Текст книги "Большие безобразия маленького папы"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Михайличенко Елизавета & Несис Юрий
Большие безобразия маленького папы
Фантастическая история в четырех днях

Нашим детям – Мише и Арику

"Привет! Добрый день!

Я – так оборотень.

Неловко на днях обернулся.

Хотел превратиться в дырявый плетень,

Да вот на середке споткнулся".

В. Высоцкий

День первый
МЕТАМОРФОЗЫ

– Уезжаю в экспедицию, – деловито сказал Папа.

– А пропуск есть? – строго спросил Милиционер.

– Далеко ли? – небрежно поинтересовалась Принцесса.

– А!.. – сказал Папа. – В Занзибар для начала. Пригласили на Совет Старейшин.

Настоящий Папа прислушался и подошел к окну. Это не лезло ни в какие ворота. Не ролевой аутотренинг, но и не безобидная детская игра. Неприятно, когда собственный сын передразнивает тебя на потеху остальным соплякам. Очень неприятно.

– Брешешь! – резанул Милиционер.

– Я? – захлебнулся Папа. – Да будет тебе известно, что я ни разу в жизни не сказал неправды.

– Брешешь, – обронила Принцесса. – А в детстве что – никогда не врал?

– А вот никогда, – упрямо сказал Папа. – Я в детстве не делал ничего такого, что надо было бы скрывать.

– Был маменькин сынок и не дрался?

– Нет, – сказал Папа и опустил глаза. – Только когда защищал слабых, – добавил он после неловкого молчания.

«Да это вообще не игра! – возмутился Настоящий Папа. – Этот мерзавец меня почти дословно цитирует. Как он смеет надо мной открыто издеваться! Этот щенок превращает совершенно правильные слова в образчик кретинизма».

– А что едешь в Занзибар?! – торжествующе закричал Милиционер. – Наврал!

– Я наврал?! А командировочное удостоверение видел?

– Покажи!

– В моих руках читай!

– А ну… Сам ты Занзибар! Занзибаровка здесь написано.

– Деревня? – поджала губки Принцесса.

– Сама деревня! Там институт с Ученым Советом! И никто кроме меня не умеет делать кворум.

– Немедленно марш домой! – заорал Настоящий Папа, уже полчаса искавший командировочное удостоверение.

Сын явился не сразу и с полным пониманием щекотливости ситуации. Папа сел, заложив ногу за ногу, и побарабанил пальцами по столу. До автобуса оставалось около часа. Надо было использовать свободное время для воспитания сына.

– Во что это вы сейчас играли? – начал он издалека.

– В принцессу и милиционера, – дипломатично ответил Сын.

– Так ты был принцессой? – съязвил Папа.

– Принцессой всегда Наташка. Она больше никем быть не соглашается.

– А ты, значит, согласен на любые роли. Тебя заставили играть меня?

– Нет, – потупился Сын. – Я сам.

– Значит, ты сам, добровольно, выставляешь отца посмешищем перед всем двором?! Как ты мог? Не могу даже представить, чтобы я в детстве мог насмехаться над своим отцом!

Строптивая Папина память никак не хотела соглашаться с этим утверждением, и чтобы отвязаться от нее. Папа решил сменить тему:

– А кто разрешал тебе лезть ко мне в портфель?!

– Я не лез!

– Так заврался во дворе, что теперь врешь собственному отцу?

– Я не вру!

– Значит, ты нашел мое командировочное удостоверение на полу?

– Да.

От такой наглой лжи Папа схватился за голову:

– Как у человека, который, словно присягнувший, всю жизнь говорит одну только правду, мог родиться такой лгун?.. Дай сюда удостоверение!

– Нельзя! – заявил Сын, потупившись.

– Что?! Почему это нельзя?!

– Нельзя. И весь разговор.

Папа собирался быть спокойным и ироничным, но всему есть предел:

– Как ты смеешь так говорить?!

– Ты вчера так говорил.

– Запомни, так могу говорить только я! – строго сказал Папа и добавил, подумав: – Потому что я знаю что можно, а что нельзя… Ты соврал. Где ты мог взять удостоверение, как не в портфеле?

Сын молчал.

– Я знаю, что ты врешь, – сказал Папа. – Дай его сюда, или ты знаешь что будет. Знаешь?

Сын знал. Он уже совсем собрался зареветь, но окно во двор было открыто, а во дворе сидела Наташка. Оставалось сжать зубы и молчать.

– Так, – сказал Папа, схватив Сына в охапку. Через несколько секунд удостоверение вернулось к Папе. На обратной стороне документа чернильными каракулями было написано:

 
У тебя, Наташка, красивая мордашка,
Джинсы, как у Нонки из 7 «Б».
У меня, Наташка, лишь одна ромашка.
Я по ней гадаю о своей Судьбе.
 

Папа представил лицо секретарши, отмечающей это удостоверение, потом компанию девиц из бухгалтерии и пошлые шуточки насчет пьяного почерка, пробудившегося поэтического дара и, наконец, оживленную дискуссию о том, которая именно из многочисленных институтских Наташ этот дар пробудила. Когда он поднял лицо, оно было страшным. Где-то на периферии Папиного сознания мелькнула мысль: «Раз исписал, значит действительно нашел на полу и принял за выброшенную», но лава ярости вытеснила все мысли и изверглась:

– Откуда ты взялся на мою голову! Боже! Что за наказание! У всех дети, как дети, а тут сплошное вранье! Мой сын лгун! Воришка! В семь лет пишет любовные письма! Потешается над родным отцом вместе со всем двором! Но почему именно у меня? Разве я был таким? Мои родители ходили в школу как на именины! Я ничего от них не скрывал! И чтоб я залез в портфель к отцу?!

– И-й-а-а-а н-н-не ла-а-азил, – выдавил Сын между рыданиями.

– И я не перебивал старших! – Папа перевел дух и потребовал: – Не реви! Я в детстве никогда не ревел.

– Бр-е-е-е-шешь! – размазывая слезы, зло заявил Сын.

– И не ругался, – спокойно продолжил Папа. – И не дерзил старшим, особенно отцу. Учился только на «отлично», не обижал младших. Как бы я хотел снова стать семилетним мальчиком, чтобы показать тебе, как надо себя вести! Я бы тебе показал, как надо помогать маме, ходить в магазин, учить уроки, уважать родителей, есть все, что дают. И главное, никогда не говорить неправду. Ни-ког-да! Понял? Я до сих пор не могу говорить неправду, даже если бы захотел. Мне кажется, что если я хоть раз совру, произойдет что-то ужасное.

За «ужасным» дело не стало…

– Ой, папочка! – испуганно завизжал Сын. – Папочка, перестань, не надо! Я больше не буду!

Было очень страшно: родной папа прямо на глазах становился все менее родным. Папины залысины стали зарастать густыми кудрявыми волосами, усы превратились в пушок и исчезли.

– В чем дело? – сказал Папа ломающимся баском и, заметив в зеркале свою вдруг ставшую нескладной и угловатой фигуру, застыл.

Тем временем с Папы быстренько свалились брюки. Подхватить их не удалось – руки запутались в рукавах пиджака. Грозный ремень растерянно извивался на полу, а потом исчез под цветастыми сатиновыми трусами.

– Ой, – сказал Папа, стыдливо прикрываясь.

Пытаясь удержать соскальзывающий с плеч пиджак, Папа резко взмахнул руками, и часы, вслед за обручальным кольцом, сверкая на солнце, вылетели в форточку. Папа шагнул вперед, оставив за собой носки, и тут же упал, запутавшись в рубашке, ставшей смирительной. Он встал, хотел что-то сказать, но рот его искривился, набранный в легкие воздух никак не выдыхался, а бился внутри него и, наконец, маленький Папа заревел, размазывая кулачками слезы.

Папа в огромной рубашке, с болтающимся вокруг шеи, почти достающим до пола галстуком, да еще плачущий тоненьким девчоночьим голоском был так смешон, что Сын сначала неуверенно улыбнулся, а потом обидно захохотал, показывая пальцем. От смеха у Сына тоже выступили слезы, и теперь они оба стояли друг против друга и терли кулачками глаза. Первым заговорил Папа:

– Дурак! – сказал он.

Тут Сын всерьез задумался. Полагалось ответить «Сам дурак!» Но называть Папу дураком никак нельзя. Но был ли это Папа? На всякий случай Сын независимо сунул руки в карманы и, сплюнув, сказал:

– Если я дурак, то ты… ты… голый командировочник! Как ты теперь в свою Занзибаровку поедешь? Как?

– Не знаю… – потерянно сказал Папа.

– И поедешь ли вообще… – задумчиво продолжил Сын.

От ответа зависело все. Надо было решать, как вести себя с этим мальчишкой. Папа не мог не поехать в командировку – это Сын знал твердо. Если мальчишка в командировку не поедет, то с ним можно не церемониться.

Маленький Папа вспомнил, наконец, о мужском достоинстве и взял себя в руки. Разрубить узел свалившихся на него проблем было нереально, поэтому приходилось думать, как его распутать. Неприятнее всего была мысль о том, как сложатся отношения с женой. А через неделю надо было отчитываться по командировке. Происшедшее выглядело совершенно необъяснимым, но все равно, надо было что-то предпринимать. Прежде всего требовалось восстановить отцовский авторитет.

– Вне всякого сомнения в командировку я поеду, – веско, с расстановкой сказал Папа. – Я не могу пренебрегать своими должностными обязанностями. Но не сейчас… Несколько позже. Возможно, я даже возьму с собой вас с мамой.

Сын стоял, независимо раскачиваясь, но молчал.

– А теперь, – продолжил Папа, – отвернись, я займусь своим туалетом.

Заниматься туалетом не пришлось. Сняв рубашку, Папа увидел на себе чистые белые гольфики с помпончиками и выглаженный матросский костюмчик. Тут же Папа с болью обнаружил, что вместо привезенной Брыкиным из Рима оправы из карманчика торчат маленькие очки-велосипед с гнутыми дужками.

– Можешь повернуться, – дрогнувшим голосом сказал Папа.

– А почему ты лысый? – ехидно спросил Сын и после неловкой паузы добавил: – Папа.

– Видишь ли… – медленно начал Папа. – Когда я был таким маленьким, как ты, это считалось полезным и гигиеничным, и поэтому мои родители…

– Вшей, что ли, боялись?

– Да кто их знает… Помню, сказали: «Так надо» – и обрили.

Оба рассмеялись.

– Что делать-то будем? – спросил Сын. – Скоро мама придет.

Раздался звонок в дверь.

– Ой, – сказал Папа и полез под кровать.

Но это была не мама, а почтальон.

– Родители дома?

– Папа! – крикнул Сын. Потом сокрушенно добавил: – Да какой это папа…

– Что, уже под градусом? – сочувственно спросил почтальон, и, не дожидаясь ответа, вздохнул и отдал Сыну телеграмму: «Приезд Марика отменяется связи свинкой крепко обнимаю целую ждем гости – Анюта».

Анюта – была мамина родная сестра из Комсомольска-на-Амуре. Сын никогда не видел ни тети, ни своего двоюродного брата. Не видели его и родители.

– Папа! – радостно закричал Сын. – Вылазь! Ты теперь Марик!

Пока Папа вникал в телеграмму, замок щелкнул, и вошла Мама.

– Что-то ты сегодня слишком рано, – подозрительно протянул Папа и осекся.

– Марик? – растерянно спросила Мама. – Ты уже приехал! А мы тебя ждали только завтра…

Мама наклонилась поцеловать Марика в щеку, но тот механически повернул голову и привычно поцеловал Маму в губы. Сын хихикнул. Мама покраснела, Папа вздохнул.

– Дети! – неестественно бодро сказала Мама. – Сейчас мы будем обедать… А папы что, уже нет? – крикнула она из кухни.

– Да, – сказал Сын многозначительно, – уже нет.

– Ты хоть застал дядю, Марик?

– Врасплох, – съязвил было Папа, но спохватился. – В высшей степени приятный человек.

– Ты так считаешь? – удивленно спросила Мама.

– А ты нет?

Мама смутилась и молча разлила кашу по тарелкам.

– Как Анюта? – неуверенно спросила она.

До сих пор Папа не интересовался мамиными родственниками. Он, конечно, знал, что на Дальнем Востоке у Мамы есть сестра и даже видел ее однажды, но это было давно.

– Потолстела, я полагаю, – раздраженно ответил он.

– Так о маме нельзя говорить, – строго сказал Сын.

– Дети, – сказала Мама, – почему вы не кушаете? Марик, а как Соня?

Кто такая Соня, Папа не знал. Поэтому он откусил большой кусок хлеба, долго жевал, но так ничего и не придумав, угрюмо выдавил:

– Потолстела.

– А ты почему такой худой? – улыбнулась Мама.

– В семье не без урода, – буркнул Папа.

– Узнаю Анюту, – рассмеялась Мама. – Представляю, как она расстраивается из-за того, что ты плохо ешь.

Папа покосился на Сына:

– Я никогда не расстраиваю маму, – с расстановкой произнес он. – Съедаю все, что на тарелке. Просто у меня такой обмен веществ.

– Это у тебя от глистов, – парировал Сын.

– Почему ты так говоришь? – заволновалась Мама.

– Опять врешь! – возмутился Папа. – Пойди встань в угол!

– Правильно! – Мама облегченно вздохнула. – Не смей дразнить братика! Иди в угол. А тебе, Марик, еще добавки.

Добавка оказалась больше порции. Папа лениво проглотил пару ложек, сыто отвалился от стола и встретил взгляд Сына. Дверца в ловушку захлопнулась. Глаза Сына светились любопытством и мстительной радостью. Мама безмятежно улыбалась.

– Я не могу предаваться чревоугодию, когда брат мой стоит в углу! – голос Папы прозвучал торжественно, но обеспокоенно.

– Кушай, кушай, братик! – протянул Сын. – Раньше мог и теперь сможешь. Знаешь, как мой папа говорит: «Не можешь – научим, не хочешь заставим».

Папа отпихнул тарелку и рванулся из-за стола. Большая тяжелая рука опустилась на его плечо, и Папа плюхнулся обратно. Покосившись на влажную цепкую лапу, он тоскливо вспомнил маленькие изящные ручки жены.

– Ну давай, еще одну ложечку за маму… – с каждым словом его голову все ниже пригибали к тарелке.

– И ложечку за папу! – радостно взвыл Сын.

Перед Папиными глазами расстилалось море молочной каши. Иногда по нему пробегала рябь. То здесь, то там возникали и исчезали острова. Сладковатая каша стояла уже в пищеводе.

– Я сейчас вырву, – предупредил Папа.

– Только попробуй! – возмутилась Мама. – Лучше давай еще ложечку за тетю Соню.

– Плевал я на твою тетю Соню! – в знакомой роли Папа сразу почувствовал себя увереннее. – Пусть эта корова сама ест за себя! Еще и ешь за нее! Мне все эти родственнички уже вон где… Пошли отсюда! – бросил он Сыну…

* * *

Народу во дворе прибавилось. Петя, проклиная отглаженные брючки, тоскливо наблюдал за катавшимися с горки Наташкой и Фердинандом.

– Ну хватит, – ныл он каждый раз. – Ну пошли на качели!

– Наташка! – крикнул Сын. – Ко мне двоюродный брат с Амура приехал!

– Ах какой амурчик! – сказала Наташка и, подтянув великоватые джинсы, полезла на горку. Папа смутился. Он только сейчас заметил, какая Наташка красивая.

– Эй, Амурчик, ты хоть в футбол играешь? – крикнул с горки Фердинанд. – Какая у вас там футбольная команда?

– «Амурские волны», – нашелся Папа.

– Дохлая команда, – небрежно сказал Фердинанд. – Плохо взаимодействуют игроки разных линий. Не хватает умения завершить атаку.

Папа задумчиво погладил голову, Фердинанд, копируя его жест, погладил футбольный мяч и продолжил:

– Оставляет желать лучшего морально-волевая подготовка игроков.

Все с уважением посмотрели на Фердинанда.

– Ты о каждой команде так говоришь, – обронила сверху Наташка и съехала вниз.

– Дура, иди поиграй в куклы.

– А я Петя, – аккуратно обойдя лужу, подошел Петя Смирнов. – А у вас что, занятия уже закончились?

– Завтра Амурчик пойдет со мной в школу! – захлебываясь от восторга, сообщил всем Сын.

– Не говори глупости, – нервно дернулся Папа. – Я в эту школу не записан.

– Не бойся, – сказала Наташка. – Я за тебя попрошу.

– Мама договорится, – уверенно произнес Сын. – Пошли скатимся.

Но на горке уже катался Стрельчихин Младенец.

– Куда лезете?! – закричала Стрельчиха, вставая со скамейки. – Не видите, что ребенок катается? Катайся, катайся, ягодка, не бойся.

– Пошли, – сказала Наташка, – ну ее.

– Подожди, – в глазах Фердинанда блеснул огонек. – Ты ее боишься? – спросил он Папу.

– Еще чего, – возмутился Папа. Наташка с интересом посмотрела на него. – Я Амур переплываю, – неизвестно зачем добавил Папа под ее взглядом.

– Тогда скатись. Слабо?

Папа усмехнулся и шагнул к горке. Стрельчиха кинулась ему наперерез.

– Ты куда? Не слышал, что сказала? Я тебе сейчас!

– Не имеете права, – холодно сказал Папа. – Горка общественная. Отойдите.

– Право? – побагровела Стрельчиха. – Какое право? Вот тебе право!

Висеть на одном ухе, чуть касаясь носочками земли, было не только непривычно, но и очень больно. И Папа жалобно кричал:

– Пустите! Пустите! Вы не имеете права, это насилие!

– Стерва, – через несколько секунд тоскливо сообщил Папа.

Стрельчиха раскрыла рот и разжала пальцы одновременно.

Обретя почву под ногами, Папа отскочил на безопасное расстояние и с достоинством произнес:

– Сейчас я вынужден убежать, но я вернусь и вместе со мной придет закон!

Стрельчиха и Папа рванулись одновременно.

– Куда, мерзавец? – задыхалась Стрельчиха.

– В юридическую консультацию! – кричал Папа, повизгивая, – Mелкое хулиганство, статья 206, часть первая…

– Ах, собака! – восторженно сказала Стрельчиха и остановилась.

– Сушите сухари, грузите апельсины бочками, волчица ты, тебя я презираю! – гордо прокричал Папа и исчез в подворотне.

Остаток дня компания провела очень приятно – Папа завоевывал авторитет: не жалея командировочных, покупал на каждом углу мороженое, а Наташке преподнес губную помаду. Этой помадой Фердинанд сделал надпись на двери Стрельчихи. Но конец получился скомканным – проходили мимо «Пирожковой», и распоясавшаяся компания хором, в котором отчетливо прослушивался голос собственного Сына, стала орать: «Лысая башка – дай пирожка» – и орала минут десять, а Папа деланно улыбался, сжимая кулачки в карманах, но пирожки всем все-таки купил.

* * *

Мама куда-то ушла. Объевшиеся мороженым дети были очень довольны, что ужин откладывается. Вернулась Мама оживленная, с новой прической и букетом роз.

– Дети, – сказала она, – быстро ужинать и по кроватям.

– Почему у тебя новая прическа? – агрессивно спросил Папа.

– А разве мне не идет?

– Интересно, для кого это? Муж уезжает в командировку, а она делает новую прическу, – Папа повернулся к Сыну. – Как тебе это нравится?

Брови Мамы поползли вверх, и Папа спохватился.

– А вот моя мама, – быстро сказал он, – делает прическу перед приездом мужа. Перед!

Покрасневшая Мама нервно теребила на пальце обручальное кольцо.

– Быстро ужинать и по кроватям! – наконец сказала она.

– Мы не хотим ужинать… – начал было Сын.

– Почему это не хотим? – Папа уверенно сел за стол и потер руки: – Ну-с, из скольких блюд у нас сегодня ужин?

– Из трех! – наигранно бодро сказала Мама. – Яичница, хлеб и молоко.

– И это называется ужином? – отодвинутая Папой тарелка чуть не упала со стола. – Стоило лететь за тридевять земель, чтобы съесть яичницу. У нас на Амуре уже три часа ночи, а здесь считают нормальным, что я еще не ужинал. Пренебрегая обязанностями хозяйки дома, делают новые прически, а вместо обещанных мне дома фруктов на столе эти верблюжьи колючки! – Папа обличительно указал на розы.

– Марик, детка, – тихо сказала Мама. – Ты только не волнуйся. С завтрашнего дня все будет так, как ты хочешь. Мы ведь не ждали тебя сегодня. Дети, – Мама тревожно посмотрела на часы. – Я вас очень прошу, быстренько ешьте и по кроватям.

– Меня-то здесь явно не ждали, а вот кого-то определенно ждут! – Папа уставился в потолок. – Кстати, – обратился он к Сыну, – ты не в курсе кого?

– Да ладно, – сполз с табуретки Сын. – Пошли спать.

– Марик, – голос у Мамы дрогнул. – Ты хоть понимаешь, что говоришь ужасные вещи?

– Разве я не прав?

– Ко мне действительно должны прийти гости, – опустив глаза, сказала Мама. – Но кем же ты вырастешь, если уже сейчас все видишь в таком свете…

Мама как-то сникла, устало провела ладонью по лбу.

Папа с грохотом отодвинул табуретку и ушел в детскую. Раздеваться Папа не стал. Он ходил в темноте из угла в угол и, не боясь разбудить уснувшего Сына, пинал все, на что натыкался. В дверь позвонили.

– Здравствуй, Наденька, – раздался слащавый голос Брыкина. – Ты прекрасно выглядишь. Отсутствие мужа идет тебе на пользу.

– Убью! – тихо прошептал Папа и уселся на пол возле двери. Слезы текли по его щекам, а память услужливо выстраивала перед ним все брыкинские рассказы о его похождениях – от четырнадцати лет до последней командировки. «В коридоре поцелует ручку».

– Допусти к ручке, Наденька! – дурачась, но со значением сказал Брыкин.

– Брыкин, это не дружеский поцелуй. Так чего это ты в гости напросился?

Папа вытер слезы и облегченно вздохнул. Брыкин был еще в самом начале своего привычного сценария. «Прошли в комнату. Так, а при мне Брыкина принимали на кухне. Наверняка шампанское притащил. Полусладкое». В комнате выстрелила пробка, раздался негромкий вскрик, потом смех. «Теперь тост про три розы».

Интимное бормотание Брыкина постепенно набирало силу:

– …Так выпьем же за женщин, которые разумно используют свои лепестки!

– Какое вкусное шампанское, – сказала Мама.

– Полусладкое, – подсказал Брыкин.

«Сейчас Финдлея споет. Истасканный репертуар».

– А не спеть ли нам? – промурлыкал Брыкин. – Разучил специально для сегодняшнего вечера.

– Так ведь дети спят.

– А спят? Это хорошо. Ничего, я тихо:

 
…О том, что буду я с тобой…
«Со мной!» – сказал Финдлей.
Молчи до крышки гробовой.
«Идет!» – сказал Финдлей.
 

Они рассмеялись.

– А ты все так же нагл и неотразим, – сказала Мама.

«Восхищается». Папа проглотил стоявший в горле ком и решительно открыл дверь.

– Хочу писять! – требовательно произнес он и увидел торт. Это был наполеон. «Часов шесть старалась. Ну-ну». – И торт тоже хочу! Это ты в честь моего приезда испекла? Мама говорила, что в честь моего приезда испекут торт. Положи-ка мне вон тот кусок. Нет, не этот, самый большой… Очень вкусный торт. Мама была права. Когда ты говорила, что нет ничего кроме яичницы, ты о торте просто забыла, не так ли? Что ж, это бывает. В жизни вообще всякое бывает. А это кто? Сосед или кузен? Он мне меньше нравится. А торт просто прелесть. Представь мне, пожалуйста, этого дядю… Что-что? Нет, это слишком длинно. Я буду звать вас просто дядя Брыкин, хорошо? Вы, я полагаю, тоже медик. Завидное постоянство. Женщины в нашем роду завидно постоянны. Вы, я слышал, пели. Не откажите в любезности спойте «В лесу родилась елочка…» Значит, так, вы поете, она подпевает, я танцую. Уверяю вас, втроем мы сможем чудесно провести время. Положите-ка мне еще тортика. Не объемся. А вообще, если уж установились такие доверительные отношения, то я тебя не понимаю. Тот, что был днем – такой интересный мужчина…

Мама закрыла лицо руками.

– Занятный ребенок, – растерялся Брыкин. – Но и занятным детишкам уже давно пора спать.

– Право же, пусть вас это не беспокоит. По амурскому времени уже утро. А я как раз собрался обсудить с вами варианты проявления синдрома Кандинского-Клерамбо.

Брыкин поперхнулся.

– А в какой области медицины вы подвизаетесь? – продолжил Папа. – Косметолог? Скользкая профессия. Дурите нашего брата.

Внезапно Папа ощутил страшную усталость. Эти взрослые стали ему совершенно безразличны. Папу мутило – то ли от сладкого торта, то ли от нервного перенапряжения.

– А ну вас всех к черту! – Папа отшвырнул недоеденный кусок. – Делайте, что хотите.

Папа, не раздеваясь, лег в кровать. Свет от фонаря бил в глаза. В глубине двора, в беседке, расположилась компания подростков.

– Боб, ты козел! – послышалось оттуда.

«Господи, – подумал Папа, – кто же я?» Чем больше он думал об этом, тем яснее становилось, что он стал ребенком не только внешне. Папа с ужасом понял, что им овладевают детские чувства, и даже сохранившийся взрослый интеллект уже не мог их сдерживать. Вспоминая свое сегодняшнее поведение, он подумал, что подарить семилетней девочке помаду не придет в голову ни взрослому, ни ребенку. Получался какой-то странный гибрид, даже страшный в своей странности. Самое неприятное было то, что привыкший четко планировать свою жизнь Папа не мог даже предположить, что выкинет в следующую минуту. Папа по-прежнему хотел бы как можно скорее снова стать взрослым, но сравнивая сегодня и вчера, не мог не признать – теперь жилось интереснее и веселее. Он никогда не думал, что детские шалости могут доставлять столько удовольствия. Испытанный им восторг от хамского монолога перед Брыкиным нельзя было сравнить ни с чем. Но чувство какой-то неудовлетворенности не покидало Папу. Брыкинское бормотание сменила тихая музыка. «Ого, – подумал Папа, – добрался до танца при свечах. Форсирует!» Раздался мелодичный мамин смех. «Быстро же ты отошла».

– Брыкин, – кокетливо сказала Мама, – я все расскажу мужу.

Уже издеваются. Ну что ж, первый выход был несколько скомкан. Посмотрим, кто над кем лучше поиздевается.

Неторопливо, вразвалочку, Папа вошел в гостиную, включил свет, задул свечи, сел в кресло и, закинув ногу на ногу, со вкусом спросил:

– Не ждали?

Брыкин понял, что никому, никогда и ни при каких обстоятельствах он не расскажет про сегодняшний вечер. Перед ним небрежно развалился рахитичный лысый очкарик и, кажется, видел его насквозь.

– Что, из-за девчонки не спишь? – Брыкин понял, что надо устанавливать контакт.

– Как все, – солидно сказал рахит.

– Ну, ты даешь, – притворно восхитился Брыкин и посмотрел на Маму. Мама закусила губу.

– Кстати, о сне, – произнес рахит. – Не знаю, как вы, а я не привык спать один. Мне как-то было неловко сразу настаивать на том, чтобы ты спала со мной, как это делает моя мама, но что делать, – рахит сокрушенно развел ручонками, – никак не могу уснуть. Я надеюсь, мои слова не будут истолкованы превратно, – добавил он после возникшей паузы.

– Старик, ты уже большой, – безнадежно сказал Брыкин.

– Ну что вы, дядя Брыкин, я не столь велик, как вам кажется… А можно я позвоню вам как-нибудь на досуге? – неожиданно сказал рахит.

– О чем разговор, – обрадовался Брыкин, суетливо доставая визитную карточку.

Рахит принял ее с галантным полупоклоном, шаркнул ножкой, сказал:

– Не буду вам мешать, – и, похихикивая, вышел в коридор.

– Марик, за кого ты меня принимаешь? – крикнула вслед Мама и тихо заплакала.

– Аллё, – ответил Марик из коридора. – Квартира Брыкиных? – Голос его стал плаксивым. – Тут ваш муж пристает к моей маме. Тетенька, приезжайте быстрее и помогите ей. Она долго не продержится, Жемчужная, 8, квартира 12.

Брыкин вылетел в коридор. Рахит аккуратненько положил трубку и, с интересом глядя Брыкину в глаза, проговорил:

– Я вас не понимаю. У вашей жены такой приятный голос.

Не тратя времени на ответ, Брыкин схватил портфель и ринулся вниз по лестнице.

– Куда же вы? – кричал рахит ему вслед, выбегая на лестничную площадку. – Давайте дружить семьями.

Когда Папа вернулся, Мамы в гостиной уже не было. Довольный собой, Папа запихнул в рот кусок торта, прислушиваясь к заглушаемым водой всхлипываниям. Мама сидела на ящике для белья и, сунув голову под кран, плакала. Красивая прическа превратилась в нечто бесформенное. По щекам текла тушь.

– Да пошутил я, не набирал номера, – сказал Папа. – Спокойной ночи.

Просыпался Папа долго и мучительно. И душа, и тело цеплялись за забытье. Он зарывался в забытье с головой, судорожно сжимал пальцы, но забытье вспорхнуло ковром-самолетом и рухнуло к ногам, оказавшись старым одеялом.

– Подъем! – заорал дневальный бабским голосом. – Вставай быстрее, а то в школу опоздаете!

– Не ори! – грустно сказал Папа. – Это тебе не казарма, а детская.

Не стоило себя обманывать – это был не сон. Огромная, разъяренная жена действительно отхлестала его вчера мокрым полотенцем по голой заднице.

– Я не пойду в школу! – взвыл Папа. – Я уже окончил первый класс! У меня в табеле одни пятерки! Нельзя дважды вступить в одну и ту же воду!

– Иди умывайся и не болтай глупости.

Папа заложил одну цыплячью ножку за другую:

– Эту глупость, между прочим, сболтнул то ли Демокрит, то ли Демосфен.

– Вставай, демагог! Все равно в школу пойдешь. Мне на работу. Куда я тебя дену?

Папа перезаложил ножки:

– Вспомнил! Гераклит это сказал! – и вдруг завопил: – Не пойду в школу! Не пойду! Сказал – не пойду!

Это была ошибка. Мама уже подумывала, что такого развитого мальчика, знающего древних философов, можно оставить и одного.

– Не ори! Быстро одевайся. А то знаешь, что будет. Знаешь?

Папа знал. Просовывать тонюсенькие ножки в крохотные шортики под контролирующим взглядом жены было унизительно. Пуговицы почему-то никак не хотели попадать в петли, пальцы казались чужими и неумелыми.

– Быстрее. Мы опаздываем.

Папа честно старался. Но все выходило плохо. Даже очень. Никак не удавалось сосредоточиться на одевании. Любая мелочь отвлекала, полностью переключала внимание. Мысли лезли полудетские, невольно Папин рот приоткрывался, взгляд туманился и Папа застывал. Периодически Мама привычно встряхивала его. Окрика «Быстрее!» хватало всего на несколько секунд…