Текст книги "Золотой сокол"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

А между тем это был, как она скоро разглядела, не щенок, а волчонок, хотя волчатам сейчас совсем не время появляться на свет. Да и как он попал к ее избушке? На снегу не было ни единого следа, ни звериного, ни человечьего. Дивина вообще не встречала в этом лесу другого зверья, кроме своего медведя, не замечала следов, не слышала волчьего воя. Не мог же детеныш упасть с неба? Но волчонок ничего не говорил, а только вылакал молоко и заснул на коленях у Дивины.

С волчонком ей стало веселее – было с кем возиться. Звереныш пил молоко, ел размоченный хлеб, даже кашу, и Дивине казалось, что за несколько дней он немного подрос. Волчонок оказался веселым, игривым и понятливым, не кусался, а лишь слегка сжимал ее руку крошечными зубками, и его диковинные голубые глаза сияли, придавая всему облику зверька что-то сказочное. Иной раз ей казалось, что в полутьме от его шкурки исходит легкое золотистое сияние, но это, скорее всего, были отблески горящей лучины.

Дней через пять или шесть Дивина, возвращаясь от родничка, в замешательстве остановилась на опушке. Что-то было не так. Сам воздух на полянке изменился, ходил волнами, постепенно успокаиваясь, – как будто в стоячую воду бросили камень. И на снегу проявились следы. Волчьи следы. Причем они появились после ухода Дивины, потому что перекрывали ее след, идущий от крыльца.

Волки? Откуда? Может, волчица пришла за детенышем? Дивина заторопилась, чувствуя, что ее поджидают новости.

Она только взялась за изогнутый березовый сучок, заменявший дверную ручку, как сразу поняла, что в избушке кто-то есть. Чужое присутствие ощущалось буквально кожей – Дивина слишком привыкла к своему нерушимому одиночеству, чтобы не почувствовать перемену. Изнури веяло теплом, и струя дыма выходила из-под приоткрытой заслонки на окошке – а ведь она никогда не оставляла огонь в печи без присмотра.

Перед горящей печкой сидел гость и держал на коленях ее волчонка. Дивина как вошла, так и остановилась на пороге, опустив ведро и не смея шагнуть дальше. Сердце бешено билось – как же она отвыкла от гостей!

И притом это был не человек.

Навстречу ей поднялся, улыбаясь, молодой мужчина – лет двадцати пяти на вид, высокий, не слишком широкий в плечах, но сильный, с длинными руками и ногами. Лицо у него было продолговатое, с глубоко посаженными узкими глазами и небольшой бородкой, полуседой, несмотря на молодость. В полутьме избушки его глаза ярко вспыхнули зеленой искрой, а когда он улыбнулся, стали видны крупные волчьи клыки в ряду верхних зубов, таких красивых и блестящих, что ими можно было бы залюбоваться, если бы они не внушали ужаса. Гость вроде бы не занимал много места, но, казалось, заполнил собой всю избушку. От него веяло нечеловеческой силой, при взгляде на него душа словно проваливалась в черную пропасть подземелья и видела сразу множество вещей: черные подземные реки, неведомые мрачные поля, куда уходят умершие, безоглядные дремучие леса, от создания мира не видавшие людей, сон мед. ведя в берлоге, игры волков на поляне, слышала да. легкий вой, песнь самого леса...

– Заходи, красавица, не бойся! – сказал гость.

Голос у него был низкий и звучный, теплый и совсем не угрожающий. На коленях он держал волчонка, и волчонок выглядел очень довольным. На плечах гостя была накидка из косматой волчьей шкуры, и Дивина сразу поняла, что между этими двоими есть какая-то тесная связь.

Она вошла, безотчетно распахнула полушубок и села.

– Не узнала меня? – Гость еще раз улыбнулся, снова блеснули его клыки, и Дивина отметила, что и впрямь когда-то где-то это видела. При всей его огромной силе гость не казался опасным, и она перевела дух. – А мы ведь встречались с тобой, сестра. В начале зимы ты меня пирогами угощала. Помнишь?

Пирогами? Так это...

– Ты... – едва выговорила изумленная Дивина.

– Я! – Он весело кивнул, и на миг ей померещилось, что вместо человека перед ней сидит громадный волк с черным и серебряным волосом.

– Князь Волков!

– Он самый!

– Но как же ты...

– Вот, за сынком пришел! – Он качнул на руках волчонка. – Спасибо тебе, сестра, что ты его подобрала, кормила, ухаживала. Далековато его забросило, я едва нашел. А теперь пора ему дальше идти.

– Как же ты сюда попал? – спросила Дивина, и тут же сама поняла, что для оборотня, живущего на грани миров и способного проходить за любую грань, этот мир так же доступен, как и тот, внешний. – Постой! – ахнула она. – Ты ведь можешь и на Эту, и на Ту Сторону проходить!

– Могу. Мне и проходить не надо – я сразу на двух сторонах и живу.

– Что там? Расскажи! – взмолилась Дивина. – Я ведь сама не знаю, давно ли тут сижу, может, думаю, на той стороне уже целый век прошел, все умерли, кого я знала, а я и не заметила!

– Там Новый год сегодня.

– Новый год?

– Ну да. Потому я и пришел за сыночком.

– Да уж я чую, кто-то пришел! – раздался от порога еще один голос, и оба собеседника разом обернулись. – Кто-то такой пришел, что его и не зовут, да и дверь перед ним не затворишь! Ну, здравствуй, Князь Волков!

В дверях стоял Лес Праведный – высокий старик, седой, как снег, с длинной белой бородой и ледяными серыми глазами. Лес Праведный всегда был такой же масти, как лес: весной – серо-бурый, голубоглазый, летом – зеленый, осенью – рыжий и желтый, а зимой – белый. Ледяной посох в его руках звонко постукивал по обледенелым ступенькам, с подола и рукавов белой шубы летели легкие снежинки.

– Здравствуй, дядя! – Князь Волков снова встал и поклонился, как младший старшему, но без робости, дружелюбно.

– Не соскучилась тут, внучка? – спросил Лес Праведный, опускаясь на лавку. По теплой избушке полетел свежий морозный дух. – Дай, думаю, проведаю. Ну что, тепло ли тебе?

Старик усмехнулся, и Дивина улыбнулась, потом вздохнула:

– Тепло, батюшка, только скучно. Так хочется на белый свет поглядеть! Даже не знаю, много ли времени прошло. Вот, за все время первый гость у меня.

– Да уж, этот гость одиноким девицам опасен! Недоглядел я! – Лес Праведный усмехнулся, потирая ус, а Князь Волков шутливо обиделся:

– Ну что ты, дядя! Зачем позоришь? Это не я, это братец мой, что огненным змеем летает![54]54
  Огненный, или летучий, змей – персонаж славянского фольклора, прилетающий к девушкам и одиноким женщинам с целью их соблазнения.


[Закрыть]

– Знаю, знаю, за сыночком пришел. Ладно, не бойся его, внучка, он тебя не обидит. А на что тебе в белый свет? Ты здесь живешь, не старишься, красота твоя девичья не вянет. Хоть сто лет пройдет, а ты все та же будешь, как цветочек лазоревый.

– Я, может, и та же. А... другие?

– Какие – другие? – Лес Праведный наклонил голову и лукаво глянул на нее из-под белых косматых бровей. Эти брови почти занавешивали глаза, так что поймать его взгляд было нельзя, но это и к лучшему. – О ком тебе грустить?

Дивина опустила глаза. Ей хотелось сказать о Ледиче, но она не смела.

– Ты мой указ нарушила, обручилась, – продолжал старик. – Молчи, я знаю почему. Раз слово дала, нарушать его нельзя. Но раз уж ты жениха от смерти спасла, а он тебя не спас – пусть теперь сам сюда за тобой приходит. Тогда, может, и отпущу.

– Но как же он придет за мной, если не знает, где я? Даже если искать будет – только и узнает, что пропала в лесу.

– Вот пусть в лесу и ищет. Вот весна придет...

– А она еще не пришла – весна? – Дивина оглянулась в сторону окошка. Заслонка была отодвинута совсем чуть-чуть, да и снаружи уже почти стемнело, но все же в щель было видно немножко синего зимнего воздуха. – Я все думаю: может, это у меня здесь все тот же день, а у них там уже сто лет прошло...

– Этого не бойся. Пусть у тебя здесь хоть сто лет пойдет, а как захочешь туда вернуться, вернешься в любой день. Захочешь – в тот, из какого ушла...

– Нет, в этот не хочу! – Дивина вспомнила и содрогнулась.

– Ну, в другой можно. Там уже Новый год. Везде угощение нам готово, вот, пойду собирать! – Лес Праведный усмехнулся и взял из сеней огромный, во всю спину, плетеный короб.

– Ты туда пойдешь! – Дивина вскочила и всплеснула руками. – Дедушка, миленький, отец мой родной, возьми и меня! Хоть ненадолго возьми, хоть на один вечерочек!

– Ну, хочешь, возьму! – Лес Праведный рассмеялся, лукаво поглядывая на нее и показывая, что видит все ее мысли. – Только ты не думай: все равно ты теперь моя, захочу – сразу назад верну, как рукавицу за пояс. От меня не сбежишь.

– Как захочешь, так вернешь, только пусти меня хоть на один вечер с людьми погулять. У всех праздник, а я что же, одна тут буду сидеть?

Она посмотрела на Князя Волков, словно просила поддержки; он сделал ей какой-то знак бровями, подмигнул, словно обещал что-то.

– Ну, идем! – Посмеиваясь, Лес Праведный запахнул шубу, и теперь шуба почему-то оказалась уже не белой, а бурой, как у медведя.

Шапка его превратилась в медвежью голову с оскаленной пастью, на руках и на поясе зазвенело множество бубенчиков. Дивина, на ходу заматывая платок на голове, побежала за стариком, уже открывшим дверь и перешагнувшим порог. Казалось, если сейчас же не успеть проскочить вслед за ним в приоткрытые врата, то он уйдет один, а она опять окажется на той же опостылевшей пустой поляне. Дивина даже не заметила, что ее полушубок странно потемнел и потяжелел. Вслед за стариком она выпрыгнула из избушки и сама не видела, что с ней сталось, – но даже медведь, окажись он здесь вечером, от удивления, наверное, сел бы прямо на снег.

***

Перед новогодними праздниками поиски пришлось прекратить: не такое настало время, когда можно бродить по лесам. Дни сделались такими короткими, что казалось, с утра и не рассветает. Сквозь дневные сумерки отчетливо, хотя и молчаливо, проглядывал иной мир. Наступал солнцеворот, земной мир и мир вечный сближались, чтобы на миг отразиться друг в друге и опять разойтись. Все разъезды прекратились: в такие дни легко заехать прямо на тот свет.

В Ольховне тоже готовились к празднику. Девушки и молодые женщины, поначалу напуганные появлением чужой дружины и сидевшие по домам, теперь снова стали собираться с куделью и рукоделием в подклеть княжеского терема, к жене боярина Далибора. Многие из полотеских кметей тоже ходили на посиделки к ольховским девушкам. Несколько раз приглашали самого Зимобора, и он приходил, но и там, глядя на румяных, немного смущенных присутствием князя девушек, думал о Дивине.

В ночь солнцеворота на площадке святилища разложили огромный костер, помогая новорожденному солнцу одолеть зимнюю тьму. На конце каждой улицы разожгли от его огня другие костры, поменьше. Весь городок теперь был окружен огненными замками, запиравшими путь голодной зимней нечисти и обогревающими предков, которые в эти темные ночи приходят проведать потомков. На каждом крыльце, на каждом окошке стояла в горшках каша из цельного зерна с черемухой, лежали в мисках блины, прикрытые чистыми новыми полотенчиками.

На следующий день дети, собираясь стайками, ходили от двора к двору, пели хозяевам добрые пожелания на предстоящий год и получали за это печенье в виде козочек и коровок. Зимобор улыбался, слыша где-то за тыном звонкие детские голоса. Вспоминалось, как двадцать лет назад и сам он тоже вот так ходил с другими детьми по дворам детинца. С ними тогда ходила и Избрана, а Буяра они не брали, потому что тот был еще слишком мал. Только в Смоленске пекли из теста не коровок, а свинок.

Двадцать лет назад! Ныне он сам уже мог бы быть отцом, если бы его судьбу не изломала эта мнимая смерть невесты... Дивины... И их пятилетний сын уже бегал бы вприпрыжку с другими детьми и грыз бы сладкую медовую коровку, и его щеки от мороза были бы как два снегиря...

После полудня уже парни и девушки забегали между дворами, держа в руках целый ворох шкур, тряпок и кудели. Дверь в подклеть то и дело визжала и хлопала, изнутри доносились визг, смех, крики. Самые молодые из кметей вскоре не вытерпели и тоже ушли. Даже Зимобору хотелось пойти посмеяться вместе со всеми, но сейчас он был хозяином этого дома и должен был ждать.

Когда начало темнеть, из подклети показалась наконец «коза». Ее представлял кто-то из местных парней – рослый, плечистый, похожий скорее на медведя, чем на козу. На нем был черный козий тулуп, вывернутый мехом наружу, другой такой же тулуп надели ему на ноги и сшили наряд у пояса, чтобы не разваливался. На голове его была огромная маска с козьей мордой и длинными рогами, сплетенными из соломы и просмоленными. Фигура получилась такая жуткая и внушительная, что дети кричали от страха, и даже взрослых пробирала дрожь, когда это чудище, приплясывая и поворачиваясь на ходу, входило во дворы и ревело, наклоняясь к окошкам:

 
Блин да лепешка
На вашем окошке,
Подавай, не ломай,
Не закусывай!
Кто мне даст пирога,
Тому полный двор скота!
Тому семь лошадей,
Словно белых лебедей,
Тому сто коров,
Тому сорок быков!
 

Вокруг «козы» прыгали, визжали и вертелись еще какие-то черные, непонятные фигуры: все были одеты в вывернутые кожухи и полушубки, у всех вместо лиц были маски – волки, медведи, козы, свиньи. У кого-то был лошадиный череп на палке, у кого-то белые бычьи рога на шапке. У всех в руках были горящие факелы, от прыжков и плясок летела искры, тянуло дымом, и вся эта нечисть криком и ревом требовала угощения, впрочем, обещая за это хозяевам «избушку ребят и хлевушку телят».

 
Где коза ходит,
Там жито родит.
Где коза хвостом,
Там жито кустом,
Где коза ногою,
Там жито копною,
Где коза рогом,
Там жито стогом!
 

Завидев среди своей ватаги или на улице фигуру в женской одежде, «коза» с ревом набрасывалась на нее и била своими соломенными рогами; дикие спутники «козы» кидались туда же и норовили загрести девушку или женщину, даже роняли на снег. Правда, не всегда это оказывалась действительно женщина, как не всегда и нападавшие на нее были мужчинами. В этот вечер все перемешалось: девушки одевались парнями, а парни – девушками; косматые, черные, измазанные сажей и обвязанные куделью фигуры носились друг за другом, сцеплялись, падали с визгом и хохотом в снег, загоняли одна другую в углы.

Постепенно и старшие тоже стали собираться в ватаги. Пока молодые с «козой» больше кричали и гонялись друг за другом, их отцы и матери ходили от двора к двору с решетом, где было намешано разных семян, и с бороной. Впереди шел рослый старик в косматой шубе и с медвежьей головой вместо шапки. Он разбрасывал зерна по снегу, вслед за ним две старухи волокли борону. Прочие шли следом и пели:

 
Ходит дедушка с плужком,
Ходит бабка с мешком,
Куда ручкой махнет,
Туда зернышко падет.
Уродись пшеничка,
Горох, чечевичка!
На поле – копнами,
На столе пирогами!
 

У каждого двора толпа останавливалась, другой старик протягивал мешок открывшей дверь хозяйке, и все хором требовали:

 
Ты, хозяин, не томи,
Поскорее подари!
Как мороз теперь велик,
Стоять долго не велит.
Не вели долго стоять,
Вели скоро подавать!
Или с печи пирогом,
Или с клети решетом!
 

На воеводский двор обе толпы ввалились одновременно. Старики шли с бороной и решетом семян, вокруг них вертелись «козы» и прочие «лешие» со своими факелами. Зимобор стоял на крыльце, раскладывая пироги, лепешки и жареные свиные ноги по протянутым к нему коробам. Как доброму хозяину, ему обещали «и в конюшню конев, и в хлевушку коров», и даже в подпечку котят. А он смотрел на старика с решетом и не мог понять, откуда тот возник, – в Ольховне он таких не видел. Конечно, сегодня все ряженые, но где взять такой рост, такую белую бороду, совсем не похожую на кудельные космы остальных «стариков», с визгом и совсем не старческой резвостью носившихся по двору за горбатыми и страшными «старухами». Волхв, что ли, какой-то из леса вышел? Есть такие, что живут весь год в глуши и не видят людей, зато знают много тайного – спросить бы у него о Дивине, может, ему известно, что делается на Той Стороне?

А старик важно ходил по двору, засевал снег семенами, а перед ним плясала и кривлялась «коза», сзади старухи волокли борону, следом резвилась вся ватага. Вот вся толпа пошла дальше по улице, дружина и челядь повалили за ними. Оставаться дома в эту дикую, жуткую и такую веселую ночь было и скучно, и опасно. В каждом доме был приготовлен стол, покрытый лучшей, новой скатертью, были разложены в мисках и горшках самые лучшие угощения – в основном те же блины и каша с черемухой, древнейшая еда для поминания предков. В каждом доме горел огонь, лучины гостеприимно освещали накрытый стол. Сейчас, когда живые бесновались на улице, всеми способами заклиная будущее плодородие земли и плодовитость всего живого, умершие придут в свои прежние дома и невидимо сядут за эти столы. Никто из живых при этом присутствовать не должен, и Зимобор, не возвращаясь в гридницу, побежал вслед за всей толпой. От криков и песен, от мелькания огней, от верчения и скакания, от игры рожков и сопелок его печаль прошла, в крови кипело возбуждение, от которого было жарко. По коже пробегал озноб, было жутко и весело разом, хотелось так же скакать и кружиться, как скакало и кружилось все вокруг. Старики и старухи, медведи и козы, живые и мертвые вертелись в общей пляске во славу Велеса, бога этих темных ночей, хозяина всех богатств земли и подземелий, лесов и полей, бога умерших и еще не родившихся.

Из сеней выскочила еще одна дикая фигура и понеслась через двор, распевая диким голосом:

– Мы ходили, мы ходили через горы на поля!

По голосу Зимобор узнал Радоню: на нем была длинная женская рубаха, из-под которой торчали мужские сапоги, лицо закрывала страшная берестяная личина, на которой были намалеваны огромные глаза и широкий красный рот с черными зубами, а по спине болталась длинная кудельная коса.

– А ты, княже, что стоишь? – Перед Зимобором вдруг выросла еще одна фигура – среднего роста, плечистая, в волчьей накидке и в диковинной личине в виде волчьей головы. Голова была как живая – уши стояли торчком, в глазах горела зеленая искра, пасть с блестящими белыми зубами дышала теплом.

У Зимобора поплыло перед глазами: эта фигура вынырнула оттуда, из тьмы иномирных глубин, с которыми в эту ночь сливался земной мир. От нее веяло жаром, как из кузницы, и обжигающим холодом, как из проруби. Оборотень куда-то звал, что-то обещал, к чему-то подталкивал, но неясно было, есть ли он на самом деле или мерещится.

– Не стой, грейся! Иди, княже, иди к людям, а то счастье свое проспишь! – волчьим низким голосом прорычал оборотень, но Зимобор его отлично понял. – Иди, да по сторонам гляди, как следует: бегает тут белая козочка, дразнит серого волка! Что сегодня упустишь, потом весь год не догонишь!

Зимобор поймал брошенную маску: к шапке с медвежьими ушами была старательно пришита берестяная личина с медвежьей мордой и такими же страшными черными зубами. Живо стащив полушубок, он вывернул его мехом наружу и теперь ничем не отличался от буйной толпы.

Оборотень куда-то исчез, и хорошо: он не казался угрожающим или враждебным, но само его присутствие сковывало и наводило оторопь.

Выскочив за ворота, Зимобор опять наткнулся на Радоню.

– Бежим, «старичка» какого-нибудь в уголок загоним! – вопил кметь и несся по истоптанному снегу.

«Старички» его уже заметили, и в толпе послышался женский визг. Горбатые «старухи» ловили «стариков», лезли черными лапами под одежду, норовили поцеловать куда-нибудь под бороду, а те отбивались и визжали девичьими голосами. Какой-то подозрительно малорослый «медведь» с хриплым ревом гнался за «старухой» выше его на две головы, а «старуха», будучи зажата в угол у чьей-то двери, вдруг сама с воплем кинулась на «медведя» и утащила его в сени – проверить, что у него там под шкурой. «Медведь» завизжал, было коротко и звонко, но быстро умолк.

Все перемешалось; Зимобор то сам бегал за кем-то, то убегал от кого-то, и совсем нельзя было понять, то ли вот это чучело в растрепанной кудели изображает старуху, то ли козу, то ли лешего, то ли кикимору и охотится ли оно на настоящих девушек под звериными личинами и мужской одеждой или убегает от мужчин в женских рубахах. Много было визга, много воплей и хохота, когда кто-то из ловцов, догнав выбранную добычу, обнаруживал под ее нарядами все то же самое, что имел и сам. Но из сеней, хлевов и курятников доносились звуки борьбы и понятной возни, знаменовавшей удачную охоту. Зимний праздник заклинания всеобщего плодородия был важен не меньше, чем летняя Купала, и дикому возбуждению беснующихся ряженых не мешал даже холод.

Несколько раз Зимобору мерещилась в толпе оскаленная волчья морда и спина, покрытая серой, с серебряным отливом, волчьей шерстью. Где-то в общем шуме низкий, звучный голос пел веселые, задорные песни, черная, серебристая тень мелькала, овевая лица теплом и холодом, но не давалась взгляду, растворялась во мраке и шуме. Разглядывать было некогда: кто-то хватал Зимобора, кого-то хватал он, иногда в общей свалке перед чьим-нибудь крыльцом даже не видя, что под руками. Двое парней барахтались прямо на снегу посреди улицы – один был одет старухой, а другой козлом с огромными рогами и кудельной бородой: козел прыгал над лежащей старухой, а она и вопила, и стонала, и охала, и народ с хохотом огибал их, кто-то спотыкался, а кого-то «козел» норовил сцапать и пристроить к «старухе».

– Что-бы коро-ва! По ведру дои-ла! – дико орал «козел». – Что-бы кобы-ла! Два воза вози-ла!

Едва держась на ногах от смеха, Зимобор прислонился к тыну, жадно хватая ртом холодный и такой сладкий воздух.

Кто-то страшный, косматый с ревом прыгнул на него и выхватил из-за пояса рукавицу; Зимобор вдохнул и бросился в погоню. Напавший на него был весь обернут серыми и белыми козьими шкурами, огромная голова была украшена длинными белыми рогами, а на берестяной рябой личине с черным «румянцем» щерилась пасть с оскаленными волчьими зубами. На спине у «козы» был высокий горб, длиннющие руки почти подметали снег, и похищенную рукавицу она почему-то держала локтем. С диким визгом, хрипло дыша, «коза» прыгала вдоль по улице; Зимобор догнал ее и схватил за плечи, но она вырвалась и побежала дальше. При этом он убедился, что на самом деле плечи у чудища гораздо меньше, чем на вид, и само внутреннее чувство, обостренное всем буйством этой ночи, подсказывало, что перед ним женщина.

Зубастая «коза» заманила его в самый край улицы, где за последним двором уже был пустырь, а потом вал и тын городка. Заслонка на окошке крайней землянки была отодвинута, на окне стояла накрытая миска с кашей и горела рядом лучина – уже осталось совсем чуть-чуть. Было тихо – хозяева где-то веселились, и только их деды и бабки невидимыми тенями чинно сидели за накрытым для них столом.

«Коза» хотела завернуть за угол дома, но запуталась ногами в своих шкурах и упала. Она уже почти встала, но тут Зимобор поймал ее и с размаху прижал к стене. «Коза» вскрикнула женским голосом, а потом вдруг вцепилась в его медвежью личину и сорвала ее вместе с шапкой.

Видя, что добыча не вырывается – то ли устала, то ли не прочь быть пойманной, – Зимобор выпустил ее и сдвинул огромную маску. Казалось, что он снял с чудища саму голову. Отбросив козью личину, он сжал ее лицо в ладонях и торопливо поцеловал, пока добыча не отдышалась и не начала брыкаться. Перед глазами его все плыло, он только чувствовал тепло ее частого дыхания, прохладу нежных девичьих губ – добыча ему попалась что надо. Быстро нашарив края двух серых шкур, он рванул их в разные стороны и запустил обе руки в тепло под шкурами. Ни о каких опасениях он не помнил: в нем кипела сила божества, этой темной ночью обновляющего мир.

И чуть не упал – перед ним было лицо Дивины. Она тяжело дышала приоткрытым ртом, вцепившись в его запястья, и смотрела прямо ему в лицо. Голова кружилась, и казалось, что это лицо – морок, еще одно чудо этой безумной и священной ночи. Зимобор провел пальцами по щеке девушки – это по-прежнему Дивина, только на щеке у нее появился черный след золы.

Все его бурлящее возбуждение разом схлынуло, ноги ослабели, голова закружилась.

– Ты мне мерещишься? – прошептал он, готовый к тому, что она сейчас исчезнет.

Вместо этого она слегка покачала головой, потом сказала:

– А в общем, да. Мерещусь.

– Это как?

– Я вроде как здесь, а вроде как меня нет.

– Но ты же здесь. – Зимобор взял ее за плечи и слегка встряхнул. – Я тебя столько искал... И дальше думал искать после праздников. Где же ты была?

– Я теперь опять у Леса Праведного живу. Он меня назад к себе забрал. А сейчас сам на праздник пришел угощение собирать, и я с ним выпросилась. Повезло Ольховне – сам Лес Праведный им урожай заклинает, а как он скажет, так и будет: в поле скирдами, на столе пирогами.

Она улыбнулась, и до Зимобора, наконец, дошло, что это и правда не видение.

– Так тот старик с решетом – это и есть Лес Праведный?

– Он самый. Он меня привел, он и обратно с собой заберет.

– Постой! Подожди! – Зимобор никак не мог собраться с мыслями, но помнил, что должен сказать ей что-то очень важное. Но что именно, никак не мог сообразить: само то, что он опять видит ее перед собой, казалось важнее и чудеснее всего на свете. Он не мог понять, сон это или явь, голова кружилась, мысли разбегались. – Послушай! Я у твоего отца теперь в дружине. Настоящего отца, ты знаешь! Ты сама хоть знаешь, кто твой отец?

– Отец? – Дивина нахмурилась. Она, похоже, не могла понять, о чем идет речь.

– Ну, родной твой отец, настоящий! Это князь Столпомир! Полотеский князь! И я уже был с тобой обручен когда-то, много лет назад, а ты потом пропала, и все думали, что ты погибла, а мы с тобой встретились и снова обручились – значит, это судьба! Я сам не знал, узнал теперь только, недавно. Твоему отцу сон о тебе приснился, и он поехал тебя искать. А у меня и половинка перстня моего сохранилась, того, который моя мать разрубила, когда ты пропала.

Зимобор сам не понимал, что говорит. Хотелось сказать сразу много, но он не мог сообразить, что из этого Дивина знает и помнит, а что ей нужно узнать.

– Ты был со мной обручен? Раньше? Когда? – Дивина смотрела на него в полном изумлении.

– Когда ты еще маленькой была, да и я тоже... Я сам почти не помню. Отцы нас сосватали, чтобы помириться, наконец, они же столько лет воевали.

– Отцы?

– Твой отец – Столпомир полотеский, и мой – Велебор смоленский.

– И ты – сын смоленского князя? Что ты говоришь?

– Я – сын смоленского князя. Там сейчас моя сестра правит, но я...

– Перстень! – Дивина что-то вспомнила и положила руку на грудь, где висела в ожерелье вторая половинка перстня. – Постой! У меня же свой перстень есть! Мой обручальный перстень. Я его носила, а потом Лес Праведный мне половинку принес и сказал, что от прежнего обручения я свободна. А у меня же... Погоди!

Она вытащила из-под одежды тонкий ремешок, на котором висело что-то маленькое.

– Вот! – Она показала небольшое, рассчитанное на тонкий девчачий пальчик, золотое колечко. – Вот это мне подарил... жених... И это ты? – Она подняла на Зимобора изумленные глаза и смотрела на него каким-то новым взглядом. – Я ничего не помню, ничего! Но если мой родной отец обо мне вспомнил, отдай ему и скажи, что я жива и к нему вернусь... может быть.

– Конечно, вернешься! – Зимобор схватил ее за плечи и прижал к себе. – Я тебя не отпущу! Он сейчас в Радегоще, он ждет тебя! Ты же у него одна осталась, одна от всего рода!

– Нет, до весны мне к вам нельзя. – Дивина покачала головой. – Пока снега не сойдут, реки не вскроются и земля не оттает, мне к людям не выйти. А как весна придет, приходи за мной.

– Куда?

Зимобор крепко держал ее за плечи, но и девушка, и стена, возле которой они стояли, и снег вокруг, и даже сам себе он казался каким-то ненастоящим, зыбким и полубессмысленным, как сон. Вот сейчас этот сон кончится, и он не успеет узнать самое важное.

Лицо Дивины было прямо у него перед глазами, но казалось неверным, бесплотным, как отражение в воде. Пока снега не сойдут и земля не оттает... Так могла бы говорить весна, плененная Велесом богиня Леля...

– Куда же за тобой приходить?

– А иди, куда глаза глядят. За Зеленой Межой все тропинки в одно место бегут – о чем думаешь, туда и попадешь.

– Нет, нельзя так! – Зимобор не мог смириться с тем, что она опять уйдет, сейчас, когда наконец-то нашлась. – Я тебя не отпущу!

– Нам теперь нельзя своевольничать! – строго ответила Дивина. – Мы с тобой, сокол ясный, и без того дров наломали. Меня младшая Вещая Вила прокляла, она же и за тобой ходит. Уж я не знаю, кто первый ее разгневал, кто во всем виноват, но мы с тобой только по отдельности от нее в безопасности. И пока не придумаем, как спастись, нам вместе быть нельзя.

– Но что же тут придумать? – в отчаянии крикнул Зимобор и даже встряхнул ее, держа за плечи. – Она же – Дева Будущего, она нас всех переживет, что же с ней можно сделать?

– Старуха знает! – только успела крикнуть Дивина, как вдруг сбоку повеяло сильным холодом. – Ищи Старуху!

Зимобор обернулся. Возле них вдруг выросла, из темноты и летящего снега соткалась высокая неясная фигура, похожая на ледяной столб. Взметнулся вихрь, Дивина качнулась, и неодолимая сила разом вытянула ее из рук Зимобора. Ледяной столб стал рослым стариком в белой одежде, с длинной белой бородой и суровым взглядом из-под густых, нависших, заснеженных бровей. Рукой с длинным ледяным посохом он поманил к себе Дивину, и она пошла, неловко ступая по снегу, и разодранные шкуры волочились за ней. Как во сне, Зимобор сделал шаг следом. Старик погрозил ему посохом: не шали, мол, я-то все про тебя знаю! – и Зимобор остановился, и кровь застыла в жилах, как реки застывают в берегах от удара вот этого ледяного посоха. Дивина сделала последний шаг к старику, он накрыл ее широкими рукавами белой шубы... Вдруг она обернулась и крикнула:

– Как тебя зовут?

Странно услышать такой вопрос от собственной невесты, но может, ему и померещилось. Но назвать ей своего настоящего имени Зимобор не успел: снова замела метель, ветер свистел, бросал в глаза белые хлопья. Он только набрал воздуха, чтобы ответить, как понял, что отвечать некому. Старик и девушка исчезли. По пустому двору гулял снежный ветер, и только за окошком мигала догорающая лучина.

У его ног на снегу лежала огромная берестяная личина с козьими рогами. Рядом валялась его собственная рукавица, уже полузасыпанная снегом. Зимобор поднял личину, рукавом отряхнул широкую пасть с нарисованными углем черными зубами. Если бы не это, так знал бы, что все померещилось.

«Ищи Старуху...» Если кто-то знает, как бороться с младшей их трех вил, то разве что две старшие. Или она имела в виду, что ключ от всех этих дверей где-то в прошлом? Непонятно... И где ее найти, Старуху?

На другое утро Зимобор поехал в Радегощ. Увидев перстень Дивины, князь Столпомир переменился в лице. Через столько лет он едва ли мог узнать эту вещь, но сам этот детский перстенек всколыхнул столько воспоминаний о прошлом – о детях, когда они были маленькими, о жене, совсем молодой и прекрасной, о себе самом, тоже молодом и полным юной удали, – что Столпомир на время забыл о Зимоборе. Перед глазами вставали горницы, залитые солнцем – в молодости всегда светит солнце, – и счастливый детский визг, и веселый голос княгини Славницы, так смешно и мило коверкающей славянские слова, и свое собственное ощущение радости оттого, что впереди так много всего хорошего...