Текст книги "Версаль. Мечта короля"

Автор книги: Элизабет Мэсси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Людовик повернулся к ней. Улыбки на его лице уже не было.

– Разве мало того, что я оберегаю тебя? Неужели я должен оберегать еще и твоих фрейлин?

– Он сочинил отвратительную историю, а мне теперь приходится расхлебывать.

Людовик натянул второй сапог.

– И от этого тебе сейчас грустно.

Генриетта встала на колени перед Людовиком, прижалась подбородком к его плечу.

– Франсуаза Партене была тебе очень дорога. Я знаю. Помню, я по глупости ей даже завидовала.

Людовик встал, подошел к стулу, снял со спинки небрежно брошенный камзол.

– Я отправляюсь на войну. Вот там безопасно.

– Я… что-то не понимаю, – растерянно моргая, призналась Генриетта.

– А ты отправишься вместе со мной.

Генриетта откинула волосы со лба и хмуро спросила:

– Зачем?

– Ты хотела бы оказаться в каком-нибудь другом месте?

– Нет, конечно, – торопливо ответила она.

– Новый день начинается, – сказал Людовик, застегивая пуговицы камзола.

И он ушел, оставив Генриетту раздумывать над его странными словами.

Король пожелал провести тайную встречу у себя в покоях. Он считал, что так ему будет легче разговаривать с посланником Священной Римской империи. Разговор предполагался с глазу на глаз. Бонтан и Фабьен терпеливо дожидались за закрытой дверью, вместе с парой гвардейцев.

Людовик оделся в строгом соответствии с этикетом, прикрыв голову париком. Он сидел в кресле. Посланник расположился напротив, на табурете.

– Ваше величество, испанцы все больше устают от нашего молчания, – начал посланник. – Они желают нашего вмешательства.

– Что ж, у вас есть наследственные притязания. У нас – притязания на законном основании. Не станем же мы из-за этого воевать друг с другом. Хотя многие в вашем правительстве, несомненно, выиграли бы от такой войны.

Посланник сидел, сложив руки на коленях. Набрав в легкие побольше воздуха, он продолжал:

– Наши правительственные круги разделены. Но если бы эта встреча положила начало откровенным обсуждениям и появлению общей стратегии…

– Ваш принц Ауэршперг… насколько помню, он родом из знатной австрийской семьи… принц мог бы получить кардинальский клобук.

– Прекрасные слова, ваше величество, – улыбнулся посланник, впечатленный услышанным.

Людовик подался вперед и упер подбородок в сцепленные пальцы.

– В таком случае давайте подумаем о договоре… – Он вдруг почувствовал, как из-под парика на лоб вытекла тоненькая струйка крови. – О тайном договоре между Францией и домом Габсбургов о разделе земель в случае смерти испанского короля.

Кровь продолжала течь. Струйка стала шире. Она текла по левой щеке и уже достигла подбородка.

– Для безопасности страны здоровье правителя имеет основополагающее значение.

– Ваше величество… – Посланник смущенно и испуганно заерзал на стуле. – Ваше лицо.

– Мое лицо? А что с ним?

Людовик провел по щеке. Ладонь стала ярко-красной.

Посланник поспешил к двери. Увидев его, Фабьен Маршаль узнал того самого незнакомца, о котором безуспешно пытался навести справки. Посланник и сейчас не внушал ему доверия. Но удивительнее всего Маршалю было его собственное поведение. Глава королевской полиции ощущал непонятную растерянность перед иностранцем.

– Врача! Быстрее! – закричал посланник.

Фабьен не двигался с места.

– Сударь, вы что, разучились понимать свой родной язык?

В дверь выглянул Людовик. Он держался за дверной косяк. Пальцы короля и жилет его камзола были мокрыми от крови, струйка которой не иссякала.

– Ваше величество, я сейчас приведу Массона! – сказал Бонтан.

– Не его. Приведите… другого доктора, – велел король и снова закрыл дверь.

– Никого сюда не пускать, – велел Фабьену Бонтан, выскакивая в коридор.

Королю пришлось ждать еще около получаса, прежде чем к нему через потайной коридор привели Клодину в плаще с капюшоном, низко приспущенным на лицо, чтобы никто не узнал в ней женщину. Людовик махнул рукой, отпуская Бонтана. Клодина молча сделала реверанс, затем сняла и бросила на стул плащ.

Людовик разделся до панталон и теперь сидел на краешке кровати.

– Ваш отец меня уверял, что все быстро заживет, – сказал он, отнимая руку ото лба. – А что скажете вы?

Клодина размотала мокрую повязку, осмотрела кровоточащую рану и поморщилась, но критиковать работу отца не стала.

– Придется наложить швы. Будет больно.

Людовик смотрел на двойной портрет, запечатлевший его и Филиппа в детстве. Беспечные мальчишки, еще не знающие своей судьбы.

– Ну и пусть, – ответил он Клодине.

Королева известила Луизу де Лавальер о своем желании ее видеть. Луиза не без робости вошла в покои Марии Терезии. Присев в неуклюжем реверансе, она плотно закуталась в шаль.

– Спасибо, что откликнулись на мое приглашение, – сказала королева.

– Ваше величество, я каждый день молюсь за душу вашего несчастного ребенка.

– Очень любезно с вашей стороны.

После реверанса у Луизы заломило спину, и она невольно поморщилась. Это была не первая ее беременность, но почему-то сейчас она чувствовала себя особенно неловко.

– Вам тяжело стоять. Садитесь, – предложила Мария Терезия.

Луиза села, опустив голову.

– Здесь тепло. Снимите шаль, не то вам станет жарко, – сказала королева.

Луиза нехотя сняла шаль и отдала фрейлине королевы.

– Я помню, как обидела вас недобрыми словами, – сказала королева. – Я произнесла их в сердцах, когда мой ум был затуманен постигшими меня бедами. Но я хочу, чтобы мы с вами стали друзьями. Только не думайте, будто я забыла все, что происходило между вами и моим мужем, и готова вам это простить. Я предлагаю вам дружбу, поскольку чувствую: ваша душа неспокойна. Ее ткань порвалась.

Обойдя вокруг Луизы, королева заметила красные отметины у нее на спине. Следы самобичевания заживали медленно.

– Я забочусь не столько о вас, сколько о невинной жизни внутри вас. А она, несомненно, ощущает боль и страдает.

– Ваше величество, как только я смогу, я снова начну регулярно ходить в нашу церковь. Я тоскую по совместным молитвам.

– Скажите, Луиза, вы любите короля?

– Я люблю Бога.

– Это не ответ.

– Короля я… тоже люблю. Но плата за эту любовь слишком велика.

– Зачем вы себя истязаете? – спросила Мария Терезия, возвращаясь на прежнее место. – Глядя на вашу спину, можно подумать, что вас пытали.

– Я стараюсь телесными страданиями заглушить душевные, хотя и понимаю: мне это никогда не удастся.

– Пожалуй, вы правы. Не удастся, – сказала королева.

Туманный, промозглый вечер остался за дверью. Кухня родного дома встретила Клодину теплом и мягким светом очага. Отец стоял у плиты и что-то помешивал в кипящем котле.

– Вот, суп варю на ужин, – сказал Массон. Голос у него был хрипловатый и недоверчивый. – Густой, чтобы посытнее было. Картошка, морковка, сельдерей. Раз ты взяла на себя мои обязанности, почему бы мне не заняться женским делом.

– Суп я могла бы сварить и сама, – возразила Клодина, снимая плащ.

– Лучше присядь и отдохни. Ты сегодня целый день в трудах.

– Отец, ты говоришь совсем не то, что думаешь, и мне это не нравится.

– Значит, решила потешаться над родным отцом? – щурясь, спросил Массон.

– С чего ты взял?

– Где ты была?

– Я не вправе рассказывать об этом.

– Твое молчание красноречивее всяких слов. Я сделал слишком поспешные выводы относительно лечения короля? Наверное, оно показалось королю слишком упрощенным. И тогда король позвал мою дочь, чтобы с ее помощью уничтожить мою репутацию.

– Никто не покушается на твою репутацию. Никто не собирается изгонять тебя из придворных врачей. Отец, ты просто мне завидуешь.

– Нет, дитя мое! Я напуган! – Он сердито бросил ложку на пол. – Я боюсь за тебя. Королевский двор лишен человеческой теплоты и доверия. Это холодный, жестокий мир, где все пронизано ложью. Я вполне могу расстаться с должностью придворного врача, но, пока я жив, я не позволю им помыкать тобою. Пойми: быть у короля в фаворитках опасно. Через какое-то время он устает от своей очередной пассии, и та бесследно исчезает.

Клодина устало вздохнула, потом оглянулась, ища глазами синюю отцовскую бутылочку. Та стояла на нижней полке. Клодина вытащила пробку и, не сводя глаз с отца, вылила содержимое бутылочки в помойное ведро.

Было далеко за полночь. Старому священнику хотелось спать, но он знал: его, как и врача, король может затребовать к себе в любое время. Королевская душа еще менее постижима, чем душа обыкновенного человека, а потому бесполезно задаваться вопросом, почему королю именно сейчас понадобилось исповедаться. Эти мысли бродили в голове святого отца, когда он сидел на стуле, ожидая признаний Людовика. Король, как и положено исповедующемуся, стоял на коленях, склонив голову. С мраморной доски над камином доносилось негромкое тиканье часов. По оконному стеклу барабанил дождь. Других звуков не было, если не считать беспокойного дыхания короля.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил, – наконец произнес Людовик.

– В чем, сын мой?

– Я повинен в смертных грехах зависти и гнева.

– Ваше величество, есть прегрешения, совершаемые ради блага государства, – начал священник. – Но если их совершает человек…

– Забудьте о королевском титуле, – возразил Людовик. – Сейчас я – просто человек, отягченный грехом и приносящий покаяние перед Богом.

Священник кивнул.

– Как мне покаяться?

Священник сомкнул свои морщинистые руки и задумался.

– Раскаяние, ваше величество, имеет множество обличий. Можно искупать грехи, упражняясь в добродетелях, противоположных каждому греху. Грех зависти, например, искупается добротой. Грех гневливости – развитием в себе терпения.

Людовик смотрел на тени в углах спальни.

– Мы ведем войну, а там гнев, злость, ярость бывают вполне допустимы. И война – неподходящее место для доброты.

За перелеском начинался луг, где до войны местные жители пасли скот. На другом краю луга был вражеский лагерь, по периметру которого расхаживали испанские гвардейцы. Филипп и маркиз де Роган стояли на опушке леса. Французские солдаты расположились на деревьях, внимательно наблюдая за противником. Дул холодный осенний ветер, вздымая вверх опавшие листья и клубы пыли. Он теребил пожухлые луговые травы, превращая их в подобие морских волн. И, как настоящее море, луг этот готовился принять жизни тех, кому будет суждено найти свою смерть в пучине грядущего сражения.

– Мы слишком удалились от наших позиций, – предостерег Филиппа де Роган. – Находиться здесь крайне опасно.

Филипп молчал.

– Месье, я обещал вашему брату.

– Что вы ему обещали? – спросил Филипп, сердито глядя на маркиза.

Де Рогану не хотелось отвечать на этот вопрос, и тем не менее он сказал:

– Я обещал королю позаботиться о вашей безопасности.

Филипп наградил непрошеного защитника еще одним сердитым взглядом, затем повернулся и молча зашагал вглубь леса. Можно было бы и самому догадаться, однако Филипп предпочитал не верить, что брат установит над ним эту мелочную и унизительную опеку. Естественно, маркиз де Роган двинулся следом. Филипп выразительно махнул рукой. «Дай мне хоть немного побыть в одиночестве!» – говорил его жест.

Филипп шел, продираясь через низкорослые кустарники, нырял в заросли папоротника-орляка. Отойдя на приличное расстояние от своего «опекуна», он остановился возле высокого раскидистого дуба и справил малую нужду. Пока Филипп орошал буроватые травы, его внимание привлек звук, напоминавший царапанье. Оглянувшись, он увидел овражек, в котором стоял голый по пояс человек. Рядом темнела только что вырытая неглубокая яма, куда человек вначале положил свою шпагу, а затем и мундир. Зеленый вражеский мундир. «А вот и дезертир появился, – подумал Филипп. – Вот тебе и доблестные испанцы».

– Война – занятие непростое, – сказал он дезертиру.

Испанец вздрогнул, поднял голову. Быстро огляделся, нет ли еще кого.

– Я не выбирал эту войну, – сказал он Филиппу.

– Я тоже, – ответил Филипп, подходя ближе. – Но мы оба воюем. Ты по одну сторону, я – по другую.

– Ваша артиллерия убила многих моих друзей, – признался испанец.

– Мы делаем историю, – усмехнулся Филипп.

Испанец засыпал яму землей.

– Вот и оставайтесь делать ее дальше. А я вернусь к жене и сыну.

– Ваша семья живет в мире, который выкован войной, – сказал Филипп. – Все мы – порождения войны. Можно отмыть грязь с рук, но не отскрести войну со своего тела, ибо тело у нас общее.

– Я соскучился по сыну. Я хочу увидеть своего мальчика и рассказать ему, как я его люблю. Я и вправду люблю его больше жизни.

– Но сможете ли вы научить сына мужественно смотреть в будущее, если вам самому не хватает мужества? Ваши слова окажутся пустым звуком.

Сказанное Филиппом явно не понравилось дезертиру.

– А вы-то кто будете, господин француз?

– Филипп, герцог Орлеанский.

Испанец захохотал, но быстро умолк, сообразив, что Филипп говорит правду. Дезертир выпрямился на дрожащих ногах и церемонно поклонился:

– Быть может, завтра мы снова встретимся на этом поле.

– Очень может быть, – ответил Филипп.

Филипп побрел туда, где оставил де Рогана. Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Испанец торопливо доставал из ямы мундир и шпагу.

Прохладная погода не слишком располагала к купаниям, однако Генриетта любила воду и продолжала ходить в купальню. Вот и сейчас, освежившись в бодрящей воде, она вылезла на мостки, откинула с плеч мокрые волосы и, дрожа на холодном воздухе, поспешила в купальный домик. Фрейлины двинулись следом. Генриетта шла, думая о скорой зиме. Купания прекратятся, но зато можно по-прежнему встречаться в купальном домике. Генриетта дорожила этими мгновениями. Ненадолго ее мысли закружились вокруг войны и воинов. Она вспомнила о Филиппе, а от Филиппа ниточка протянулась к Шевалье. Но вскоре ее мысли снова вернулись к Людовику. О Людовике она думала везде и всегда.

Возле двери купального домика стояла маркиза де Монтеспан.

– Вот уж не ожидала увидеть вас здесь, – сказала Генриетта.

– Я хотела поговорить с вами вдали от придворных ушей, – улыбнулась Атенаис.

Они присели на каменную скамью. Придворных ушей рядом не было, а зяблика, расположившегося на ветке соседнего дерева, больше занимало собственное щебетание.

– Как гадко поступил Шевалье с вашей бедняжкой Анжеликой, – сказала госпожа де Монтеспан.

Генриетта хмуро кивнула:

– Он не был бы Шевалье, если бы не делал пакости. Но Анжелику он скомпрометировал, и теперь у меня новая фрейлина.

– Некая мадемуазель де Клермон.

– Да. Софи. Довольно милая девушка. Она замечательно расчесывает мне волосы. Легкая рука.

Маркиза наклонилась к уху Генриетты:

– Я придумала, как утонченно отомстить Шевалье. Хотите узнать?

– Нет, Атенаис. Я не любительница мстить.

Ответ Генриетты несколько смутил госпожу де Монтеспан.

– Осмелюсь спросить почему.

– Я знаю, чего вы добиваетесь, однако ничем не могу вам помочь, – сказала Генриетта.

– Простите, Мадам, но я совершенно не могу понять вашего ответа, – притворно смутилась Монтеспан.

– А вы задумайтесь… И непременно сможете.

Улыбнувшись маркизе де Монтеспан, Генриетта ушла в домик. Атенаис осталась на скамейке.

– Надеюсь, что смогу, – сказала она себе.

Король приказал своим министрам собраться в Салоне Войны и сейчас вглядывался в их лица. В глазах самого Людовика читались гнев, решимость и готовность бросить вызов всем, кто посягает на спокойствие и порядок в его стране.

– Нас окружают заговорщики, – сказал он, упираясь руками в стол и по-волчьи опуская голову. – Нас окружают недовольные нашими преобразованиями. Какое-то отребье чувствует себя хозяевами на королевских землях, убивая и запугивая моих добропорядочных подданных. До сих пор мы только оборонялись. Довольно! Мы должны прорвать осаду и перейти в наступление. Бонтан, вы создадите отряды для защиты дорог.

– Они уже созданы, ваше величество, – ответил Бонтан и тут же поймал скептический взгляд Маршаля.

Глава королевской полиции сомневался в его словах.

– Оденьте их в мундиры, – продолжал король. – Пусть все ощущают их присутствие. В честных людей это вселит уверенность, а у разной нечисти отобьет охоту бесчинствовать на дорогах. Сделайте здесь то же, что и в Париже. Ваши люди должны быть на каждом участке. Всегда, в любое время и в любую погоду. Встретьтесь с каждым дворянином, находящимся в оппозиции. Я хочу понять причины, побуждающие их противиться моим замыслам. И разъясните им наши намерения. Их король отправляется на войну.

Король встал. Вслед за ним встали и министры.

Фабьен дожидался Бонтана у двери, намереваясь поговорить, однако Бонтан заговорил первым:

– Для охраны дорог создано четыре отряда по сто человек. Каждую повозку с грузом должны сопровождать не менее пяти охранников. Все пассажиры должны передвигаться только с охраной.

– Четыреста человек, – покачал головой Фабьен. – И все необученные.

– Вы же знаете: основная часть наших мужчин сейчас на фронте.

– А на охрану вы отрядили сопливых мальчишек! – язвительно усмехнулся Фабьен.

Сборы короля и его свиты к отбытию на войну были напряженными и заняли три дня. И вот настало утро четвертого – утро отъезда. Все придворные, знать, гвардейцы и слуги собрались перед дворцом. Над их головами сияло безоблачное небо. Королю желали счастливого пути и скорейшего возвращения. Дамы махали кружевными платочками, глядя, как Людовик и его любовница Генриетта поднялись в королевскую карету. Три фрейлины Генриетты, среди которых была и Софи, уселись во вторую карету, позади королевской.

Госпожу де Монтеспан в этот вояж не пригласили. Работая локтями, она проталкивалась между глазеющими придворными, пока не оказалась рядом с Луизой де Лавальер. Атенаис нарочно привстала на цыпочки, чтобы король непременно ее увидел. Ей хотелось «разговора глаз». «Ну посмотри же на меня, – думала она. – Увидь меня. Я совсем рядом». И только когда кучер натянул поводья и карета тронулась, Людовик выглянул из окошка и кивнул маркизе де Монтеспан. «Он меня увидел!»

– Браво, Луиза, – сказала она, наклоняясь к своей спутнице. – Этот взгляд принадлежит вам.

– Нет, – со вздохом возразила Луиза. – Вы наверняка ошиблись.

– Вы чем-то опечалены?

– Король стал для меня недосягаем.

– Вам только кажется. Всем известно, что вы – его любовница, – сказала Монтеспан.

– Однако он выбрал Генриетту и повез ее с собой на войну.

– Генриетта очень скучала по мужу. Потому король и повез ее к нему.

В глазах Луизы вспыхнула надежда.

– Вы мне поможете? Я нуждаюсь в благосклонности короля, однако мое присутствие нагоняет на него скуку. Когда он вернется, быть может, вы сумеете повлиять на его настроение… в мою пользу? Поговорите с ним, рассмешите его. Если король будет в хорошем настроении, у меня может появиться шанс.

Маркиза де Монтеспан глядела вслед удаляющимся каретам. Вскоре они скрылись за поворотом извилистой дороги.

– Я попробую, – сказала она, откидывая с лица прядь волос.

В королевской карете было тихо. За окошками проносились дома, амбары, конюшни. «Вот они, плоды крестьянской жизни, – думал Людовик. – Простой жизни, которой вовек не понять, сколь тяжкий груз лежит на плечах короля и его ближайшего окружения. Можно ли назвать крестьян свободными? Или же они – рабы своего жалкого удела, выпавшего им в жизни?» Генриетта коснулась его руки. Ответного прикосновения не последовало, и она убрала руку.

– Ты не скучаешь по Англии? – наконец спросил Людовик.

– Я скучаю по тебе, – ответила Генриетта.

– Есть какие-нибудь вести от твоего брата?

– Нет, иначе ты бы уже знал о них.

Людовик поправил оборки воротника. Карета ехала мимо луга, где паслись коровы.

– Лето нашей жизни было полно благоуханных цветов, – сказал он. – Но сейчас уже осень. Ночи становятся длиннее. Темнота сгущается. Нам пора напомнить себе: жизнь – это нечто большее, чем любовь. И брак – это не просто обязанности супругов.

Генриетта заслонилась широкополой шляпой с перьями, чтобы король не видел ее лица и выступивших слез.

– Моя жизнь принадлежит тебе, – тихо сказала она.

По темным коридорам Версальского дворца гуляли сквозняки. Свечка, которую Фабьен Маршаль прикрывал рукой, почти не разгоняла тьму. Час был поздний. Фабьен шел к себе, глубоко погруженный в раздумья. Настолько глубоко, что едва не вскрикнул, когда от стены отделилась чья-то тень.

– Это вы, господин Фабьен? – спросил нежный, мелодичный женский голос.

В пятачке света появилось лицо Беатрисы. У Фабьена замерло сердце.

– Мадам, вы никак заблудились? – спросил он.

– По правде говоря, мне страшно, – нахмурившись, ответила Беатриса. – Эта война. Эта тьма. Стоило королю уехать, и дворец стал совсем иным. Представляете? Всего два дня прошло, а нас уже окружают темные пустые комнаты. Я шла к себе. Вам не составит труда меня проводить?

Маршаль утвердительно кивнул.

Беатриса подошла поближе. Теперь свеча освещала ее целиком. «Как замечательно! – подумал Фабьен. – Но что я ей скажу? Как мне вести себя с нею?»

Они пошли вместе. Фабьен изо всех сил старался, чтобы свечка не дрожала в его руке.

– А я смотрю, вы в хорошем настроении, – сказал Фабьен, напрочь забывший ее слова про страх. – И даже то, что случилось с вашими друзьями, на вас не подействовало.

– С какими друзьями? – не поняла Беатриса.

– Семья Партене. Они ведь жили неподалеку от вашего дома в По. Я не ошибся?

На лице Беатрисы мелькнула тревога.

– Господин Фабьен, их трагедия настолько чудовищна, что я запретила себе думать о ней. Иначе, честное слово, я бы сошла с ума.

У дверей своих покоев Беатриса остановилась и наградила Фабьена улыбкой.

– А почему бы нам с вами не погулять снова? Днем, в саду? Мы бы нашли более приятные темы для разговоров.

Фабьен кивнул. «Как мне проститься с нею? Осмелюсь ли я прикоснуться к ее руке? Боже милостивый, а ведь я хочу эту женщину».

Все разрешилось само собой. Беатриса поцеловала кончики своих пальцев и дотронулась ими до плеча Фабьена. Сделав это, она молча вошла к себе, оставив его наедине с коридором, темнотой и сквозняками.

Юноша не мог унять рыданий. Небольшой лопаткой он копал могилу для своего друга. Тот, еще живой, стоял тут же, на коленях и со связанными за спиной руками. Рот обреченного был полуоткрыт. В глазах застыл неописуемый ужас. Еще десять человек остались позади на дороге. Их головы были изуродованы мушкетными пулями. Ближе к обочине ткнулась в землю сломанная повозка, лежащая на боку. Ее уцелевшее колесо крутилось на ветру.

Учинивших эту бойню было трое. Все в черных масках, они стояли, держа в каждой руке по мушкету. Никто из них не произносил ни слова. Потом один вышел вперед, приставил дуло мушкета ко лбу обреченного и выстрелил. Убитый повалился в могилу, которую его друг успел вырыть лишь наполовину. Юноша с лопаткой пронзительно закричал.

Тогда один из вооруженных людей сорвал с лица маску и прицелился в юношу. Молодой человек оторопел, но его ужас был иного рода.

– Я… я вас знаю! – крикнул он.

– Правильнее сказать, ты меня знал, – усмехнулся Монкур, нажимая на курок.

От выстрела голова юноши разлетелась, как горшок. Земля жадно впитывала хлынувшую кровь.

Монкур поднял лопатку и передал одному из двоих разбойников герцога Кассельского.

– Держи, Тома. Дворянам работать не положено.

Тома молча взялся за дело, однако Монкур забрал у него лопатку.

– Мне пришла более удачная мысль.

В повозке нашлись веревки. С их помощью Монкур, Тома и Мишель повесили всю дюжину гвардейцев на придорожных деревьях. Поскольку шеи у многих жертв были сломаны выстрелами, убитых повесили вниз головой, за лодыжки. Трупы раскачивались на ветру. Ветки скрипели, сгибаясь под тяжестью этих страшных плодов. К стволу одного дерева Монкур прибил дощечку с надписью: «Дорога закрыта».

Палаточный лагерь французской армии напоминал город. Он занимал обширный участок бывшего пастбища. С одной стороны лагерь ограничивала речка с ледяной водой. Тысячи солдат отдыхали у костров, вспоминая былые сражения и близких, оставшихся дома. Кому-то не сиделось, и они принимались бродить, ежась от осеннего холода.

В самой большой палатке помещался штаб. Там стоял стол, заваленный картами и бумагами с диспозициями недавно проведенных и будущих сражений. Возле стола замер Филипп. Его лицо раскраснелось, а душа, окрепшая на войне, ликовала. Никогда еще Филипп не чувствовал себя таким сильным.

– Смотрите, – говорил он, обращаясь к военному министру Лувуа и не замечая маркиза де Рогана. – Если мы вернем наши войска обратно в долину…

На Лувуа был изящный бархатный камзол со знаками отличия, показывающими его высокое положение.

– Испанцы потянутся за нами, думая, что мы отступаем, – кивнул военный министр.

– А в это время наша кавалерия ударит с восточного фланга и замкнет кольцо. Бежать испанцам будет некуда.

Лувуа посмотрел на карту и снова кивнул.

– Его величество король! – вдруг послышалось снаружи.

Филипп повернулся от стола. Его распирала гордость. «Наконец-то брат увидит все, что я успел совершить и собираюсь сделать еще для славы и величия Франции».

Гвардейцы раздвинули полог палатки. Вошел Людовик. Его сопровождали несколько гвардейцев, Генриетта и Софи. Король прошел к столу. Лувуа почтительно поклонился. Филипп расплылся в улыбке.

– Замечательные новости, брат! – начал он.

– Знаю, – перебил его Людовик. – Война окончена. Сегодня в Турне должны начаться переговоры о прекращении сражений.

У Филиппа открылся и тут же закрылся рот. Потрясенный известием, он посмотрел на Лувуа, затем на де Рогана и снова повернулся к Людовику.

– Но мы так упорно сражались ради этого момента! Ты знаешь, сколько наших солдат погибло, чтобы он наступил?

– Мы сохраним позиции наших войск, – сказал король. – Но не более того. Постоят день или два. Но эта война окончена.

Филиппа захлестнула ярость. Он стиснул кулаки, скрежетнул зубами:

– Зачем? Мы можем победить. Сегодня же, дав решительное сражение.

– Шансы не в нашу пользу, – возразил король.

– Мы понесли большие потери. Прикажешь о них забыть и свернуть все, что так тщательно готовилось?

Людовик знал: еще несколько таких фраз, и его терпение иссякнет. Но пока ему удавалось оставаться спокойным.

– Я хочу поговорить с братом наедине. Оставьте нас, – распорядился король.

Все, кто был в палатке, вышли. Гвардеец опустил полог.

– Я приехал за тобой, – сказал Филиппу Людовик.

– А я здесь не охотой развлекаюсь. Я сражаюсь, а в перерывах между битвами пользую смазливых парней. Интересно, зачем это тебе понадобилось прекращение боевых действий? Уж не затем ли, чтобы толпы встречали тебя восторженными криками: «Слава королю Людовику, который отправился на войну и без единого выстрела добился мира»?

Людовик почти вплотную подступил к брату. Филипп не думал сдаваться. Король и воин скрестили взгляды.

– Я тебе еще не все сказал, – продолжал Людовик. – Наши шпионы разузнали, что за твою голову назначена солидная награда. Испанцы отрядили опытных наемников, чтобы разыскать тебя на поле боя и взять в плен. Они намерены сделать тебя своей козырной картой и диктовать мне условия. Я не собираюсь рисковать. Поэтому решено: ты поедешь со мной.

– Да пойми ты: если я уеду, без меня наши солдаты обречены на гибель.

– Я не хочу, чтобы последнее сражение в этой войне стало последним и в твоей жизни.

– На поле брани нет королей. Нет дворян и крестьян. Там все равны. Все сражаются насмерть, но надеются остаться в живых. Завтра, на поле битвы, у меня будет больше общего с врагами, чем с тобой – моим родным братом… Прости за правду. Знаешь, на войне придворная учтивость слетает, как шелуха. – Филипп взялся за край полога. – Генриетта! Где моя жена?

– Завидую твоему братству, – тихо сказал Людовик. – А мой удел – одиночество, с которым ты никогда не сталкивался и не столкнешься.

– Завтра я буду рядом с моими братьями, – дерзко заявил Филипп.

– Которые только и ждут, чтобы заманить тебя в укромное местечко и убить.

Филипп вышел из палатки. Королевская свита стояла неподалеку. Филипп подошел к Генриетте и молча выдернул из ее шляпы самое яркое перо. Перо он воткнул в петлицу своего камзола наподобие флага.

– Завтра я нарочно оденусь так, чтобы меня сразу можно было узнать, – заявил Филипп.

Внезапно он обнял и поцеловал жену с грубоватой страстностью солдата. Воина, намеренного побеждать и завоевывать.

Наутро, едва рассвело, две тысячи французских солдат двинулись по полю к позициям испанцев. Их встретили пушками и мушкетными залпами, но французы упрямо продолжали наступать. Кто-то падал, успев испустить предсмертный крик. Остальные, словно не замечая гибели товарищей, шли дальше, исполненные решимости победить.

В середине войска, воодушевляя своих солдат, скакал Филипп. Рядом с ним был маркиз де Роган. Филипп сидел на лошади, выпрямившись во весь рост. Им владела кровожадная ярость. Других чувств не было. Он сам вершил свою судьбу, пусть и ужасающую, но это была его судьба. Достав из кармана зеркальце, Филипп посмотрелся в него и, оставшись доволен выражением своего лица, выхватил шпагу, пришпорил коня и понесся по склону в утренний туман.