСТВО

Даже единственный бдительно сохраненный мною мешок вывел шефа из обычного улыбчивого равновесия. Он произнес темпераментный монолог о том, что израильтяне порядочно оскотинились, если предпочитают такие вещи выкидывать, а не занести соседу оле. А я стоял и радовался не только за его духовный взлет, но особенно тому, что мы начинаем понимать друг друга и, может быть, сработаемся, если я, зная лишь каждое десятое слово, все-таки ловлю общий смысл шефовой речи. А последнюю обобщающую фразу: «Давно войны не было!» я даже понял полностью.

Пользуясь упоительным моментом слияния наших душ, я решил подсунуть шефу версию о самоубийстве. В моем переводе на мой же английский она выглядела настолько убогой, что он беспардонно прервал меня. И на столь же скудоумном английском растолковал, что когда «русский» возвращается на свою историческую родину, он не может совершить самоубийство, во всяком случае, в течение первых месяцев, поскольку это время он пребывает в эйфории от осуществления многолетней мечты, изобилия исторических мест и товаров, и полного государственного обеспечения. Он понимает, что мне негде было изучить основы психологии, но даже элементарная логика и наблюдательность подсказывают, что покойница не провела в Израиле и месяца. Но, как ни странно, похоже, что я действительно попал пальцем в небо – и это самоубийство. Только, конечно, не новой репатриантки, а туристки из СССР Киры Бойко, которая приехала к нам несколько дней назад, увидела, что такое нормальное общество, и решила остаться здесь навсегда хотя бы таким образом, ибо не попадала под закон о репатриации. Потому что была не такой «русской», как я, а настоящей русской. Вот сейчас приедет ее подруга, опознает, и я смогу заняться собакой Фридой. А после Фриды меня, даст Бог, отправят отсюда в полицейскую школу.

Приехала подруга – Анат бат Ицхак – говорят, в предыдущей алие менять фамилию на отчество считалось хорошим тоном. В принципе, обычная советская баба, но уже с легким акцентом и прочими намеками на заграничный шарм. Впрочем, к летающим тараканам она все еще относится плохо – когда в момент опознания на Анат спикировал племенной рыжий экземпляр, она шлепнулась в обморок. А когда очнулась, наотрез отказалась признать в трупе свою подругу Киру.

Начальник мягко настаивал, отпаивал пивом, очень уж ему хотелось снять стресс и вернуть Ицхаковне память. Первое ему вполне удалось, Анат выпила, закурила, пококетничала с шефом, посетовала на одиночество. Но и только.

– Слава Богу, это не Кирка, – сказала она. – Кирка ведь красавица. Как такая красивая женщина может бесследно исчезнуть в такой маленькой стране?

– Найдется, – потускнел шеф. – «Сопровождает» кого-нибудь. Россия ведь валюту не меняет.

Мне же шеф объяснил, что туристку эту теперь никто не найдет. Наверняка она «залегла» в массажном кабинете.

Потом шеф подвез меня прямо к дому убийцы, а я шел по лестнице и пытался вспомнить о теще что-нибудь хорошее, чтобы избежать искушения совершить за нее чистосердечное признание.

Перед дверью я вспомнил, что когда меня после исключения из университета забрили в армию, именно теща сама запекла мне в пирожок перочинный ножичек с открывашкой для консервов. А у остальных ножи и открывашки отобрали. И всю бесконечную дорогу до Термеза я имел долю с каждой открываемой банки. И это воспоминание укрепило мой слабый мятущийся дух. Мой бедный дух, оторвавшийся от ветки родимой и еще не пустивший корни на родимой же земле. Совершенно одичавший в предотъездной мышиной возне, продолжающейся и после приезда. И слегка озадаченный сегодняшней супружеской изменой… Какая, однако, женщина! Нет, такое чувство «постели» должно быть врожденным, как талант. Но это я не от пошлости – просто приятно вспомнить.

* * *

За последние несколько дней я стал столь популярен среди местных олим, что другой бы на моем месте уже вовсю баллотировался в муниципалитет. Но я ограничил свои амбиции Маришиной спальней, хотя это и могло повлиять на голоса избирателей.

Мне так надоело отвечать на одни и те же вопросы о ходе следствия, а главное – выслушивать советы бывших соотечественников, что я позвонил во все русские газеты и пригласил на пресс-конференцию.

Никакой благодарности за рекламу производственной деятельности я от шефа не получил. Напротив, корреспонденты произвели на него, по-моему, гораздо большее впечатление, чем труп. В лучших традициях русских городовых, он разогнал эти ошметки еврейской интеллигенции и сообщил мне, что я «кцат куку[13]13
  Немножко того (ивр.)


[Закрыть]». Самое гнусное, что невозможно понять, то ли это дружеский упрек и на него следует улыбнуться, то ли оскорбление, за которое пристало дать в морду. По смыслу-то это вроде как «чудак», а вот подразумевается ли, что на букву м…, я понять так и не смог.

Вместо пресс-конференции меня послали от греха подальше к Ицхаковне, которая домогалась у шефа – что делать с вещами исчезнувшей? Но от греха подальше не получилось. Родные советские старушки у подъезда поняли все гораздо раньше меня и проводили сообщническими взглядами.

Вещи занимали половину, а то и треть большого чемодана. Под ироничным взглядом Анат я ковырялся во всем этом женском балаганчике, изредка, чтоб не скучно было, вставляя реплики в стиле Шерлока Холмса:

– Похоже, у вашей подруги были длинные черные волосы, – это после разглядывания расчески.

Когда, рассматривая лифчик, я глубокомысленно сообщил:

– Похоже, ваша подруга была комсомолкой с 1975 года? – Анат сообразила, что ее присутствие здесь вовсе не обязательно и пошла выбрасывать мусор.

Я решил, что по Фрейду это следует рассматривать, как проявление российской ментальности и пожалел, что не могу восхитить своими психологическими познаниями шефа. Впрочем, я бы все равно не смог объяснить этому чурке, почему на российской фене стража порядка величают «мусором».

Вернулась Анат в тот момент, когда из очередного лифчика выпал орден «Красной Звезды» и зазвенел, шмякнувшись на общеизраильский каменный пол.

Орден был новенький, значит, почти наверняка, «афганский». Такой же, как у меня.

Ясно, что шалава везла его на продажу, да видно они тут не в цене оказались.

Оно и к лучшему. А то теща намекала мне, что советским орденам здесь место в коллекции устроенных людей.

Я обернулся к Анат, ожидая комментариев. Но она была вся в каком-то письме. Им же пришлось заняться и мне. В смысле, письма из ее дрожащей руки я не взял, а пообещал поверить на слово. Потом заметил, что письмо на русском и с удовольствием изменил свое решение.

Какие-то придурки, пацаны наверное, подписавшиеся «Совет по Чистоте и Вере» печатными буквами, с массой ошибок, сообщали Анат, что она – нехорошая женщина, занялась преступным бизнесом по поставке русских христианок в еврейские бордели. Тем самым она оскверняет Святую землю и подрывает нравственность народа. И вообще, как палестинский агент, она приговаривается к смертной казни, которая, с Б-жьей помощью, за ними не заржавеет.

Я заржал, но Анат была искренне напугана:

– Они на все способны! Хоть бы мужик был в доме, или собака! Сожгут квартиру, как автобусную остановку! Ну пожалуйста, вы должны меня охранять! Зря я налоги на вас плачу?!

– Хоть до утра! – браво брякнул я. – Ваша полиция вас сбережет! – и, к собственному ужасу, вскоре обнаружил, что был понят слишком буквально.

До утра я, конечно, не остался, но домой вернулся поздно и всю дорогу пытался объяснить хоть самому себе – на фиг мне все это было нужно. И почему я согласился – из нормального жеребячества или из жалости? «Ладно, – отмахнулся я сам от себя. – Зря она, что ли, в самом деле, платит на нас налоги?»

* * *

Когда я приперся на работу, меня тут же препроводили к начальнику.

Оказалось, что быть здесь хоть кому-то нужным очень приятно. И я с порога, в служебном рвении, начал рапортовать.

– Когда ты от нее ушел? – оборвали меня уже на третьем слове.

Кажется, я покраснел. И замямлил:

– Довольно поздно. Она была испугана – к ней пришло письмо с угрозами…

– Вот это?

– Да.

– Сам писал?

– Да нет, – я попытался сбиться на игривый тон. – Хотя в подростковом возрасте мог бы. Но для тридцатилетней одинокой женщины в этом не было необходимости.

Шеф мрачно сверлил меня взглядом.

– Какого черта?! – разозлился я. – Все это случилось после окончания рабочего дня. Она что, пожаловалась, что я ушел не заплатив?

– Точное время когда ты от нее ушел, – медленно сказал шеф. – И советую как следует подумать, прежде, чем отвечать.

– А почему, собственно? – я судорожно боролся за свое право на личную жизнь.

– А потому, что эксперты уточняют сейчас время ее смерти.