Текст книги "Кленовые тайны (СИ)"

Автор книги: Елизавета Берестова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Понятно, – сказал коррехидор, – а теперь просветите нас по поводу характера вашего соседа.

– Ютако был добродушным, вспыльчивым, но отходчивым. Мог наговорить много чего, он в выражениях сдерживаться вообще не привык. Потом успокаивался, порой даже извинения просить не брезговал, конфетами угощал.

– Мог он в растрёпанных чувствах с крыши спрыгнуть? – поинтересовалась чародейка, пытающаяся мысленно собрать образ погибшего.

Савара наморщил лоб в раздумье, он не бросился сходу исключать возможность суицида, но опасался и подтвердить предположение.

– Не могу утверждать с полной уверенностью, что Кензи имел подобную склонность, однако и заявлять обратное было бы с моей стороны в высшей степени самонадеянно, – ответил студент, – он был человеком настроения. Знаете, из тех, что в прекрасном расположении духа – милейшие люди, а в минуты чёрной меланхолии – буквально невыносимы. Так что я воздержусь от какого-нибудь определённого вердикта.

Вилу понравилась взвешенность суждений Савары. В парне ощущались ум и обдуманная трезвость суждений, пожалуй, даже чуточку избыточная для столь нежного возраста. Он задал ему ещё несколько вопросов, и всякий раз студент отвечал по сути дела, чётко и подробно, без излишних деталей.

– Ну, всё, – с облегчением проговорил коррехидор, когда они направлялись в кабинет его тётки, – мы с чистой совестью можем остановиться на несчастном случае. Кензи пригласил на свидание девицу, не рассчитал с коньяком и неудачно выбрал место, чтобы любоваться ночным небом. В итоге имеем падение с большой высоты в состоянии алкогольного опьянения. Доложим, и свободны как ветер.

Госпожа ректор выслушала их с нескрываемым удовольствием и настояла на чаепитии.

– Когда ещё я увижу в наших пенатах моего дорогого Вилли, к тому же в обществе невесты! – воскликнула она, разливая по чашкам чай с ароматом прелых осенних листьев.

Рика в душе поморщилась. Она не особо любила делийский пороховой чай, а именно его она мгновенно узнала по запаху. На её вкус он слишком уж отдавал влажной землёй и золой. Да и упоминание её формального статуса тоже особой радости не добавляло. Ещё зимой она помогла Дубовому клану с расследованием, именно для этого и было решено объявить её младшей невестой. Статус избавлял от неизменных пересудов и сплетен, позволяя им с Вилохэдом беспрепятственно общаться и появляться вместе во всякое время суток и в любом месте. Однако ж, сожаление о том, что она невеста Дубового клана лишь на словах, всё чаще заглядывало в её душу.

– Как и говорила, – разглагольствовала между тем тётя Сацуки, – я всегда была на сто процентов уверена в своей правоте. Ничего, кроме смерти по собственной неосторожности просто и произойти-то не могло! Рикочка, – она переключила своё внимание на чародейку, – непременно попробуйте эти слоечки с малиновым вареньем. Они буквально таят во рту.

Чародейка из чистой вредности сослалась на непереносимость малины и ограничилась печеньем с вкраплениями шоколада.

Когда чай был допит, а полковник Окку воздал должное слойкам с малиной, пришло время откланяться.

– Да, Вилли, у меня чуть было не вылетело из головы! – воскликнула тётка. Она подошла к письменному столу, – твой помощник с нелепыми рыжими усами просил тебе передать это, – она протянула стандартный пакет для вещественных доказательств и плотной серой бумаги, – заявил, что важное.

Вил кивнул и заглянул внутрь. Там находился наполовину оторванный листок из блокнота сержанта Меллоуна и сложенный пополам листок дорогой белой бумаги.

«ВывОлилось из кармана трупа мужчины, – гласила записка нацарапанная Меллоуном с грамматической ошибкой в первом же слове, – на предсмертную записку не тянет я не понял ничего».

«Он, видите ли, ничего не понял, – с издёвкой подумала чародейка, – без мнения сержанта нам, ну никак не обойтись!»

Вилохэд развернул листок плотной бумаги, на котором каллиграфическим почерком было начертано трёхстишье:

В теснинах туманных гор

Любовь моя голосом оленьим стонет.

Алые слёзы клёнов камни дорожки ковром укрыли.

Он прочитал и дал прочесть чародейке. Та пожала плечами: стихотворение из сборника классической поэзии. Там на все случаи жизни стихи найдутся. Это не тянет ни на предсмертную записку, ни на любовное признание. Даже времени года не соответствует, на дворе май. И она не преминула заявить об этом.

– Может, убитый для ка́руты стихи учил? У вас в институте есть клуб каруты?

– В каруту наши девушки, естественно, играют, – склонила голову на бок госпожа ректор, – даже двое парней в команде есть. Но ни Кензи, ни Андо никогда не проявляли интереса к этому полезному развивающему занятию, кое многими почитается литературным видом спорта.

– К тому же это стихотворение не входит в сборник «Искорки поэзии», стихи которого используют для игры в каруту, – сказал Вил, – там другое стихотворение Акома́цу Кё. Но наличие в кармане погибшего именно этого стихотворения окончательно зачёркивает версию несчастного случая, – он поднял на госпожу Дакэро серьёзные глаза, – в стенах вашего института случилось двойное самоубийство – гэнроку.

Глава 3
СЕКРЕТ КЛЕНОВЫХ ЛИСТЬЕВ

Тётя четвёртого сына Дубового клана посмотрела на племянника скептически.

– Не вижу никакой связи между классическим стихотворением и твоим упорным стремлением перевести самый обыкновенный несчастный случай, единственной причиной коего является глупое самовольство и бессовестное нарушение правил внутреннего распорядка, в скандальное самоубийство! Неужели и ты поддался на газетную шумиху, что в последние полгода устроили кленфилдские журналисты?

– Тётя Сацуки, – усмехнулся коррехидор, – я давно вышел из возраста, когда меня можно было урезонить нелицеприятной отсылкой к мнению журналистов или ещё, кого бы то ни было. В моих выводах я руководствуюсь исключительно своими собственными суждениями и здравым смыслом.

– Никакой здравый смысл не способен связать стихотворение о наступлении осени с самоубийством! – последовал безапелляционный ответ, – грусть прощания с уходящим летом, несостоявшаяся, несбывшаяся или неразделённая любовь – да, согласна, чувствуется сразу. Но каким боком тут самоубийство?

– У творения господина Акомацу есть два толкования, – спокойно возразил Вил, – первое, общеизвестное. Это – как раз то, что вы сказали. Оно напрашивается сразу и лежит на поверхности: осень, печаль, созвучие прошедшего лета с потерянной или несложившейся любовью.

– Конечно, любой мало-мальски сведущий в классической поэзии человек скажет вам то же самое, – подключилась тётка коррехидора, она просто не могла оставить чьё-либо мнение без комментариев, – Эрика, Вы согласны? – и не дождавшись ответа, продолжила, – у нас курс классической артанской поэзии входит в состав обязательных.

Рика никогда особо поэзией не интересовалась, то есть интересовалась по принципу: выучил, сдал, забыл. Строчки же какого-то там Акомацу о стонущей оленем любви, вообще прочитала в первый раз, но не подала виду и подтвердила слова госпожи Докэру. На лице коррехидора появилось знакомое ей выражение, означавшее, что у него припрятан туз в рукаве. Видимо, его тётке это выражение лица также было хорошо известно.

– Но меня слегка настораживают твои слова, Вилли, о некоем ином толковании, – пожилая дама нахмурила прямые густые брови, как и у всех представителей Дубового клана, – подозреваю, что главный подвох спрятан именно во ВТОРОМ толковании.

– Вы проницательны, тётушка, впрочем, как и всегда, – коррехидор учтиво поклонился в сторону родственницы, – и главный подвох в том, что стихотворение Акомацу, как и многие другие трёхситшья эпохи Расцветания и Увядания, действительно, имеют два, а порой и три, толкования. Одно то, что у вашего студента в кармане обнаружилось сие творение, – само по себе странность. Ведь оно не входит в сборник «Искорки поэзии» и по этой причине куда как менее известно, нежели «Волны бурные», принадлежащие перу того же автора. Теперь об истолкованиях, – Вил задумался на мгновение, пытаясь как можно короче сформулировать трагическую историю жизни и смерти поэта далёкой эпохи, – Кё Акомацу происходил их старинного рода и получил блестящее образование. Он рос и воспитывался вместе с наследником престола. Они оба принадлежали к одному клану. Когда его величество Ориста́н взошёл на трон, будущий великий поэт стал его советником и ближайшим доверенным лицом. Насколько я знаю, в то время они оба отпраздновали своё двадцатилетие. Через несколько лет Акомацу был буквально сражён любовью, он с головой погрузился в бурный роман с одной из придворных дам, прославленной красавицей из клана Магнолии, которую за прекрасный цвет лица и неизменный румянец прозвали Бутоном Кабу́си. Дело шло к церемонии бракосочетания, но случился заговор. Некоторые историки склонны обвинять Акомацу в том, что из-за своей всепоглощающей страсти он проворонил и не предотвратил бунт в императорской гвардии. Офицеры личной охраны государя, не довольные реформами с армии и политикой молодого, но чрезмерно ретивого правителя в целом, предлагают ему подписать отречение в пользу младшего брата. Ористан отвечает категорическим отказом. Той же ночью он был жестоко убит прямо в спальне. Дайнагону Акомацу, посвящавшему любовным стихам куда как больше времени, нежели государственной службе, сохраняют жизнь, как и императрице, но их обоих ссылают в отдалённые монастыри на самых окраинах Артанского королевства навечно, без права возвращения. Клан Магнолии, стоявший во главе переворота, наслаждается многочисленными привилегиями и милостями нового императора, которому в то время едва ли сравнялось четырнадцать лет. Бутон Магнолии выдают за него замуж, и она становится императрицей. Сражённому горем Акомацу недолго довелось прожить в монастыре. Суровый горный климат северных островов и глубокие душевные раны сделали своё дело: он заболел кровохарканьем и умер. Одним из его последних творений и стала Осенняя элегия.

– Всё это до чрезвычайности интересно, – вклинилась тётка Вила, – однако ж, никоим образом не доказывает, что стон оленя в осеннем лесу – означает самоубийство.

– На севере бытует мнение, что олень выбирает себе пару один раз и на всю жизнь, а в случае гибели подруги бросается со скалы вниз, не в силах пережить одиночество, – Вил многозначительно смолк, – стон оленя – его прощание с жизнью. Красные листья клёнов на камнях дорожки – кровь.

– Если по поводу лебединой песни оленей у меня имеются серьёзные возражения, как у преподавателя естествознания, то с красными листьями я, пожалуй, соглашусь, – заявила госпожа Докэру, – мне встречалось суждение, что осенние алые листья каэдо до вступления на престол Кленового клана чётко ассоциировались с кровью. Это после сражения на реке Сина́то, когда воды этой маленькой речушки покраснели от крови и стали неотличимы от кленовых листьев, плавающих в ней.

– Да, – кивнул коррехидор, – предсмертный стон оленя вкупе с красными листьями клёнов символизируют гэнроку, теснины гор – падение с высоты, а осень – безвозвратную потерю, в случае с Акомацу Кё – утрату возможности даже уйти из жизни вместе с возлюбленной.

– Ну, не знаю, – покачала головой госпожа Докэру, – уж больно мудрёное объяснение. Для блестящего выпускника факультета классической литературы оно уместно, но не для нашего оболтуса, да простят меня боги за мой язык, – он сделала небрежный отвращающий жест, – что отзываюсь о покойном без должного уважения. Мне крайне сомнительно, что Ютако Кензи мог вообще знать о том, кто такой Акомацу, и о подробностях его биографии и втором толковании элегии, в частности.

– Мы в курсе, что он не демонстрировал больших успехов в учёбе и не был прилежным, – сказала Рика, которой надоело оставаться в стороне от обсуждения, – но кто может поручиться, что на лекции преподаватель не рассказал то же самое, что мы с вами только что услышали? Трогательная история, густо замешанная на любви и политике, могла произвести глубокое впечатление и запомниться настолько, что Кензи не поленился записать понравившееся стихотворение на отдельном листе. Или же он готовился к семинарскому занятию по классической литературе. У нас в Академии магии семинарские занятия и научные коллоквиумы широко практиковались по всем предметам.

– Боюсь, я затруднюсь точно вам сказать, что именно рассказывала на своих лекциях госпожа Изу́э, – вздохнула ректор Кленового института, – лучше поговорите с ней самой. И я поняла, Вилли, ты теперь, подобно бульдогу, вцепился в версию о самоубийстве. Мне остаётся лишь надеяться, что версия сия не подтвердится окончательно, и мы возвратимся к тихому, мирному несчастному случаю, приведшему к смерти по неосторожности. Что, несомненно, устроит и мой институт, и Королевскую службу дневной безопасности и ночного покоя.

Занятия у госпожи Изуэ уже закончились, она успела небрежно смахнуть с доски записи, оставив на ней меловые разводы, и теперь копалась в листках с сочинениями, что в изобилии усыпали первый стол в аудитории.

Она удивлённо поглядела поверх очков-половинок на неожиданных гостей, но поспешила спрятать удивление за радушной улыбкой и доброжелательно поинтересовалась, не потерялись ли вошедшие, и что им нужно.

– А я уж было обрадовалась, подумав, что у нас появились новые студенты, – со вздохом проговорила она, когда коррехидор по всем правилам представил себя и чародейку, – какая жалость, что вы – не наше столь желанное пополнение. Так что вам угодно?

Артанский язык и литературу в Кленовом институте преподавала невысокая, плотненькая дама средних лет. Её короткие, искусственно завитые и выкрашенные в баклажановый цвет волосы уже успели отрасти почти на дюйм, поэтому граница между седыми корнями и коричнево-фиолетовыми кончиками бросалась в глаза, как и небрежно подведённые брови. Помада на губах осталась лишь по самому краю, но всё это нимало не смущало жизнерадостную женщину, как и бокал с недопитым чаем на тарелке вместе с половиной пирожка, красовавшиеся прямо на преподавательском столе между развалами из книг и тетрадей.

Вил скосил взгляд на замумифицировавшийся в вазе букет тёмно-бордовых роз (он явно там стоял уже больше месяца, как раз с церемонии начала учебного года) и сжато рассказал о том, что произошло в Астрономической башне и их расследовании.

– Да, да, – энергично воскликнула госпожа Изуэ, – ужасное несчастье для родителей. Хоть они оба в учёбе звёзд с неба не хватали, но какое это имеет значение! Для родителей они всё равно – самые лучшие, самые красивые и самые талантливые. Однако ж, вы меня огорошили. Я ничего не слышала. Точнее, – она свела брови и стало заметно, насколько одна нарисована выше другой, – я обратила внимание, что четвёртый курс сегодня был чем-то основательно взбудоражен. Марк Курису вообще заявился только на вторую половину пары, а он – юноша пунктуальный и аккуратный. Не зря он который год – наш бессменный глава студсовета. К тому же Марк был бледный какой-то, вот я и предположила, что его досадное опоздание связано с нездоровьем, посему отмечать пропуск в журнале не стала. Потом на второй паре вся группа шушукалась и отвлекалась, записки туда-сюда перекидывали, пришлось даже прикрикнуть и линейкой по столу не постучать.

– Вы читаете курс классической артанской поэзии, – спросил Вил.

– Естественно! Целых два семестра на втором и на третьем курсах долбим «Искорки поэзии». Иногда, – она завела глаза, – мне кажется, что мы истёрли этот бессмертный памятник литературы до дыр, а отдельные авторы этой сотни стихов буквально переворачиваются в собственных гробах от мнения наших студентов.

– Вам знакомо сие стихотворение? – Вил показал преподавательнице листок из кармана Кензи.

– Без сомнений, – небрежно кивнула она, – я уже двадцать пятый год преподаю артанскую литературу. У вас в руках один из шести сохранившихся бессмертных шедевров Акомацу Кё.

– Вы рассказывали о нём и его толковании на лекциях в группе, где учился студент Кензи?

– Нет, господин граф, – покачала головой собеседница, – стихотворение не входит ни в упомянутый мною сборник, ни в образовательную программу. К тому же группа, в которой учился наш незабвенный Ютако Кензи, по моему предмету звёзд с неба не хватала. У них спортивные дисциплины куда как лучше шли. Так что об Осенней элегии Акомацу я им не рассказывала.

– Кензи мог по собственному желанию переписать стихотворение из сборника в библиотеке?

– Кензи? Переписать? – нарисованная бровь взлетела в ироничном удивлении, а под прищуренными глазами разбежались веера морщинок, – если вы полагаете, будто бы Юта был способен каллиграфически переписать что бы то ни было, то глубоко заблуждаетесь! Более того, само предположение о желании Кензи переписать классическое трёхстишье представляется мне более чем абсурдным.

– Так это не его рука? – уточнила чародейка, кивнув на листок.

– Не его, с гарантией, – последовал ответ, – а чтобы не быть голословной, я покажу вам его шедевральное эссе как раз на сходную тему, – она неожиданно легко встала со стула, подошла к стенному шкафу и принялась рыться в грудах бумаг, приговаривая, – оно же мне только на днях попадалось!

Женщина наполовину погрузилась в шкаф, но, наконец, её усилия увенчались успехом. Она триумфально помахала исписанным листом бумаги.

– Вот, извольте полюбоваться, ЧТО написал мне в минувшем учебном году студент третьего курса Ютако Кензи по поводу классической артанской поэзии, – она протянула коррехидору работу.

Рика заглянула через плечо четвёртого сына Дубового клана и поразилась неразборчивости и неряшливости почерка убитого. Он отличался от красиво выведенных строчек об алых листьях на камнях дорожки, как небо и земля. Да и обилие грамматических ошибок тоже впечатляло. Казалось, автор сочинения вообще не утруждал себя размышлениями о том, как пишутся те или иные слова, а просто записывал их, как вздумалось.

Кому в голову придёт в наш просвещОнный век интересоваться клаСической поэзией! Трёхстишья, которым уже столько столетий, что они успели полностью покрыться плесенью и пылью, давным-давно устарели и потеряли актуальность. ИзмИнилась сама наша жизнь и измИнились наши представления, запросы и проблемы. Кому интересно, почему тот или иной господин, жЫвший в эпоху Расцветания и Увядания, удумал терзать потомков поиском глубинного смысла. Да и кто даст гОрантию, что этот самый смысл вообще там есть⁈ Его может не быть вовсе. И с какой это радости мы полагаем, будто все те смыслы, что столь усердно ищут литераторы последующих столетий, имеют хотя бы какое-то, даже самое отдалённое отношение к тому, что вложили аФторы в свои стихи? А, может, они вообще ничего в них не вкладывали, просто написали первое, что в голову взбрело: про море, небо, птиц, времена года и свои чувства. И всё. Никакого тайного смысла, просто ситхи, порою весьма посредственные. И сделали они это просто так, от нечего делать. А мы излАмали всю голову в зряшных попытках выудить из этого старья то, чего в них отродясь не бывало!

А нам в школе и институте говорят, что изучение данного старья полезно для развития ума. Однако же, гораздо более возможностей предоставляют людям современные детективные романы, именно их и надлежит прИдлагать нам, нынешней артанской молодёжЕ для изучения и анализа реальных жизненных ситуаций, какие могут возникнуть в судьбе и в жизни каждого человека, а не искать некий абстрактный, «исторически обусловленный» смысл. Вот над каким вопросом надлежит задуматься министру просвещения Артанского королевства. И не мешало бы узнать мнение тех, кому эта сама клаСическая литература навязывается, тем, кому она неинтересна и не нужна. Предлагаю, отменить всю классическую литературу скопом, а преподавать что-нибудь более полезное и жизненное. Например, ввести курс современной мировой детективной литературы для юношей. А девушкам – курс любовного романа. Впрочем, коли девушки интересуются детективами, они тоже могут их изучать.

– Видите, – воскликнула госпожи Изуэ, – как у него только наглости хватило предлагать отменить всю классическую поэзию скопом! Так что, – она бросила скептический взгляд на плотный лист со стихотворением Акомацу, – как пить дать, не его рука.

Вилохэду панибратски-многословное общение преподавательницы артанского и артанской литературы начинало действовать на нервы, поэтому он решил перевести разговор в более конструктивное русло:

– У меня к вам вопрос о толковании стихотворения Акомацу.

– Про скалы и волны? – услужливо подсказала Изуэ, всем своим существом демонстрируя готовность помочь, – там всё однозначно: автор в иносказательной форме повествует о преодолении трудностей, что неизменно возникают на жизненном пути каждого человека и…

– Это, конечно, весьма познавательно, – прервал коррехидор лекцию по классической поэзии, – однако ж, мне нужно знать, зачитывали ли вы студентам стихотворение «В теснинах туманных гор…» и какое истолкование вы ему давали.

Преподавательница слегка обиделась на то, что ей не позволили высказаться до конца, но взяла себя в руки, сделала глубокий вдох и ответила:

– Записанный на листе стих я не зачитывала, и никакого истолкования ему не давала. Видите ли, господин полковник, – она нацепила для солидности очки и выделила голосом звание четвёртого сына Дубового клана, давая понять: где уж армейскому солдафону понимать смысл стихов из классического сборника, – стихотворение сие не представляет особого интереса для обучающихся, поскольку значение его лежит на самой поверхности. Грусть и печаль, какая обыкновенно охватывает человека с наступлением или приближением осени, – Изуэ пожала полными плечами, – надеюсь, вы понимаете, о чём я?

Коррехидор не выдержал и подробно поведал ей всё то, совсем недавно излагал своей тётке. Рика не без удовольствия наблюдала за переменой выражения лица собеседницы. Оно переползало от скептически-недоверчивого со вздёрнутой левой бровью к удивлённо-восхищённому. А когда Вил закончил, она захлопала в ладоши.

– Браво, господин полковник, браво! Вот уж никогда не думала, что мне посчастливится встретить в рядах блюстителей порядка и справедливости такого образованного человека. Хотя, – она окинула Вилохэда оценивающим взглядом, – отчего-то на меня явственно повеяло филологическим образованием. Молчите, молчите. Я сама угадаю. Кленфилдский университет, факультет, – она прищурилась, – либо артанская словесность, либо…

– Классическая литература, – объявил Вил под энергичные кивки госпожи Изуэ, – значит, о второго истолковании Акомацу вы не рассказывали?

– Если честно, я и сама о нём не подозревала до сегодняшнего дня! – воскликнула женщина, – к тому же, знай я о нём прежде, ни за что не стала бы приводить его в пример на лекциях. Тема суицида, смерти и жестокости абсолютно не желательна в стенах Кленового института. Не то, чтобы запретна, но мы стараемся избегать подобных тёмных сторон человеческой жизни. Ведь у нас учатся благородные девицы и юноши. А это значит, что и воспитывать в них лучшие качества души мы должны, обращаясь к прекрасному, возвышенному и благородному.

– А кому из студентов могло быть известно о настоящем смысле стиха? – спросила Рика.

– Не думаю, что кто-то из друзей Ютако Кензи мог интересоваться или, тем паче, знать о потаённом смысле осеннего стихотворения, – госпожа Изуэ с сожалением покачала головой, – утверждать, что никто из студентов не читал данное стихотворение, я не могу, но вот о том, что суицидальный смысл Осенней элегии Акомацу окажется для моих студентов за семью печатями, готова поклясться под присягой!

– Не думаю, что подобный гражданский подвиг от вас потребуется, – усмехнулся коррехидор, ему хотелось поскорее закончить разговор с шумной и говорливой преподавательницей.

– А девушка, – вдруг спросила Рика, – она не могла знать?

– Майна Андо?

– Да, какие успехи в знании классической поэзии выказывала она?

– Успехи? Вы шутите! – нарисованные брови преподавательницы снова взлетели вверх, – какие там успехи! Она – одна из слабейших. У нас заведено: чтобы получить оценку «пять» нужно выучить наизусть всю сотню стихов и знать по крайней мере три четверти толкований с биографиями поэтов из рекомендованного списка. Для «хорошо» довольно половины, а на троечку хватит и десяти. Либо, – она почесала короткий нос, – в самом крайнем случае я, закрыв глаза, поставлю «удовлетворительно» хотя бы за одно, но подробным с объяснением. И представляете, какое толкование дала бедняжка Андо вашему же пресловутому Акомацу? Да, да, тому самому стиху под номером «девятнадцать», про волны, скалы и бурю?

Светло карие глаза уставились на коррехидора и чародейку в немом вопросе, ожидая, какие интересные варианты предложат собеседники. Но ни Вил, ни уж тем более далёкая от поэзии Рика, не собирались доставлять ей такого удовольствия.

– Представляете, – как ни в чём не бывало продолжала госпожа Изуэ, – девица преспокойно мне заявляет, мол, стих посвящён парфе.

– Парфе? – не понял коррехидор.

– Да, милостивый государь, – даже с каким-то непонятным восторгом подтвердила преподавательница артанского, – модному десерту. Скалы – это зубы, а волны – это чудесное воздушное, ореховое парфе из взбитых сливок, его подают во многих кофейнях Кленфилда этой весной! Лепестки сакуры на десерте проассоциировались у Майны с лодками. У меня просто не было приличных слов, дабы в полной мере выразить своё возмущение. Готова была в толчки вышвырнуть бестолковщину (да простят мне боги столь нелицеприятное мнение о покойнице!) из аудитории, но сдержалась, просто выругала за лень и велела приходить на следующей неделе, когда всё хорошенько подучит. Так что, коли вы думаете, будто бы в её голове нашлось место для иного толкования стихов господина Акомацу, кроме кулинарного, то вы глубоко заблуждаетесь.

Чародейка с облегчением закрыла дверь в аудиторию. Госпожу Изуэ можно было принимать только в ограниченных дозах, слишком уж она оказалась громкой и навязчивой.

– Итак, – Вил привычно взъерошил себе волосы, – первое, что меня настораживает, так это – предсмертная записка, написанная чужим почерком, – чародейка согласно кивнула, – и эти чудесно начертанные на литке из кармана строки не принадлежали руке ни одному из погибших. Значит, стихотворение записал кто-то другой.

– Они могли попросить кого-то, обладающего должными навыками в каллиграфии, или просто заказать у переписчика, – пожала плечами Рика, – но главное, зачем? Предположим, они решили совершить гэнроку и заявить об этом несколько экзотическим способом. Заказали переписчику, чтобы не позориться своей, весьма занимательной грамматикой, а Кензи положил листок в карман с единственной целью: чтобы его непременно обнаружили. Ведь, если бы они оставили послание на крыше, то его мог запросто сдуть ветер, либо намочить неожиданно пошедший дождь. Карман – куда как более надёжное место.

– Но почему наш любитель детективов обратился к классической поэзии? – задался вопросом Вил, – это как бы не совсем по его части.

– Мне кажется, именно любовь Кензи к детективам прекрасно объясняет ситуацию, – уверенно воскликнула чародейка, – он мог специально раскопать малоизвестное стихотворение и оставить, как указание на причину смерти. Помните, – она прищурилась, – лет двенадцать назад в Кленфилде орудовал убийца, которого газеты прозвали Буквоедом? Он специально оставлял странные следы? То иероглиф с добрым десятком значений под ногтем жертвы, то порезы, складывающиеся в план некоего здания, где предполагалось следующее убийство? Мне кажется, стихотворение из «Искорок поэзии» за ним тоже числилось?

– Да, я помню, – подтвердил Вилохэд, даже на слушаниях в Палате Кореней и Листьев дело о Буквоеде разбирали. Отец тогда вне себя был. Они тогда решили для собственного расследования чародеев из вашей Коллегии подключить. Но внезапно всё оборвалось. Убийства, происходившие через равные промежутки времени, сами собой прекратились. Власти объявили тогда, что убийца либо скончался от болезни, либо стал жертвой несчастного случая, либо вообще покинул пределы страны.

– Естественно, такой любитель детективов, как Кензи, просто не мог не слышать о Буквоеде, – ещё больше оживилась Рика, – даже мне попадалась книга про «Убийства из слогов азбуки». Ничто не мешало Кензи воспользоваться идеей и устроить эдакий посмертный перфоманс с отсылкой к малоизвестному стихотворению.

– Но откуда он узнал о втором толковании?

– Да откуда угодно, – махнула рукой Рика, – мнение госпожи Изуэ, конечно, очень ценно и интересно, – она чуть скривилась при воспоминании о навязчивой преподавательнице артанского, – однако же, не может считаться единственно верным. Пожалуй, никто так мало не знает о своих студентах, как их наставники. Кензи мог случайно натолкнуться на стихотворение и его толкование, а мог обратиться в Публичную библиотеку ради такого случая. Да и кто даст гарантию, что Осенняя элегия Акомацу Кё вместе с толкованиями не использовалась в каком-нибудь детективном романе?

– Пожалуй, – согласился коррехидор, – то, что человек МОГ знать, или НЕ МОГ, – область туманная. Но, чтобы совершить самоубийство, да ещё и парное, потребны самые серьёзные основания. Просто так влюблённые с башен не прыгают.

– Препятствие к браку подойдёт?

– Вполне, но у них пока всё только начиналось. Не похоже, чтобы отношения зашли столь далеко, чтобы Кензи и Андо планировать брак, – запротестовал Вил.

– Мы судим об этом со слов соседки по комнате. Подумаешь, какая осведомлённая особа! Она даже не числила себя в подругах покойной, – чародейка перевела дух, – тогда откуда ей знать, ЧТО успело произойти между Кензи и Андо? Припомните, как нам сказала эта эксцентричная кандидатка в мои ученицы, мол, Андо происходила из небогатой семьи, да ещё и рожицу презрительную при сём скроила, а Кензи – сын Шоколадного короля. И со значением завела глаза. Не исключено, что родители прочили ему более выгодный брак? Или вообще уже успели сосватать невесту и посему были категорически против бедной и худородной кандидатки? Кто даст гарантию, что Шоколадный король не лелеял дерзких надежд породниться с древесно-рождёнными, и не из последних? Тогда к своему логотипу конфет и шоколада он смело мог добавить родовой камо́н с атрибутикой древесного клана. Этим Кензи-старший сразу возвыситься практически до древесно-рождённого, оставив своих друзей-промышленников в иной весовой категории.

– Ваши речи положительно пронизаны житейским смыслом, – сказал коррехидор с улыбкой, – и в логике рассуждений вам не откажешь. Так что пока начнём прорабатывать версию самоубийства. Для начала неплохо было бы навестить обе семьи, выразить соболезнования, а заодно и выяснить, были ли причины для ухода из жизни у наших влюблённых. Если причины сии существовали, то насколько они окажутся серьёзными и способными подтолкнуть к гэнроку. Полагаю, моя любимая тётушка не откажет нам в содействии с домашними адресами погибших студентов.