Текст книги "Таинственный спаситель"
Автор книги: Элизабет Хойт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 3
«Дважды в год труппа арлекина приезжала играть в Сент-Джайлс. Как-то раз одна благородная дама проезжала мимо, и ее карета была остановлена толпой, собравшейся поглазеть на комедиантов. Благородная дама отодвинула шторку в карете и выглянула наружу. И тут взгляд ее встретился со взглядом арлекина…»
Из легенды об арлекине, Призраке Сент-Джайлса
Изабель наблюдала, как Уинтер растерянно заморгал. Это была его единственная реакция, но довольно значительная для человека, рядом с которым и каменные статуи показались бы живыми.
– Прошу прощения? – вежливо переспросил он своим низким голосом.
Она подумала, что его можно было бы назвать привлекательным, если не принимать во внимание чрезмерную суровость. Лицо довольно приятное, подбородок сильный, нос прямой, рот твердый, но ей не часто доводилось видеть, чтоб Уинтер Мейкпис улыбался, тем паче смеялся. Его темно-каштановые волосы были просто собраны сзади безо всякой завивки и пудры, и одевался он в простое черное или коричневое платье. Он производил впечатление человека много старше своих лет, ибо Уинтеру Мейкпису не могло быть больше тридцати.
Он сидел на канапе на вид свободно, но она заметила легкую хромоту, когда он вошел в комнату, как и мимолетное выражение раздражения на лице, когда мальчик упомянул о его слабости. На мгновение ей вспомнился Призрак и то, как он выглядел, когда лежал на кровати в ее голубой спальне: нагой, мускулистый и возбуждающе эротичный.
В отличие от него у мистера Мейкписа, без сомнений, было рыхловатое тело ученого человека. Грудь наверняка костлявая, руки тонкие и хилые. Да и с чего вообще ей пришло в голову представлять мистера Мейкписа нагим?
Изабель наклонилась к чайному столику. Мисс Джонс и другие служанки закончили расставлять подносы, но все еще топтались, переводя округлившиеся глаза с нее на мистера Мейкписа.
– Мне разлить?
Она увидела, как у него на скуле дернулся мускул. Взгляд его метнулся к служанкам, и лицо чуточку смягчилось.
– Спасибо, Нелл. Можешь быть свободна.
Нелл, уходя, бросила на него выразительный взгляд, но внимание мистера Мейкписа уже вернулось к Изабель. Он подождал, когда дверь за служанками закроется.
– Пожалуйста, объясните.
– О Бог мой. – Изабель вздохнула, наливая чай в первую чашку. – Кажется, нет сахара. Позвонить, чтобы принесли?
Она очаровательно улыбнулась.
Но по-видимому, мистер Мейкпис был равнодушен к ее улыбкам.
– У нас нет сахара. Вам придется обойтись без него. А теперь, что…
– Ах какая жалость. Я так люблю чай с сахаром.
Изабель состроила разочарованную мину и была вознаграждена тем, что заметила, как плотно сжались губы собеседника. С ее стороны это было нехорошо, ей-богу, но по какой-то причине Изабель доставляло удовольствие поддразнивать этого мужчину. Поддевать и подначивать. Он такой чопорный, такой сдержанный. Быть может, он просто лишен эмоций, и ему нечего сдерживать, но Изабель так не думала. Нет, в глубине души она знала, что где-то под этой гранитной оболочкой клокочет вулкан. И если он когда-нибудь проснется, она хотела бы присутствовать при взрыве.
– Леди Бекинхолл, – очень тихо проскрежетал мистер Мейкпис. – Сожалею, что у нас нет для вас сахара, но я был бы крайне признателен, если б вы объяснились. Немедленно.
– Ой, ну хорошо. – Изабель вручила ему чашку с чаем и заговорила, наливая себе другую. – Женский комитет решил, что вам… э… не помешает взять несколько уроков светского этикета. На самом деле ничего особенного, – она небрежно взмахнула рукой, поудобнее устраиваясь в кресле с чашкой чая, – всего лишь пару-тройку…
– Нет.
– …занятий. – Изабель заморгала и вскинула брови. Губы мистера Мейкписа были плотно сжаты, что у любого другого мужчины означало бы полнейшую ярость. – Прошу прошения?
– Я сказал «нет». – Он поставил свой чай, не притронувшись к нему. – У меня нет ни малейшего желания тратить время на уроки светского этикета. Я весьма сожалею, но…
– Не похоже, что вы сожалеете, – заметила Изабель. – В сущности, вы вполне подтверждаете мои соображения, мистер Мейкпис. Вам доставляет удовольствие подавлять свои эмоции, однако вы не утруждаете себя тем, чтобы скрывать свое презрение к леди.
С минуту он просто смотрел на нее, полуприкрыв свои темные глаза, и она гадала, о чем он думает.
Затем он склонил голову набок.
– Мне очень жаль, если создалось впечатление, что я вас презираю, миледи. Клянусь честью, это не так – совсем напротив. Но я не вижу необходимости в ваших так называемых уроках светского этикета. Мое время и без того ограничено. Наверняка вы согласитесь, что мне целесообразнее заниматься делами приюта, чем учиться льстить аристократам.
– А если ваш приют и ваши средства к существованию зависят от лести этим аристократам?
Его прямые брови сошлись над переносицей.
– Что вы имеете в виду?
Изабель отпила чаю, хоть и горького без привычного сахара, и собралась с мыслями. Он человек упрямый, и если ей не удастся заставить его понять всю серьезность ситуации, то очень возможно, что мистер Мейкпис просто откажется от ее помощи. И потеряет место в приюте. Может, Уинтер Мейкпис и умеет прекрасно скрывать чувства, но Изабель знает, что приют очень важен для него. Кроме того, несправедливо, что он может лишиться дела своей семьи и своей жизни просто потому, что он человек угрюмый, суровый и довольно сухой.
Посему Изабель опустила чашку и послала мистеру Мейкпису свою самую ослепительную улыбку – ту, что заставляла не одного молодого щеголя спотыкаться о собственные ноги в бальных залах.
Судя по выражению лица мистера Мейкписа, она с таким же успехом могла пытаться вручить ему какую-нибудь рыбину сомнительного происхождения.
Вздохнув про себя, Изабель продолжила:
– Вы ведь понимаете важность посещения светских раутов теперь, когда приют находится под патронажем таких дам, как леди Хэроу, леди Кэр и леди Пенелопа?
Его кивок был таким слабым, что больше походил на судорожное подергивание.
Тем не менее, она приняла его.
– Стало быть, вы должны понимать необходимость сделать ваше поведение в обществе подобающим. Все, что вы делаете: каждый жест, каждое ваше слово, – будет отражаться не только на вас, но и на приюте и на его патронессах.
Он нетерпеливо пошевелился.
– Вы боитесь, что я опозорю вас.
– Я боюсь, – сказала она, размышляя, какое печенье взять, – что вы потеряете приют.
С минуту он молчал, и, будь это другой человек, она бы сказала, что он потрясен.
– Что вы имеете в виду? – очень осторожно спросил он.
– Я имею в виду, что вы рискуете потерять либо свое положение как директора приюта, либо своих патронесс – или, в худшем случае, и то и другое. – Она пожала плечами и откусила кусочек печенья, которое оказалось ужасно черствым. – Ни одна светская дама не пожелает иметь дело с неотесанным мужланом. Если вы не можете научиться обходительным манерам, то потеряете либо одно, либо другое.
Она глотнула горького чая, чтобы уменьшить сухость печенья, наблюдая за его лицом поверх чашки. Он смотрел прямо перед собой, лицо было неподвижно, словно в душе его шла какая-то борьба.
Затем он взглянул прямо на Изабель, и она с трудом сдержала удивленный возглас. Она физически ощутила прикосновение его взгляда, и эффект был… головокружительным. О да, в этом мужчине определенно есть эмоциональные глубины. Выпускает ли он свои чувства на волю, когда бывает близок с женщиной? И почему она вообще думает об этом? Ведь его никак не назовешь чувственным.
Она была так озадачена своими мыслями, что до нее не сразу дошло, что он заговорил.
– Нет. – Мистер Мейкпис поднялся, по всей видимости, бессознательно потирая правую ногу. – Боюсь, у меня нет ни времени, ни желания учиться у вас этикету, миледи.
И с этими грубыми словами он покинул гостью.
Зачем леди Бекинхолл испытывала его сдержанность?
Уинтер Мейкпис, прихрамывая, шел по переулку, когда последние лучи закатного солнца уходили за разномастные крыши Сент-Джайлса. Даже проведя полчаса в обществе этой леди нынешним днем, он по-прежнему не мог понять своего опасного влечения к ней. Она, правда, повела себя очень смело, спасая его от толпы. Ей нравится легкий флирт, но в поступках своих она проявила больше доброты, чем он видел от большинства людей, будь то бедняки или аристократы. Она привезла его к себе домой, лечила и сама за ним ухаживала. Леди показала себя с совершенно неожиданной стороны, и, если б она была дочерью сапожника или мясника, он, возможно, поддался бы соблазну получше узнать эту ее сторону, которую она так хорошо прячет.
Уинтер покачал головой. Но леди Бекинхолл не дочь мясника. Он знает, знает, что она не для него. И все же, мысленно убеждая себя, что должен держаться от леди Бекинхолл как можно дальше, он чуть было не согласился на ее смехотворный план «наставлять» его. Уйти от нее оказалось куда труднее, чем он думал. А это просто нелогично.
Леди Бекинхолл далека от него так же, как Венера, вечерняя звезда. Она принадлежит к привилегированному классу богатых, тогда как он – сын пивовара. Он никогда не был богат и раньше, бывало, даже балансировал на грани нужды. Она живет в лучшей части Лондона – районе с широкими прямыми улицами, мерцающими белым мрамором, тогда как он обитает…
Здесь.
Уинтер перепрыгнул вонючую лужу и нырнул под осыпающуюся кирпичную стену. Калитка в стене была разломана и стояла распахнутой, поскрипывая на ветру. Он ступил на темное кладбище за ней, осторожно обходя низкие плоские надгробия. Это было еврейское кладбище, и он знал, что днем увидел бы надписи на них на смеси иврита, английского и португальского, ибо большинство евреев в Лондоне бежали из этой страны с ее ужасными законами против тех, кто не является христианами.
Что-то маленькое черное метнулось в сторону, когда он приблизился к другой стороне кладбища, – то ли кошка, то ли очень большая крыса. Стена здесь была низкой, и Уинтер перелез через нее в узкий проулок, стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть от боли в ноге. Проход вел к еще одному проулку радом со свечной лавкой. Над головой раскачивалась деревянная вывеска свечника, поскрипывая на ветру. На ней был грубо намалеван подсвечник, но если когда-то краска и обрамляла пламя и свечу, то уже давным-давно облупилась. Единственный фонарь висел перед дверью лавки, его пламя неуверенно подрагивало.
Это был последний островок цивилизации, которым мог похвастать переулок, – дальше ни один фонарь не освещал непроглядную тьму. Только самые смелые – или глупые – из обитателей Сент-Джайлса осмеливались сунуться в этот темный закоулок с наступлением ночи.
Но с другой стороны, он не обычный обитатель, так ведь?
Сапоги его застучали по остаткам булыжника в переулке, мрачные тени поглотили, окутав со всех сторон. Другие захватили бы с собой фонарь, отправляясь в ночь, но Уинтеру привычней было находить дорогу при лунном свете.
Где-то поблизости пронзительно заорал кот, и ему ответил не менее громкий соперник. Неужели он такой же безмозглый, как эти коты? Гонимый запахом возбужденной самки и собственным животным инстинктом?
Он покачал головой, входя в крытый проулок – на самом деле скорее туннель. Стены были покрыты противной вязкой влагой, и шаги его эхом отдавались под низкой аркой. Над головой что-то – или кто-то – двигалось во мраке.
Не замедляя шага, Уинтер вытащил из ножен шпагу, спрятанную под плащом. Как простолюдину официально ему не дозволялось носить ни ее, ни короткий клинок, но он уже давно примирился с необходимостью обходить закон.
В конце концов иногда это вопрос жизни или смерти.
Тот, кто притаился над головой, сделал внезапное движение, словно готовясь наброситься на него. Продолжая идти вперед, Уинтер небрежно взмахнул шпагой перед собой. «Благодаря неожиданности нападения ты получаешь преимущество», – прозвучали у него в голове слова наставника.
Грабитель нападать передумал. Послышался топот убегающего, и дорога впереди снова была свободна.
Ему следовало бы испытывать облегчение от того, что избежал опасности, что предотвратил вероятное столкновение, не причинив вреда собрату. Но Уинтер боролся с раздражением, смешанным с разочарованием. Он был охвачен какой-то первобытной жаждой схватки, желанием ощутить напряжение мускулов, возбуждение от опасности, удовлетворение от победы над противником.
Уинтер резко остановился, тихо дыша в черноте ночи, слушая звук капающей вонючей жидкости, стекающей со стен.
«Я не животное».
Вот отчасти для чего ему нужна маска: выпускать на волю некоторые свои низменные побуждения. Осторожно. С большой осмотрительностью. Но сегодня он без маски. Уинтер спрятал шпагу в ножны.
Крытый проулок заканчивался маленьким двориком, со всех сторон огороженным высокими зданиями с нависающими балконами, которые, казалось, вот-вот рухнут вниз и раздавят того, кому не повезет оказаться под ними. Уинтер быстро пересек двор и дважды постучал в низкую подвальную дверь. Помедлил, потом постучал еще раз.
Изнутри послышался скрежет отодвигаемого засова, после чего дверь открылась и показалось лицо – такое же мятое, как страницы в старом молитвеннике.
– Госпожа Медина, – пробормотал Уинтер.
Вместо приветствия маленькая женщина нетерпеливо поманила его внутрь.
Уинтер наклонил голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, и шагнул в уютную комнату. В очаге потрескивал огонь, а от чистого белья, развешанного под потолком на деревянной раме, поднимающейся при помощи грубой веревки и шкива, исходил легкий пар. Прямо перед огнем стояли низкий табурет и маленький столик, весь окруженный горящими сальными свечками. А на столике были разложены портняжные инструменты: ножницы, мел, булавки, иголка с ниткой.
– Я только что закончила, – сказала госпожа Медина, после того как заперла за ним дверь. Она прохромала к кровати и подняла тунику, которая там лежала.
Ткань была расшита красно-черными ромбами. Люди видят только внешнее, бывало, говорил его наставник. Подсунь им броский костюм, маску и плащ, и они присягнут, что видели ночью привидение, и не заметят под всей этой мишурой человека.
Уинтер подошел к старой женщине и пощупал рукав.
– Вы, как всегда, отлично потрудились, госпожа Медина.
Она сердито нахмурилась на его похвалу.
– Уж лучше бы ты поостерегся, а? Не знаю, смогу ли сшить другую. Глаза подводят. – Она мотнула головой в сторону коптящих сальных свечей. – Даже со столькими свечками едва различаю, куда стежки класть.
– Мне жаль это слышать, – сказал Уинтер вполне серьезно. Теперь он заметил, что глаза у нее покраснели и слезятся. – Чем еще вы могли бы зарабатывать на жизнь?
Она пожала плечами.
– Могла бы попробовать наняться кухаркой. В свое время я пекла неплохие пироги.
– Что правда, то правда, – мягко заметил Уинтер. – С удовольствием вспоминаю ваш яблочный пирог.
– Угу, а я помню, как сшила тебе первый костюм из этих, – тихо проговорила она, погладив новые штаны, которые шли вместе с туникой. – Ты был тогда еще совсем желторотым. Никогда бы не поверила, что ты способен хотя бы удержать в руках шпагу, если б сэр Стэнли не поклялся, что такого способного ученика еще никогда не видал.
В уголках ее губ заиграла слабая ностальгическая улыбка. Уинтер уже не в первый раз задался вопросом, не была ли маленькая белошвейка для его наставника, сэра Стэнли Гилпина, больше, чем просто служанкой.
Ее взгляд внезапно заострился.
– Но с тех пор ты возмужал, а? И стал жестче.
Уинтер вскинул брови.
– То было девять лет назад. Не может же двадцатишестилетний мужчина остаться таким же, каким был в семнадцать.
Она фыркнула и начала сворачивать костюм.
– То мне неведомо, но порой я спрашиваю себя, хорошо ли сэр Стэнли знал, что делает, когда давал тебе шпагу и маску.
– Вы не одобряете мои поступки?
Она нетерпеливо отмахнулась.
– Не пытайся сбить меня с толку. Я знаю только, что неестественно это для мужчины все время бродить по улицам Сент-Джайлса, взваливая на себя чужие беды.
– А вы бы предпочли, чтоб я оставлял людей в беде? – спросил он просто из интереса.
Она резко повернулась и пригвоздила его взглядом. Может, глаза ее и стали плохо видеть от долгих лет шитья при слишком тусклом свете, но взгляд по-прежнему был острым.
– Я видела разрез от ножа на тех старых гетрах, что ты принес мне, и засохшую кровь по краям. Должно быть, ты прячешь под бриджами ужасную рану.
Он с улыбкой покачал головой.
– Я молод и силен. На мне все быстро заживает.
– В этот раз. – Она сунула скрученный в узел костюм ему в руки. – А что станешь делать, когда рана будет глубже? Длиннее? Ты не бессмертный, Уинтер Мейкпис, что бы там сэр Стэнли тебе ни говорил.
– Спасибо, госпожа Медина. – Он взял костюм и вынул из кармана маленький кошелек – почти все деньги, которые он сэкономил, с тех пор как у приюта появились патронессы. – Зайдите в приют завтра утром. Теперь, когда мы в новом доме, думаю, нам понадобится кухарка. А я тем временем буду иметь в виду ваши предостережения.
– Пф. – Она взяла кошелек и, хмурясь, отперла дверь. Но когда он проходил мимо, то услышал, как старуха проворчала: – Будьте осторожны, мистер Мейкпис. Вы нужны Сент-Джайлсу.
– Спокойной ночи.
Уинтер поплотнее завернулся в плащ, выходя в промозглую тьму. Если б он был в костюме арлекина, то мог бы прямо сейчас отправиться на поиски чужих бед и затеряться в ночи и опасности. Уинтер раздраженно пожал плечами. Руки так и чесались взмахнуть шпагой или врезать кулаком. Он целую неделю провалялся в постели, давая ноге зажить, и теперь был почти готов наброситься на грязные стены маленького дворика.
Завтра ночью, пообещал он себе. Завтра он найдет кого-нибудь, кто нуждается в помощи. Найдет с кем подраться.
Эта мысль заставила его резко остановиться. Он всегда считал себя человеком мирным, несмотря на ночные похождения. Он перевоплощался в Призрака Сент-Джайлса, дабы предотвращать и исправлять зло. Помогать тем, кто не может помочь себе сам.
Ведь так?
Он покачал головой. Ну конечно же, так. Сент-Джайлс – открытая рана на теле человечества. Те, кто слишком беден, чтобы жить где-то еще, приходят сюда. Проститутки, воры, рабы джина. Все отбросы Лондона. А с ними являются и их проблемы: насилие и воровство, голод и нужда, заброшенность и отчаяние. Он уже давно понял, что только лишь дня не хватает, чтобы помочь всем нуждающимся в Сент-Джайлсе, потому прибавил еще и ночь. Порой, дабы исправить зло, требуется больше, чем одни добрые намерения и молитва.
Порой может помочь лишь острие клинка.
Уинтер свернул за угол и вышел на более широкую улицу, напугав худую как скелет маленькую собачонку, которая походила на терьера. Пес один раз тявкнул и снова съежился на куче тряпья, на которой лежал. Уинтер прошел было мимо, но что-то заставило его приостановиться. Возможно, он почувствовал какое-то движение или запах чей-то еще, кроме собаки.
Или, быть может, это была воля Провидения.
Так или иначе, но он повернулся и пригляделся повнимательнее. Что-то светлое лежало на темной собачьей шерсти, похожее на экзотическую морскую звезду, – детская ручка. Уинтер наклонился и приподнял лохмотья, не обращая внимания на неуверенное рычание, исходящее из тощей собачьей груди. Перепуганное личико отшатнулось от него – глазенки широко открыты, рот перекошен от ужаса.
Уинтер присел на корточки, чтобы выглядеть менее устрашающе.
– Я не обижу тебя, малыш. Ты совсем один?
Но ребенок упрямо сжал губы и, похоже, не собирался говорить.
– Пойдем, я знаю одно теплое безопасное место. – Уинтер осторожно поднял кроху вместе с тряпками и псом, не обращая внимания на слабые попытки пса отпугнуть его. Одному Богу известно, отчего ребенок так напуган, но он не может оставить беднягу здесь замерзать.
Псина выпуталась из тряпок и с повизгиванием свалилась на землю. Ребенок что-то прошептал и умоляюще протянул руку к собачонке.
Уинтер обернулся к собаке:
– Что ж, иди и ты.
И, не оглядываясь на дворняжку, повернулся и зашагал в сторону приюта. Побежит пес следом или нет, в любом случае не он его главная забота, а ребенок.
Он чувствовал, как маленькое тельце дрожит у него на груди – не то от холода, не то от страха.
Через полчаса впереди замаячил новый приют для сирот и подкидышей. Здание было из обычного кирпича, но все равно выделялось среди своего окружения, как светящийся маяк надежды. При этой мысли Уинтер даже запнулся. Что он станет делать, если леди Бекинхолл права, и его прогонят? Он представления не имеет, ибо приют и помощь детям – то, чему он всегда хотел посвятить свою жизнь. Без этого – без них – он просто ничто.
Он отринул эту мысль и пошел дальше. Ребенка надо поскорее занести в тепло. У центрального входа была роскошная лестница, но Уинтер предпочел более доступный черный ход.
– Да благословит вас Господь, сэр! – воскликнула Эллис, одна из служанок, когда Уинтер вошел. Черный ход вел в кухню, и Эллис как раз наслаждалась чашечкой чая перед сном. – Я не знала, что вы так поздно выходили, мистер Мейкпис.
– Пожалуйста, налей чаю и добавь побольше молока и сахара, Эллис, – распорядился Уинтер, поднося ребенка к очагу.
– Пошла прочь!
Уинтер повернулся на гневное восклицание Эллис и увидел, что она пытается прогнать с кухни собачонку.
Ребенок протестующе захныкал.
– Все в порядке, Эллис. Пусть собака останется.
– Эта грязная вонючая тварь? – возмущенно проворчала служанка.
– Да, я вижу, – сухо отозвался Уинтер. Дворняжка подобралась к очагу, явно разрываясь между желанием держаться поближе к ребенку и инстинктом бежать от чужаков, и от ее свалявшейся шерсти несло тухлой рыбой.
– Вот возьмите-ка. – Эллис вручила Уинтеру чай с молоком и постояла, глядя, как он придерживает чашку в трясущихся ручках малыша, чтобы он мог попить. – Бедненькая крошка.
– Да, – пробормотал Мейкпис. Он убрал жидкие волосики с маленького грязного личика. На вид ребенку было года четыре-пять, но, может, и больше, ибо многие дети в Сент-Джайлсе слишком малы для своего возраста.
Собака вздохнула и плюхнулась в углу у очага.
Веки ребенка отяжелели от усталости. Уинтер старался не потревожить его, раздвигая тряпки. Обнажилась маленькая, с выпирающими ребрами грудь, почти посиневшая от холода.
– Эллис, принеси-ка одеяло и согрей его у огня, – велел Уинтер.
– Его надо искупать, – прошептала служанка, когда вернулась с одеялом.
– Да, – согласился Уинтер, – но, думаю, это подождет до завтра. Утром мы как следует вымоем его.
Если, конечно, ребенок переживет ночь.
Уинтер убрал последний лоскут тряпки и помедлил, вскинув брови.
– Думаю, лучше тебе закончить это, Эллис.
– Сэр?
Он завернул спящего ребенка с теплое одеяло и повернулся к служанке.
– Это девочка.
* * *
Леди Маргарет Рединг – а для близких друзей просто Мэгс – вошла в тот вечер в бальный зал леди Лэнгтон и специально не стала оглядываться по сторонам. Во-первых, она знала большинство тех, кто был на балу: самые сливки лондонского общества, включая ее брата Томаса и его жену. Известные члены парламента будут с хозяйками светских салонов и парочкой несколько сомнительных леди или джентльменов. Среди этих людей она вращается почти пять лет со своего первого выхода в свет – обычный список приглашенных на подобное светское событие.
Но это не единственная причина, по которой она не стала глядеть вокруг. Нет, куда благоразумнее было не глазеть на него на манер какой-нибудь по уши влюбленной дурочки. Она пока еще не готова к тому, чтобы все – включая брата – узнали об их связи. Пока что это была восхитительная тайна, которую она свято оберегала. Как только они объявят о своей помолвке, это сразу же станет всеобщим достоянием. А Маргарет хотелось, чтоб он еще какое-то время принадлежал только ей.
А какова третья причина, почему она не всматривалась в толпу? Ну, она самая простая из всех: первый миг, когда она видит его, всегда так чудесен. Всякий раз она испытывает восторженный трепет. Мелкое дрожание в животе, легкое головокружение, слабость в ногах. Мэгс хихикнула. Не мистер Роджер Фрейзер-Бернсби, а просто болезнь какая-то.
– Вижу, ты сегодня в хорошем настроении, Маргарет, – пробормотали позади нее сочным баритоном.
Она обернулась и увидела своего старшего брата Томаса, улыбающегося ей.
Как забавно. До недавнего времени – в сущности, до своей женитьбы в прошлом декабре на Лавинии Тейт – Томас никогда ей не улыбался. Во всяком случае, искренне. Светская улыбка, разумеется, не в счет. Как ведущий член парламента и маркиз Мэндевилл, Томас прекрасно сознавал, каким должен представать перед людьми. Но после вхождения Лавинии в семью Рединг Томас стал другим. Он счастлив, дошло сейчас до Мэгс. Уж если любовь смогла изменить такого правильного и чопорного мужчину, как ее старший брат, то подумать только, что она может сделать с нормальным человеком!
– Ой! А Лавиния тоже здесь? – спросила Мэгс, широко улыбнувшись.
Томас заморгал, словно удивившись такому энтузиазму, и осторожно ответил:
– Да, леди Мэндевилл сопровождает меня на сегодняшний бал.
Гм. По-видимому, в таком тяжелом случае даже любовь не всесильна.
– Прекрасно. Я надеялась поболтать с ней.
– Значит, тебе придется ее отыскать. Лавиния страшно увлечена делом о сбежавшем пирате, и едва только мы вошли, отправилась на поиски закадычных подружек, чтобы посплетничать. По дороге сюда рассказывала мне во всех подробностях о его сгоревшем теле. Это просто ужасно и совсем не то, чем следует интересоваться леди. – Томас задумчиво нахмурился.
Мэгс уже не в первый раз посочувствовала своей невестке. Может, леди, строго говоря, и не подобает интересоваться сгоревшими дотла пиратами, но уж очень трудно удержаться.
– Да в Лондоне почти все сейчас говорят об этом пирате и Призраке… – Мэгс смолкла, внезапно утратив интерес к разговору.
Она наконец заметила Роджера, и колени ее, как и следовало ожидать, задрожали. Он стоял с группой других джентльменов и смеялся, запрокинув голову, открыв при этом сильную загорелую шею. Роджера нельзя было назвать красивым в традиционном смысле: лицо его казалось слишком широким, нос слишком плоским, – но глаза карего цвета излучали тепло, а улыбка невозможно заразительная. И когда он повернулся и улыбнулся ей… все вокруг, казалось, исчезло.
– …суаре, бал или что-нибудь в этом роде. Надеюсь, ты придешь, – пробормотал Томас с ней рядом.
Мэгс слегка вздрогнула. Она понятия не имела, о чем он говорил, но это можно выяснить и потом.
– Конечно, с удовольствием.
– Прекрасно, прекрасно, – продолжал Томас. – К тому времени и мама будет в городе. Какая жалость, что Гриффину и Хэроу пришлось уехать в деревню. И в такое неподходящее время, в середине сезона.
– Гм. – Роджер беседовал с тремя джентльменами, которых Мэгс знала как его очень близких друзей: с лордом д’Арком, мистером Чарлзом Сеймуром и графом Кершо. К сожалению, она не была хорошо знакома с этими джентльменами и поэтому смущалась в их обществе. В сущности, лорд д’Арк был известным повесой. Если б ей только удалось перехватить взгляд Роджера, возможно, она смогла бы подать сигнал о встрече в саду.
Фиолетовый шелк, расшитый золотой и серебряной нитями, закрыл ей обзор.
– Ах, леди Маргарет, как я рада видеть вас! – Леди Пенелопа обращалась к Мэгс, но строила глазки Томасу. Ее компаньонка мисс Грейвс застенчиво улыбнулась Маргарет. – Я должна поговорить с вами о мистере Мейкписе.
– Мейкпис? – Томас нахмурился. – Кто это, Мэгс?
Она открыла рот, чтобы ответить, но леди Пенелопа опередила ее:
– Директор приюта для сирот и подкидышей, милорд. Или мне следует сказать «нынешний директор», ибо, откровенно говоря, глубоко сомневаюсь в подготовленности мистера Мейкписа. Думаю, если б только мы смогли найти более благовоспитанного директора, это принесло бы приюту существенную пользу.
Томасу это объяснение было явно непонятно и неинтересно, но Мэгс не могла этого так оставить. Пусть мистер Мейкпис почти такой же бука, как и Томас, но бесконечно предан приюту и посвятил ему всю свою жизнь. Негоже дать такой задире, как леди Пенелопа, отобрать у него приют.
Мэгс мило улыбнулась.
– Мы определили леди Бекинхолл в качестве наставницы мистера Мейкписа в вопросах светского этикета. Разве нам не следует дать ей возможность обучить его?
Леди Пенелопа фыркнула.
– При всем моем восхищении леди Изабель я не слишком-то надеюсь, что ей удастся так радикально изменить мистера Мейкписа. Напротив, я совершенно убеждена, что следует найти нового директора. С этой целью я уже начала опрос джентльменов, которых считаю подходящими на эту должность.
Услышав это, Мэгс похолодела.
– Но ведь у нас уже есть директор…
– Как мы все согласились, неподходящий. – Леди Пенелопа очаровательно улыбнулась, продемонстрировав полоску идеально ровных зубов. – У всех джентльменов, с которыми я условилась о собеседовании, прекрасные, безупречные манеры и рекомендации некоторых моих самых близких друзей.
– Но есть ли у них опыт руководства сиротским приютом? – Томас насмешливо выгнул бровь.
– Чушь! – Леди Пенелопа грациозно взмахнула рукой. – Человек, которого я найму, сможет научиться, я уверена. И если понадобится, всегда можно нанять двух джентльменов.
Мисс Грейвс на секунду закатила глаза к потолку, и Мэгс пожалела, что не может сделать то же самое, так чтобы не увидела леди Пенелопа. По крайней мере леди Пенелопа, кажется, сознает, какую огромную работу мистер Мейкпис выполняет в одиночку.
– Не думаю, что мы можем вносить какие-либо серьезные изменения без обеих леди Кэр и леди Хэроу, которых сейчас нет в городе, – твердо проговорила Мэгс. – В конце концов, это же они истинные основательницы Женского комитета.
Леди Пенелопа надула свои хорошенькие губки, и Мэгс почувствовала долгожданное облегчение. Леди Пенелопа должна понимать, что не может действовать в отсутствие леди Кэр и леди Хэроу, не испортив дела окончательно и бесповоротно. Мэгс сделала мысленную пометку написать всем трем дамам, дабы они знали об опасности, грозящей мистеру Мейкпису.
В это мгновение Роджер перехватил взгляд Мэгс, и все мысли о приюте вылетели у нее из головы. Он подмигнул и чуть заметно наклонил голову в сторону садовой террасы.
– Ой, я вижу одного своего доброго друга, – пробормотала Мэгс. – С вашего позволения?
Мэгс лишь смутно слышала вежливые слова Томаса и леди Пенелопы. Роджер уже продвигался окольным путем к французской двери. Ей следует быть осторожной, но скоро – ах так скоро! – она будет в объятиях своего возлюбленного.
