Текст книги "Неформат"

Автор книги: Елизавета Михайличенко

Соавторы: Юрий Несис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

22. Контригра

Услышав о Светикиной разбойничьей удаче, Санька, неожиданно для меня, впал в кратковременную прострацию. Перестал нетерпеливо крутить ключи от машины, сунул их в карман и, страдальчески усмехаясь, сел:

– А я, видишь, над Плоткиным смеюсь который день… Какие они все, все-таки… Так, Боренька?

Мне с трудом удалось не дать Саньке водки, потому что он уже решил до утра остаться на даче, разговаривать, вспоминать, пить, курить, грустить и бренчать на гитаре. «В общем, Боренька, по-мужски помянуть бабское предательство, так?» Но по мере того, как конструкции предстоящего мероприятия обретали устойчивость и красоту, Санька все больше ими интересовался. Наконец, он подвел черту:

– Видишь, Боренька. А я ведь тебе сразу сказал: «Вот – женщина!» А ты к ней так, снисходительно. И на меня, как на кобеля. А не-е-ет, это была… И главное – ведь не с мужиком сбежала. А с баблом! Так-то.

– Она еще вернется, – не удержался я. – За шарпеем.

Но Санька только махнул рукой:

– Нахреф.

Всю дорогу до Москвы Санька уже насвистывал и обсуждал со мной детали предстоящего. А предстояло нам все четко обеспечить, связать и скоординировать. Если, конечно, мы сможем убедить Плоткина сыграть ва-банк.

На меня Эфраим среагировал вяло. В люксе он смотрелся бедным родственником, явившимся в этот роскошный номер попросить в долг у откормленного охранника, не утратившего вальяжности даже после появления Саньки. Санька отослал его восвояси. Эфраим как-то отек за последние дни. А Санька говорил – не пил, не ел. Вредное это занятие – многоженство. Причем теперь, когда вторая жена сбежала, Плоткин мог лишиться из-за меня еще и первой. А главное, перестать быть отцом двух детей.

– Чем твое освобождение отмечать будем, Эфраим? – спросил я. – Шампанским?

– С тобой – цикутой, – буркнул он. – И никуда я с тобой не пойду.

– А я, вроде, и не приглашал тебя никуда, – лениво сказал я. – Просто зашел поздравить земляка с предстоящим освобождением. Все получилось, как ты хотел. Наум сдал дела Ронену. Счет в банке он закрыл, так что тебя вот-вот отсюда попросят. Если поторопишься, сможешь еще успеть сделать несколько звонков за счет банка. Ты ведь позволишь, если я тебя по старой дружбе попрошу? – повернулся я к Саньке.

Но Плоткин не обрадовался. Его явно не устраивали личность и родственные связи Гермеса. Совсем неважно он, все-таки, выглядел. Ну, помятый – это ладно, хоть и пятизвездочная, но неволя. А вот взгляд – тухлый.

Словно в подтверждение моих слов зазвонил Санькин мобильник. Санька, изображая на лице почтение, выслушал шефа и передал трубку Эфраиму.

– Шеф лично приносит извинения, – кивнул он мне.

Наум действовал оперативно.

После разговора Плоткин самую малость повеселел, но на нас продолжал поглядывать настороженно. Санька вернул бывшему заложнику бумажник и мобильник. Эфраим схватил телефон, как фляжку после марш-броска и начал судорожно давить на кнопки.

Нетрудно было понять, что Ронен поздравил Эфраима с обретенной свободой. По ответам Плоткина было ясно, что Роненовская октябрьская революция завершилась полной и окончательной победой молодежи, что связи старика в руках у Ронена, что жена и дети Плоткина забраны от сумасшедшего Наума и находятся теперь в доме у звонящего.

– О'Кей, – радостно реагировал Плоткин, – Беседер! Ахла!

Потом он, довольно похохатывая, пообещал Ронену первым же рейсом вылететь в Швейцарию и закончить все эти многоступенчатые финансовые операции одним мощным аккордом.

– Иврит, – только и констатировал Санька, доставая сигареты.

Мы невозмутимо курили в потолок. Потолок, кстати, был красивый – лепнина, фрески какие-то, явно сделан дизайн по спецзаказу, с оглядкой на прошлое. Люстра свисала тоже непростая, младшая сестра театральной. И ковер был не беспородно-короткошерстный, а вполне себе ворсистый.

Плоткин, тем временем, общение закончил и уже натягивал пиджак.

– Так я пошел, – сообщил он нам. А потом, повернувшись ко мне: – До встречи на родине, – он явно пытался придать фразе некую зловещесть, но у него это не слишком получилось.

– На родине – это правильно, – поддакнул я. – Сэкономишь тысчонку баксов – тебе они теперь не лишние. Зачем же зря в Швейцарию летать. Дорогая страна.

Плоткин походил по номеру, посмотрел на панораму в окне:

– Ты это имел в виду, когда про звонки говорил?

– Ахха.

Плоткин обреченно вздохнул и взял трубку. Он не все еще понял, до конца не верил, но чувствовал, что радость освобождения ему сейчас испортят. Мы с Санькой налили по рюмке коньяка и цедили благородную жидкость, хотя я, честно говоря, вкуса почти не ощущал.

Тем временем Плоткин уже выкрикивал какие-то истеричные фразы на немецком, причем чем дальше, тем громче.

– Идиш? – скривился Санька.

Плоткин отшвырнул трубку и, тяжело дыша, плюхнулся на кресло у балконной двери. И уставился, не мигая, в пространство.

– Плоткин, а чего ты такой бледный? – спросил Санька. – Может, тебе чем помочь?

Плоткин вскочил, распахнул балконную дверь и полез через перила – выбрасываться. Я сидел ближе и успел первым. Схватил Эфраимову ногу в самый ответственный момент броска в пропасть.

– Вот же сука! – орал Санька, пока мы втаскивали мешок Плоткина обратно. – Люкс же на мое имя, блять, снят! Урод!

После чего спасенный сел на койку, закрыл глаза, стал раскачиваться и стенать. Санька покосился на него с опаской, передвинул кресло к балконной двери, сел в него и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами и постучал по часам. Санька кивнул, и мы стали молча ждать.

Потом Плоткин заорал:

– Ты убийца! Боря, ты убийца! Ты детоубийца!

– Какого черта? – вежливо поинтересовался я, чувствуя пух на своем рыльце.

– Такого! Ты думаешь, меня спас? За ногу, типа, мать твою! А я все равно – труп! Меня все равно он убьет! А перед этим он еще убьет моих детей!

– А жену? – спросил Санька.

– Он всех! Убьет! Можете радоваться, скоты! Думаете мне это так просто – второй раз себя убивать?! Вы хоть раз пробовали?!

Я протянул ему рюмку с коньяком. Плоткин выпил, как лекарство. Посидел, немного успокоился, прикрыл глаза и зашевелил губами, словно что-то считал. Потом продавил:

– Это невозможно.

– Что именно невозможно?

– Это Кабанов был, да? – отрешенно спросил Плоткин, – Вы еще тогда все это придумали? Объявили его мертвым, чтобы деньги украсть?

– Был, да. Нет, не тогда. И не мы придумали. К сожалению.

– Да куда уж вам… Только тут что-то не то… – Плоткин, как голодный зверек, почуял сладковатый запах надежды, – Кабанов не мог увести столько денег! И даже я сам не смог бы. Никто бы не смог. Слишком мало времени… Если он взял, то мало. Это же афера. Кража. Остальное еще можно вернуть.

– Конечно кража, – согласился я. – Но вернуть уже нельзя.

– Почему – нельзя?

– Потому что станицы пылают уже четвертые сутки, как минимум. И не для бизнеса, Эфраим. Для красоты, просто так. Светик сказала, что они забрали десятую часть.

Плоткин задумался, кивнул:

– Десятую еще могли. Но это тоже… А остальное?

– А остальное долго раскидывали куда ни попадя, мне даже страшно слушать было, – сказал я честно.

– Зачем?! – завопил Плоткин. – Зачем?! Цель???!!!

– А зачем волк режет в овчарне всех овец? – вдруг прорезался молчавший до этого Санька. – Для концепта! Так, Боренька?

Плоткин долго переваривал фразу. Наконец, выдавил:

– А дети мои должны погибнуть тоже для концепта? Боря, это ты виноват! – и заплакал.

Я налил себе коньяка, потом захотел повторить, но Санька, укоризненно глядя, забрал у меня бутылку. Да что же это такое? Всюду, перед всеми и во всем я виноват. А я всего лишь пытался выжить. И пытаюсь. Впрочем, не совсем. Нынче я уже стал на скользкий путь борьбы за лучшее будущего для своего народа и своего государства. А, как известно, настоящий борец за будущее не знает жалости ни к женщинам, ни к детям. Особенно, когда у него нет выбора и почти нулевые возможности. Но все равно сильно канудило.

Плоткин по-прежнему размазывал слезы, но уже не прятал лицо в ладонях, а смотрел на меня с активной ненавистью. Значит, было пора.

– Эфраим, – сказал я без излишнего пафоса и задушевности, но честно, – а ведь ты можешь спасти и семью, и себя.

Он молча на меня смотрел.

– Я вижу всего один шанс. Хочешь об этом поговорить? – я, под диким взглядом Саньки, прикусил свой ядовитый язык.

Но Плоткин уже не следил за стилем. Он следил за выражением моего лица и ждал. Я связно и уверенно раскрыл ему свой план. Плоткин заморгал, и мне даже почудилось в его взгляде какое-то опасливое уважение, но, может быть, это я себе льстил.

– А какие гарантии, что вы сумеете его посадить? – спросил он, наконец.

– Вот же, блин! – возмутился Санька. – Вот же… – он покосился на меня и вздохнул. – Гарантии ему подавай! Честного слова офицера Бренера ему мало!

– Гарантировать я тебе могу только одно, – сказал я, – что если ты не согласишься, то будешь четвертым трупом на одном участке кладбища.

В этот раз Плоткин замолчал уже очень надолго. Наконец, высвободил тяжелый взгляд из-под оплывших век и, как-то внутренне подтянувшись, заявил:

– Согласен. Я знаю, как его вытащить.

С этого момента Эфраим Плоткин преобразился. Все-таки он был игрок. Стоило появиться хоть какому-то шансу, и Эфраим готов был на все ради выигрыша. Он вдруг посмотрел на часы и сказал, что хорошо бы поесть. Потому что нужно как-то скоротать время. Нельзя Ронену звонить тут же.

Мы заказали обед в номер, Эфраим ушел принимать душ, а Санька, кивнув на дверь в ванную, спросил:

– Не кинет?

У Эфраима прорезался аппетит. Нам с Санькой пришлось довольствоваться тем, что мы успели положить на тарелки в начале обеда. Наконец, мы допили кофе, и Эфраим, зачем-то размяв кисти рук, взял свой мобильник и, потыкав в кнопки, уставился на белую стенку так, словно по ней бежали огненные титры. Я сел рядом и придвинул ухо поближе.

Эфраим очень воодушевленно сообщил, что пока он сидел без связи под домашним арестом, его разыскивал Ливанец. Да, лично. Нет, не по телефону, он со вчерашнего дня в Москве. И будет до послезавтра. У него новые идеи. Он намекнул, что у Рябого не грипп, что ему уже не выкарабкаться, и надо к этому заранее подготовиться. Время не ждет.

Тут Ронен проявил осведомленность и заявил, что и по его конфиденциальным сведениям это не грипп, а то ли СПИД, то ли отравление. И если второе, то это очень забавно, потому что не исключено, что произошло у него на глазах, но об этом потом. Главное, что открываются фантастические перспективы. И надо понять, к чему ведет Ливанец. Чтобы правильно использовать ситуацию и не упустить такой шанс. И действовать надо оперативно.

Эфраим с энтузиазмом подхватил, что возможности открываются умопомрачительные. Ливанец хочет резко расширить сферу совместной деятельности. Судя по всему, после смерти Рябого все тайные счета будет контролировать сам Ливанец, через вдову. Науму он больше не верит, о многом знает, о многом догадывается. Во всяком случае, он хочет разговаривать с новым реальным лидером напрямую, лицом к лицу, здесь. А реальным лидером он признает того, кто вернет ему долг Наума.

Ронену все это очень понравилось. Он похвалил Эфраима и приказал в Швейцарию пока не лететь, никаких денег никуда не переводить. Потому что пока Ливанец не получил деньги, можно будет выторговать лучшие условия для нового сотрудничества. Легче вести переговоры, когда партнер ждет от тебя приз за их завершение. И этот приз надо приготовить, чтобы тут же вручить награду – налом. Вообще, тянуть с отдачей долга нельзя, поэтому он послезавтра вылетает в Москву первым рейсом Эль-Аля. И пусть Эфраим, узнав расписание полетов, согласовывает время и место встречи.

– Ещщ! – сказал я, когда мокрый Эфраим закончил разговор.

– Приедет! Так? – обрадовался Санька и хлопнул его по плечу. – Легко ты его сделал!

– Мне так не показалось, – Плоткин взял использованную салфетку с тарелки, промакнул лоб, тупо посмотрел на то, чем его вытер, отбросил ее и сообщил, – Ронен, если что-то почувствовал, найдет способ проверить… Пожалуй, я спущусь в ресторан, вы как?

23. Красавица и чудовище

Дина была хороша. Умнице она сразу понравилась. Даже слишком. Было заметно, что глядя на Дину, ему приходится заставлять себя думать о больших деньгах. Хотя мне казалось, что для религиозной женщины наша Дина слишком кокетничала.

Она, извинившись, что отпустила прислугу, предложила нам кофе с коньяком. Но прежде чем пойти его варить, смущаясь, попросила Умницу показать документы. Умница с явным удовольствием достал свой собственный паспорт, полученный от меня утром, и вложил в узкую кисть.

– Да, все правильно, – Дина, возвращая паспорт, погладила длинным пальчиком менору на обложке, – Светлана называла мне именно ваше имя. Извините, рэбе, просто на всякий случай. Все-таки такие большие деньги, мне бы не хотелось оказаться жертвой какого-нибудь мошенничества…

На «рэбе» Умница важно качнул пейсами. Их я тоже вернул ему утром. Вообще, когда он на рассвете ввалился на дачу, вопя: «Светик! Ну наконец-то мы снова вместе! Я тебе хумус привез!», я, зевая, холодно сказал ему, что Светика нет, поскольку прошлой ночью моя отмороженная начальница вмазалась на мотоцикле в стог сена. Умница поморгал, потом уточнил: «Куда?» «В стог, – я, конечно, со сна сказал глупость, но надо было уже держаться версии. Поэтому добавил:– а в стогу были грабли. То есть, большие грабли, сельскохозяйственные. Как они там… борона. Вот. Но ничего, просто синяки и вывих. Сегодня вечером уже должны выписать. Обещала тебе позвонить.» И честно уставился Умнице в глаза. «А, поэтому она вчера на связь не выходила… Ну ладно, – сказал тогда Умница, – давай сюда мой паспорт. И на тебе твой. Меня знаешь как рассматривали на паспортном контроле! Ужас! Я уже думал – всё. Мы же с Леной нашли только вот эти твои фотографии, где у тебя очень… очень неподходящее лицо, да еще двенадцатилетней давности.» «Неподходящее кому?»– уточнил я. «Ну, с такими лицами в хороших ешивах не учатся, знаешь, – усмехнулся Умница. – Мне пришлось даже рожу корчить. А, вот еще, на – это твое полицейское удостоверение, мало ли что… не знаю, правда, может оно уже и не действительно. А Светику что, позвонить нельзя? Неужели до сих пор новый мобильник не купила?» «Да у нее новый мобильник куда-то улетел. В навоз.»

Умница тогда мне ничего не ответил, он вообще ужасно нервничал, бегал по даче взад-вперед, причитал, что если сорвется такое важное дело, о котором мне знать не надо, то он этого не переживет, и когда уже Светик позвонит, а вдруг она вообще не позвонит… Но тут раздался долгожданный звонок, и Светик честно и красиво отработала мое обещание холить и нежить ее шарпея сколько ей будет угодно. Она подтвердила версию падения с мотоцикла, даже почти спокойно выслушала «слава Богу, что там хоть стог сена был», продиктовала Умнице адрес Дины, рассказала о проделанной предварительной работе и настоятельно посоветовала взять с собой к Дине кого-нибудь из ментов, чисто для охраны, на всякий случай, а то рядом с большими деньгами слишком часто оказываются всякие гоблины, ахха.

Вместе с хумусом Умница вручил мне немного денег, большой баул и лист с длинным, несмотря на мелкий Ленкин почерк, списком московских покупок. Кажется, теща уже начала мою пиар-кампанию, и мне дали возможность реабилитироваться. Правда, чтобы все это скупить, мне пришлось бы задержаться в Москве еще на неделю. И я попросил Умницу проявить мужскую солидарность и быстренько потерять нафиг весь этот закупочный список. Он хмыкнул и сунул его в карман.

Потом мы пришли к прекрасной Дине за большими деньгами на несчастных агунот и теперь сидели в просторных лиловых кожаных креслах и пили плохо сваренный кофе с хорошим армянским коньяком, примеряясь к предстоящей сделке. На стене, среди нескольких ню, висел портрет покойного Любавического ребе. Прямо на журнальном столике стояли два больших подсвечника типа «смерть шулера». Когда Дина вышла за лимоном, Умница наклонился ко мне и выдохнул, мотнув головой на стены:

– Видел? Смесь порока и праведности. Ох, я ведусь на эти дела…

Умница Дине тоже сразу понравился. Со стороны могло показаться, что лишь уважение перед его духовным званием и важность предстоящих дел удерживают ее от того, чтобы немедленно не броситься ему на шею. Она сразу же согласилась на предложение Умницы заменить крупную одноразовую выплату на пожизненную зарплату почетного президента «Второго счастья» и даже обрадовалась, что так ей будет легче вести подобающий образ жизни. Умница метнул в меня безумный взгляд и снова важно качнул пейсами. Мне даже показалось, что он внутренне приговаривает: «Конечно, сестра моя».

Умница уже договорился с Диной, что после банка они вдвоем пойдут в хороший торговый центр, который под Манежем, и там Дина поможет Умнице купить для моей жены элегантные модные и скромные вещи, которые сам Боря, конечно же, выбрать просто не сможет, да, Боря? Тут раздался звонок в дверь. Хамский хозяйский звонок. Дина вздрогнула. Беспомощно на нас посмотрела. В дверь продолжали звонить. Потом перестали. В замке провернулся ключ.

– Прислуга пришла? – с надеждой спросил Умница.

Дина закрыла лицо руками. А когда отвела их, глаза уже были не те. Не хотел бы я быть мужем этой обманутой женщины. И когда элегантный веселый Плоткин с полновесным букетом белых роз вошел в холл, Дина рванулась ему навстречу с воплем раненой куропатки:

– Ты где был?!

– В Париже, – улыбнулся ей Эфраим. – Здравствуй, зая! – и протянул букет.

– В Париже?! – захлебнулась Дина, схватила себя за пышные волосы и стащила с головы парик. Под ним оказались точно такие же пышные волосы, только потемнее. – С кем ты развлекался в Париже?! С третьей женой? – Дина смазала париком по физиономии отца двух детей. – Сколько у тебя жен, аферист?!

Плоткин, надо сказать, абсолютно офигел. Но при этом от парика уворачивался довольно ловко, прикрываясь букетом. И пытался объяснить, что дело было очень срочное, важное и настолько секретное, что даже позвонить он не имел права. Наконец, парик окончательно запутался в шипах, а Дина зарыдала, упав ничком на просторный фиолетовый диван. Тогда Плоткин заметил нас. И уставился на меня с изумлением:

– Барух, ты?! Ты же Барух, новый зять Наума, полицейский?

Я кивнул и удивился:

– Откуда ты меня знаешь?

– Ну как же… Нас же знакомили на свадьбе Наума, забыл?

Я снова пожал плечами.

– Тебя я тоже узнал, – сказал Эфраим, глядя на резко погрустневшего Умницу. – Ты ведь тоже был на свадьбе, в штраймле? – он очертил круг над головой. И вдруг спросил с горечью: – Это вы ей рассказали? Про Варю? Зачем?

Умница отрицательно замотал головой, потом махнул рукой:

– Да какая уже разница.

– Понял, – кивнул я, вытащил пистолет и навел на Плоткина.

Эфраим испугался и воздел руки вверх. Умница, правда, испугался еще сильнее. Дина негромко, но протяжно визжала с дивана.

– Рабби Зельцер, – уважительно воззвал я, – вам, как духовному лидеру, предстоит решить, что делать с этим евреем.

– Мне??? – возмутился Умница. – Ну, знаешь, Боря… Ты меня в это не втягивай!

– Понял, – сказал я. – Тогда уведите его вдову, рабби, я сам все кончу.

Плоткин вдруг рухнул в кресло со стоном:

– Вдову! Нет! За что?!

– За вранье! – отрезала Дина с дивана. – Женой я тебе уж точно теперь не буду. А не хочешь, чтоб я была твоей вдовой – дай мне гет! Немедленно. В присутствии раввина и второго свидетеля. Мне гет, а раввину – деньги. Все. Ты у меня вылетишь в ктубу! Понял, аферист?

– Ой, да какие такие деньги? – выпучил глаза Плоткин. – Ты же прекрасно знаешь, что эти деньги не мои. А мои ты уже все истратила.

– Я??? – задохнулась Дина.

Умница сидел неподвижно, и только голова его вертелась, как у совы на дневном свету. И глаза были такие же – большие, круглые и совершенно бессмысленные.

– Рабби Зельцер и госпожа Плоткина! – решительно скомандовал я, а моя суперменская усмешка сияла над дулом пистолета. – Идите в банк и спокойно снимайте деньги. Я сделаю за вас всю грязную работу.

Умница, услышав слово «идите», вскочил и бочком двинулся к двери.

– Нет! – неожиданно возразила Дина. – Я не буду снимать деньги со счета в день смерти своего мужа. Это слишком подозрительно.

Все задумались.

– Еще бы! – прошептал Эфраим, растягивая узел галстука. – Не такая уж ты дура.

О'Кей, – сказал я, – двое суток он у меня тут просидит. Вам этого хватит?

– Да! Да! – вдруг заорал Умница и рванулся к двери.

Но Дина успела первой и оказалась на его пути, крича:

– Нет! Мы с рэбе не успеем! Минимум – три дня! Да, рэбе? А то он отменит чек!

Я осклабился:

– А как он сможет отменить чек, хотел бы я знать? Нет, ни один чек он уже никогда не отменит.

– А нельзя ли его вообще не… отпустить дня через четыре? – вдруг спросил Умница. – Ибо сказано же вам «не убий»… – он пристыженно замолчал, словно сам усомнился в сказанном.

– Как сочтете нужным, рабби Зельцер, – я с недовольным видом откинулся в кресле, покачал ногой, потом достал наручники и швырнул их на столик, рядом с субботними шандалами. – Просто не хотелось торчать здесь лишние два дня.

И тут Плоткин сломался. И плачущим голосом сказал:

– Рабби Зельцер… это будет точно такое же убийство, просто другими руками… если я сегодня вечером не передам деньги по назначению, меня все равно убьют. И Борю, если он окажется рядом – тоже. Но сначала они будут нас пытать и узнают кто забрал их деньги. А потом найдут и вас. И тоже убьют. И детей моих убьют, и жену мою убьют, и наложницу…

– Это кто же здесь наложница?! – завопила Дина.

– Варвару я имел в виду, – злобно пояснил Эфраим. – Лучше убейте меня сразу. Только и вам не жить, – трагически добавил он.

– Надо помочь этому еврею выпутаться из беды, – наконец изрек Умница слова достойные раввина и духовного лидера. После чего требовательно посмотрел на меня.

Я пожал плечами:

– Можно и помочь… – Я вдруг вспомнил про «зайчикофф». И сымпровизировал: – Только кто тогда, рабби Зельцер, поможет бедным агунот? Сколько будет самоубийств среди этих несчастных еврейских женщин, отчаявшихся создать еврейскую семью с любимым человеком? Сколько еврейских детей не родится? Сколько будет сделано абортов? Сколько евреев должно будет вести презренную жизнь мамзера? Сколько их всех будет? Десятки? Сотни? Допустимо ли спасти несколько жизней, чтобы загубить многие?! Имеем ли мы право лишить надежды этих брошенных женщин и отдать деньги Эфраиму? Те самые деньги, которые так нужны для эффективного розыска их беглых мужей!

Наступила тяжелая пауза. Умница смотрел на меня так, словно увидел впервые. Пальцы его слегка шевелились. Не исключено, что он мысленно набирал телефон амбуланса. И продолжал всматриваться в меня с каким-то отчаянным ожиданием. Черта-с-два, не дождется, что подмигну. И я, невозмутимо приподняв бровь, продолжил:

– Рабби Зельцер! Я вижу, что вам тяжело принять мои светские доводы. Но ведь в основе их лежит сострадание к моему народу. Так?

Плоткин тяжело задышал, отвернувшись.

– Мне тоже его жаль, – сказал я, указав стволом на Эфраима. – Но надо уметь выбирать. Кто за агунот?

Мы с Диной подняли руки. Она обе, а я левую, правая при этом, случайно конечно, дернулась в сторону Умницы. Он тут же наклонился завязать шнурок.

– Кто за Плоткина?

Плоткин, не поднимая головы, поднял руку.

Умница завязывал второй шнурок.

– Итак, – деловито сказал я, – двумя голосами «за», одним воздержавшимся и одним недействительным… Короче, всё всем и так ясно. Не всегда все надо формулировать.

Умница вдруг вскочил. Но не пошел к двери, где я уже готовился его перехватить, а заходил по комнате. Лицо его приняло не вполне осмысленное, но хотя бы загруженное мыслью выражение. Мне очень нравилось наблюдать нашего рава в роли испуганной жадной обезьяны, запустившей руку в банку с орехами и уже намертво сжавшей кулак.

– Не бывает безвыходных ситуаций! – произнес он то, что давно должен был. – У нас есть огромные деньги и полицейский с большим опытом. – Под ждущим огненным взглядом Дины, Умница распалился и развил мысль, – С Божьей помощью, мы найдем способ и помочь нашим агунот, и спасти Эфраима, его чад и домочадцев от лютой смерти. Правда, Боря?

Я пожал плечами:

– Я человек конкретный. Мне нужна четкая и достоверная информация. Чьи деньги. Кто претендует. Кто угрожает. Мотивы. Адреса. Явки. Пароли. Если Эфраим будет откровенен, то спасем. С Божьей помощью, понятное дело. А будет темнить и недоговаривать, то… сам виноват.

И тогда Плоткин начал давать чистосердечные показания. Когда выяснилось, что деньги уведены у Наума, я изобразил радостное оживление:

– Так это же деньги моего тестя! А он, между прочим, хочет меня убить, – я посмотрел на Умницу, ища подтверждения. Он не возражал. – Тогда я, на правах родственника, претендую на свою долю. Это уникальный случай, когда мои принципы позволяют мне украсть. Причем сразу и много. И я не намерен его упустить!

Никто не возражал. И Эфраим продолжил дозволенные речи.

– Все ясно, – подвел я итог Эфраимовому повествованию. – Ты, действительно, должен отдать деньги этому Ливанцу в присутствии Ронена. Раз твои дети и же… и налож… и их мать в руках Ронена – у нас нет выбора. Но! – я строгим взглядом стер с лица Умницы грустную улыбку облегчения. – Но деньги должны оказаться у нас.

Умница снова улыбнулся. На этот раз той самой сочувственной улыбкой, которой он обычно сопровождал «умные» разговоры со мной.