Текст книги "Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны"

Автор книги: Элизабет Гоудж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Не беспокойся о Тишайке, – ответил Робин. – Она отправилась куда-то по своим делам. Я не знаю, зачем, но уверен, что это нужно. Зайцы такие умные. – Он взял Марию за руку и провел ее через арку, скрытую плющом.

– Так это твой дом? – удивленно спросила она.

– Это его Райская Дверь, – ответил Робин. – У нас три двери – Передняя, Задняя и Райская.

– И твоя мама тоже здесь живет? – спросила Мария, ощупью спускаясь в темноте.

– Самая лучшая мама в мире, – ответил Робин, протянул руку к нише в стене, взял оттуда фонарь, достал из кармана кремень и огниво и зажег фитиль. – Я пойду вперед, а ты иди за мной, только подбери юбку, а то тут пыльно.

Марии казалось, что она устала, но любопытство скоро заставило ее забыть обо всем, когда Робин вел ее вниз по лестнице, прямо в глубины земли. Лестницей то, по чему они шли, назвать можно было только из вежливости, ступени были грубо вырублены в естественном каменном туннеле.

– Мама говорит, что когда-то давным-давно здесь тек ручей, – сказал Робин. – И он проделал туннель. А потом монахи вырубили ступени, чтобы побыстрее добираться до деревни в плохую погоду. Знаешь, все эти холмы полны туннелей и пещер. Наш дом на самом деле пещера. Вернее, несколько пещер. Наш дом ужасно смешной. Мама думает, что монахи сделали его для школы или больницы для деревенских жителей.

Они все шли и шли, и вот внезапно туннель кончился маленькой, низкой, круглой аркой, со вставленной в нее дубовой дверью такого размера, что в нее мог пролезть ребенок или кто-то очень маленький и худой. На двери был дверной молоточек в виде серебряной лошадиной подковы.

– Робин, – прошептала Мария. – Дверь такая же маленькая, как у меня в комнате, и на ней такая же подкова.

– Говорят, что люди, которые жили тут много веков назад, были меньше ростом, чем мы сейчас. Наверно, поэтому монахи сделали такую маленькую дверь. Я не знаю, кто прикрепил молоточек. Он тут уже был, когда мы с мамой обнаружили эту дверь, и мы поняли, что никто, кроме нас не знает ни об этой двери, ни об этом туннеле. Говорят, твой молоточек был повешен первой Лунной Принцессой.

Он толкнул дверь, задул фонарь и вежливо пропустил Марию вперед.

Внутри была смешная маленькая пещерка, похожая на комнату Марии в усадьбе, только меньше размером. В ней было только одно окно высоко в стене, через которое можно было увидеть кусочек неба. Маленькая комната была лишена каких-либо украшений. В ней стояла низкая деревянная кровать, покрытая лоскутным одеялом, большой комод и полка для книг. В дальнем конце комнаты была другая маленькая арка, на этот раз без двери. Мария хотела задержаться на минутку, чтобы посмотреть, какие книги читает Робин, но он ей не дал.

– Надо идти прямо к маме и переодеться, – скомандовал он и повел ее ко второй маленькой арке. Мария последовала за ним и обнаружила, что идет по узеньким ступенькам, ведущим в спальню Малютки Эстеллы.

– Робин! – в изумлении воскликнула она. – Робин! Так Малютка Эстелла твоя мама?

– Конечно, – как нечто само собой разумеющееся подтвердил Робин.

– А я-то думала, глядя на эти узкие ступеньки, что у Эстеллы муж из эльфов, – сказала Мария. – Но это она о тебе говорила, когда сказала «он».

– Мой отец не был эльфом. Он был простым смертным, адвокатом. Он был не из долины. Он и мама жили в городе с другой стороны от Райского Холма. Он умер, когда мне было только четыре года, и мама вернулась жить в Лунную Долину. Понимаешь ли, она жила здесь до замужества, а те, кто жил здесь, уже не могут быть счастливы где-нибудь еще.

Они уже спустились в спальню Эстеллы, и он позвал, обращаясь к той, что была внизу: – Мама, ты тут? Здесь Мария, и она промокла.

– Иду, – отозвался серебристый голосок Эстеллы, и в ту же секунду она была уже с ними, нарядная и красивая, и невероятно молодая для того, чтобы быть матерью Робина.

– Иди вниз, Робин, – сказала она, – и переоденься в сухую одежду, которая на кресле перед камином.

Робин повиновался, и Мария с Эстеллой остались одни в прелестной спальне Эстеллы.

– Снимай скорее все мокрое, Мария, – суматошным материнским голосом командовала Эстелла. – У меня есть для тебя подходящая одежда. Ее никто раньше не носил. Она не такая потертая, как мой костюм для верховой езды, который ты носишь.

Наполовину снявшая свое мокрое зеленое платье, Мария замерла и уставилась на Эстеллу, которая стояла на коленях перед дубовым комодом, роясь в его глубинах, чтобы найти платье, которое никогда не носили.

– Теперь я понимаю, – сказала она. – Это ты приходишь по утрам в усадьбу, пока я сплю и готовишь для меня одежду? И мой молитвенник – твой. И это ты сделала такие милые вещицы для моей дорогой мисс Гелиотроп. О, дорогая, почему ты так добра ко мне?

– В ту ночь, когда ты приехала, – сказала Эстелла, – я открыла большие ворота в каменной арке и впустила тебя. Ты меня не видела, но я тебя видела, и я полюбила тебя, как будто ты была моей родной дочерью.

– С того момента, как я увидела тебя, – сказала Мария, – я полюбила тебя, как если бы ты была моей матерью. Но почему ты не будишь меня и не целуешь, когда рано утром приходишь ко мне в комнату?

– Теперь обязательно буду, – сказала Эстелла. – Понимаешь, я прихожу тайно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я прихожу. Сэр Бенджамин и Мармадьюк Алли не выносят женского духа. До того, как появилась ты, они гордились тем, что ни одна женщина ногой не ступала в усадьбу вот уже двадцать лет. Не рассказывай им, что я прихожу, Мария.

– Я не расскажу, – пообещала Мария. – Но кто впускает тебя в дом?

– Кот Захария.

– Ой, – сказала Мария, и стащив наконец с себя мокрое зеленое платье, мокрые башмаки и чулки, маленькими беленькими ножками, высовывающимися из-под белой муслиновой нижней юбки, стала на пол.

Эстелла встала с колен и подошла к Марии, в руках у нее было что-то белое и переливающееся. Она подняла это вверх, оно развернулось, и Мария увидела потрясающее платье лунно-белого шелка. Это было самое красивое платье, которое она когда-либо видела, и она замерла от восхищенная, пока Эстелла одевала ее… Платье сидело великолепно.

– Это подвенечное платье, – сказала Эстелла. – Но я его так и не надела.

– Но почему? – в замешательстве спросила Мария. – Как можно не надеть такое платье на свою свадьбу?

– Когда я шила это платье, я собиралась выйти замуж за одного, а потом вышла за другого, – объяснила Эстелла. – Я была помолвлена с богатым джентльменом и сшила платье для свадьбы с ним. Потом мы поссорились, и я не вышла за него замуж. За бедного джентльмена я выходила в платье из вышитого муслина, которое куда больше подходило к образу жизни моего жениха… Ты выглядишь прекрасно, дорогая. Посмотрись в зеркало.

Мария подошла к старому зеркалу из полированного серебра, на этот раз без страха, потому что прямо за ней стояла Эстелла, глядя через ее плечо и улыбаясь, и увидела в зеркале рядышком два счастливых лица. То лунное сияние, которое зеркало дарило отражающимся в нем лицам, сделало их похожими, словно они были сестрами, что несказанно обрадовало обеих.

– Разве мы похожи? – закричала Мария. – Я дурнушка, а ты красавица, но в этом зеркале мы похожи.

– А мы и похожи, – сказала Эстелла. – Но не повторяй моих ошибок, какова бы ты ни была.

– А какие ты делала ошибки? – спросила Мария.

– Слишком много, чтобы тебе рассказывать, – ответила Эстелла, – но все они выросли из того, что я любила позлить других и сама не умела владеть собой. Никогда не зли людей, Мария, и не впадай в ярость.

– Я постараюсь, – пообещала Мария. – А можно, когда я буду выходить замуж, я надену это платье?

– Конечно, – сказала Эстелла. – Его даже не надо переделывать. Оно превосходно сидит.

Они спустились вниз и обнаружили, что Робин уже переоделся в сухое и сидит за чайным столиком с хлебом, маслом, медом, сливками и золотисто-коричневыми пряниками. Чайник пел на огне, белый котенок громко мурлыкал, и странная комната-пещера была теплой и уютной, согретой ярким огнем большого камина. Разложив сушиться мокрые вещи детей, Эстелла заварила чай в большом коричневом чайнике, они уселись и при виде вкусной еды почувствовали страшный голод. Робин, сидя напротив Марии за дубовым столом, разглядывал ее белоснежное одеяние. Как только она появилась, он встретил ее с нескрываемым изумлением, но поначалу был слишком занят едой, чтобы что-нибудь сказать. Однако, управившись с половиной буханки хлеба и изрядным числом пряников, он наконец заговорил. – Что за чудное платье, – сказал он с набитым ртом. – Я никогда не видел его раньше. Оно похоже на подвенечное.

– Оно и есть подвенечное, – ответила Мария низким голосом, потому что тоже была голодна как волк и расправлялась.с огромным куском хлеба, густо намазанного медом. – Это мое подвенечное платье. Я его надела, чтобы посмотреть, как оно сидит.

– Ты собралась замуж? – сердито спросил Робин, внезапно перестав жевать.

– Конечно, – ответила Мария и потянулась за сливками. – Ты же не ожидал, что я останусь старой девой?

– Ты собираешься замуж сегодня? – продолжал допрашивать Робин.

Но на этот раз рот у Марии был слишком набит, чтобы она могла ответить, и Эстелла, у которой не было такого аппетита, какой возник v детей от свежего воздуха, опасностей и физических упражнений, и которая деликатно ела тоненький кусочек хлеба с маслом, ответила за нее. – Конечно, она не выходит замуж сегодня, Робин. Она еще недостаточно взрослая для того, чтобы выходить замуж. Но когда она будет выходить замуж, она наденет это платье.

– Когда ты будешь выходить замуж, за кого ты будешь выходить замуж? – спросил Робин Марию.

Мария проглотила последний кусочек хлеба с медом, выпила последний глоточек сливок, склонила головку набок и задумчиво пила чай. – Я еще не вполне решила, – ответила она с притворной скромностью, – но я думаю, что выйду замуж за мальчика, с которым я познакомилась в Лондоне.

– Что? – взревел Робин. – Выйти замуж за жеманного лондонского болвана в шелковых носках, с напомаженными волосами и сладкой физиономией?

Пряник застрял у него в горле, и он закашлялся так сильно, что Эстелле пришлось похлопать его по спине и налить ему свежую чашку чая. Когда он снова заговорил, его лицо было абсолютно алым, не только от кашля, но и от ярости, ревности и удушья.

– И ты на такое осмелишься? – кричал он. – Ты… Мария… ты… если ты выйдешь замуж за лондонца, я сверну ему шею!

– Робин! Робин! – в ужасе восклицала его мать. – Я никогда не видела тебя в такой ярости. Я никогда не знала, что у тебя такой характер.

– Ну теперь ты знаешь, – разгневанно сказал Робин. – И если она выйдет замуж за парня из Лондона, я не только сверну ему шею, но я сверну шею всем и каждому, и я уйду из долины, перейду через холмы в город, откуда родом мой отец, и никогда не вернусь сюда обратно. Вот так!

Мария ничего не ответила на этот взрыв. Она просто продолжала пить чай и выглядела теперь еще более скромной, чем раньше. И чем скромнее она выглядела, тем больше злился Робин. Его глаза метали молнии, а каштановые завитки волос, казалось, встали от ярости дыбом. Мария была совершенно уверена, что если бы она встала за его спиной, то увидела бы завиток волос у него на шее, торчащий как кошачий хвост. Она допила чай со сводящим с ума спокойствием.и наконец заговорила.

– А почему бы мне не выйти замуж за лондонского парня? – спросила она.

Робин стукнул кулаком по столу с такой силой, что все чашки зазвенели. – Потому что ты должна выйти замуж за меня, – закричал он. – Слышишь, Мария? Ты должна выйти замуж за меня.

– Робин, – сказала ему его мать, – это не лучший способ делать предложение. Нужно стать на одно колено и сказать это очень вежливо.

– Как я могу стать на одно колено, когда я пью чай? И как я могу говорить вежливо, когда во мне как будто рычащий лев? Я разорвусь, если не буду рычать.

– Можешь перестать рычать, Робин, – сказала Мария. – Можешь перестать, потому что ради мира и спокойствия я вдруг решила выйти замуж за тебя.

Завитки его волос перестали торчать в разные стороны и со лба исчезла гневная складка. – Тогда все в порядке, – сказал он со вздохом облегчения. – Договорились. Мама, дай мне, пожалуйста, еще пряников.

Потом они снова ели, пили и смеялись, и болтали о всякой всячине, а огонь горел, белый котенок мурлыкал, чайник шумел все громче и громче, и счастье сияло и звенело вокруг них, так что казалось, его можно видеть и слышать. Но что-то все еще беспокоило Робина и наконец у него вырвалось:

– Мария, а за какого лондонского парня ты собиралась замуж?

– Я никогда особенно не собиралась замуж за какого-нибудь лондонского парня, – ответила Мария.

– Но ты сказала…

– Я говорила о парне, которого встретила в Лондоне, – объяснила Мария. – Этот парень – ты.

Последняя волна ярости и ревности Робина улеглась. Он откинул голову назад и смеялся и смеялся, на этот раз рыча не от гнева, а от веселья, и что-то в этом потрясающем рычании неожиданно и удивительно напомнило Марии сэра Бенджамина.

– Послушайте, дети, – сказала Эстелла, встав из-за стола и глядя на них с неожиданно глубокой серьезностью, – сейчас вы смеетесь, но совсем недавно Робин был ужасно сердит, а Мария злила его, как только умела. Вы могли очень сильно поссориться. А вы не должны ссориться! если вы поссоритесь, вы упустите не только свое счастье, но и счастье всей долины.

Она собрала чайные чашки, поставила их в углу комнаты рядом с тазом для мытья посуды, сложила скатерть, убрала ее и поднялась по ступенькам в свою комнату. Она не плакала, но Мария чувствовала, что не будь она такой гордой женщиной, она бы заплакала.

– Не удивилась бы, – подумала Мария, – если она все еще продолжает любить того достойного джентльмена, за которого когда-то не вышла замуж, потому что поссорилась с ним, а потом оказалась слишком гордой, чтобы помириться. Бедная Эстелла!

Она помолчала минутку, следя за тем, как Робин забавляется с котенком, вспоминая, как все Лунные Принцессы ссорились со своими любимыми и исчезали из Лунной Усадьбы, думая о том, что ей самой не хочется исчезать и что они с Робином несколько минут назад были близки к полному разрыву, и о том, что она сказала Старому Пастору, что если Райский Холм вернется к Богу, таких ссор больше не будет.

– Робин, – сказала она, – прежде, чем выгнать Людей из Темного Леса, нужно отдать Райский Холм Богу. Знаешь, сэр Рольв его украл. Мы должны вернуть его.

Робин отвернулся от блюдечка с молоком, которое он ставил у огня:

– Отлично, но как?

Мария еще сидела в задумчивости за столом, уперев свой решительный подбородок в ладони. Действительно, как? Ей бы хотелось спросить совета у монахов, у которых сэр Рольв украл этот холм, но они умерли много веков тому назад. Ближе всего к монахам из всех, кого она знала, был Старый Пастор. Может, он знает, как это сделать?

– Я спрошу Старого Пастора, – сказала она Робину.

– Хорошо. Только пусть Старый Пастор сразу же скажет нам, что делать, чтобы мы могли как можно скорее разобраться с этими злодеями. У нас уже нет времени. Они становятся все наглее и наглее. Звери каждый день попадают в ловушки, и они крадут все больше цыплят, гусей, уток, овец и коров. За последнюю неделю исчезло шесть коров.

Мария кивнула:

– Я сейчас же пойду к Старому Пастору. Прямо по дороге домой.

Робин тоже кивнул и поглядел на нее через стол. Его глаза сверкали, и она знала, что он в восторге от грандиозности приключения, которое ждало их.

– Робин, – спросила она, – а как ты догадался, что мы вместе можем выгнать злодейство из этих Людей из Темного Леса? В самый первый день, когда я тебя увидела здесь, ты сказал, что мы можем это сделать. Как ты узнал?

– Благодаря Тишайке, – ответил Робин. – Раньше никому не удавалось спасти кого-нибудь от этих людей, а ты и я спасли Тишайку. Я понял, что мы можем спасти всю долину. Я в этом еще больше убедился, когда мы спасли овец.

– Я еще кое-что не понимаю, – сказала Мария. – Как тебе удавалось приходить играть со мной в Сквер в Лондоне?

– Я приходил к тебе, когда я спал, – сказал Робин. – Иногда я сторожил овец на Райском Холме или работал в саду в усадьбе и внезапно чувствовал, что засыпаю. Я сворачивался клубочком на траве или среди цветов и задремывал, и тогда я оказывался в Лондоне. Или я внезапно засыпал, когда чистил усыпальницу Мерривезеров, и тогда я ложился на гробницу сэра Рольва, головой на собаку, и тоже задремывал. Или я чувствовал, что засыпаю здесь, дома, с мамой, тогда я садился на пол и задремывал, положив голову ей на колени. Я однажды спросил об этом маму, и она сказала, что в каждом из нас есть двое, тело и дух, и когда тело спит, дух, который живет внутри, как письмо в конверте, может отправиться в путешествие.

– Понятно, – сказала Мария. И задала следующий вопрос:

– Робин, Эстелла сказала мне, что сэр Бенджамин не знает, что она здесь живет. Но если ты его пастушок и садовник, он должен знать, что ты живешь здесь?

– Конечно, он знает, – ответил Робин. – Но он думает, что я приемный сын старой Эльспет, которая жила в этом доме. Мама попросила деревенских жителей сказать ему это, потому что она не хочет, чтобы он знал, что старая Эльспет умерла и что теперь здесь живет она. Она прячется, когда он где-нибудь поблизости.

– Но почему, Робин? – спросила Мария, сгорая от любопытства. – Почему?

– Я не знаю, – безразличным тоном ответил Робин, наливая в блюдечко свежее молока для котенка.

– Робин, а тебе не любопытно? – со всей страстью допытывалась Мария. – Ты никогда не спрашивал Эстеллу?

– Нет. Зачем? Это не мое дело. Как я понимаю, навещать тебя в Лондоне было моим делом, поэтому я спросил маму об этом. Но меня не касается то, что она не хочет, чтобы сэр Бенджамин знал, что она живет здесь.

Мария даже вздохнула от нетерпения. Воистину, нелюбопытство мужчин выше ее понимания. Что до нее самой, то она чувствовала – не докопайся она до самого донышка того, что было между Эстеллой и сэром Бенджамином прежде, чем отправиться сегодня спать, любопытство замучает ее до смерти. Но ей больше не хотелось задавать вопросы Робину.

– Я поднимусь наверх, чтобы переодеться, Робин, – сказала она, собрав свою собственную одежду, развешанную перед камином. – А потом по дороге домой я зайду в приходский дом и спрошу Старого Пастора о том, что делать с Райским Холмом.

– Хорошо, – весело согласился Робин, а потом, когда она поднималась наверх в комнату Эстеллы, позвал ее снова:

– В следующий раз ты наденешь это платье, когда будешь выходить за меня замуж.

– Так и будет, – ответила Мария и рассмеялась. До чего весело будет выйти замуж за Робина.

Она думала, что Эстелла наверху, но там никого не было, и снимая прекрасное подвенечное платье и снова кладя его в дубовый комод, она думала о том, что Эстелла прошла через комнату Робина, поднялась по ступеням на вершину холма, вышла через Райскую Дверь на Райский Холм и бродит теперь там, где когда-то бродила Лунная Принцесса, пытаясь утешиться после ссоры со своим любимым.

Когда она переоделась и спустилась вниз, Робин снова провел ее через заднюю дверь, и она побежала в наступающих сумерках к приходскому дому и постучала в старую дверь. Старый Пастор тут же вышел к ней с приветливой улыбкой и закрыл за ней дверь. В его маленькой комнате было тепло, уютно и мило, потому что он задвинул занавески, зажег свечи, подбросил дров в огонь, а его розовые герани великолепно благоухали. Сидя рядом с ним на диване, грея ноги у камина, потому что после грозы стало чуточку прохладней, она рассказывала ему, что хочет отдать Райский Холм Богу, но не знает, как это сделать.

– Я расскажу тебе, как, – сказал Старый Пастор. – Приходи в церковь завтра рано утром, в тот час, когда там. играют дети, и ты, и я, и дети вместе пойдем на Райский Холм и отдадим его Богу. Но тебе нужно сделать еще одну вещь, Мария, и сделать ее сегодня вечером.

– Какую?

– Сэр Бенджамин получает много денег от продажи шерсти, которую состригают с овец, пасущихся на Райском Холме, но если завтра утром этот холм вернут Богу, шерсть станет

Божьей, а не сэра Бенджамина. Ты должна объяснить ему это.

Мария посмотрела на него в некотором сомнении. – А не можете ли вы ему это объяснить? – спросила она. – Не пойдете ли вы сейчас со мной?

– Я не могу, – твердо ответил Старый Пастор. – Я буду очень занят весь остаток вечера. Теперь лучше беги домой, Мария, потому что становится темно, а тебе не стоит одной бегать по парку в темноте.

Мария тут же встала. Ей совсем этого не хотелось. Быть одной в темноте – это из тех же удовольствий, что увидеть Людей из Темного Леса. Когда Старый Пастор запер за ней дверь, и она увидела насколько стало темнее с того времени, как она вошла в дом, она на самом деле немножко испугалась. – Он мог бы пойти со мной, – подумала она. – Он мог бы пойти со мной, чтобы за мной присмотреть… И что это за тень там, за воротами? Один из НИХ?

Она даже слегка вскрикнула от страха, но этот крик тут же сменился криком радости, так как предполагаемый ОН завилял хвостом, и она увидела, что эта тень – Рольв. Она пошла по садовой тропинке, обняла его голову, и с удивлением вспомнила, что когда-то боялась его. Потом они вместе прошли по деревенской улице и через поломанные ворота вышли в парк.

Эту прогулку через парк с Рольвом Мария никогда не забывала. Было уже совсем темно, и если бы она была одна, она бы ужасно боялась, но с Рольвом, идущим рядом, воплощением храбрости и силы, она чувствовала себя в безопасности, как дома. Она шла медленно, погрузив пальцы в его пушистую гриву, нюхая сладкие запахи мокрой земли, цветов и мха, поднимая голову, чтобы посмотреть на первые зажигающиеся созвездия в небе над верхушками деревьев.

После грозы было так тихо, что можно было за милю услышать собачий лай и щебет птиц, собирающихся укладываться спать. С обоих сторон от нее были тенистые лужайки, но на этот раз они не рождали чувство ожидания, а только мысль о том, как они прекрасны. Сегодня она не ждала маленькую белую лошадку, потому что она слишком часто искала ее и не находила. Иногда она даже сомневалась, видела ли она ее, или в ту первую ночь это были только случайные лунные блики.

Нет, это случилось не потому, что она увидела, как прекрасен был этот путь домой. Это случилось благодаря Рольву. С того вечера, казалось, какая-то новая и очень сильная связь установилась между ними. Она подумала, что он доволен тем, что они с Робином решили сделать. Он хотел, чтобы она добилась успеха, а не потерпела поражение, как другие Лунные Девы. Он не хотел, чтобы она покидала Лунную Усадьбу. Может быть, он не хотел покидать ее сам? Похоже, что этот коричневый пес всегда возвращался в сосновый бор, когда Лунная Дева ссорилась со своим возлюбленным. Он был образцом лучших качеств мужчин Усадьбы – сильный и храбрый, любящий, заботливый и рыжеватый – и потому, когда Лунная Дева расставалась со своим любимым, она расставалась и с коричневым псом.

А маленькая белая лошадка, внезапно подумала Мария, воплощала свойства Лунных Дев – белоснежную красоту, сверкающую чистоту и непреклонную гордость. Только коричневый пес и маленькая белая лошадка были тем совершенством, которого не достиг ни один солнечный и лунный Мерривезер… Они были идеалом… Благодаря этим мыслям, пришедшим ей в голову, и тому, что Рольв был так доволен ей, Мария наслаждалась дорогой домой.

Так было до того самого момента, когда они приблизились к усадьбе, и она увидела, что ее окно в башне светится, как будто кто-то зажег там свет, чтобы указать ей путь домой. Тогда она внезапно подумала, что сэр Бенджамин и мисс Гелиотроп могут ужасно беспокоиться о ней. Ей стало страшно стыдно, что она даже не вспомнила о них за все это время.

– Поторопись, Рольв, – сказала она, толкая его в загривок. – Быстрее! Быстрее!

Но Рольв отказался торопиться и взглянул на нее успокаивающим взглядом… Он знал, что они не волнуются.

Когда они достигли освещенной залы, зрелище, которое представляли собой сэр Бенджамин и мисс Гелиотроп, сидящие за столом перед огнем в окружении свиных отбивных с луком, печеных яблок со сладким кремом, с Виггинсом и Тишайкой, уплетающими хлеб с молоком из мисок, стоящих у камина, могло говорить обо всем, кроме волнения.

– Добралась домой, – сказал сэр Бенджамин, таким тоном, как будто он не сомневался, что так и будет. Она заметила, что на нем белый жилет, расшитый желтыми розами и лиловыми гвоздиками, и рубиновое кольцо. Люди не надевают парадную одежду, когда они беспокоятся.

– Ты поздно, дорогая, – сказала мисс Гелиотроп, но тоже как-то мимоходом.

Несмотря на грандиозный чай, который был у Эстеллы, она поняла, что мерривезеровский аппетит ее не подвел, и с сожалением заметила, что сэр Бенджамин настолько сосредоточен на свинине с луком, что ей уже и сосредотачиваться не на чем, а мисс Гелиотроп, опустошившая целое.блюдо печеных яблок со сладким кремом, в этот вечер по всей видимости не страдала от плохого пищеварения. Но ей не стоило волноваться, потому что кухонная дверь со скрипом отворилась, и в проеме одна над другой появились головы Мармадькжа Алли и кота Захарии.

– Не соизволят ли молодая госпожа и пес Рольв еще раз войти в мое смиренное жилище, где они найдут два скромных ужина, специально приготовленных для того, чтобы удовлетворить глубинное стремление высокорожденной молодой леди и ее верного телохранителя из породы псовых, – сказал Мармадьюк.

Мария и Рольв с поспешностью соизволили. Кухня, освещенная пламенем огромного очага, выглядела очень уютно. Еще не съеденная Захарией канарейка заливалась на окне. На столе на серебряном блюде лежал жареный голубь в яблочной подливке и кувшин со сливками. На полу была огромная баранья кость. Рольв занялся ею без промедления, но Мария, хотя ее ужин пах так великолепно, что у нее нос сморщился, как у кролика, сначала подошла к широкому камину и посмотрела на пепел.

Да, там была другая серия рисунков. Первым шло изображение Тишайки, хромающей на трех лапках, с ушами, прижатыми к голове, что означало быстрый бег, потом снова контур полумесяца – она сама, а затем контур маленького квадратного приземистого домика, такого, какой рисуют маленькие дети.

Мария громко рассмеялась от удовольствия. Тишайка принесла известие, а Захария записал его на камине. – Тишайка говорит, что Мария в безопасности, как дома.

Захария ходил вокруг нее кругами, его хвост как всегда был втрое сложен на спине, он терся об ее юбку и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал.

Но находка рисунков на камине не была ее последней сегодняшней находкой. Марию ждало еще кое-что.

Когда она закончила свой восхитительный ужин и вышла в залу, та была пуста, но из-под двери гостиной виднелся свет свечей, сказавший ей, где она может найти остальных. Там были все четверо, Виггинс и Тишайка спали перед огнем, а сэр Бенджамин и мисс Гелиотроп сидели рядом с ними, по обоим сторонам маленького столика, который обычно стоял у стены с шахматами и рабочей шкатулкой.

Они играли в шахматы… Застывшие шахматные фигурки снова были в употреблении. Маленькие пешки – красные собачки и белые лошадки – заняли свои места на черных и белых клетках, короли, королевы, офицеры в шлемах с плюмажами были в полном боевом вооружении и больше не казались замороженными. В свете камина и свечей они были как будто сделаны не из слоновой кости, а из опала и жемчугов. Они ожили.

– Ой! – в восторге закричала Мария. – Вы снова пользуетесь этими шахматами!

Сэр Бенджамин поднял голову, и Мария увидела, что его лицо еще краснее, чем всегда, а в карих глазах такое упрямое выражение, как будто он делает что-то, чего сам от себя не ожидал.

– Я не играл в шахматы вот уже двадцать лет, – прорычал он. – Обычно я играл в шахматы с… ну… это старая история.

– А как так случилось, что вы стали играть сейчас? – удивилась Мария.

– Когда мы вошли в комнату, они выглядели так необычно, – обьяснил сэр Бенджамин. – Словно клавикорды, которые совершенно переменились с тех пор, как ты приехала. Я сам не знаю, как у меня это вырвалось, но я предложил мисс Гелиотроп сыграть партию в шахматы, и мы сели за игру.

– А где рабочая шкатулка? – спросила Мария. – Рабочая шкатулка, что стояла на столике рядом с шахматами? Ею тоже никто не пользовался. Что вы сделали с рабочей шкатулкой?

– Здесь была рабочая шкатулка? – неуверенно спросил сэр Бенджамин.

Мисс Гелиотроп посмотрела на него поверх очков. – Мне кажется, я поставила ее на пол.

– На пол! – в ужасе воскликнула Мария. Она посмотрела в угол и действительно обнаружила шкатулку там. – Если вы играете в шахматы, то я открою шкатулку, – заявила она.

– Конечно, дорогая, – ответил сэр Бенджамин. Но он был занят игрой, и она даже не знала, расслышал ли он сказанное. Тем не менее Мария получила разрешение открыть шкатулку, а в другой день его могли и не дать. Она отнесла ее на подоконник, села, подержала ее немножечко на коленях, вдыхая тонкий, чудесный запах кедрового дерева. Потом Мария приподняла крышку и заглянула внутрь.

Шкатулка была обита простеганным шелком цвета слоновой кости, а к внутренней стороне крышки на шелковых петлях крепились маленький серебряный наперсток и пара ножниц. В шкатулке лежала небрежно смятая полузаконченная вышивка. Мария вынула ее и развернула, это был жилет из белого шелка, расшитый лунно-белыми, маргаритками с желтыми, как маленькие солнышки, сердцевинками. Каждая маргаритка была окружена зелеными листочками так, чтобы она выделялась на фоне белого шелка. Вышивка была почти закончена. Оставалось доделать только несколько листьев.

Мария поставила рабочую шкатулку рядом с собой и расправила жилет на коленях. Потом она посмотрела на сэра Бенджамина, сидевшего прямо перед ней, слишком занятого шахматами, чтобы обращать внимание на то, что она делает. Свет свечей играл на прекрасном вышитом жилете, который был на нем. Мария сравнила одну работу с другой. Цветы были другими, но стиль тем же самым. Больше не было сомнения, что оба делала одна рука… и… и… да… те же самые стежки были и на вышивке из цветов на мешочке с лавандой, который Эстелла сделала для мисс Гелиотроп… Это Эстелла вышила оба жилета.

Мария сидела очень тихо, в глубокой задумчивости. Ей показалось, что жилет, лежащий на ее коленях, сделан из того же самого белого шелка, что и подвенечное платье, которое она надевала сегодня. Похоже, он тоже был сделан для венчания. Лунно-белые маргаритки с сердцевинками, как желтые солнышки. Луна и солнце.

Внезапно она вспомнила то, что Мармадьюк Алли сказал ей в тот день, когда она впервые посетила его на кухне и он похвалил мисс Гелиотроп. – Она в лучшую сторону отличается от других дуэний, которые были здесь с другими молодыми госпожами.