Текст книги "Гибель счастливого города (сборник)"

Автор книги: Елизавета Кардиналовская

Соавторы: Татьяна Кардиналовская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Завод был гордостью Ченка. Стальное сердце завода билось посреди города. Машины – живые существа, лишенные разума, покорные воле человеческого гения – беззвучно и точно выполняли сложную работу. Идеальная конструкция, воплощенная в художественную форму, сделала из машины произведение искусства, над созданием которого работал коллективный разум инженера, архитектора и художника. Машины полностью освободили жителей Земли от физического труда, и единственным упражнением для мышц оставался любимый землянами спорт.

Ченк всегда с удовольствием проходил по душистым аллеях завода. Останавливался, слушал короткие приказы механиков и следил, как старательно и послушно выполняет их машина. Ченк гордился и этими краткими словами, этим «машинным языком». Односложные слова, состоявшие из сочетаний твердых, губных или шипящих звуков и произнесенные в небольшие рупоры у машины, создавали звуковые волны различной силы. Они заставляли дрожать чуткую мембрану, которая замыкала ток и приказывала машине изменить движение, ускорить его или прекратить совсем.

Ченк остановился перед высокой и стройной машиной с длинной, как хобот, трубой наверху, заканчивавшейся широким раструбом. Из раструба одна за другой вылетали блестящие, новенькие ракеты, делали пробный круг над плацем и по команде радиоаппаратов спускались на землю в свои ангары.

Из широкого раструба одна за другой вылетали блестящие ракеты.

Эту машину, отвечавшую за последний этап работы, Ченк особенно любил и часто подолгу простаивал перед ней, восторженно следя за уверенным полетом серебристых птиц. Но сегодня времени на это не было.

Юм нетерпеливо звал:

– Мы должны поскорее начать работу. Ведь Совет зря времени не теряет. Не будем терять и мы.

Они прошли мимо машины, бешеным темпом производившей ракеты. Ченка встретили радостные возгласы – сегодня его с нетерпением ждали: он обещал внести в машины кое-какие усовершенствования.

– Ну что? Когда же? – слышалось со всех сторон.

– Нет, нет, еще не сейчас. Чуть позже. А как у вас?

– Работаем, как всегда – с воодушевлением, Ченк, – ответил, улыбаясь, старый механик Ван.

Ченк решил воспользоваться тем, что Ван был когда-то знаком с Ренцем.

– Ты слышал печальную новость, Ван?

– О смерти Ренца? – механик покачал головой. – Слышал, слышал… Почему же никто не знал, что он так тяжело болел? Мы узнали об этом только из бюллетеня Комитета решений.

– Нет, Ван. Это неправда, – твердо сказал Ченк.

– Что? Что неправда? – несколько землян приблизились к ним.

– Ренц умер не от болезни. Он сам убил себя.

– Как убил? Сам? Что ты говоришь, Ченк?

– Да. Отравился страшным ядом.

– Почему же? Что произошло?

– Все объясняет радио-письмо, которое он записал для меня, должно быть, за несколько минут до смерти. Он умер, испугавшись неволи на новой планете, куда мы собираемся перелететь.

– Неволи?

– Я и сам об этом думал!

– И я, я тоже опасаюсь!

– Ну дальше, дальше. Говори!

Ченк спокойно выслушал эти возгласы. Затем:

– Перед смертью Ренц умолял землян не покидать Землю. Создать новое Солнце.

– Новое Солнце?

– Новое Солнце, говорите?

– Безумие какое-то! Он, видать, сошел с ума!

– Нет, он был вполне нормален. Новое Солнце – совсем не блажь. Ну, прощайте. У меня нет больше времени.

Его пытались задержать, без конца расспрашивали, но они с Юмом ушли с завода.

– Посмотрим, – задумчиво сказал Юм. – Посмотрим, к чему они придут. Первое зерно брошено.

– Да, интересно! Какие сделают выводы, какие будут последствия… Сейчас лечу известить Центральную станцию оповещений. К вечеру весть о самоубийстве Ренца должна обежать Землю. У нас очень мало времени.

– А я – к себе, в лабораторию. Будь здоров!

* * *

Грусть сердце щемит:

– Солнце! Песня!

П. Тычина

Ченк искренне обрадовался, встретив в большом концертном зале Юма. После неосторожной шутки Итты он никак этого не ожидал.

– Хорошо, что пришел. Через десять минут начнется, – обратился к нему Ченк.

– Хочу отдохнуть. Но почему ты так встревожен? Отойдем на минутку, ты еще успеешь рассказать.

Они направились к небольшим боковым залам: в огромном круглом центральном зале, вмещавшем несколько тысяч землян, было слишком шумно.

В дальнем уголке синей комнаты Ченк мгновенно изменился. Он тяжело опустился на диван и закрыл рукой глаза.

– Говори же, Ченк! Что произошло?

И тогда тихо, медленно, будто подбирая слова, Ченк поведал, что известие о самоубийстве Ренца, которое они (они сами!) сегодня распространили по миру… что это известие вызвало страшные последствия… Земляне словно бы внезапно вспомнили, что у них есть и другой выход – смерть! В течение всего дня поступали сообщения о самоубийствах, грозивших приобрести массовый характер. В предсмертных радио-записках все самоубийцы поминали Ренца – неволю – Солнце.

– Постой! Пусть Комитет своей властью лишит землян права распоряжаться собственной жизнью.

– Поздно… Дисциплина рухнула с первых минут. Подобное распоряжение было отдано, но не возымело никакого действия. Какое-то безумие охватило умы. Поздно, Юм…

То был первый за недавние века случай нарушения абсолютной дисциплины. До сих пор никто и помыслить не мог нарушить приказы свыше. Но взрыв массового помешательства уничтожил всякий порядок.

Овладев своими стальными нервами, Ченк уже спокойнее продолжал:

– С шести часов Комитет начал распространять волны бодрости, но надежды на успех мало, совсем мало.

– Это жестоко – но, может, оно и к лучшему. Так они быстрее поймут, что нужно действительно искать другой выход, – сказал Юм.

Обычное желтоватое освещение всех залов внезапно сменилось фиалковым – знаком начала концерта.

– Пойдем в зал, Ченк! Мне кажется, волны все же помогли: погляди, какие спокойные лица.

– Спокойные? Они еще не знают…

В центре огромного зала находилась невысокая круглая эстрада, накрытая прозрачным, заостренным вверху куполом. Хрупкие стенки купола, сквозь которые еле различалась какая-то тень, переливались миллионами невиданных красок и оттенков. Незаметные просветы, похожие на щели, усеивали весь купол. По стенам зала, на уровне голов присутствующих, тянулся густой ряд регуляторов, рефлекторов, вентиляторов, поглотителей, которые должны были равномерными волнами разносить запахи по залу.

В глубоких, мягких креслах медленно затихала многотысячная толпа…

Свет меркнет… Полная тишина…

Переливающийся купол засиял теперь всеми оттенками, какие только могла создать поразительная техника землян… Стала ясно видна стройная фигурка внутри… Итта протянула руку к радио-вещателю, и в зале послышался ее звонкий голос:

– Мелодия ясной бодрости.

Легкий шелест и снова тишина.

Итта коснулась клавиатуры…

Едва слышные сладковатые розовые ароматы легкой струей полетели в зал. А вдогонку им уже неслись бодрые, оживленные разноцветные волны, как будто перепрыгивая друг через друга. Горькие красные ароматы соперничали с тонкими, тускло-синими и сплетались в ритмичном танце в красочные ароматические узоры.

Итта подняла руки – короткая пауза – и тысячи поглотителей вдруг стерли все ароматы, погасили их красочные волны. В чистом воздухе снова вновь полилась мелодия, прорезая темноту острым лучом и окутывая усталые нервы обонявших причудливой дымкой покоя и забвения.

Итта доиграла… Перерыв.

Через несколько секунд вспыхнул ослепительный свет, и веселая толпа двинулась в призальные комнаты.

Ченк и Юм жадно прислушивались к казавшемуся беззаботным смеху вокруг, внимательно всматривались в спокойные лица… Они не верили этим лицам. Неужто волны бодрости и удивительные, волшебные ароматы пленили волю и нервы измученных землян? Надолго ли?

Но, проходя мимо незнакомых девушки и юноши, они услышали разговор, глубоко взволновавший обоих.

– Не верите? – спрашивал мужской голос.

Пауза.

– Смотрите же! – и он положил на ее ладонь маленькую прозрачную ампулу.

Девушка вскрикнула и резко отбросила ее.

– Теперь, – с нажимом сказал юноша, – теперь вы мне поверили? Говорю вам, только этот концерт спас меня. Итта гениально играла сегодня.

Больше они ничего не услышали. Юм лишь заметил, как девушка низко склонила голову и сжала руку юноши.

Они молча пошли дальше.

В комнате Итты они увидали нескольких ее поклонников. Те весело болтали и горячо поздравляли Итту с успехом.

– Вы даруете нам величайшее эстетическое наслаждение, – говорил один.

– Вы возносите наши чувства на недосягаемую высоту, – с пафосом перебивал второй.

– «Вы, вы, вы»… – шутливо повторила Итта, – все вы мне надоели.

– Надеюсь, что не все, – весело сказал Ченк и приветливо поднял руку…

– А… и Юм! Здравствуйте!

– Я зашел, чтобы отдать дань вашему необычайному мужеству, вашему героизму… – сказал Юм.

– Мужество?.. Героизм?.. О чем вы?

– Да, Итта, мы пришли поблагодарить вас. В такую страшную минуту вы нашли в себе силы для радости. Более того, вы нашли в себе силы поделиться радостью с нами…

– Меня удивляет какая-то торжественная трагичность в ваших словах. Нет, правда, понравилась я вам сегодня?..

Ченк ласково улыбнулся ей.

– Ах, женщина! Всегда ты одинакова. Понравилась и ты, и твои мелодии, и настроение, и результат… Все, все.

– Опять не понимаю – какой результат? Ну ладно. Угощайтесь.

Она пододвинула к ним поднос, на котором лежали небольшие разноцветные пластинки.

– Я сегодня в философском расположении духа, – с улыбкой заметил Юм. – Даже эти фрукты навевают значительные мысли.

– А именно? – заинтересовалась Итта.

– Да вот, вы едите эти ананасы или апельсины и не задумываетесь, из чего они сделаны. Правда? Разве вы не помните, что мы научились получать из земли, из неорганических веществ то, что входило в состав живых растений, и эти пластинки по своему вкусу, запаху, консистенции и химическому составу абсолютно такие же, как их живые предки?..

Вы представляете себе, Итта, – продолжал он, – какое наслаждение должны были чувствовать земляне в прошлом, когда срывали с дерева сочные, живые плоды, взлелеянные жарким солнцем?

Итта на миг задумалась. Потом весело:

– Теперь понимаю, почему у вас сегодня такое трагическое настроение. Вы жалеете нас, несчастных – ведь нам не приходится за каждым апельсином карабкаться куда-то на дерево, и мы можем спокойно, сидя в комфортабельном кресле, есть…

– …Его суррогат, – докончил Юм. – Закройте глаза, Итта, и слушайте… На берегу синего, такого синего, что наши глаза ослепли бы, моря растут деревья с зелеными листьями, с прекрасными цветами. Вы же знаете: на деревьях блестели сочные листья… кругом цвели красочные цветы… и сияло Солнце…

– Довольно сантиментов, Юм! Речь идет не об о ананасах, но о нашей жизни! – перебил Ченк.

– Снова какой-то трагизм! Ну, объясните же мне, Ченк, чтобы я хоть что-то поняла! – уже раздраженно воскликнула Итта.

– Так вы не знаете? – с бесконечным удивлением посмотрел на нее Ченк.

Только сейчас они с Юмом осознали причину ее спокойствия, и шуток, и бодрой музыки… Несказанное сожаление стиснуло их сердца. Рассказать все? Или утаить? Они неловко молчали.

– Ну же!

Кто-то из присутствующих сказал:

– Им, видимо, неприятно говорить о грустном здесь, на радостном концерте, когда все на минуту смогли забыть об этом ужасе…

– Скорее!

– Не волнуйтесь, Итта, – сдержанно сказал Ченк. – Дело в том, что известие о самоубийстве Ренца…

– Как так самоубийстве? – глаза Итты широко раскрылись.

– Да, он сам лишил себя жизни. Вы не слышали? Тоска по Солнцу, ужас перед неволей…

– Неволей там, на чужой планете. Мольба о Солнце, о новом Солнце… Таковы были его последние слова… Эта весть разнеслась по Земле и вызвала страшную эпидемию самоубийств.

– Мольба о новом Солнце, – тихо повторила Итта.

– Комитет мудрых решений принимает меры, но против такого взрыва массового помешательства даже он бессилен. Своими чудесными мелодиями вы сегодня сделали куда больше, Итта, и мы пришли поздравить, поблагодарить вас.

Итта стояла, низко склонив голову.

– Неволя… смерть… призрачные мечты о новом Солнце… – горько дрогнули уголки ее губ.

Желтоватый свет вдруг вновь сменился фиалковым – начиналось второе отделение.

– Итта, мы надеемся на ваше мужество, мы уверены, что вы… – но Итта махнула рукой и не дала Юму договорить…

В зале снова меркнет свет… Опять загорелся многоцветными переливами прозрачный купол… Зал затих…

Голос Итты негромко бросил в зал:

– Без названия… Импровизация…

Заинтригованные ряды расцвели улыбками, люди шепотом перебросились несколькими словами и притихли…. Лишь Ченк и Юм напряженно ждали…

В зал сразу полились контрастные, острые запахи, с силой хлестнувшие по нервам. Они все нарастали, тревожили… звали куда-то и, вдруг обрываясь, до предела напрягали эмоции. И, снова тихие, грустные, невыразимой печалью заливали душу… Тоскливо смотрели глаза обонявших… Еще минуту назад спокойные, беззаботные, они тотчас замерли, и только глубокие вздохи время от времени нарушали тишину. Итта играла… Глаза ее застилал туман, и где-то вдалеке перед нею колыхались смутные, скорбные тени… Она знала, что то были несчастные, гибнущие в безнадежных поисках спасения… Им – все мысли, все порывы, для них – эта прощальная мелодия… Воплощенные в ароматах, в зале трепетали страх, ужас и отчаяние – отчаяние безудержное, безвыходное… Итта ничего не замечала, лишь все чаще – все затрудненней вздымалась ее грудь… И – больше нет сил! – он упала головой на клавиатуру… случайно погасила свет… В неожиданной темноте повисла та же мертвая, недвижная тишина.

И тогда откуда-то издалека приблизилось и возвысилось до крика смертельной боли бессильное рыдание… Голос Итты, глухой и подавленный, умолял спасти, поддержать, даровать силы…

– Свет!

– Свет, скорее свет!

– Что вы делаете?

– Где ты?

– Тише!

– Свет! Дайте свет!

И когда равнодушно-яркий свет снова желтоватым потоком залил зал, никого в рядах нельзя было узнать. Расширенные глаза, бледные лица, головы, низко склоненные на грудь, нервные, беспокойные движения… Сознание страшной неизбежности овладело всеми…

– Пойдем, Юм!

– Разве ты забыл, Ченк: когда погибает корабль, капитан покидает его последним?

И они остались до конца…

Они видели, как нервными шагами быстро выходила толпа… Но некоторые недвижно сидели в креслах. Их молча обходили и – скорее дальше… Никто ничего не спрашивал… Лишь бы скорее…

Юм мрачно стиснул руки. Твердо смотрели его глаза, и только ослепительный огонь в них погас. Он знал, что в креслах остались мертвые… что случилось ужасное… что обонявшие не выдержали чрезмерного нервного напряжения, вновь испытали забытое было отчаяние и – последовали за Рейцем.

– Какая жуть, Юм! И все это мы…

– Ты говоришь, жуть? Да, произошла страшная вещь, – задумчиво сказал Юм. – А что будет на той планете? Может, члены Комитета хоть теперь это поймут.

– Нет, я уверен, что они обратят дело против нас.

– Может, и так… Посмотрим. А теперь пойдем к Итте. Бедняжка – она, видимо, совсем потеряла власть над собой.

Ченк повел Юма прямо к артистической, где надеялся найти Итту. В больших залах и маленьких боковых комнатах не было ни души. Только кое-где чернели застывшие фигуры. Даже здесь из уютных уголков выглядывала смерть. Друзья шли молча. Они не оборачивались, не смотрели по сторонам и – кто знает? – быть может, и впрямь не замечали жестокого лика смерти. А может, страстное стремление выжить и победить овладело всеми их мыслями.

– Кажется, сюда, – и Ченк вопросительно постучал.

Ответа не было. Юм решительно рванул дверь, и они вошли.

В тускло-розовом свете сперва ничего нельзя было разглядеть. Затем на невысоком округлом куполе, служившем одновременно и стенами, и потолком, проступили едва заметные огоньки – словно розовые жемчужины, сиявшие тоскливым полусветом.

– Итта, – тихо позвал Юм.

В углу, на диване, что-то пошевелилось. Итта лежала, уткнувшись лицом в мягкие подушки. Они присели рядом, и Ченк, ни о чем не спрашивая, стал гладить ее руку. От тихой ласки слезы неудержимо брызнули из глаз Итты.

Они пытались успокоить ее, говорили, что пик тревоги и ужаса миновал, что теперь будет легче. Но Итта не слушала и лишь тихо твердила сквозь слезы:

– Это я, это все я наделала! Понимаете – я!

– Если уж искать виновных, то скорее виноват я. Вы-то, вспомните, ничего не знали и дальше, я уверен, играли бы так же беззаботно, если бы я ничего вам не сказал, – успокаивал ее Ченк. – Но и я не чувствую себя виновным. Скажу прямо – я не понял вас, Итта. Я думал, вам известно все, и ваше мужество поразило меня. Когда я увидел, что ошибся – было поздно.

– Поздно! – Итта саркастически улыбнулась. – Знайте же, до сих пор я жила одной только верой, что несу землянам радость и покой. В этом была моя цель… вы убили мою веру одним ударом. И каким жестоким ударом!.. Теперь, после того, что случилось, я потеряла последние силы и бороться, и жить. А вы еще удивляетесь!

– Что ж, можно и удивляться. Понимаете ли, Итта, я тоже потерял свою единственную веру, которую разделял с вами – но вот, как видите, живу, ибо нашел себе иную, – сказал Ченк.

– Иную веру? Где же вы нашли ее?

– Мне подарил ее Юм.

– Юм?

– Да. В его величественной идее, что позволит землянам остаться на Земле, я обрел спасение. Для себя и для всех. Я поверил в это, и никогда еще жизнь не была для меня так дорога!

Итта слушала. В ее распахнутых глазах метались смятенные мысли истерзанного разума.

– Но как вы могли поверить в такую безумную идею? – нерешительно спросила она. – Остаться на Земле! А Солнце?

– А Солнце создам я!

– Вы шутите, Юм.

– Какие же шутки! Моя идея – настолько ясная, логическая и математически выверенная, что не поверить в нее может лишь тот, кто не желает ничего знать.

Склонившись над столом, он несколько минут что-то чертил и объяснял Итте.

– Так вот, Итта, кроме этой идеи, Солнца и врагов, у нас с Ченком нет ничего. А бороться вдвоем…

– Нет! Не вдвоем – я с вами! Я хочу быть in eurem Bunde der Dritte[4]4
  Здесь: «Третьей в вашем союзе» (нем). Цитата из баллады И. Ф. фон Шиллера (1759–1805) «Порука».


[Закрыть]. Согласны? Или новое Солнце, или… смерть этих несчастных требует расплаты.

Юм и Ченк радостно сжали ее руки.

– Пойдем, мы и так задержались здесь. Что вы хотели бы взять с собой? – спросил ее Ченк.

Она обвела взглядом комнату.

– Ничего. Видите, сколько здесь разного оборудования для создания настроений? Вот проволока покоя, здесь аппарат грусти, там – смеха. Теперь они мне не нужны. Бывало, мне перед концертами часто приходилось создавать у себя искусственные настроения. Конечно, для нас, актеров, это серьезное подспорье, но больше оно мне не требуется. Отныне у меня всегда будут силы, вдохновение…

Внезапно она смолкла и с грустью посмотрела на Юма.

– Что с вами?

– Может быть… может, в вашем деле мое искусство ни к чему?

Ченк и Юм наперебой стали доказывать ей, какое весомое значение могут иметь ее концерты для распространения новых идей. Оба говорили с таким искренним пылом, что Итта наконец повеселела.

– Ну, будет, будет! Уже верю, что нужна, что без меня и Солнце ваше – или же наше – не загорится.

Ченк внимательно посмотрел на Юма.

– Боюсь, вы зажжете и другое солнце.

– И что тогда?

– Юм, того и гляди, забудет о первом…

– О, нет! – чересчур горячо запротестовал Юм.

Итта пристально посмотрела на него.

Ченк поднялся. Надо идти. Завтра они соберутся, чтобы выработать план борьбы. Теперь уже поздно, да и оставаться здесь нельзя. Им следует быть осторожнее. Вокруг враги…

Итта первой вышла из комнаты, но тут же отпрянула – у дверей мелькнула какая-то серая тень и исчезла.

– Видели?

– Кто это?

– Я не разглядела. Но нас подслушивали!

– Нужно это учитывать. Как видно, агенты Комитета не дремлют.

* * *

Все спит еще: небо

и звезды немые.

Светает…

П. Тычина

ледный рассвет вставал над призрачным городом. Черное небо начинало светлеть. На фоне его проступали гигантские абрисы солнечных рефлекторов. Ни единый луч не отражался в них. Над горизонтом медленно всходила темно-красная масса угасающего Солнца. Земляне давно уже привыкли глядеть на него невооруженным глазом. Кое-где тлели огненные провалы еще не потухших громадных вулканов. Солнце с трудом поднималось над Землей, бросая свои старческие лучи на блестящую поверхность миллионов рефлекторов… Непослушные звезды не боялись его болезненного света и насмешливой толпой усеивали полнеба.

…Серебристая капля поднялась откуда-то с земли и стремительно полетела на восток. Блестящий аэро отважно разрезал воздух, спеша навстречу Солнцу. А через несколько минут с того же места снялся второй аэро, выкрашенный защитной краской. Он пролетел вслед за первым несколько километров и медленно растаял в воздухе – стенки, покрытые каким-то сложным веществом, с такой силой отражали лучи, что сам аппарат становился совершенно невидим.

* * *

Заложив руки за спину, Ченк расхаживал по своему кабинету. Иногда подходил к большой карте на стене, напряженно, задумчиво всматривался в нее и снова без конца по диагонали мерил шагами комнату.

План вырисовывался со всей ясностью.

Пора было отправляться во Дворец решений.

Ченк вышел на балкон, где всегда стояло наготове его аэрокресло. Машинально нажав на кнопки, он мягко поднялся над улицей.

Почти никто не заметил, как Ченк вошел в Зал мудрых решений. Но докладчик, увидев его, резко оборвал свою речь и удивленно обернулся к Председателю.

Ченк, казалось, не обратил на это никакого внимания, спокойно поздоровался и сразу попросил слова.

– Я считаю, уважаемые собратья, что ошибка – не преступление. Я пришел к вам с покаянием. Пришел, чтобы работать с вами, вернуться на завод. Прошу вас разрешить мне испытать на заводе изобретение, которое я собираюсь на днях подарить землянам. Эта новая конструкция носа обеспечит ракетам мягкий удар о поверхность планеты.

Неловкая минута; Председатель будто не замечает. Затем, вежливо:

– Мы с большой радостью приветствуем перемену в вашем образе мыслей, Ченк. Но, может быть, вы объясните нам, в чем состоит ее причина?

– Да, вы имеете право, уважаемые собратья, требовать объяснений, имеете все основания не доверять мне…

– О, нет, нет!..

– Почему вы отрицаете? – улыбнулся Ченк. – Это только справедливо. И я должен все объяснить вам. Меня глубоко ранили тысячи самоубийств, вспыхнувших вследствие нашей ошибочной агитации. Я понял их как протест, как решительное несогласие с нами. Море крови, пролитой по нашей вине во имя бесплодной идеи, вернуло меня обратно к вам, на завод, к любимой работе.

Вновь заговорил Председатель:

– Мы верим вам, Ченк! Мы просим вас вернуться на завод. И ваша работа, ваш проект станут для нас лучшим доказательством того, что ошибка – не преступление.

* * *

На другую сторону земного шара перелетел отважный аэро. Там, где волнистой полосой с юга на север начерчен хребет Уральских гор, он остановил лет над небольшой долиной и, как сокол, спикировал вниз. Прикрепился к высокому шпилю на крыше удивительного дома. Плотные металлические жалюзи со всех сторон закрывали крышу и стены. Итта и Юм вышли из аэро на маленькую площадку, которой заканчивался шпиль, обвитый винтовой лестницей.

– Как холодно здесь, Юм.

Она огляделась.

Неподалеку, стиснутое серыми скалами, пряталось мертвое замерзшее озеро. Под грубой коркой льда, сковавшей его, не чувствовалось ни малейшего биения жизни. В полутьме небольшой дом с высоким шпилем и тяжелыми железными веками на закрытых окнах казался сказочным, завороженным.

– Подождите минутку, – сказал Юм и быстро побежал вниз по винтовой лестнице.

Итта стояла, кутаясь в меха. Ветер остро покалывал лицо иголочками мелкого снега. Она напряженно всматривалась в темноту, и вдруг яркий свет вспыхнул у нее под ногами – Юм зажег в доме электричество и разом поднял все металлические жалюзи. Итта стала осторожно спускаться по незнакомой лестнице.

Хотя дом уже долгое время пустовал, он совсем не походил на заброшенное жилье – благодаря своему сложному строению и воздушным каналам стены не пропускали холод. Дом, как громадный термос, поддерживал температуру, установленную здесь Юмом несколько месяцев назад. Неутомимые пылеуловители и вентиляторы очищали воздух.

– Это, Итта, комнаты, где я живу, а на втором этаже моя лаборатория. Я провел в этом доме почти всю жизнь. С тех пор, как у меня возникла идея построить Солнце, я работал тут до изнеможения, до беспамятства.

Они долго сидели в его кабинете, и Юм рассказывал, как жил здесь, как работал. Потом он повел Итту в лабораторию и показал ей все устройства и аппараты. Стены лаборатории были увешаны огромными картами неба и земного рельефа с какими-то сложными пометками.

Несколько дней они осматривали окрестности, обдумывая детали своего плана. Поблизости не было солнечных рефлекторов, и лишь на горизонте они местами посверкивали, как отблески пожара. Поэтому здесь, в горах, было холоднее, чем в городе, и почти совсем темно.

* * *

Юм остался один. Еще вечером Итта полетела в соседний город, где должен был состояться большой концерт. В этих местах она имела грандиозный успех. Задолго до появления Итты о ней слышали, много говорили и, если бы не принятые Советом меры – безусловно, с большой охотой настраивали бы радио-приемники на волны ее концертов, долетавшие с обратной стороны Земли. Но Совет останавливал волны, и далеко они не распространялись. Вот почему с таким волнением, с удвоенным интересом тысячами сходились теперь земляне на ее концерты и жадно ловили своими радио красочные волны.

Юм был один. Среди высоких гор, где они поселились, он продолжал свою работу. В глубоких расщелинах просверливал скважины, доставал из самых недр земли какие-то маленькие комочки и бережно относил их в лабораторию. Там он долгие вечера просиживал над ними. Исследуя их состав в поисках способа высвободить атомную энергию, Юм проводил затем сложные опыты. Некоторые комочки превращались в пар и исчезали, оставляя несколько калорий тепла. Другие зажигались бледным светом. Юм с досадой отбрасывал их и искал… искал.

Сегодня он нашел залежи новой породы, которые давно уже разыскивал. Осторожно спрятал драгоценные комочки и направился к дому.

…А к тому месту, где он каждый день упорно работал, украдкой подобрался кто-то и начал шарить вокруг. Нащупав в полутемной расщелине новую скважину, неизвестный раздраженно выругался: с ума сошел этот Юм, что ли? Без толку сверлит ежедневно какие-то дырки – может, там, в земле, ищет солнце? И как бы подсмотреть, что он потом делает в своем кабинете?..

* * *

Итта возвращалась с концерта, внимательно управляя своим маленьким аэро. У нее были прекрасные известия для Юма. Сегодня в городе, где она играла, ее встретила ликующая толпа. Они кричали ей о новой радости, о любви к Земле и новом Солнце, все время о Солнце. Ее на руках сняли с аэро и внесли в зал. Никогда еще Итта не играла с таким подъемом… Она вложила столько бодрости в мелодии ароматов и красок, что сама под влиянием их радовалась, смеялась и была счастлива, как дитя. Скорее бы к Юму…

Но что это? Прямо под окном лаборатории притаился чей-то защитного цвета аэро. Кто-то осторожно заглядывает в комнату. Юм, должно быть, весь ушел в работу… Жаль, что ее аэро летит так высоко. Резко вниз – поздно. Увидел и исчез.

* * *

Ченку надоело делать вид, будто он не замечает недоверчивые взгляды и плохо скрытую вражду. Иногда хотелось даже открыто бросить им в лицо правду, осыпать всех проклятиями и остаться в одиночестве. В одиночестве… Окруженный бесчисленным множеством врагов, без помощи, без всякой поддержки, он вряд ли сумеет довести свое дело до конца…

Последние несколько дней он пытался выгадать время, чтобы побыть одному и проверить свои достижения. Для опыта нужно было изготовить совсем маленькую ракету. Это можно было сделать на ручных станках в мастерских. Станки такой конструкции способны были менять силу давления, сверлить, резать, паять, клепать – словом, делать что угодно под умелой рукой мастера. Ченк не мог самостоятельно изготовить подобную ракету: это извлекло бы на него подозрения. Нужно кого-то подыскать… Он тормозит все дело…

Тут он вспомнил – мастерскими заведует Ван, старик-механик, который всегда так ласково улыбался ему. Со дня катастрофы Ченк его не видел.

– Здравствуй, Ван! Летим на тот свет, что ли?

– Может, кто и полетит. А мне лететь некуда.

– Что так?

Ван сурово взглянул на него.

– Мой сын убил себя, разве не знаешь? Странно! Девушка, любившая сына, рассказывала мне, что вы с Юмом слышали их последний разговор на концерте ароматов. Она даже винит вас в том, что вы не остановили его…

Ченк хотел было возразить, что юноша находился тогда в хорошем настроении, но острый взгляд старого Вана заставил его промолчать.

– Я останусь с ним здесь.

– Послушай, Ван, – тихо сказал Ченк, – я тоже останусь.

– Ты?

– Да. Мы создадим новое Солнце и останемся на Земле.

– Опять ты за старое, Ченк! Брось уже, – горько усмехнулся Ван. – И тебе спокойнее, и нам лучше. По крайней мере, нечего будет беспокоиться за жизнь близких. И… кто поверит тебе теперь, раз ты трудишься здесь на благо Совета?

– Ты ошибаешься, Ван. Хоть я и работаю на заводе – я все же против Совета.

И Ченк рассказал донельзя удивленному Вану, с какой целью вернулся на завод.

Ченк не ошибся. У Вана осталось в жизни единственное желание – сделать так, чтобы смерть его сына не была напрасна. Лучшего соратника он не мог бы найти.

После этого разговора Ченк ежедневно заходил в мастерскую, где умелые руки Вана трудились над маленькой моделью ракеты. Ночи напролет Ченк просиживал в своем кабинете, заканчивая чертежи тех незначительных изменений в конструкции носа ракеты, которые должны были решить дело. Ракете предстояло глубоко врезаться в твердую массу и там взорваться. Такое задание поставил перед ним Юм.

Как-то под вечер в кабинет Ченка зашел Ван и с волнением сообщил, что ракетка готова. Вместе они вышли и сели в небольшой аэро.

А через несколько минут Ченк стоял у аппарата и посылал изолированную радиоволну Юму, который жадно вслушивался в каждый звук.

– Модель изготовлена. Испытана. Отправляю. Готовлю тысячу. Вскоре перешлю.

* * *

Юм ходил по комнате, то и дело поглядывая на дверь. Вошла Итта. С неудержимой радостью он бросился ей навстречу, схватил за обе руки, побежал к столу. Там, на грубом стекле, сияла ослепительной искоркой крошечная пылинка.

– Я нашел, Итта, – наконец смог произнести он.

Итта не сводила глаз с искорки.

– Скорей бы!

Юм понял – она хотела, чтобы Солнце угасло быстрее; тогда они зажгут новое – оно уже у них в руках. Не где-то в формулах, на бумаге – нет, здесь, перед ней, сияла маленькая пылинка нового Солнца!

Несколько минут спустя он уже спокойнее рассказывал:

– У меня есть еще одна радостная новость. Ченк, как мы договаривались, отправил нам модель ракеты. Только что я нашел ее с помощью устройства радиоуправления, она уже в нашей зоне, и я сам руковожу ее полетом. Ченк довел ее только до барьера, поставленного Советом. Я перехватил ее, и теперь она – наша. Через несколько часов мы сможем, наконец, провести последнее испытание. Хотя после этой искорки оно меня не страшит. А что у тебя?