Текст книги "Большие безобразия маленького папы"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Чё это ты тут? – Второй разведчик поставил такие же кошелки на землю и вытащил изо рта пленника кляп. Пленник-секретарь успела спрятаться в лопухах.

Староста облизал пересохшие губы, откашлялся и строго сказал:

– Все виновные понесут наказание! Никому не позволено нарушать законы нашего лагеря! Это преступление! Я все доложу начальнику лагеря!

– Дуська! – второй разведчик воткнул кляп на прежнее место. – Пошли. Пацан, кто ему поверит. Вынесем, а там пущай.

И бледнолицые разведчики, подхватив кошелки, с трудом протиснулись в дырку и исчезли. Из лопухов осторожно выглянула пленник-секретарь. Сын Великого Вождя с боевым кличем возник у столба-кабинета. Бледнолицые стали еще бледнее.

– Жрите! – великодушно сказал он. – Томагавк уже скоро сделают.

Сын Великого Вождя был хитер, как змей. Сделав вид, что уходит, он затаился в лопухах. Пленник-секретарь развернула пакет и вытащила кляп. Пленник-староста тут же заорал:

– Дура, почему раньше не вытащила! Что за безынициативность!

– Никто не говорил…

– Малосознательный элемент! Жрать будем потом! Развязывать меня не надо. Пусть начальник лагеря сам убедится в достоверности нижеизложенных фактов. Бери карандаш и приступай к исполнению своих секретарских обязанностей. Диктую: Начальнику лагеря «Золотой улей» тов. Петрищеву Вэ Гэ от старосты отряда младших школьников «Активист» Петренко Пэ А. Докладная записка. Ув. тов. начлаг!

– Это шифровка? – испуганно спросила Иванова-Задунайская.

– Не встревай, когда руководство лагеря ведет переписку. Продолжаю: Обращаю Ваше внимание на то, что во вверенном мне отряде в результате происков неустойчивых элементов допущен ряд серьезных нарушений правопорядка. Анархо-индивидуалистическая группировка, именующая себя «Апачи», категорически отказалась подчиняться избранному законным путем руководству отряда и в худших традициях бойскаутского движения привязала меня к столбу и заткнула мне рот в буквальном смысле этого слова, опасаясь моего влияния на широкие массы отряда. Я героически переношу выпавшие на мою долю испытания, но положение мое ужасно. Хулиганствующие элементы готовят мне публичную казнь через метание томагавка, что может пагубно отразиться на репутации вверенного Вам лагеря. Есть основания предполагать, что все происходящее – результат заранее спланированной и тщательно подготовленной акции, ставящей своей целью захват власти в нашем лагере. Прошу принять меры для пресечения преступной деятельности так называемых «Апачей» и освобождения меня из заключения, которому я подвергся в результате проявленной мной принципиальности…

– Ша! – сказал Сын совсем как Великий Вождь, появляясь перед столбом. – В этот раз я еще не отрежу тебе язык – пусть твою судьбу решает Ученый Совет Старейшин, но коршуны уже кружат над твоей головой! – Сын Великого Вождя исполнил несколько ритуальных телодвижений, воткнул кляп на место, выхватил из рук пленника-секретаря документ и скрылся в пампасах.

В суровом молчании слушали апачи предательскую записку.

– Бойкот! – крикнул кто-то.

– Темную!

– Морду набить! При свете.

– Хватит разрисовывать томагавк, – заявил самый крупный апач Толик. – Пошли! Уж я-то мимо лба не попаду.

Папа похолодел.

– А я прямо в нос попаду!

– А я в значок и в глаз!

– Нет, нет, что вы! Так нельзя, – засуетился Папа. Он теребил воротничок своей дурацкой матроски. Треснувшие очки висели на самом кончике носа.

– Не возникай, вождь, – сказал Толик, взвешивая томагавк в руке. – А то и тебя сейчас испытаем!

Папа струсил. Но ненадолго.

– Ты не апач, а апаш, Толян! – сказал Папа, чтобы сказать хоть что-то.

– Не апач, а пачка, – поддержал Папу Сын, возмущенный неподчинением Вождю.

– Что у тебя в руке? – строго спросил Папа и ткнул Толяна пальцем в живот.

– Томагавк, сам же говорил…

– Настоящий апач знает разницу между томагавком и простой палкой с камнем. Так, апачи?

Племя дружно проорало боевой клич.

– Ша! – сказал Вождь властно. Все смолкли. – Палка с камнем только тогда становится томагавком, когда ее обкурят из настоящей Трубки Мира. Таких трубок на земле всего шесть. Нам повезло! Одна из них рядом с нами. В Занзибаровке. Она попала туда во время нашествия Чингиз-хана.

– Это у бабки Полторацкой? – спросил кто-то.

– А ты откуда ее знаешь?

– Кто же ее не знает, – примирительно сказал Толик и протянул томагавк Папе. – Только странная бабка – всех вылечивает, а деньги у кого берет, а у кого нет.

– Значит так, апачи, – распорядился Папа. – Я беру томагавк и вместе с разведчиком тайными тропами пробираюсь в Занзибаровку. Вы отвязываете пленника и до нашего возвращения притворяетесь, что он снова ваш Староста.

В рядах апачей поднялся ропот:

– Просто так отвязывать неинтересно!

– Ага, его отвяжешь, а он наябедничает.

– Давайте пока потренируемся необкуренным томагавком…

– Правильно! – обрадовался Толян и начал вырывать у Папы томагавк. – Сейчас я ему в глаз зафинделю!

Папа отчаянно боролся, но было очевидно, что силы неравные.

– Придумал!!! – заорал Папа. Вопль удался – он был и торжествующий и многообещающий. Толян разжал пальцы. – Томагавк один, а нас много, – объявил Папа. – Будем тренироваться зелеными абрикосами!

Несколько апачей мгновенно взмыли на абрикосовое дерево.

Отряд апачей вразвалочку подошел к позорному столбу-кабинету. Папа был встревожен и суетлив.

– Значит так, – запищал он, – по правилам испытаний бросать надо не менее, чем с двадцати больших шагов и по очереди!

Толян отмерил двадцать шагов, и тренировка началась. С такого расстояния попасть в Старосту мало кому удавалось. Папа перевел дух. Теперь надо было дождаться, пока им надоест швырять абрикосы, отвязать Старосту и смыться отсюда.

Тем временем еще одна женщина в белом халате вышла на маршрут «служебный вход – дырка в заборе». Несколько секунд она ошалело смотрела на происходящее, потом опустила на землю тяжелую сумку и ринулась в гущу событий:

– Вы это что ж, хулиганы! Это кто ж вас этому научил?! Щас я вам все уши оборву! Шпана сопливая!..

Хотя внезапное появление поварихи вполне отвечало Папиным планам, он испытал легкую досаду – вечно эти взрослые во все вмешиваются, шумят, хамят… Сделали из детей узаконенный объект для хамства!

– А ну кыш отсюда! – женщина побагровела от праведного гнева. Бедное дитё! – Повариха вытащила кляп. – Это кто ж тебя…

– Это все он!!! – заорал Староста. – Вон тот! Лысый! Нет, не развязывайте меня! Зовите начальника лагеря! Зовите его! Пусть увидит!

Повариха накинулась на Папу:

– Ах ты сопля уголовная!

Папа вдруг остро почувствовал незащищенность своих оттопыренных ушей.

– Но-но! – сказал он.

Повариха надвигалась. Папа попятился:

– Сама ты уголовница! – пискнул он.

– Зовите начальника лагеря! – надрывался Староста.

– Зови, зови начальника лагеря! – угрожающе процедил Папа и сорвался на писк: – Воровка! Уголовница! Детей обворовываешь! – он бросился к сумке, выхватил из нее большой кусок мяса и торжествующе поднял его над головой. – Ага-а! Вот почему мы обедом не наелись! Ну что, апачи, позовем начальника или сами ее будем судить?

– Не начальника надо звать, – сказал Сын, – а милиционера! Тогда ее посадят в тюрьму, а нам дадут медали за поимку вора.

– Правильно! – крикнул кто-то. – Tогда про нас и в газете напишут!

– И по телику покажут! Ура!

– Детки, милые, вы что?! – побледневшая повариха попятилась назад. – Какая ж я воровка? Я же это… Разве ж я для себя… У меня ж трое детей…

– А мы что, не дети? – горько спросил Папа.

– Деточки, вы ж тимуровцы, – лепетала Повариха. – Здесь же совсем мало… Да я не себе! – вдруг воспряла она. – Я ж собачке несу. Там собачка заболела. Ничего кроме мяса не ест, а в магазине нет. Вот я ее и пожалела. Я знаю, вы же добрые детки. Но если вам собачку не жалко, я что, я назад отнесу.

– Что вы, тетя! – сказала Иванова-Задунайская и покраснела. – Если для собачки, то конечно, несите. Мне моей порции не жалко.

– И мне не жалко!

– И мне!

– Несите собачке! Мы никому не скажем!

– Девочки! Давайте за ужином мясо соберем и отдадим тете для собачки! И мальчики тоже, если хотят.

– Да кого вы слушаете! – заорал Папа. – Она же все врет!

– Очень-очень больная собачка! – Повариха выхватила у Папы мясо и поспешно подняла сумку. – Ей машина переехала сразу две лапки. – Повариха метнулась к дырке в заборе.

– А тебе жалко для собаки, да? Жмот, – наступал на Папу Толян.

– Ничего мне не жалко! – возмутился Папа. – Просто апачи не уступают без боя мясо бледнолицым собакам.

– Зовите начальника! – не унимался Староста.

– Короче, – строго сказал Папа, – отвязывайте его, а мы с разведчиком пошли обкуривать томагавк.

Вождь издал боевой клич, и они бросились по Тропе Войны к дырке в заборе.

За дыркой Папа оборвал ор и зорко осмотрелся. Через секунду томагавк полетел в лопухи. Служивший топорищем томагавка камень свалился с души. Но ненадолго. Сын, как охотничья собака, ринулся в заросли и, подняв над головой томагавк, по-идиотски заорал.

Папа сел под дерево, расслабился и тут же почувствовал, как привычно сжало виски. Похоже, от взрослой жизни у него осталась одна гипертония. Вдобавок побаливало горло – давали знать о себе удаленные в десять лет миндалины. Судьба сыграла не только злую, но и некорректную шутку. Давление сбить было нечем, но он зачем-то пошарил в карманах шорт и вытащил просверленный металлический рубль, выспоренную в лагере собачью медаль и обезображенное командировочное удостоверение.

Дорогой служила заброшенная колея. Смеркалось. Сын хныкал. Папа уже жалел, что заставил его бросить томагавк. Сказал бы, что апачи не хнычут на тропе войны, и он бы заткнулся.

– Папа, – сказал Сын. – Когда будем ужинать?

«Папа! – папа! – папа!..» – зазвучало в болевшей голове с разными интонациями – от безграничной веры до откровенной насмешки. Папа пристально посмотрел на Сына. Мальчик понуро загребал сандалиями дорожную пыль. Он продолжал полагаться на Папу, как все нормальные дети полагаются на своих отцов. Помпончики на гольфах противно били по ногам, и Папа оторвал их. Усталость сбила спасавшую (или подводившую) его детскую жизнерадостность. Теперь Папа казался себе даже старше прожитых сорока лет. Внезапно Сын сел на обочину. Губы его кривились.

– Новая игра! – осклабившись и подпрыгивая, провозгласил Папа. – Командировка! В Занзибаровку! – и помахал перед носом Сына командировочным удостоверением.

Сын печально посмотрел на него. Папа перестал прыгать. В эту минуту он понял и пожалел всех Дедов Морозов, вожатых и массовиков-затейников.

– Нет! – вдруг заорал Сын. – Экспедиция! В Занзибар! Ура! Да? Да, Папа? Правда?

Сын уже скакал вприпрыжку по обочине и сыпал дурацкими вопросами:

– А попугаи там есть? А людоеды?

– Попугаев там прорва. В кабинете у главного людоеда – десятки. Хобби, понимаешь? Ему все дарят попугаев, чтобы не съел.

– А ты мне их покажешь? Они говорящие? Расскажи мне про этот твой институт, куда мы идем в командировку – ты давно обещал.

– Ну, это тебе будет неинтересно.

– Ну вот, раньше некогда, теперь неинтересно… А ты расскажи, чтоб интересно. Когда был большой, все время хвастал, что у тебя интересная работа, а теперь неинтересно!

– Не канючь! Что же тебе рассказать? Ну, хотя бы почему был создан Занзибаровский филиал нашего института. Точно этого, правда, никто не знает, но ходит такая легенда.

– А что такое легенда? И филиал?

– Легенда – это сказка, которую взрослые придумали сами для себя.

Папа задумчиво поковырял в носу, адаптируя институтский фольклор для младшего школьного возраста.

– Десять лет назад жил-был в нашем городе преуспевающий научный работник Петя Петрин.

– Это меня еще вообще не было. А сколько этому Пете было лет?

– Он был взрослый. Не перебивай! Так вот – в ночь перед защитой диссертации Пете Петрину приснился вещий сон. Подаренный ему одноклассником-моряком молчальник-попугай заговорил.

– Хочу попугая! А от кого была защита? Пап, когда вырастешь, купишь мне попугая, ладно?

– Если ты еще хоть раз меня перебьешь, не буду рассказывать. Все вопросы в конце. Понял? Так вот – во сне попугай научил Петю, как вести себя на защите и даже рассказал, какие вопросы будут заданы. Окрыленный Петя насыпал вещей птице двойную порцию корма и попытался выяснить, чем ему лучше всего заняться… в смысле в науке. «Это неважно, – сказал попугай. – Все равно тебя скоро назначат директором Занзибаровской базы отдыха».

На защите члены Ученого Совета, как попугаи, повторяли вопросы попугая. Защитился Петя единогласно и, вернувшись домой, бросился к клетке с двойной порцией корма в дрожащей потной ладони.

– Я что-то не понял насчет Занзибаровки, – робко начал он. Попугай перестал клевать, недовольно посмотрел на Петю, мол, что тебе, дураку, еще неясно, разжал клюв и гаркнул:

– Занзибар!

Сон сбывался и здесь – попугай действительно заговорил. С тех пор Петя засыпал, просыпался, умывался, ел и читал газеты под оравшееся с невозможным южным акцентом слово «Занзибар». Других слов попугай так и не выучил. Избавила его от этого ужаса путевка в Занзибаровку. Директор базы отдыха забивал козла… с отдыхающими.

– О! Вот вы и будете вместо меня! – обрадованно закричал он, сунул похолодевшему Пете костяшки и куда-то убежал.

В производственной характеристике Петра Альбрехтовича Петрина говорилось: «Инициативный научный работник, способный находить нестандартные решения». А так как эту характеристику Петр писал сам, то, как понимаешь, не оправдать он ее не мог.

Если бы не Петрин, эта самая бабка Полторацкая, про которую говорил Толян, так бы и осталась районной знаменитостью. От страха оказаться директором базы отдыха у Петрина обострился радикулит. Скрюченный Петрин явился к бабке и потребовал исцелить его во имя науки, а по возможности и предсказать будущее.

Бабка оказалась смешливой, курносой и наглой.

– И почему все институтские такие суеверные? – рассмеялась она. – Давай я тебе заодно и испуг вылью.

И вылила. Петр Альбрехтович выпрямил спину, расправил плечи и понял, что теперь легко пошел бы даже в управдомы.

– А беде твоей я помогу, – на прощанье сказала бабка. – Во мне твое спасение. Иди. Думай.

Петрин шел и думал. Озарение пришло к нему на полпути к базе отдыха. Он стоял на пыльной улочке; брехали собаки, пахло навозом, Петрин смотрел на деревенские звезды и видел, как база отдыха превращается в отделившийся от родного института филиал по изучению чудесных способностей бабки Полторацкой в частности и народной медицины в целом… Ты все понял?

– Да.

– Вопросы есть?

– У меня было много вопросов, но я уже забыл. Осталось только два. Почему козла забивал начальник базы, а не повар, и почему он дал Пете только костяшки, а не мясо? И другой – там что, и собаки говорящие, как попугаи? Они все время брешут, а попугаи говорят правду, что ли?

Трактовки и комментарии к папиной истории длились до темноты, явившейся вместе с огнями Занзибаровки.

– Московское время двадцать два часа, – проговорило радио из открытого окна ближайшего к лесу дома. Папе вдруг захотелось перелезть через забор. Сын с энтузиазмом полез за ним. Они подкрались к дому и спрятались в кустах.

– Папа, можно я заору по-индейски? – прошептал Сын.

– Ну что ты! Мы ведь теперь не апачи, а белые миссионеры, истинные джентльмены.

В полоске света от приоткрывшейся двери возникла женская фигура и, прижимая к груди бутылку, прошмыгнула перед самым Папиным носом. Как только она появилась на крыльце, волна восторга подхватила Папу: он уже видел, как с грозным криком апачей вылетает на тропинку перед теткой. Испуганный визг, бутылка бьется… кайф… Папа даже хрюкнул от удовольствия, и только присутствие Сына в последнюю секунду удержало его. Папа вытер о шорты вспотевшие ладошки. Снова выпустило когти вселившееся в него маленькое чудовище, и снова после этого ужас и отчаяние. В кого же он превратился? Кем стал? Кто он? Что делать? При трезвом взгляде выход был один – идти сдаваться в районную больницу, и пусть отправляют в психушку. Но этот трезвый взгляд Папе не нравился. «К черту трезвость! Лучше уж напиться! Не пугать надо было тетку, а отобрать бутылку. Самогонщики совсем обнаглели! Кто зерном свиней кормит, кто из него самогон гонит. Скоро честному труженику хлеба не купить. Напьюсь к чертовой матери! На рубль много не нальет. Да ладно, такому сопляку, как я, много и не надо. Скажу – батька прислал. А если заметит, что рубль просверленный, пригрожу милицией или разобью аппарат. А самогон подожгу!»

Дверь была не заперта. Самогонщица уютно сидела у телевизора и довязывала носок. Стены были увешаны пучками трав, в комнате пахло душистым лугом.

– Травками самогон приправляем? – по-свойски сказал Папа, ища взглядом аппарат и вереницу полных бутылок.

Бабка смущенно улыбнулась.

Папа подошел и решительно стукнул об стол рублем:

– А плесни-ка ты нам, бабка, на целковый! – Фраза показалась Папе достаточно солидной и в то же время доступной. – А то батька нас уже заждался.

Бабка возмутилась:

– Нехай сам иде!

– Ты папку не зли, он ждать не любит, – деловито сказал Сын. – Плескай быстренько на этот самый… ну на что тебе сказали, а то мне уже спать пора.

– Ни! – бабка замотала головой и уставилась в телевизор.

– Не «ни», а «йес»! – твердо сказал Папа. – Гони чекушку! А то батька, если не принесем, знаешь что нам сделает?

– Чего ж вин сам не иде? Чего ж дитев посылае?

– Вин вже в дупель! – объяснил Папа. – Не принесем – прибьет.

– Ни! – отрезала бабка. – Дитям неможно!

– А взрослым что, можно, что ли?! – искренне возмутился Папа. – Всем нельзя!

– Усем, – согласилась бабка и снова отвернулась к телевизору. Папа встал перед экраном:

– Ну вот что, – зло сказал он. – Закон один для всех. Сбыт самогона вообще противозаконен. И раз уж вы встали на этот скользкий путь – или всем, или никому! То, что нельзя – нельзя всем! А то больно мы любим детям запрещать, а себе разрешать… Короче, гони чекушку, или я сейчас приведу сюда милиционера, председателя сельсовета и представителей общественности!..

День четвертый
КОМАНДИРОВКА

К горлу, словно прибой, мерно подкатывались волны тошноты. Сухой язык наждачной бумагой обдирал небо. Папа с трудом разлепил веки: белый потолок, казенный плафон. Уснул на дежурстве, что ли? Черт, какое дежурство – сто лет уже не дежурю. Кровати железные, тумбочки белые, больничные. Все в пижамах. Ну все. Психушка. Да нет, вон посетитель в палате. Ну почему так мутит? А, ясно. Отхожу от наркоза. Несчастный случай, операция. Занятная галлюцинация с превращением в ребенка. Мало же мы знаем о действии наркоза. Надо будет узнать у анастезиолога – под каким делали. Не отрезали ли чего? Папа похолодел. Руки и ноги чувствовались, но как врач Папа знал, что и ампутированные конечности ощущаются. Вошел врач. На голове у него кучерявилось, под носом пробивалось, на лице читалось: «Отработаю оставшиеся два года, и к чертовой матери всех вас и вашу дыру».

– Коллега, – простонал Папа. – У меня передозировка наркоза! – Папа повертел перед глазами ручонки и испуганно прошептал: – Вот. Нарушение схемы тела. Верхние конечности кажутся ненормально малых размеров. Коллега, по поводу чего было оперативное вмешательство?

Палата оживилась.

– Так ты еще и из медицинской семьи? – возмутился врач. – Спирт в аптечке нашел, что ли?

– Нет! – в ужасе заорал Папа. – Не шути так! Я что, бредил? Я же знаю, что это все наркоз.

– Тихо, тихо, – сказал врач, – не суетись. Все будет хорошо. Как ты себя чувствуешь?

– Я же говорю – нарушение схемы тела! Вот – руки… Кстати, а где мое обручальное кольцо? И часы?

Палата хором заржала.

– Ну, шпан дает! – прокомментировал тенорок с соседней койки. – Так ты не только бухаешь, а у тебя еще и баба есть?

– Черт знает что! – возмутился Папа. – Где я в конце концов нахожусь? Почему я не в клинике своего института? Где моя жена? Вызовите ее. Что произошло, в конце концов? Дайте сюда мою историю болезни!

– Может быть, тебе еще трешку на опохмелку? – съязвил врач. – Молчи уж, герой… Слушай, – вдруг посерьезнел он, мучительно что-то припоминая, – а ты ничего необычного вокруг не видишь? Ну, там, животных каких-нибудь. Или людей, которые тебе угрожают…

– Сопляк! – возмутился Папа. – Принять меня – за алкоголика! Делириум тременс! Сначала симптомы белой горячки выучи, троечник! – взбешенный Папа рывком сел. Взгляд его уперся в собственные рахитичные ножки, не достававшие до пола. Фантастические события трех минувших дней – звено к звену – сковывались в железную цепь – не оборвать, не перегрызть. Папа схватился за голову, упал лицом в подушку.

– Здорово отбрил! – восхитился тенорок. – Прям как по-писаному.

Багровый врач медленно наматывал на кулак резиновую трубку фонендоскопа. Палата продолжала обсуждение:

– Башковитый. Если не сопьется – ученым станет. Слышь, парень, ты больше не пей. Я вот в школе трехзначные числа в уме перемножал.

– Э! А он не псих? Э, пацан… Доктор, он не псих?..

– Я знаю. Он лилипут. Точно – все сходится: жена, часы и обручальное кольцо. Среди них тоже алкашей полно. Точно. От горя пьют – потому что лилипуты…

Папа смотрел в подушку и погружался в ее белый мрак. Пусть все катится к черту. Пойду в цирк на посмешище. Научусь перемножать в уме трехзначные числа. Или лучше выдрессирую дога и буду демонстрировать на нем чудеса джигитовки.

– Ну ладно, – мрачно сказал врач. – Повернись, я тебя послушаю.

– Оставьте меня в покое! – выдавил Папа. – Не дали мне умереть спокойно, так хоть теперь не приставайте!

Врач насторожился:

– Так это что, была попытка…

Папа повернулся и, зло уставившись на врача, процедил:

– Да. Суицидальная. Как говорят у нас в деревне – суицидальная попытка – не пытка.

Врач помолчал.

– Так. Ну, а откуда ты взялся?

Папа криво усмехнулся:

– Врач, а спрашиваете.

– Да кто ты такой, в конце концов?! – вспыхнул врач.

– Я?! – Папа сел на кровати и гордо вскинул голову. – Я великий вождь вольного племени апачей!

– А-а, ну да, – протянул врач с облегчением, и Папа понял, что судьба его решена. На вопрос о родителях Папа пожал плечами и ответил:

– Козе понятно: отец – великий вождь племени апачей, мать – жена великого вождя.

Что будет дальше, Папа представлял вполне ясно: еще несколько стандартных вопросов, потом накачают нейролептиками и сдадут в областную психбольницу – что еще ждать от этого недоучившегося троечника? Ну и ладно. Ну и хорошо. Все лучше, чем скакать на собаке по арене.

– Ну а какое сегодня число? – спросил врач.

Папа взял с тумбочки очки, неторопливо нацепил их и задумчиво почесал в затылке:

– Дай бог памяти… Вроде бы сто двенадцатое дуракобря двести одиннадцатого года от бракосочетания голубой черепахи и священного медведя гризли.

Врач понимающе покивал головой и, огласив приговор:

– Все ясно. Отдыхай, – пошел к выходу, поигрывая фонендоскопом.

Злой на весь мир Папа тяжело посмотрел ему в спину и вдруг заорал:

– Постойте! Вы же меня даже не послушали! Что за отношение к больному?!

– Конечно, конечно, – вкрадчиво сказал врач, возвращаясь. – Сейчас мы тебя послушаем.

После двух прикосновений холодного кружка Папа извернулся, приблизил губы к мембране и, как в мегафон, проорал боевой клич индейцев. Отшатнувшийся врач схватился за уши и замотал головой. Из окна донесся ответный клич Сына. Папа встрепенулся, вскочил на подоконник и был таков.

В кустах вновь обретшие друг друга Папа и Сын поделили одежду. Сын остался в трусиках и рубашке, Папа получил майку и шорты. С помощью Сына Папа кое-как воссоздал события минувшей ночи.

Вышантажировав у бабки чекушку, они зарылись на ночь в стог сена. Дождавшись, когда Сын уснет, Папа выпил самогон, а потом, очевидно, пошел гулять по селу. Так же было очевидно, что при этом он натворил что-то ужасное, потому что когда Сын, проснувшись утром, отправился на его поиски, вся деревня знала, что какой-то пьяный пацан в больнице, и судачила о его ночных похождениях. Сам Папа только смутно вспомнил, как приставал к какой-то девушке и обещал устроить ее в городе лаборанткой. Во всяком случае ясно было одно – надо скрываться. Пытаться же скрыться можно было только в существовавшем несколько обособленно от сельской жизни филиале Папиного института.

…Через проходную их не пустили.

– Папа, зачем мы сюда пошли? – удивился Сын. – Давай через забор.

Лезть через этот, непреодолимый для солидного человека забор, было весело и приятно. Папа задержался на нем, глядя на мир с высоты нормального человеческого роста. «Может, и всю прежнюю жизнь я просидел на заборе, сложенном из прожитых лет», – подумал он и спрыгнул.

Припекало. По двору бродили научные сотрудники в джинсах и футболках. С полотенцем на плече прошла Вера из Жениной лаборатории, улыбнулась Папе и дала ему карамельку.

– Отгрызай половину! – потребовал Сын.

Папа с силой вонзил резцы в карамель. Боль в деснах напомнила, что резцы ему по возрасту не положены. Папа сплюнул конфету вместе с кровавой слюной.

– Твою… – Папа осекся. – Колобок в бок!

Хотелось плакать и сквернословить. Папа пошел к реке. Роскошный в прошлом пляж базы отдыха был завален нераспакованным оборудованием.

– Это останки кораблей, – заявил Сын, и они стали играть в водолазов. До синевы наплававшись, водолазы врылись в горячий песок. Сын развинчивал добытый со дна микроскоп.

– Перв-в-вый раз-з-з так д-д-долго куп-п-паюсь, – проклацал Папа. Сын возмущенно встрепенулся:

– А мне так…

– А спорим, – поспешил Папа исправить педагогический промах, – что в реке живут микробы. Захочу, покажу их тебе в микроскоп.

– Ну, захоти, – потребовал Сын, с сомнением глядя на прибор.

Микроскоп оказался испорченным безнадежно.

– Так всегда, – обиделся Сын. – Наобещаешь, а потом…

– Не ной! Я тебе сейчас в институте в исправном все покажу. Пошли играть в ученых.

…В самом начале прохладного коридора слышалась уникальная лексика Слинько:

– Этот жучара отправляет меня в отдел. Захожу – там все бичары. Начинаю пристраиваться к кассе – отметают. Тут один столичный рванина подвернулся…

Папа понял, что Слинько снова ездил в министерство подписывать документацию.

– …Наконец, подмахнул. Мету дальше. Перед дверью – телочка. Я к ней. То да се. Приходи, говорит, завтра подпишу. Как же завтра? Горючее в баке кончается, а еще две подписи. Дотянул до родного аэродрома на мужском обаянии… Ну там сейчас волчары собрались! На что я сам кремень, а еле урвал.

Слинько был правой рукой Петрина. Создав филиал, Петрин понял, что только разоблачение нескольких знахарей-экстрасенсов придаст ему необходимый авторитет. Он хорошо знал психологию своих коллег: они признают истинным специалистом в области народной медицины только того, кто отточенным мечом сразит несколько популярных шарлатанов. Самой громкой была история с Инной Ветровой – молодой, но уже очень известной, красивой и дерзкой ворожеей. Слинько провел разоблачение виртуозно – на одном мужском обаянии. Инна Ветрова канула в безвестность.

– А это что за детсад? – строго спросил вышедший из комнаты Слинько.

Недавно Слинько назначили и. о. заместителя директора филиала по научной работе, и теперь он рьяно следил за порядком.

– Кто вас сюда пустил? К кому вы пришли? Где твоя мать? – Слинько решил начать с Папы.

– Умерла.

– Здесь находиться нельзя, – Слинько мог разжалобить любого – от секретарши до министра, но сам жалости не знал, равно как и других человеческих слабостей, мешающих хорошо и приятно жить. – Здесь храм науки!

– Тогда подайте! – Папа протянул руку и поджал босую ножку.

– Сейчас! – Слинько разозлился и, схватив его за протянутую руку, потащил к выходу. Сын вцепился в другую руку и испуганно заорал:

– Отпустите! Мой папа здесь работает!

– А-а-а, – обрадовался Слинько. – У тебя папа здесь работает? Как его фамилия? Сейчас мы его замочим!

В Папином сознании промелькнул образ змеи, заглатывающей свой хвост.

– Слинько! – завопил он на весь коридор. – Мы – разнояйцевые близнецы Гог и Магог Слинько! Наш папа теперь зам директора, он вас уволит по статье! – Папа старался кричать как можно громче.

По всему коридору начали открываться двери, но выглядывать, правда, не решались.

– А мама твоя – английская королева? – не чуя опасности спросил Слинько.

– Ветрова моя мама!! Инна!!! – заорал Папа, радуясь звонкости своего голоса. Он вдруг понял: играть с детьми ему не интересно, общаться со взрослыми – скучно. Радость доставляла только игра со взрослыми.

Как по команде из дверей высунулись головы. Слинько пошел красными пятнами. Он вспомнил, что сегодня на ученом совете будет обсуждаться его характеристика для утверждения в должности «зама».

– Ох и натерпишься ты от нашего папки! У него знаешь сколько родительской любви за семь лет скопилось! Одних алиментов на десять тысяч! Веди нас к нему! – потребовал Папа. – Мы теперь с ним жить будем. И смотри, чтоб без обмана. У него золотое кольцо на правой руке!

В позе Наполеона Слинько выглядел очень внушительно.

– Клевета! – ревел он в коридор. – Грязная интрига! – Опомнившись, он резко выдернул правую руку из-за левого борта пиджака и, воздев ее над головой, возмутился: – Да это же обручальное кольцо! Ишь, жучары! Его носит каждый порядочный человек.

Головы втянулись, и двери захлопнулись.

– Так, сынки, – озираясь по сторонам, сладким шепотом завел Слинько. – Пойдемте, милые, ко мне в кабинетик.

Говоря это, он все сильнее и сильнее подталкивал Папу и Сына вверх по лестнице.

– Ну-ка, сынки! Дайте-ка я на вас посмотрю хорошенечко! Садитесь на диванчик… У-у, волчата какие вымахали. А свидетельство о рождении у вас с собой?

– В опекунском! – заявил Папа, стараясь занять на диване как можно больше места. – А ты, папка, я вижу – жучара. Когда домой поедем?

– Нельзя нам сегодня домой ехать, кремешочки… Дома ведь дисциплина… Руки мыть. Умываться… Да я вас в такой интернат устрою! С таким уклоном! С каким хотите, с таким и устрою!.. Нож метать умеете? Там научат.

– Это когда-нибудь потом. Сейчас мы хотим к нам домой. Мы хотим посмотреть на братика, на новую маму… Она же нам разрешит завести овчарку?

– А мне дога! Ты мне обещал! – наконец прорвало ошалело молчавшего Сына. – Они с овчаркой подружатся и у них родится много щенков! Да?! Да, папа?!

– Нет, – сказал Слинько. – Нет!

Недавно Слинько закончил 30-укольный курс вакцинации от бешенства. Мрачный Слинько вытащил из сейфа бутылку армянского КВ и, позвякивая горлышком по краю стакана, наполнил его до краев.

– Хотите? – спросил он, доставая из сейфа плитку шоколада.

– Хочу! – сказал Папа и схватил стакан. Но опрокинуть его не успел из-за сильного подзатыльника. Папа оскорбился:

– Что, родительские чувства, наконец, взыграли?

Сын был счастлив.