Текст книги "Огнедева. Аскольдова невеста"
Автор книги: Елизавета Дворецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Как ты смеешь! – Норинь тоже шагнула к ней. – Как ты можешь поносить моего сына, которого убили твои соплеменники, эти паршивые псы! Мы терпим тебя здесь не для того, чтобы ты порочила нашу честь! Я сама решаю, кто станет посмертной спутницей моего последнего сына! Делай свое дело или уйди с дороги! Боги ждут! Предки ждут моего сына, и я сама помогу ему уйти!
– Полегче, старая коряга! – Мара взмахнула серпом, на котором еще не засохла кровь жертв-животных, преграждая старухе путь к краде. – Так это вы похитили дочь Громолюда! Вы держали ее у себя целых два года и никому не сказали об этом! Вы не сказали об этом князю Станиславу, вы не сказали мне!
– Это наше дело!
– Нет! Это не ваше дело! Князь Станислав обещал вам поддержку и помощь, но он считал вас своими друзьями! А вы обманули его – так не поступают друзья и союзники! Если в вашем доме жила женщина из рода Громолюда, а вы утаили это от своего союзника, значит, вы собирались его обмануть! Вот как вы отплатили за мою помощь!
– Не слишком нам было много толку от твоей помощи! Мой сын погиб, и ты ничего не сделала, чтобы этому помешать! – Голос Норини сорвался на скрипучий, исступленный визг. – Лучше бы ты оставалась у твоей хозяйки Мары, может, тогда он был бы жив!
– Твой сын сам виноват в своей смерти! Я предупредила его, чтобы он не совался на Ловать, потому что духов старой колдуньи уже взяли в сильные руки, а князь Альгимантас исцелен и там находится слишком сильная дружина, которой вашим не одолеть. Ему следовало уйти в леса и не вылезать, а если показаться Альгимантасу на глаза, то предложить ему союз. Но он не смог справиться с этим делом! Ему нужно было только промолчать! Но его гордость и зависть бежали впереди ума, и он вызвал Альгимантаса на ссору, на драку, в которой не мог победить, потому что имел вдвое меньше людей! Он сам убил себя! А теперь ты собираешься убить дочь Громолюда, хотя она может защитить всех вас.
– Мне не нужно защиты! Ее брат убил моего сына, и она умрет вместе с ним! Завтра сюда придет ее брат, убийца моего сына, и он узнает, что она полила своей кровью погребальное ложе моего сына! Он увидит ее обугленные кости и поймет, что натворил своими руками!
– Но он же не оставит в живых ни одной собаки из твоего рода, понимаешь ты это, старая глупая жаба?
– Мне не нужно ничего! Даже если никого из нас не останется в живых, мы будем отомщены!
– О Темная Мать! – Мара в изумлении и негодовании вцепилась в собственные косы, словно не верила, что на свете может существовать такая безрассудная злоба.
Две женщины перед крадой исступленно бранились, все на поляне не отрывали от них глаз, потрясенные и этой ссорой, и тем, что обряд был прерван. Не следили за перепалкой только двое: покойный Жиргас, в лицо которому светило опускающееся все ниже солнце, и его жена, которая, казалось, еще смотрела в небесный сад, где ждали ее предки… ждали, а она все не шла к ним…
А если бы ее затуманенный взор был способен различить что-то поближе, чем небесная обитель предков, то она единственная могла бы заметить, как на опушке за спинами толпы появились люди. Много людей, и, судя по виду, не из племени голядь…
* * *
Если бы Велем и Белотур знали достаточно надежное место, где можно было бы оставить девушку, они, конечно, оставили бы там Дивляну, даже если бы ее пришлось привязать-таки к дереву. Но, понимая, что находятся на земле чужого племени и враждебных родов, где нападения следует ждать когда угодно и откуда угодно, они предпочитали держать ее при себе, надеясь, что среди дружины она будет в большей безопасности. Только поэтому ей удалось очутиться в самой гуще событий: сначала в поселке старой Норини, а потом на той поляне, где собирались жечь тело Жирги.
До поселка их довели Рудень и Скирда: это, кстати, не составляло очень большой трудности, поскольку от реки туда вела тропа, а в двух чересчур заболоченных местах были уложены гати. Поселок оказался немаленький – из двух десятков рубленых изб под соломенными кровлями, которые даже у сторонней голяди уже повсеместно сменили старинные постройки с четырьмя угловыми столбами, со стенами из обмазанного глиной плетня. Но из людей в них обнаружились только старухи, смотревшие за маленькими детьми. Это было странно: если бы даже голядь заметила появление вооруженных чужаков, то едва ли детей бросили бы в поселке.
– Где все? – спросил Ольгимонт, лезвием меча обводя жмущихся в угол домочадцев первой же избы, куда они вошли. – Где все люди?
– Хоронят дядю Жиргаса! – тут же доложил дрожащий детский голосок из гущи Велесых головок.
– А где хоронят?
– Я не знаю! Маленьким нельзя знать!
Старуха, конечно, знала, где святилище богини смерти – туда вела узкая, едва заметная тропа, поскольку посещалось это место очень редко. Ольгимонт велел отрокам схватить нескольких детей, и старуха согласилась показать дорогу, но она шла так медленно, что успела бы как раз к рассвету. Объясняла же она настолько путано, к тому же заикаясь от страха, все больше причитала и умоляла о пощаде, что Ольгимонт рычал от ярости и тревоги. Его люди успели обыскать поселок, но сестры, которую он так надеялся здесь застать, не нашли.
Хорошо было бы найти другого проводника, помоложе, но все, способные передвигаться, ушли на погребение. Ольгимонт хотел уже распорядиться, чтобы двое отроков несли старуху на руках, но в это время Дивляна обратила внимание на собачий вой – возле одной избы была привязана собака, вероятно, чтобы не бежала вслед за хозяином туда, куда ей нельзя.
– Освободите ее! – крикнула Дивляна, которой вид и голос собаки напомнил игреца по имени Былец, явившегося ей во сне в облике почти такого же тощего пса. – Она побежит за хозяином, а мы…
– О боги! – Ольгимонт живо перерубил мечом веревку, на которой сидела собака, и отскочил, давая той дорогу.
Вякнув на чужих, прижав уши, собака проскользнула мимо и со всех ног кинулась прочь из поселка – в тот самый лес, на который указывала дрожащей рукой воющая старуха. Она мчалась так быстро, что ее хвост почти сразу скрылся среди высокой травы на опушке.
– А ну ищи! – Скирда кивнул на нее собственному псу, и Рыжак с готовностью устремился в погоню.
Так дружина Ольгимонта и прибежала на Марин Крут – за двумя собачьими хвостами. Чей-то верный пес спешил принести хозяину весть о появлении в поселке чужих, а Рыжак уверенно шел по его следу.
На беду голядского ловца, его пес вырвался на поляну, когда принесение погребальных жертв уже началось. Поэтому хозяин, не обратив внимания на то, что веревка не перегрызена, а обрезана, торопливо сжал ладонями морду своего четвероногого товарища, утащил его с опушки на десять шагов в лес и там снова привязал, пока их обоих не обвинили в осквернении священного места. А потом Мара и Норинь начали ссориться, и он забыл про собаку. Остальные участники обряда даже не подозревали об опасности, пока из леса на поляну вдруг не хлынули сотни, как им показалось, вооруженных и грозно кричащих криевсов.
Как ни спешно готовилось это нападение, Ольгимонт не хотел, чтобы хоть кто-нибудь улизнул, поэтому предложил Велему и Белотуру совместными силами окружить поляну. Дивляна получила при этом два противоположных приказа.
– Держись позади! – велел ей Белотур.
– Оставайся на глазах! – почти одновременно сказал Велем.
Дивляна не знала, что ей делать. Конечно, остаться позади дружины, в лесу, было бы безопаснее, но она вообразила, что сейчас начнется, когда десятки кричащих женщин и дерущихся мужчин устремятся в поисках спасения в этот самый лес. Насколько посланные вперед отроки успели разглядеть сквозь ветки, мужчин на поляне было достаточно, и хотя из оружия у них имелись разве что топоры, едва ли они возле своего дома, рядом со своими женщинами, да еще в священном месте, откуда их родные отправляются к предкам, сдадутся без боя. А что можно увидеть из леса? Ничего! Ей останется только изводиться от беспокойства, и куда потом бежать, если что?
Поэтому она, перебегая от дерева к дереву, все же держалась рядом с Велемом, пока он не выскочил на поляну, размахивая топором и вопя…
А потом Дивляна увидела их – уже знакомую богиню Марену и рядом с ней молодую женщину с невыразительным, застывшим лицом. Сходство с Ольгимонтом настолько ясно бросалось в глаза, что и без предупреждения всякий бы угадал в них родных брата и сестру. Ольгица стояла над готовой крадой, и Дивляна мгновенно поняла, зачем здесь эта женщина. Точно такое же выражение лица – уже безразличное ко всему земному, – точно такой же взгляд, устремленный в Светлый Ирий, она однажды видела у молодой рабыни, которую хоронили вместе со знатным варягом Халли сыном Торгильса с Гот-острова – за Волховом, на другом берегу, на жальнике, давным-давно отведенном для варягов.
От крады ее отделяло всего-то шагов двадцать. В миг нападения толпившийся здесь народ завопил и раздался в стороны: мужчины схватились за оружие, женщины кинулись спасаться, и между Дивляной и крадой на какой-то миг образовалось пустое пространство. А Дивляна даже не задумалась о том, что здесь опасно, – она лишь видела молодую женщину, ту самую, которую искала, а рядом с ней противную старуху со злым лицом и Марену с острым серебряным серпом в руке. На лезвии серпа уже блестела кровь предыдущих жертв, а значит, настал черед Ольгицы.
И Дивляна метнулась вперед, за общим шумом не слыша предостерегающего крика брата Селяни, который был оставлен за ней присматривать. С быстротой солнечного луча она подскочила к краде, рванула за плечо Ольгицу и развернула ее к лесу. И тут же наткнулась на Марену. Та тоже, прежде чем бежать, устремилась к Ольгице, выяснив, наконец, кто эта женщина, Марена очень хорошо понимала ее ценность.
А Дивляна вдруг оказалась с ней лицом к лицу – с той самой, которая смотрела на нее из воды Узмень-озера, только тогда у нее волосы были распущены, а теперь заплетены в тринадцать кос, как и положено жрице Марены, приносящей погребальные жертвы. В голове мелькнуло сразу две перебивающих друг друга от мысли: первая о том, как опасна эта женщина, а вторая – что она такая же Марена, как Дивляна – Огнедева. То есть, несмотря на несомненное присутствие в ней божественного духа, это такое же существо из плоти и крови.
– Отойди! – со злобой крикнула Мара и угрожающе подняла серп. – Сама хочешь на чужую краду лечь?
– Сама отойди! – Дивляна не собиралась отступать. – Она моя!
Но все же, видя прямо перед собой злые глаза Марены и зажатый в ее руке окровавленный, наверняка очень острый серп, Дивляна невольно попятилась и уперлась спиной в краду. A Марена не шутила – молниеносно замахнувшись, она прыгнула к Дивляне и ударила серпом наискось, явно целясь ей в горло, тут же нанесла второй удар, пытаясь достать до лица, – Дивляна едва успела отшатнуться, с отчетливым чувством, что та могла бы перерубить ее шею, будто стебель. Казалось, промедли она один миг – и голова спелым колосом упала бы под ноги. От ощущения нешуточной опасности волосы шевельнулись, по спине продрал мороз, Дивляна вытаращила глаза, не в силах оторвать взгляда от жуткой жницы. Но дальше уворачиваться было некуда, за спиной высилась крада, к которой Марена прижала ее, готовясь выполнить угрозу уложить туда. Разозленная первыми неудачами, Марена вновь кинулась на нее с яростным визгом и сделала новый выпад, но Дивляна успела метнуться в сторону – и серп вонзился в бревно крады. А Дивляна, скользнув за угол, прямо возле себя увидела рукоять боевого топора – по обычаю он был уложен возле правой ноги покойного, рукоятью к правой руке, чтобы тот сразу мог взять орудие, которое ему наверняка понадобится на трудном пути на Тот Свет. А с такими вещами Дивляна была хорошо знакома – уже не первое десятилетие ладожские дети играли с точными, только деревянными и поменьше, подобиями варяжских мечей и топоров. Этот был очень похож на варяжский и, вероятно, сделан по тому же образцу: сам размером с девичью ладонь, на рукояти длиной в два локтя, он просто прыгнул в руку. [17]17
Вопреки распространенному представлению о том, что боевые топоры викингов были огромными и даже обоюдоострыми, на самом деле ранние боевые топоры этой эпохи имели длину лезвия всего 10–15 см, ширину 9–12, а вес 200–350 г, то есть для женских рук подходили лучше любого другого оружия.
[Закрыть]
Из-за крады появилась разъяренная Марена, держа серп перед собой, – и сразу наткнулась им на лезвие выставленного топора.
– Пошла прочь! – в ярости крикнула Дивляна, и крик ее был почти заглушён лязгом металла о металл.
Марена отпрянула. А Дивляна, чувствуя в руке тяжесть топора, придавшую ей уверенности, сама подалась вперед, рассекая воздух своим орудием крест-накрест, – она не раз видела, как полагается это делать. Но Марена, в первый миг дрогнувшая и отступившая от неожиданности, уже пришла в себя и сдаваться не собиралась. Мягким движением она вдруг перетекла вбок и вновь прыгнула вперед, ловко увернувшись от летящего ей навстречу лезвия. Серп мелькнул возле самого плеча Дивляны, и та отшатнулась, едва веря, что избежала тяжелой раны. Ей было жутко: впервые в жизни ей в лицо смотрела насильственная смерть, впервые кто-то нарочно пытался убить ее! Ужас придал ей сил, и она с размаху ударила сверху, метя в голову Марены. Та вскинула серп, пытаясь защититься, и хотя отразить летящий топор ей не удалось, она все-таки сбила направление удара и вместо макушки лезвие вонзилось ей в плечо.
От силы удара и от боли Марена пошатнулась и упала, усевшись наземь. Еще не понимая толком, что случилось, и пытаясь лишь воспользоваться мгновением, пока противница неподвижна, Дивляна замахнулась снова и, наверное, в этот раз раскроила бы той голову, будто глиняный горшок, – но тут что-то крупное, мохнатое, серое и пахнущее зверем с огромной силой, как ей показалось, ударило ее в грудь и отбросило от Марены, опрокинуло навзничь, и она едва успела безотчетно сунуть древко топора меж оскаленных зубов, щелкающих возле самого ее лица. Вцепившись зубами в древко, огромный пес-полуволк злобно рычал, и Дивляна, уже безоружная, заново похолодела от ужаса и предчувствия близкой смерти, смотревшей на нее из яростных желтых глаз зверя. Ей даже на миг померещилось, что сама Марена превратилась в волка, и от страха онемели конечности – сталкиваться с настоящим оборотнем ей никогда не доводилось, тем не менее, она знала, насколько они живучи, злобны и опасны.
Но и не будучи оборотнем, разъяренная собака с примесью волчьей крови могла бы вцепиться ей в горло, – как вдруг завалилась набок. Меж ребер ее торчала сулица, так вовремя брошенная рукой Селяни: он только теперь подоспел, прорвавшись через бьющуюся толпу и обогнув краду, за которой от него невольно укрылись обе противницы.
И вовремя – тут же из-за крады появился второй пес, но теперь уже Селяня встретил его прыжок выставленным щитом и мечом. А Дивляна обернулась – и на нее почти упала Ольгица.
– Ты жива? – Топор Дивляна уже выронила и теперь схватила сестру Ольгимонта за плечи.
Та не шевелилась, но никаких ран на ней не было. Дивляна встряхнула женщину и со всего размаху закатила ей пощечину – даже руку отбила. Ольгица открыла глаз, и Дивляна рывком поставила ее на ноги – откуда только силы взялись.
– Бежим! – И сквозь кипящее сражение она потянула голядку в лес.
Мужчины дрались, женщины толпились и визжали, на поляне кипело такое, что бабка Радогнева называла «синцы в бане парятся». Только баня выходила кровавая. Чудом уворачиваясь от клинков, наступая на упавших – или убитых, – где за руку, где волоком, Дивляна дотащила Ольгицу до первых деревьев и устремилась в лес. Она не знала дороги, не представляла, куда им лучше бежать, но понимала, что Марена их так просто не отпустит. Нужно было уйти с поляны, подальше от крады и от женщины с серпом, уцелеть в сражении, а там видно будет.
Близился вечер, на лес уже опустились сумерки. Дивляна, волоча за собой Ольгицу, все бежала наугад, куда глаза глядят, даже не надеясь отыскать тропу и молясь только о том, чтобы не забраться в болото. Шум битвы стоял в ушах, и ей казалось, что они и на десять шагов не отдалились, что вот-вот рядом снова возникнет разъяренная Марена и ее волки. Одного из них Селяня убил, но сколько их было? Дивляну начала бить дрожь, ноги подкашивались, ее мутило, в горле пересохло. После всплеска невиданных сил во время сражения на поляне теперь накатились слабость и ужас; мельком вспоминая пережитое, она не верила, что напала с топором на Марену, убила, похоже, одного из ее волков, а саму противницу ранила.
Исцарапанные и задыхающиеся, Дивляна и Ольгица продрались через малинник – им казалось, что они бегут, а на самом деле едва брели, с трудом одолевая сопротивление колючих плетей, из которых каждая крепко вцеплялась в ткань рубах; пролезли сквозь заросли травы высотой по грудь и выбрались в ельник. Ольгица в очередной раз упала на колени, Дивляна оглянулась, чтобы поднять ее, и обнаружила, что нигде вокруг не видно никакого просвета. Стояла тишина, Дивляна не слышала ничего, кроме собственного тяжелого дыхания и отчаянного стука изнемогающего сердца. Она прислонилась к дереву, чувствуя, что еще немного – и сама упадет. Голова кружилась, хотелось прилечь прямо здесь, на еловую хвою и влажный мох, лишь бы передохнуть немного…
Она взглянула на Ольгицу – та по-прежнему стояла на коленях, руками упираясь в мох, и тяжело дышала. Ее белое головное покрывало размоталось, из-под него свесились прядки светлых волос. Кругом сплошным строем стояли ели, и Дивляна уже не помнила, с какой стороны они прибежали. Поэтому села рядом с Ольгицей и постаралась перевести дух.
– Куда теперь? – выговорила она, наконец. – Ты что-нибудь понимаешь?
Та тяжело кивнула.
– Ты… кто? – с мучительным усилием произнесла Ольгица, судорожно сглатывая, будто ее сейчас стошнит. Глядя на это, Дивляна тоже почувствовала приступ тошноты и поспешно отвернулась.
– Огнедева, – устало ответила она. – Сошла с небес тебя спасти. Ты же Ольгица, сестра Ольгимонта?
– Альгис? – Женщина взглянула на нее уже более осмысленно. – Ты… Он… где?
– Где-то там. – Дивляна неопределенно махнула на лес. – Мы пришли за тобой. То есть мы не знали, что ты здесь, но надеялись. Надо выбираться. Ты знаешь, куда идти?
– Вроде… – Ольгица огляделась, еще сидя на земле. – Может быть. Я плохо… мало бывала в лесу. Только с другими женами… Видать… туда. А мы можно идти назад?
Она говорила по-словенски с запинками, словно позабыла родной язык за два года среди чужого племени.
– Кто?
– Мой брат. И… другие люди. – Дивляна мельком вспомнила Белотура, который, конечно, не менее Велема встревожится, обнаружив, что она пропала во время сражения. – Пойдем куда-нибудь. Обратно на ту поляну.
– Не знаю. – Ольгица с трудом встала, опираясь на руки. – Была там два раза. Найду или нет? Давай искать.
Дивляна отряхнула одежду, выбрала какие-то колючие мелкие веточки из косы, и они пошли. Ольгица брела неуверенно, часто озиралась, но явно наугад – никаких тропинок нигде не виднелось, да если бы они и были, то быстро густеющая темнота не дала бы их разглядеть.
Поднялся ветер. Старые ели все так же стояли стеной, и казалось, будто за каждой из молодых елочек кто-то прячется, так что при любом шевелении зеленых лап Дивляна и Ольгица дружно вздрагивали и шарахались в сторону, будто косули. Сердце сжимал страх – Дивляна осознала, что очутилась почти одна в глуши совершенно незнакомых лесов, в угодьях враждебного племени, где бродит страшно злая на нее дочь Марены, хозяйка волков!
– Что это за женщина? – шепотом спросила она Ольгицу, взяв ту за руку, чтобы не потерять. – Ну, которая… с волками…
– Это она, – выразительно шепнула Ольгица, не желая называть имя хозяйки волков, и Дивляна понимала почему. – Очень сильная колдунья. Пришла от князя Станилы. Он обещал помогать, чтобы род Наурине получил права на волок, а они за это дадут ему мужчин в войско. И она заколдовала людей… наслала порчу на какую-то старую женщину, я не знаю… Они хотели взять их под свою власть… других людей… живут далеко.
– И твоего брата тоже.
– Но он жив? – Ольгица с беспокойством повернулась к ней. – Я знала, что Жиргас поедет ему навстречу. Я сделала ему пояс… думала, Альгис увидит…
– Когда пришли на поляну – был жив. Теперь не знаю. Я тебе потом расскажу… – Дивляна все оглядывалась, надеясь найти хоть какой-то выход, но вокруг была тьма, в которой они едва различали отдельные деревья.
Каждый шаг давался все труднее. Дивляна чувствовала себя такой усталой, будто ходила по лесу дня три без отдыха, но хуже всего был страх: он сжимал сердце все сильнее, пригибал к земле, и уже казалось, что если они сейчас же не найдут выход из этой тьмы, то она убьет их сама по себе. Дивляна сжимала зубы, изо всех сил крепилась, свободной рукой трогая то солонокрес на поясе, то бусину-глазок на шее, веря, что княж-трава и подарок Ильмерь-озера дадут ей сил пройти через эту тьму.
– Смотри, огонь, – вдруг шепнула Ольгица.
Дивляна повернулась и действительно заметила за деревьями тусклый огонек. Он висел довольно высоко и не походил на разложенный, на земле костер, а к тому же был совсем маленьким.
– Что это?
– Не знаю.
Они постояли в нерешительности: огонек мог быть блуждающим духом, лешим, кем угодно. Но он горел ровно, теплый рыжеватый отблеск манил, и девушки робко двинулись вперед. Огонек не исчез, наоборот, налился силой, и шагов через десять они почти уперлись в бревенчатую стену! Огонек лучины горел за отволоченным окошком, а саму избушку в темноте не удавалось разглядеть, но ясно было, что она стоит прямо посреди леса – стволы елей теснились вплотную к стене и тяжелые лапы почти заглядывали в крошечное окошко.
– Кто здесь живет? – Дивляна сжала руку Ольгицы.
– Я не знаю… – шепнула та.
И вдруг за их спинами раздался волчий вой.
– Идите сюда скорее! – сказал кто-то совсем рядом.
Голос был мужской, незнакомый, и прозвучал он так неожиданно, что обе девушки сильно вздрогнули и вцепились друг в друга. Обернувшись, они увидели в нескольких шагах от себя старика – уже седого, невысокого ростом, с какой-то шкурой на плечах и с факелом в руке.
– Я вас искать вышел, а лучинку в оконце оставил – думал, увидят, сами дорогу найдут, – продолжал он. – Ступайте в избу скорее, а не то по следу явится…
Кто явится, он не уточнил, но они сразу подумали только об одном. Онапридет. Старик открыл дверь и посветил факелом, чтобы они увидели порог. И Ольгица первой шагнула к двери, потянула за собой Дивляну, пытавшуюся найти ответ на вопросы, что это за старик и почему он говорит так, будто заранее знал о них и ждал!
– Кто это? – шепнула она, в темных тесных сенях почти уткнувшись в спину Ольгицы.
– Белый Старик, – ответила та.
– Ты знаешь его?
– Все знают. Только я раньше не видела.
– Он нас не выдаст?
– Как знать…
– Но он не из родичей Норини? – спросила Дивляна, только тут отметив про себя, что старик заговорил с ними на словенском языке, а значит, едва ли он из голяди.
Тем временем они оказались внутри. Избушка была крошечная – на одного жильца – с печкой в углу, столом да парой лавок. Под балками висели пучки трав, и знакомый запах вдруг успокоил Дивляну, напомнил о бабке Радогневе и наполнил чувством безопасности.
– Вспомнила бабку? – Старик усмехнулся, будто услышал ее мысли. – Она меня и послала за вами. Присмотреть просила и укрыть, если надо.
– Кто?
– Твоя бабка.
– Но она… – ошарашенная Дивляна хотела сказать «умерла», но не успела, подумав, что даже будь Радогнева Любшанка Жива, что и каким образом могло связывать ее с этим стариком, живущим за пятнадцать дней пути от Ладоги!
– И что с того? – Старик снова усмехнулся, отвечая разом на оба эти соображения. У Дивляны волосы на голове шевельнулись: для существа, которое так улыбается, препятствием не будет ни расстояние, ни даже грань Того и Этого Света.
– Располагайтесь. – Он кивнул им на лавку и даже покрыл ее какой-то шкурой. – Хлебушка? – На столе лежала половинка каравая в рушнике, и он откинул верхний край. – А вот я вам и травки заварил – выпьете, жуть отпустит.
Он снял с печки горшок, и Дивляна вдохнула запах отвара: мяун-корень, цветки нивяницы, листья мяты – такой же делала бабка Радуша.
– Здесь безопасно. – Старик задвинул заслонку на оконце. – А утром я вас к вашим провожу. Тут недалеко. Это она вас заморочила, не хотела из леса выпускать.
Он отрезал несколько ломтей от каравая, подвинул к ним миску – в ней оказался мед. Ольгица первой взялась за угощение – ей не давали есть с самого утра.
– Думала, на этом свете уже и куска хлеба не увижу, – пробормотала она.
– О боги! – Дивляна оперлась руками о стол и опустила на них голову. – Если бы чуть позже… ты бы уже была…
– Я бы уже с дедом Боровидом разговаривала, – подтвердила Ольгица. Казалось, до нее с опозданием дошло, чего она избежала: ее плечи затряслись, зубы застучали о край ковшика, из которого она пила. – А ты ее… топором…
– У нас в Ладоге все дети так умеют. У меня и меч был, почти как настоящий, только деревянный и треснутый слегка, – это мне Радоня свой старый отдал, а себе новый сделал. Хороший меч, дубовый, и руны на нем Вологор нам вырезал, как на взаправдашнем…
Она тоже отхлебнула отвара и ощутила, как всю ее наполняет тепло и покой – будто она уже дома, под присмотром если не самой бабки Радогневы, то какого-то близкого существа, на кого можно положиться.
– Это еще что! – оживившись, продолжала она. – А вот этой весной, перед самой Купалой, я варяжской богиней была!
– Это как? – пробурчала Ольгица, жадно уплетающая хлеб с медом. – Ты сама-то откуда взялась? Правда, что ли, Сауле – ровно с неба спустилась! Откуда ты знаешь моего брата?
– С Ольгимонтом мы на Ловати повстречались, а сами из Ладоги. Этим летом к нам русь приходила, а еще был Одд Хельги из Халогаланда, тамошний князь…
Дивляна рассказывала о том, как они с сестрой Яромилой перед битвой дружин Одда и Домагостя с русью Игволода Кабана изображали двух северных богинь, Торгерд и Ирпе, дочерей Халоги – Бога Высокого Огня и покровителя Одда Хельги, рассказала про золотое кольцо Ирпе, которое досталось ей в подарок, мимоходом вздохнула, вспомнив Вольгу, которому подарила это кольцо, как она думала, в залог их будущего счастья… Ольгица и старик слушали, удивленно хмыкали, но верили.
* * *
Из темноты под елями выскочила темная низкая тень пса-полуволка, за ним появилось белое пятно, в котором с трудом можно было узнать фигуру женщины в белой рубахе. Пес нюхал хвою и мох, женщина так же бесшумно скользила за ним, отводя рукой ветки от лица. Они прошли в трех шагах от избушки, но огонь лучины уже был спрятан за заслонкой, и ни пес, ни посланница Марены не заметили жилья, надежно укрытого за частоколом елей и стеной темноты…
* * *
Утром Дивляна проснулась и не поняла, где она. Она лежала в незнакомой тесной избушке, на жесткой лавке, покрытой медвединой, и первое, что она ощутила, был запах множества сохнущих трав. Даже показалось на миг, что она снова маленькая и спит возле бабки Радуши… Сквозь отодвинутую оконную заслонку проникал дневной свет. Напротив Дивляна увидела женщину, спящую на другой лавке, – вместо подушки она использовала свернутое головное покрывало, а длинные светлые волосы свесились до пола.
Все разом вспомнив, Дивляна живо села и огляделась. Кроме них двух, в избушке никого не было. Она помнила хозяина – седого старика с волчьей шкурой на плечах: он спрятал их здесь, кормил, поил травяным отваром. Куда же он делся? Но изба явно обитаема: кругом чисто, пахнет жилым, у печи стоит несколько горшков, а главное, травы довольно свежие, собранные в последнюю Купалу.
Несмотря на вчерашнюю усталость и все потрясения, чувствовала она себя хорошо, и главное, что ее мучило, это тревога о родичах и любопытство. Соскочив с лавки, Дивляна кинулась к двери, распахнула ее, впуская утренний свет. Перед ней был лес, толстые стволы и лапы елей. Возле избы тоже оказалось пусто.
Потом между молодым елями что-то мелькнуло, появилась человеческая фигура… Но не успела Дивляна испугаться, как тут же узнала Велема. А за ним шла целая толпа: братья, и Белотур с Валуном и отроками, и Ольгимонт с Сушиной…
Когда их обеих, наконец, закончили обнимать, целовать и ругать на чем свет стоит, Дивляна догадалась спросить у Велема, как он их нашел.
– Собака прибежала, – ответил он и огляделся. – Пропала куда-то.
– Какая собака? Скирды которая? Рыжак?
– Да нет, того пса волк порвал… Там, на поляне. А мог бы тебя порвать, голова твоя дурная! А эта не знаю чья. Серая, тощая, ухо одно желтое. Прыгает, приседает, зовет за собой. Ну, мы и пошли. И так всю ночь по лесу гоняли, искали вас всей дружиной, уж не знали, какому богу молиться! А этот сюда привел. Может, старика вашего собака? Оба и запропали, как сквозь землю…
– Нет, у него не было собак. Это моя собака… была. А теперь будет ее. – Дивляна улыбнулась и посмотрела на зареванную Ольгицу, которая за неимением платка утирала глаза и нос покрывалом, которое ей больше не требовалось. – Пусть она дальше с этой сворой управляется. Пес ведь к ней вас вел, не ко мне…
