Текст книги "Гибель счастливого города (сборник)"
Автор книги: Елизавета Кардиналовская
Соавторы: Татьяна Кардиналовская
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Елизавета и Татьяна Кардиналовские
ГИБЕЛЬ СЧАСТЛИВОГО ГОРОДА
Фантастические рассказы и повесть
Е. Кардиналовская
ГИБЕЛЬ СЧАСТЛИВОГО ГОРОДА
В кабинете тяжелая резная мебель. На всем отпечаток безвкусной пышности и трафарета моды.
Арк чувствовал, что его история выглядела здесь слишком невероятной. На золотых изделиях ставят пробу, чтобы удостоверить их стоимость – но на сокровище Арка никакой пробы не имелось.
Два равнодушных человека, сидевшие напротив за столом, казалось, не верили ни единому его слову. Арк видел, как погибала надежда заставить их поверить в найденное чудо. В руках этих тупиц была его слава, его богатство.
И Арк с трепетом раскрывал перед ними тайну далекого острова Редрот. Карандашом он намечал на карте путь к неведомому и желанному.
– Начиная отсюда, – Арк на мгновение задержал карандаш, – путь становится труден и опасен, и пароходы круто забирают к северу. Круг подводных скал окружает остров и делает его неприступным со стороны моря. Второй путь – воздушный, но здесь другое препятствие заставляет авиаторов далеко огибать остров. Полупогасший вулкан выбрасывает клубы удушливого газа, отравляя атмосферу на много миль вокруг. Именно эта недоступность для исследований породила в научном мире ложные представления об острове. В действительности, ядовитые легкие газы из жерла вулкана, поднимаясь вверх, никак не отравляют воздух на самом острове и позволяют существовать там целому народу. Остров Редрот – маленький замкнутый мир – осколок погибшего много веков назад материка. Судьба была благосклонна ко мне: в мягкой кабине разбитого аэроплана, с раной на голове и отравленными газом легкими – я, тем не менее, остался жив. Я знаю, на каких шатких основаниях зиждется мое предложение. Знаю, что любой ученый сочтет мое открытие сказкой, ибо единственное доказательство, которое у меня есть – ничтожная горстка золотого песка.
Арк высыпал на стол из кожаного мешочка блестящие желтые песчинки. Это была его последняя ставка.
Тяжелая пауза, остановив дыхание, повисла в комнате. Арк в отчаянии поглядел на окно, где билась о стекло большая зеленая муха, и улыбнулся ей с сочувствием, подумав про общность их судьбы. Дорогу в лучезарный мир ему преграждала тупость двух людей.
Но когда алчные пальцы начали взвешивать, щупать золотой песок – Арк понял, что угодил в цель.
– Тридцать, сорок процентов чистого золота!
– О, не меньше! Это совершенно невероятно, абсолютно неслыханно, – и на Арка посмотрели две пары ошалевших глаз.
Приободрившись, он продолжал:
– Жизнь этого острова непостижима, парадоксальна. Она вверх ногами переворачивает все представления о стадиях развития человеческой культуры. История нашей культуры знает пар, электричество, радио, и только сейчас мы начинаем искать законы использования атомной энергии. Электричества на острове, например, никогда не знали. Через него просто переступили. Подобно тому, как первобытный человек, не ведая законов физики и химии, пришел к величайшему в мире изобретению – способу добычи огня, на острове открыли закон использования атомной энергии. Но в ее широком приложении маленький мирок не нуждается.
Их культура не похожа ни на какую другую. Я могу также сказать…
– О золоте, Арк, о золоте, – нетерпеливо перебил лоснящийся и лысый Голлар.
– Нас интересует… ведь цель нашего совещания… нашей будущей экспедиции… – смешался другой.
– Вам, Арк – слава открытия, ученые степени, а нам – золотые пески Редрота, – сверкая золотом зубов, снова перебил Голлар.
Арк видел перед собой напряженные от жадности лица. Деревянные львы на поручнях кресел хищно скалили зубы.
Арк понял, что продал Редрот, но надежды на славу пробудили в нем тщеславие человека, до сих пор не знавшего успеха. Судьбу маленького мира решили тупая жадность двух финансистов и гордыня Арка.
– На этой золотоносной почве, – сказал Арк, безразлично положив на ладонь блестящие зерна, – построен город, единственный город маленького материка – Ао-Гол, что на их языке означает «Счастливый город». Гигантская дамба тянется на много миль, окружая остров и защищая его от наступления океана. Она содержит огромный процент золота. Почти все золото Редрота сосредоточено здесь. Это единственное применение, какое нашли островитяне для драгоценного металла.
Арк поднял глаза и увидел, что Голлар слушает, напряженно разинув рот. Синий сигарный дым прозрачным сиянием вился вокруг его лысого черепа, и Арк подумал, что он подобен Маммоне на картине Уоттса[1]1
Маммона – в Новом Завете олицетворение земных благ и богатств. Имеется в виду известная картина английского скульптора и художника-символиста Дж. Ф. Уоттса (1817–1904) «Маммона» (1884-85). (Здесь и далее прим. перев.).
[Закрыть]. Ощутив брезгливость, он сбросил с ладони желтые крошки, и на миг в нем вспыхнуло желание подразнить, вывести из себя этих самоуверенных людей. Они уже считали Арка с его бесценным сокровищем своей собственностью, и он мог бы разрушить их мечты, стоило ему отказаться от их помощи, от плана экспедиции, навсегда скрыть одному ему известную тайну пути к острову Редрот.
На один миг…
Арк схватился рукой за сердце, почувствовав почти физическую боль. Муха все же была счастливее его – она уже не билась о стекло, а нашла другой выход и устремилась к манящей цели. У Арка другого выхода не было.
– Ну, – нетерпеливо повел плечом Голлар, а Сервик напряженно вытянулся вперед.
– Смешнее всего, – заговорил Арк, – что этих людей совсем не интересует золото. Они даже не изготовляют украшений из золота, так как считают его желтый блеск вульгарным и неприятным для глаз. О деньгах они не имеют никакого представления. Когда я показал им несколько монет, завалявшихся в карманах одежды, и сказал, что на эти кругляшки у нас можно приобрести все, что угодно, они покатились со смеху. Они никак не могли понять, для чего нужны эти игрушки и что делает с ними тот, кто получает их взамен какого-нибудь изделия или полезной вещи. Для них совершенно непонятна громадная условная ценность золота.
Они приносили мне отшлифованные волнами самородки и улыбались при виде моей страсти и жадности. Я сложил гору золота в большой бассейн. Я упивался блеском сокровищ, считая себя первейшим в мире Крезом.
Но со временем эта масса золота и безразличие к нему островитян притупили мою жадность. Часто, лежа на берегу, я развлекался, рикошетом бросая в воду камешки – все равно, плоскую гальку или тяжелый самородок. Изобилие золота уничтожило для меня очарование богатства.
Только мысль о возвращении, о моем сенсационном открытии, о славе не давала мне покоя. Воздух и вода – я мог бы воспользоваться этими путями. Но жители острова не знали полета. Небо над ними было отравлено, и птицы на Редроте не жили. Я не видел там ни одного крылатого существа. Воздух оставался неприступен. А подводные скалы, где волны бурлили и кипели, образуя водовороты, грозили разбить в щепы любое судно, осмелившееся прорвать осаду.
Счастливый город сделался для меня ненавистной тюрьмой.
И наконец я решился.
Я взял золота столько, сколько мог вместить легкий парусник – единственное, чем пользовались островитяне на воде.
Мой план был несложен. Я надеялся выбраться из грозного круга рифов, выйти в открытое море и встретить пароход, который подберет меня и отвезет на материк.
Судьба и на этот раз мне улыбнулась.
Правда, в море я оказался на крепко сбитом днище парусника; от бортов остались одни обломки, не было ни капли питьевой воды. Пришитый к поясу мешочек с горсткой этого песка – вот и все, что осталось от моего богатства. К счастью, ветер нес меня на север. Много, много дней спустя, – я потерял сознание и я не считал их, – меня подобрал пароход «Рейл». Я сочинил какую-то правдоподобную историю, зная, что подлинной никто не поверит. Наука требует точных доказательств, а у меня не было ничего…
– Однако этот путь для экспедиции кажется мне довольно неудобным, – деловито прервал его Голлар.
– Да… знаете, не совсем… того… удобно… – пробормотал Сервик.
Арк усмехнулся.
– Здесь, – указал он на карту, – сплошная полоса рифов почти прерывается. Место настолько узкое, что его может перепрыгнуть «морская блоха».
– Морская блоха? Причем тут вообще блоха? – раздраженно спросил Голлар, заподозрив насмешку.
– Последнее слово техники. Моторная лодка, способная отрываться от воды и прыгать на расстояние в несколько десятков метров.
– Да, да… не слышал… – смягчился Голлар.
– Так вот, – Арк поднялся, высокий и порывистый. Он чувствовал пафос минуты: ведь от нее зависела судьба его открытия. – Мне нужно ваше согласие выделить средства на приобретение лодок и организацию всей экспедиции. Золото Редрота покроет расходы. Этого золота хватит, чтобы купить все материки мира.
Голлар и Сервик молча вытащили чековые книжки. В привычном деле они действовали быстро и точно.
Получив два чека, Арк вышел из кабинета.
Он вытер рукой лоб и расширенными глазами посмотрел вперед. В конце невзрачной, бесконечно длинной улицы на него, прищурившись, глядело с запада солнце.
– Солнце восходит над островом Редрот, – мечтательно подумал Арк.
* * *
Золотым подсолнухом расцветало солнце над островом Редрот.
Оноа проснулся – ему показалось, что над ним склонилось лицо его друга Арка.
Это солнце коснулось его кудрявой головы.
Оноа вскочил, быстрый и легкий, накинув свободную одежду. Красивое шоколадное тело было напоено жизнью, широкие глаза казались необычайно ясными и прозрачными на темном лице.
– Эйми, солнце ждет тебя у порога! – крикнул он обычное приветствие.
– Ты опоздал, солнце давно вошло ко мне, – и Эйми отодвинула занавес у комнаты Оноа.
Город Ао-Гол, Счастливый город Редрота, просыпался вместе с солнцем. Улицы наполнились живой и шумной толпой. Оноа и Эйми присоединились к ней. Люди делились на группы и растекались по всем улицам города, направляясь на работу. Каждый уделял часть своего дня общественному труду. Таков был закон Редрота.
Оноа и Эйми шли по широкой улице, которая, плавно изгибаясь, вела к морю. Могучий хребет гигантской дамбы был виден издалека. Ее правильный полукруг окружал остров с запада, сдерживая наступление воды, что угрожала поглотить неуклонно понижавшийся берег.
Оноа чувствовал сегодня какое-то смутное и странное волнение. На ходу он отбросил ногой камень, и тот, отлетев в сторону, сверкнул на солнце искрой золотой прожилки. Оноа осознал, что все утро вспоминал Арка.
– Я видел во сне Арка, – неуверенно сказал он.
– А я сейчас как раз думала, что делает он там, в своей чудной стране, – Эйми указала на горизонт. – Может, как и здесь, ходит по берегу и собирает желтые камни…
– Если он вообще добрался туда, – поправил Оноа.
– Я все мечтаю о той земле, где люди похожи на Арка, где летают удивительные зверьки и большие машины поднимают людей в воздух. Неужели мы никогда не увидим все это, Оноа?
Эйми смотрела на него снизу. На ее лице он прочитал беспокойство, готовое превратиться в отчаяние, стоит ему только возразить.
Оноа улыбнулся, спрятав за ресницами глаза.
– Думаю, Арк еще вернется к нам, – уклонился он от ответа.
– Ну, это уж вряд ли, – вмешался в разговор веселый Лоэ, шедший рядом. – Если он и добрался живым до родины, то едва ли снова решится на риск сломать себе шею. Да нам и не нужны такие гости. Его сказки о той стране вовсе меня не радуют, а главное, они многих окончательно запутали. Ты слышал, Оноа, что старый Унк совсем спятил? Перетащил к себе все камни из бассейна Арка и вытапливает из них желтый металл. А Веа и Дото подстрекают ребят и подговаривают их отправиться в землю Арка. Имя Арка не сходит с языка. Все только и судачат про его байки о золоте, птицах и зданиях высотой с наш Кохайо. Возле дома Райкао выросла гора песка, и вся семья с утра до вечера носит и промывает его, как учил Арк. Дело у них продвигается медленно – никогда не видал более глупого занятия. Они даже перестали ходить на общественные работы. Гора у дома растет, а вместе с ней растет и жажда иметь все больше и больше золота. Райкао говорит, что он еще не стар и хочет увидеть что-нибудь получше вулкана Кохайо и нашего несчастного города. А в тех странах, говорил Арк, без золота не проживешь. Как тебе это нравится, Оноа?
– Закон не запрещает уходить с острова, – тихо ответил Оноа. – Если сумеешь – иди.
– Но, говорю тебе, безумие охватывает город. Они, кажется, готовы разобрать дамбу, потому что из нее легче добыть золото. Я сам видел, как люди выковыривали камни из верхних рядов.
– Дамба нерушима. Пусть копают золото под землей.
Брови Эйми вздрогнули.
– Я знаю каждый камень на берегу и каждое дерево на острове. Солнце ежедневно восходит здесь, заходит там… Но Арк говорит, что есть на земле места, где солнце садится и не возвращается полгода, где можно идти целый год и не увидеть моря и конца пути.
Они подошли к дамбе. Контрфорсы, подпиравшие ее могучее тело, выглядели как ребра гигантского скелета. Море тяжелой массой жалось к дамбе, касаясь мокрыми губами последнего ряда камней.
Оноа руководил работой машин, которые подавали камень. Кубические глыбы из смеси золота и гальки укладывались ровными слоями, скрепленными составом из золотого песка и какого-то вещества, обладавшего свойствами цемента.
Шел ремонт дамбы. Значительный участок ее находился под угрозой разрушения и островитяне упорно отвоевывали у моря крошечный клочок земли.
С высокой дамбы Оноа видел весь город.
Идеально упрощенные четкие линии создавали впечатление легкости, освобождая массив зданий от веса камня. Но воображение Оноа вытягивало вверх линии невысоких стен, творя небоскребы.
Последние этажи вздымались выше вершины Кохайо. Внизу сновали люди в черных и узких, как у Арка, одеждах. А над городом, непостижимым образом держась в воздухе, парили странные существа с широкими блестящими крыльями…
У Оноа потемнело в глазах. Стараясь стряхнуть въедливый мираж, он повернулся к морю, и взгляд его поймал на краю дамбы согнутую человеческую фигуру. Рискуя упасть в воду, человек протягивал руки, пытаясь что-то достать из обращенной к морю стенки. Оноа подошел и увидел Дото. Тот ковырялся в кладке маленьким рабочим ломом.
– Что это ты делаешь, Дото? – удивленно спросил Оноа.
Дото поднял взволнованное лицо.
– Эта штучка, сдается мне, слишком хороша, чтобы торчать здесь без дела, – сказал он, показывая на ладони уже выломанный из стенки круглый тяжелый самородок. – Арк был бы благодарен за эдакий камешек, а нам он пригодится в его стране.
– Но дамба? Ведь достаточно трещины – и вода хлынет на остров…
– Не я один… – сказал Дото и отвернулся, собираясь уходить.
Медленно ползло по небу солнце.
Оноа казалось, что оно ползет медленнее, чем всегда, и медленнее обычного шла работа. Он бегал вдоль плотины от машины к машине, суетился, спускался вниз, где сплавливался камень и изготовлялся цемент.
Спокойная масса воды, нависшая над городом, никогда еще не казалась Оноа такой угрожающей. Синий край ее был значительно выше уровня земли.
А вечером Оноа подошел к Эйми и положил на ее раскрытую ладонь сжатые в руке блестящие желтые камешки.
– Оно вовсе не такое уродливое, это золото, – сказал Оноа, – и потом, надо же увидеть еще что-то, кроме Редрота.
Эйми склонила над осколками сияющее лицо.
* * *
Целый день пароход Арка растерянно метался по ровной глади. В ясной дали, до самого горизонта, не было ни намека на землю, ничего, кроме безбрежной синевы воды. Редрот исчез. В поисках пропавшего острова подзорная труба в руках Арка прощупала каждое пятнышко на горизонте. Досада и удивление сдвигали брови на его лице.
Наконец, на рассвете второго дня, они увидели черную точку. Точка приближалась и обрела очертания рыболовного баркаса. Удачная ловля и спокойная вода заманили баркас далеко в океан. Когда подошли ближе, хриплый голос владельца баркаса крикнул, надрывая глотку:
– Эй! Нет ли у вас на борту ветеринара? Мы подобрали тут одного черномазого, который собирался на паруснике переплыть океан. Кажется, ему скоро конец.
С непонятным волнением Арк сошел на палубу баркаса. На сложенных парусах навзничь лежало сожженное солнцем тело. Арк, бледнея, наклонился над ним.
– Оноа, – сказал он, вглядываясь в расширенные глаза. Всю волю желания, всю нетерпеливую жажду вложил Арк в этот взгляд.
Медленно-медленно, так, что секунда показалась вечность, Оноа поднял веки.
– А, это ты, – неслышно, с трудом выдохнул он. – Ты… Но Редрота больше нет… Люди разобрали дамбу.
Готовый закричать, Арк приблизил ухо к его губам. В хриплом шепоте он не сумел разобрать ни слова.
Прозрачные глаза Оноа отражали весь мир, но Арка уже не видели.
…На пароходе ждал возмущенный Голлар, а Сервик, худой и острый, весь изогнулся, как рука с ножом, занесенная для удара.
Арк безучастно поглядел на них.
Е. Кардиналовская
ОШИБКА
Статистика была неумолима.
Узкие колонки цифр равнодушно рисовали трагическую картину медленного вымирания народа. Слабые дети с большими головами, которых ежегодно рождалось все меньше, были отмечены чертами дегенерации. Очевидно, они не могли обеспечить необходимый прирост населения в будущем. Полное вымирание угрожало последующим поколениям, а неизбежный груз наследственности в течение веков отравлял организм некогда здоровой расы, сделав людей физически слабыми.
Лучшие умы страны и золото финансистов были бессильны предотвратить катастрофу…
Наступил год, когда холодным языком цифр было названо число, которое прозвучало, как приговор.
Тогда впервые услышали имя Ворна, имя человека, который явился в эту обреченную страну с севера. Тогда впервые увидели этого человека с гладким лбом гения и прищуренными глазами, который пришел сюда за славой так же уверенно, как заходят к ювелиру за золотой безделушкой.
В сердце страны, в лучшем из ее городов, Ворн заперся в своей неприступной, как крепость, лаборатории. С ним постоянно был его ассистент – белокурый юноша с движениями автомата. И Ворн не искал себе других помощников.
Но Ингрид Дан, маленькая беспокойная девушка, пришла к Ворну и предложила ему свою помощь и знания, почти уверенная в отказе. Окинув ее взглядом прищуренных глаз, Ворн немного наклонил голову и негромко сказал:
– Ладно… Оставайтесь и работайте.
Ингрид, приготовившая много убедительных слов, которые оказались не нужны, в первое мгновение растерялась, но потом улыбнулась и… осталась.
Работы в лаборатории Ворна проводились в условиях исключительной секретности. Его молчаливость не позволяла Ингрид коснуться ни одного из теснившихся в ее голове вопросов. Ей была непонятна главная цель этих опытов. Множество существ, уродливых и убогих, создали они, искусственно спаривая животных, внешне непохожих друг на друга. Чудовища погибали, но Ворн снова и снова проводил эксперименты над другими существами.
Однажды в лабораторию привезли самку обезьяны. Это был тщательно отобранный Ворном экземпляр из «обезьяньего городка» на юге страны. После нескольких недель специального режима под внимательным наблюдением Ворна, животному была сделана несложная операция. И тогда Ингрид поняла, какую роль предстояло выполнить этому прирученному зверю.
Обезьяна должна родить детеныша. Несмотря на окружавшую ее исключительную заботу, она болела и, казалось, могла умереть, не выполнив своей удачно начатой миссии. Она часто кашляла, хватаясь за грудь вполне человеческим жестом, и тогда Ингрид гладила ее по голове и нашептывала в приплюснутое ухо ласковые слова, что так много знает каждая женщина.
Время напряженного ожидания шло медленно, но конец был уже близок. Ежедневно Ингрид спешила в лабораторию, боясь упустить важнейший момент. Однако, она всегда опаздывала, потому что не представляла, как можно быть точной. Она напоминала маленькую вселенную, управляемую стихиями, катастрофами, землетрясениями – всем тем, что не поддается дисциплине и не подлежит порядку. Случайности были вехами на ее пути, а недостижимое – целью этого пути. И ей казалось, что это недостижимое, сиявшее яркой звездой, она поймает легко, словно детский мячик, именно здесь, где холодный ум Ворна рассекал тайну, как ланцет кроличье сердце.
Был ноябрь – месяц, когда ночи длинные и не хочется открывать глаза, чтобы не видеть тусклого дня за окном.
А Ингрид как раз снится чудесный сон. Почувствовав, что просыпается, не досмотрев его, она поплотнее закрывает глаза, натягивает на голову одеяло и придумывает окончание сна. Конец получается веселый и, быстро вскочив, она начинает одеваться. Ингрид знает, что опоздала, но есть тысяча маленьких дел, которые непременно нужно сделать, прежде чем уйти. Она выбирает два: зашивает рваный палец на перчатке и перечитывает кусочек стихотворения, которое ехидно крутится в голове и мучает забытой строкой.
Вот так, приблизительно, выглядело и это утро маленькой ассистентки Ворна – Ингрид Дан.
Но на этот раз Ингрид не опоздала.
Она вошла в лабораторию и увидела, что Ворн и его ассистент стоят у операционного стола. На нем бесформенной массой лежало большое коричневое тело обезьяны.
Животное вздрагивало от невыносимой муки, руки неистово упирались в край стола, пытаясь приподнять обессиленное тело.
Ворн спокойно смотрел на умирающее животное. Щупая пульс, брезгливо касался кончиками пальцев мохнатой руки. Судорожно сжимаясь и замирая, трепетало звериное сердце. Могучий организм боролся со смертью, выполняя великий закон продолжения рода, давая жизнь маленькому загадочному существу, которое отбирало у него остатки жизненных сил.
Ингрид умела ориентироваться в сложных ситуациях. Ее волосы были еще влажны от тумана и глаза блестели, но движения были неторопливы и точны.
Большое беспомощное тело вызывало в ней глубокое сострадание и, не обращаясь ни к кому конкретно, она сказала тихо:
– Неужели она умрет?
– Возможно, оба они умрут, если это сейчас не закончится, – и Ворн раздвинул закрытые веки, заглядывая в мутные расширенные зрачки.
В тот же миг страшная судорога свела тело обезьяны и так же мгновенно она успокоилась, возможно, увидев над собой родные обезьяньи лица. И тотчас запищало маленькое окровавленное существо в руках Ингрид.
– Человек, человеческий ребенок, – растроганно прошептала она.
Ворн взглянул на маленькое тельце. Приплюснутая, словно вдавленная, мордочка морщилась и кривилась мерзкими гримасками. Коротенькие ножки с узкими, как у обезьяны, ступнями были поджаты так, как привыкли находиться до рождения. И тем не менее это существо бесспорно было человеком.
– Да… почти человек, – рассеянно, словно думая о чем-то своем, сказал Ворн и повернулся к неподвижному телу обезьяны. Ее сердце уже не билось и холодные руки свисали вниз.
Ассистент что-то старательно записывал в разграфленную тетрадь.
Ингрид непривычным движением прижала к себе дрожащую малютку, бессознательно повторяя движение матери, защищающей своего ребенка.
В большой комнате, где все было такое чистое, белое, прозрачное, где было много стекла, белого металла и белых тканей, неправильным и бессмысленным казалось первобытное тело обезьяны на операционном столе. А два человека в белых халатах словно забыли о маленьком существе, осужденном ими на жизнь.
В этот день Ворн впервые нарушил свое обычное молчание. Голосом ровным, лишенным интонаций, он заговорил, не подчеркивая своих слов ни единым жестом, из-за чего они приобрели особое значение.
– Пока это только опыт… Цель впереди. Это маленькое существо лишь звено в длинной цепи подобных существ. Так будет пройден весь путь от обезьяны, через первобытного человека, до великолепного типа классической древности… Стереть печать вырождения расы – вот моя цель. Вернуть утраченные пропорции человеческого тела, когда голова составляла 1/8 часть туловища. Влить струю свежей звериной крови в испорченную за много веков кровь народа. Сбросить иго наследия, способствующее вырождению… Пока мы будем только ждать, наблюдать и… молчать, – последние слова Ворн сказал совсем тихо, сузив глаза, словно в них попал ослепительный луч.
* * *
Само собой получилось так, что с этого дня о детеныше заботилась Ингрид.
Она дала ему обычное человеческое имя – Том. Она оберегала его хрупкую жизнь с ласковой заботливостью, и постепенно чувство глубокого сострадания к малышу сменилось настоящей нежностью.
– Арвуд, посмотрите, какой он забавный, – говорила Ингрид, обращаясь к юноше с движениями автомата.
И тот видел, как сияют ее глаза. Позже он заметил в них отблеск настоящей любви, когда Том начал отмечать его приход своеобразной гримасой, которую Ингрид звала улыбкой.
Шли дни, недели, месяцы.
Ингрид видела, как робкая искра сознания начинает теплиться в маленьком зверьке. Весь нерастраченный запас нежности, настойчивой заботливости она отдавала Тому. Целые дни она нянчилась с ним. Арвуд с отвращением видел, как тянулись к девушке обезьяньи лапки и безобразная мордочка приближалась к ее лицу…
Ингрид пыталась наигрывать несложные мелодии, и ребенок весь расцветал и, быстро поймав ритм, покачивался на коротких ножках, всем своим видом выражая безграничное удовольствие.
Том оказался необыкновенно восприимчив к музыке, и Ингрид, заметив это, пыталась развивать в нем эту способность. Музыка удивительным образом преображала его. Он наклонял голову с выражением почти сознательным, а когда Ингрид намеренно брала диссонирующие, фальшивые звуки, он морщился и сердился.
– Я сделаю из Тома человека, вот увидите, Арвуд, он определенно больше человек, чем думает Ворн.
Но Ворн не находил ошибок в своей теории, считая Тома на три четверти животным, смотря на него со спокойным любопытством ученого, изучающего редкостный экземпляр.
Под холодным взглядом его прозрачных глаз Том весь съеживался от звериного страха. Он прятался в угол, пытаясь сесть спиной к Ворну. Не оставалось и намека на что-то человеческое в этом маленьком тельце, в этой обезьяньей позе, в круглых испуганных глазках.
Ворн измерял «лицевой угол», объем и строение черепа маленького Тома и сравнивал его с черепами доисторических людей, пытаясь определить, к какой эпохе можно отнести созданный им экземпляр.
Посещения Ворна все больше беспокоили Ингрид. Она видела бесконечный ужас Тома перед ним, видела, как все человеческое исчезает из его сознания в присутствии этого равнодушного человека. Ингрид подходила к Тому, гладила его, понимая что не может оградить от этой пытки.
– Так дальше нельзя, вы ведь понимаете, Арвуд, что Ворн превращает его в обезьяну.
Арвуд показывал ей на скошенный узкий лоб Тома.
– В таком черепе нельзя пробудить человеческий разум. Ворн прав. Его выводы безошибочны…
Ингрид видела, что этот человек закован в броню научных выводов, как древний рыцарь в латы. Человеческое слово не достигало его сердца.
Она просила Ворна на некоторое время освободить Тома от наблюдения, она говорила о человеческом сознании, что просыпалось в нем, о его музыкальности. Ворн слушал с небрежной улыбкой.
– Музыкальность? Да, это возможно. Музыка доступна человеку на самой низкой ступени культуры, она доступна даже животным. А разум? О нет… видите…
И Ворн показывал на маленькую фигурку, сидевшую, забившись между диваном и шкафом. Концы согнутых пальцев рук упирались в пол – эта поза была типична для обезьян. Ингрид прикусывала губу так, что на ней появлялись капельки крови. А прищуренные глаза Ворна, всегда устремленные куда-то вдаль, казалось, не видели того, что происходило рядом.
В этот день Ингрид долго ходила по комнате, растерянная и задумчивая. Солнце проложило от окна к ее ногам кружевную дорожку и зажгло золотой серп медной дуги на большом глобусе в углу комнаты.
И тогда ей показалось, что дракон на голубом поле безграничных океанов, прикованный к южному материку, взмахнул поднятым крылом, готовый взлететь. Ингрид встала, улыбнувшись своей, еще в детстве придуманной, фантазии, так неожиданно подсказавшей спасение.
Она взяла на руки Тома и, стараясь, чтобы он понял, провела кончиком пальца по блестящей поверхности глобуса путь, перерезавший меридианы Атлантики – единственный путь к спасению.
* * *
Когда Ворн проходил по улице, за его спиной шептали:
– Это Ворн…
– Это тот самый Ворн, который… – и называли одно из его удивительных изобретений.
– Он сейчас работает над тем, чтобы вдвое увеличить человеческую жизнь…
– Ах, нет, совсем не то. Говорят, что он создал какое-то существо, которое умеет ходить и все понимает, как человек…
– Да, он работает с ним в лаборатории…
– Ерунда, говорю вам, ерунда! Ворн изобрел химический состав, который заменяет человеческую кровь, и хочет таким образом оздоровить человечество.
– Ну?!
– Да. Из человека выкачивают его испорченную, отравленную кровь, наполняют его жилы этим составом, и человек крепнет, освобождается от наследственных болезней и даже защищается от эпидемий…
– Невероятно! А я слышал…
И слухи, один нелепее другого, оплетали имя Ворна. Но этот молчаливый человек проходил мимо, равнодушный к тому, что о нем говорят.
Слава бежала за ним, как послушный пес, и изредка Ворн бросал ей драгоценные зернышки, вырванные из сокровищницы Неизведанного.
Но он был осторожен. Он объявлял о своих достижениях лишь тогда, когда они были окончательно проверены, когда все было безошибочно и бесспорно.
Никто не имел доступа в его лабораторию, так как никто не должен был знать о его исканиях и неизбежных ошибках. Существование Тома было пока тайной для всех. Ворн готовил этот удивительный сюрприз для людей, которые ждали от него чуть ли не чуда.
И потому страшным ударом прозвучало для него сообщение Арвуда.
– Уехала, говорите вы? И забрала Тома?! Но зачем? Куда?
Арвуд знал не более Ворна.
Комната Ингрид, с небрежно разбросанными вещами, свидетельствовала о поспешности – несколько забытых игрушек Тома лежали в углу… и больше ничего. Никаких указаний, никакой записки.
Первая морщинка тонкой расщелиной прорезала лоб Ворна.
Это была загадка, которую не мог понять ум ученого, привыкшего иметь дело с точными данными науки, для которого хаос человеческой души был Гордиевым узлом.
– Странно! Вы тоже ничего не знали, Арвуд?
Арвуд пожал плечами и отвернулся с выражением отчаяния, ничего не ответив. И этот жест, выражавший простые человеческие чувства, был так необычен для юноши со сдержанными движениями автомата, что Ворн удивленно посмотрел на него.
– Ну, что же, будем ждать, – сказал он, и больше они об этом не говорили.
Они ждали долго. Арвуд думал, что Ворн, убедившись в бесполезности ожидания, повторит опыт с обезьяной, но случилось так, что их работа в лаборатории сузилась до разработки уже установленных положений, а каждый намек Арвуда на необходимость повторить эксперимент только сдвигал брови Ворна в сплошную линию.
* * *
…Они ждали долго.
Время проложило серебристую дорожку в волосах Ворна, и было непонятно его упорство в нежелании повторить эксперимент или, по крайней мере, огласить его результаты. Иногда в его взгляде появлялось прежнее выражение холодной самоуверенности, и он говорил: