355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элизабет Гоудж » Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны » Текст книги (страница 2)
Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 21:26

Текст книги "Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны"


Автор книги: Элизабет Гоудж



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Именно так, – ответил сэр Бенджамин. – Предание утверждает, что Рольв Мерривезер был рыжеволос, а у пса Рольва, как вы могли заметить, тоже рыжеватая грива.

– Да, я заметила, – отозвалась Мария. Сэр Бенджамин остановился перед дверью. – Тут, леди, я вас оставляю. Это комната мисс Гелиотроп, она находится над гостиной. Комната Марии еще выше, прямо на верхушке башни. – Он поклонился им, и неся в руке свечу, начал спускаться вниз.

Увидев свою комнату, мисс Гелиотроп испустила вздох облегчения, она-то думала, что ей придется спать на соломе, брошенной на пол, устланный тростником. Это была небольшая комната с дубовым полом, покрытым малиновым ковром, ковер был потертый и с большой дырой, но это был ковер, а не тростник.

Там была большая кровать с пологом, к которой вели ступеньки, а полог был сделан из малинового бархата и крепился на четырех столбиках. Там был изогнутый на манер лука комод

красного дерева с выдвижными ящиками, огромный красного дерева платяной шкаф, туалетный столик обитый ситцем с оборочкой внизу, кресло с подголовником и скамеечкой для ног. Каменные стены были обшиты панелями из теплого темного дуба, а окно было плотно закрыто ставнями и занавешено ситцевыми занавесками. Занавески нуждались в штопке, но мебель была хорошо отполирована и тщательно вычищена.

Кто-то, похоже, позаботился о ней, потому что большой камин ярко горел, на комоде и туалетном столике были зажжены свечи, а между простынями лежала грелка. Их багаж был уже здесь, аккуратно поставленный рядом с кроватью.

Но Мария не задержалась в комнате мисс Гелиотроп. Она только убедилась, что та счастлива, тихо удалилась со своей свечой и направилась вверх по винтовой лестнице, все выше и выше, дальше и дальше. Ее собственная комната! У нее никогда не было собственной комнаты. Она всегда спала с мисс Гелиотроп, и любя ее, не возражала против этого, но все же, особенно в последнее время, ей казалось, что неплохо бы иметь свою собственную комнату.

Винтовая лестница кончалась дверью такой маленькой, что крупный взрослый не смог бы туда войти. Но она была как раз для худенькой девочки тринадцати лет. Мария остановилась и с бьющимся сердцем поглядела на маленькую, низкую, узкую дверь, которая, казалось, была сделана специально для нее, хоть ей и было, наверно, много сотен лет. Если бы она выбирала себе дверь, она выбрала бы именно такую. Это была скорее дверь дома, чем дверь спальни, дверь дома, который принадлежал только ей. Она была сделана из серебристо-серого дуба с серебряными гвоздями, и к ней была прибита самая маленькая и изящная подкова, которую только видела Мария, отполированная до блеска, так что она сияла, как серебро. Глядя на нее, Мария внезапно подумала о прелестной маленькой белой лошадке, которую, как ей показалось, она видела в парке. Она тогда сказала о ней мисс Гелиотроп… только та ее так и не увидела… Дверь открывалась серебряной ручкой, которая, когда Мария ее повернула, скрипнула так по-дружески, как будто приглашала войти.

Она вошла, закрыла за собой дверь, осторожно поставила свечу прямо на пол, повернулась спиной к двери и смотрела, смотрела, пока губы ее не раскрылись, обычно бледное личико не порозовело, а глаза не засияли, как звезды.

Перо не может полностью описать восхитительное очарование и красоту ее комнаты. Она помещалась на верхушке башни, а башня была круглая, поэтому и комната была круглая, не слишком большая и не маленькая, самого подходящего размера для тринадцатилетней девочки. В ней было три окна, два узких сводчатых и одно широкое, с широким же подоконником в толще стены. Занавески не были задернуты, и в окна она видела звезды. На всех подоконниках стояли прекрасные серебряные подсвечники, в каждом горело по три свечи.

Мария сообразила, что именно их свет она и видела, подъезжая, сквозь ветви кедра. На стенах не было деревянных панелей, как в комнате у мисс Гелиотроп, они были так любовно сделаны из серебристо-серого камня, что это еще больше обрадовало Марию. Потолок был сводчатый, и чудесные каменные арки закруглялись над головой у Марии, как ветви дерева, и встречались в самой высокой части потолка, сплетаясь в узор, изображающий полумесяц, окруженный звездами.

На серебристом дубовом полу не было ковра, но белая овечья шкура лежала подле кровати так, чтобы когда Мария будет вставать по утрам, ее босые ножки могли бы сразу почувствовать что-то теплое и мягкое. Кровать была маленькая, с четырьмя столбиками, на которых висел бледно-голубой полог, украшенный серебряными звездами, из того же материала, что и оконные занавески, а покрывало ее лоскутное одеяло, сделанное из отдельных квадратиков бархата и шелка всех цветов радуги, веселое и милое.

Мебели в комнате было очень мало, пара комодиков из серебристого дуба для одежды, маленькое круглое зеркало, висящее над одним из них, и табурет с серебряным кувшином и тазиком для умывания. Но Марии показалось, что больше и не нужно. Тяжелая мебель, такая, как в комнате мисс Гелиотроп, разрушила бы прелесть этой маленькой комнатки. Она не возражала, что и камин был маленький, самый маленький из всех, что она видала, глубоко упрятанный в стене. Он был достаточно велик для того, чтобы горящие в нем сосновые и яблоневые поленья наполняли комнату теплом.

Но когда Мария начала осматривать комнату более пристально, она обнаружила, что та не лишена роскоши. Над камином была полка, а на ней стояла голубая деревянная коробочка, наполненная легкими бисквитами, украшенными сахарными цветами, на случай, если ей вдруг захочется есть. У камина стояла корзина, полная поленьев и сосновых шишек – чтобы их хватило на всю ночь.

Все было замечательно. Если бы Мария сама была мастером, она бы сделала себе именно такую комнату. Сколько нужно знаний и умения, чтобы сделать такую красоту, она понимала. Отличные ремесленники создавали месяц и звезды, выделывали мебель, а замечательные швеи шили лоскутное одеяло и расшивали занавеси.

Она обошла всю комнату, положила пелеринку, шляпку и муфту в один из комодиков, пригладила волосы перед зеркалом, вымыла руки в воде, которую налила из серебряного кувшина в серебряный тазик, погладила все эти прекрасные вещи кончиками пальцев, как будто лаская их, говоря от всего сердца спасибо тем людям, которые их сделали, и тем – кто бы они ни были – кто принес их сюда. Был ли это сэр Бенджамин? Не похоже, ведь он бы не мог пройти в эту дверь.

Стук в дверь и встревоженный голос мисс Гелиотроп напомнили ей о гувернантке, которая с ее комплекцией и кринолином не могла пройти в дверь, и несмотря на всю любовь к мисс Гелиотроп ей внезапно стало очень весело… Эта комната будет ее собственной… Когда она открыла дверь, на ее щеке появилась озорная ямочка, которой там раньше не было.

– О, моя дорогая! – причитала мисс Гелиотроп, снявшая свое уличное одеяние и нацепившая чепец и черную шаль, связанную концами на груди, – Какая ужасно маленькая дверь. Я не могу попасть в твою комнату!

– Ага! – хихикнула Мария.

– Но что же мы будем делать, когда ты заболеешь? – спросила бедная мисс Гелиотроп.

– Я ни за что не заболею, – ответила Мария, – особенно здесь.

– Да, мне тоже кажется, что воздух здесь здоровый, – согласилась мисс Гелиотроп, а потом заглянув внутрь комнаты, пришла в ужас: – Какая маленькая комнатка! И до чего странная! Моя бедняжка! Как же ты будешь спать в таком месте? Это похоже на склеп!

– А мне нравится, – заявила Мария.

Мисс Гелиотроп, глядя на порозовевшие щечки Марии, ее сияющие глаза и совершенно новую ямочку, могла не сомневаться, что та говорит правду. Более внимательно оглядев эту странную маленькую комнату, она поняла, как та подходит Марии. Когда Мария стояла посреди комнаты в своем великолепном и строгом сером наряде, то сама комната казалась цветочным венчиком вокруг сердцевинки, так они дополняли друг друга.

– Ну, хорошо, – сказала мисс Гелиотроп. – Пока тебе тут нравится, оставайся. А теперь, я думаю, пора спуститься к ужину.

Неся свои свечи и сопровождаемые Виггинсом, они сошли вниз по винтовой лестнице.

– Не понимаю, – сказала мисс Гелиотроп, – кто работает в этом доме? Нет никаких признаков наличия служанки, а вместе с тем все тщательно вымыто и вычищено. Как ты без сомненья могла заметить, везде нужна иголка с ниткой, но кроме этого, я ни в чем не могу придраться к здешней домашней прислуге… Только вот где они все?

– Может быть, они ждут нас с ужином? – сказала Мария.

Но прислуги не оказалось и ждал их только роскошный ужин. Хлеб домашней выпечки, горячий луковый суп, прекрасное жаркое из кролика, печеные яблоки на серебряном блюде, мед, масло густого желтого цвета, большой голубой кувшин подогретого кларета, горячие жареные каштаны, накрытые салфеткой.

Мисс Гелиотроп разрешила себе съесть хлеба с маслом и выпить капельку кларета, но с удивлением обнаружила, что у нее проснулся аппетит. Мария съела все, что можно было съесть, очень изящно, как всегда, но с отменным аппетитом, удивительным для такого эфирного создания. Ее дядюшка с одобрительным смешком отметил ее аппетит. – Переварит ржавые гвозди, как все Мерривезеры, – одобрил он ее. – Да и собачка, как я вижу, едок неплохой.

Виггинс управился с целой миской жаркого, и был этим полностью удовлетворен. Он улегся перед камином вместе с Рольвом, который, хоть и не выказывал особенной приязни, но и вражды к нему не проявлял. И он, и Рольв, казалось, решили просто не замечать друг друга… У огромного очага хватало места для обоих.

– Я всегда слышала, что на западном побережье женщины – прекрасные кухарки, – с оттенком вопроса в голосе сказала мисс Гелиотроп.

– Вы и Мария – первые особы женского пола, переступившие порог этого дома за последние тридцать лет, – объявил ей сэр Бенджамин.

– Но почему, сэр? – спросила Мария, не донеся до рта серебряную ложку. – Вы не любите женщин?

– Во всяком правиле есть исключения, – ответил сэр Бенджамин, а затем галантно поклонился сначала мисс Гелиотроп, а потом Марии. – Нарушать правила всегда особенно приятно.

Он сказал это так искренне, что ни у мисс Гелиотроп, ни у Марии не закралась мысль, что они попали в дом к холостяку-женоненавистнику. Они переглянулись в изумлении. Трудно было поверить, что мужчина может приготовить такой прекрасный суп и такое отменное жаркое.

Но больше они не задавали вопросов, потому что в этот момент Виггинс совершил выпад. От жадности он расплескал то, что было у него в миске, и маленький кусочек моркови отлетел прямо Рольву в нос. Это уже было слишком и для Рольва. Оскорбленный, он поднялся и медленно, размеренной поступью покинул комнату, повернув носом ручку передней двери. Так величественен был его уход, так несравненно его достоинство, что больше всего это напоминало королевский выход, от которого невозможно оторвать глаз.

От этого мгновенного происшествия прервались и беседа, и жевание, и когда Рольв поднялся, Мария первый раз смогла разглядеть его целиком. Собака? Хотя это сказал сэр Бенджамин, она не могла поверить в то, что он – собака. Она никогда не видела собак с такой громадной головой и массивной грудной клеткой, сочетающихся с такой великолепной талией и с такой роскошной льющейся собольей гривой. На кончике хвоста была странная кисточка, тоже непохожая на собачью, а его походка, а…

– Ты хорошая наездница, Мария? – внезапно спросил сэр Бенджамин, и это заставило ее снова обратить внимание на хозяина.

– Я люблю лошадей, но я не умею ездить верхом, сэр, – ответила она.

– Не умеешь ездить верхом! – в ужасе вскричал сэр Бенджамин. – О чем думал твой отец? Ни один Мерривезер, будь то мужчина или женщина, не может быть счастлив, когда он не в седле.

– Мой отец мало бывал дома, – объяснила Мария.

– Мария этого не умеет, – испугалась мисс Гелиотроп, потому что представила себе, как ее драгоценная Мария скачет галопом на лошадиной спине, внушавшей ей ужас.

– Это не так важно, – улыбнулся сэр Бенджамин. – Важно то, что у меня есть пони как раз подходящего для нее размера.

Побледневшее было личико Марии снова порозовело, а глаза заблестели.

– А он белый? – спросила она с необыкновенным волнением.

Сэр Бенджамин удивленно взглянул на нее. – Белый? Нет. Серый в яблоках. Или ты почему-нибудь особенно предпочитаешь белую масть?

– Не-е-ет, – не вполне искренне протянула Мария. – Только… Мне показалось, что я видела маленькую белую лошадку в парке, когда мы подъезжали.

Если ранее она удивила своего родственника, то теперь она его просто ошеломила. Он внезапно выпустил из рук стакан с вином, пролив немного прекрасного кларета, и уставился на нее со страннейшим выражением на лице, со смесью удивления, облегчения и огромной нежности, от чего Мария сразу почувствовала себя как-то странно. Она обрадовалась, когда он отвел взгляд, допил вино и поднялся из-за стола.

– Двум усталым путешественникам – вернее, трем, если считать эту собачонку – должно быть уже хочется лечь в постель, – сказал он.

Хотя разговор прервался на полуслове, мисс Гелиотроп и Мария отправились в постель без всякого чувства обиды, потому что поняли, что только такого странного поведения и можно ожидать от человека, который двадцать лет был лишен цивилизованного влияния женской руки… Вот он и пугается.

– Ты должна быть внимательной, чтобы не пугать его так, дорогая, – сказала мисс Гелиотроп, когда они снова поднимались по ступенькам своей башни со свечами в руках и с Виггинсом позади. – Он уже немолодой человек, и у него есть свои привычки, и его организму совсем не полезно испытывать постоянный шок.

– Но я совсем не хотела пугать его, – ответила Мария, – я только сказала, что видела…

– Ты видишь много странного, – прервала ее мисс Гелиотроп. – Я сама иногда пугаюсь оттого, что ты видишь то, чего я не вижу. Однажды ты увидела, как кукушка вылетела из часов, уселась на. них и принялась чистить перышки, а этот твой ни на что не похожий воображаемый приятель, которого ты придумала, когда была еще совсем маленькой, мальчик с пером на шляпе, который играл с тобой в Сквере.

– И совсем он не воображаемый, – горячо воскликнула Мария. – Он самый настоящий мальчик. Я знаю, что он где-то существует, только не приходит теперь играть со мной. Его зовут Робин, он похож на робина-малиновку, у него такие яркие глаза, розовые щечки и…

– Дорогая, – снова прервала ее мисс Гелиотроп суровым тоном, – ты тысячу раз рассказывала мне, как он выглядит, или как ты воображаешь, что он выглядит, и я могу тебе только повторить, что такого мальчика нет и никогда не было.

Мария ничего не ответила, потому что не хотела ссориться с мисс Гелиотроп. Единственный предмет, вызывавший у нее и гувернантки действительное несогласие, был вопрос о существовании или не существовании Робина. Мисс Гелиотроп глубоко расстраивалась из-за неспособности Марии провести границу между фантазией и реальностью, а Мария – потому что ее слова подвергались сомнению. Мария была очень правдивой девочкой, и ничто так не огорчало ее, как сомнение людей в этом.

У маленькой двери с серебряной подковкой мисс Гелиотроп и Мария сердечно поцеловали друг друга на ночь, и крошечная размолвка между ними тут же была забыта.

– Вы лучше возьмите Виггинса с собой, – сказала Мария. – Если появится какая-нибудь мышь, он сможет поймать ее.

Но у Виггинса было другое мнение. Через открытую дверь он заметил маленькую кровать с лоскутным покрывалом, и она показалась ему мягче, чем кровать мисс Гелиотроп… Кроме того, ему показалось, что он чует запах бисквитов… Он поскорее вошел в комнату, прыгнул повыше и забрался на кровать.

– Не трогательно ли это? – сказала мисс Гелиотроп со слезами умиления на глазах. – Он знает, что ты его маленькая хозяйка. Он чувствует, что должен охранять тебя, когда ты в первый раз будешь спать одна.

Виггинс кувыркался на кровати, пытаясь поймать кончик хвоста, и в его прекрасных глазах мягко отражался свет свечи.

– Ой, Виггинс, разве ты не прелесть! – воскликнула Мария, бросившись целовать его, как только мисс Гелиотроп закрыла дверь и ушла. – Любящий, преданный маленький Виггинс. Ты заслужил бисквит, Виггинс. Ты заслужил самый большой сахарный бисквит.

Выбирая Виггинсу самый большой бисквит, круглый с розовой сахарной розой, Мария заметила, что огонь разожжен еще ярче, серебряный кувшин наполнен горячей водой, а на полке рядом с коробкой бисквитов стоит стакан молока. Кто же это сделал? Наверняка, не старый кучер. Может быть, ростом он и был достаточно мал, чтобы пройти в эту дверь, но в ее комнату нельзя было попасть, минуя залу, а она не заметила, чтобы кто-нибудь проходил там во время ужина.

Однако все было сделано, и это рождало в ней теплое, радостное чувство, что кто-то заботится о ней. Раздеваясь, она выпила молоко, оно было теплое и сладкое, как раз такое, как она любила. С молоком она съела один сахарный бисквит, украшенный зеленым трилистником, и он тоже был очень вкусным. Если так, то жизнь в деревне не лишена комфорта. Это дребезжащий экипаж ввел ее в заблуждение.

Она разделась, умылась, надела длинную ночную рубашку и белый чепчик с оборочками, задула свечу и забралась в постель. Одно из окон было открыто, но влетающий в него ночной воздух был не холодным, а освежающим и сладким. Матрас, как она чувствовала, был набит мягчайшим пухом, а простыни и наволочки были из тончайшего полотна и пахли лавандой. Кто-то, наверно, положил ей, как и мисс Гелиотроп, грелку в постель, потому что, когда она сунула ноги под одеяло, она ощутила приятное тепло. Это была

чудесная кровать, и со вздохом восторга он и Виггинс догрызли последние крошки своих сахарных бисквитов и прижались друг к другу собираясь спать.

Виггинс действительно тут же уснул, но Мария какое-то время пребывала между сном и явью, думая о прекрасном парке, через который она подъезжала к чудесному дому, представляя себе, как хорошо бегать по его лужайкам. Затем ее фантазии перешли в сон, и она очутилась в парке, окруженная ароматом цветов и цветущих деревьев, беседующих друг с другом над ее головой.

Но в этом сне она была не одна, с ней был Робин, он бежал рядом с ней и смеялся. Он был такой же, точно такой же, какой он был в ее детстве, когда ее посылали играть в Сквер, а он чувствовала себя такой одинокой, и тогда он выбегал из-за деревьев, чтобы скрасить ее одиночество. Он был одних лет с ней, может был немножко старше, потому что он был на голову выше ее и гораздо шире в плечах.

В Робине не было ничего эфемерного – даже напротив – и сам этот факт доказывал, что он был настоящим мальчиком, а не плодом ее воображения. Он был крепким, сильным и розовощеким, с обветренной и загорелой кожей. Его темные глаза, искрящиеся весельем и добротой прятались в густых коротких черных ресница; под резко очерченными темными бровями. Но у него был вздернутый и немножко дерзкий, рог: крупный, смеющийся и великодушный, а подбородок с большой ямочкой. Густые каштановьк волосы низко падали на лоб и курчавились на голове наподобие овечьей шерсти, а на затылка последние колечки образовывали смешной завиток, похожий на утиный хвостик. Он всегда ходил в коричневом, в грубой куртке цвета падающих буковых листьев, в коричневых кожаных бриджах и гетрах, а на голову залихватски надевал мятую, старую, коричневую шляпу с длинным зеленым павлиньим пером…

Таким был Робин, когда он приходил поиграть с ней в Сквере, таким он был, когда появился в ее сне в ту первую ночь в Лунной Усадьбе, сильным, добрым и веселым, теплым и ласковым, как солнышко, самым лучшим товарищем в мире…

В маленькой комнатке на верхушке башни лунный свет и огонь смешивали серебро и золото, а Мария улыбалась во сне.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Она внезапно проснулась оттого, что солнце било ей в глаза, и полежала минутку, немного смущенная светом, тишиной и свежестью. Потом она все вспомнила, одним резким восторженным движением отбросила лоскутное одеяло, на котором сладко спал Виггинс, и, выскользнув из кровати, с удовольствием нащупала босыми ногами теплый, мягкий коврик из овчины.

Несмотря на раннее утро в комнате было совсем тепло, и, осмотревшись, она с удивлением заметила, что камин уже горит и яркое пламя устремляется в трубу. Это был необычайно искусно сделанный камин, и только кто-то легкий, как фея, мог пробраться в комнату, уложить дрова и зажечь камин так, чтобы не разбудить ее.

Погрев руки у пламени, она снова огляделась, чтобы понять, как еще эта фея позаботилась о ней.

Как она и ожидала, опять обнаружился кувшин с горячей водой и – что это лежит на дубовом комоде? Неужели. новое платье? Она сняла его с комода, и оно оказалось чудесным костюмом для верховой езды, сшитым из тончайшей темно-синей материи, отделанной серебряной тесьмой. Там была и шляпа, тоже темно-синяя, украшенная белым страусовым пером. Еще там был хлыстик, пара перчаток и пара крепких сапожек для верховой езды… А сверху на куче одежды лежал букетик подснежников, еще мокрый от утренней росы.

Она одевалась, дрожа от волнения, еще больше усилившегося, когда она обнаружила, что костюм превосходно сидит на ней. Она знала, что он сшит не на нее, потому что он был немного старомодным (что не имело никакого значения, ведь времени тут как будто не существовало), и к тому же она заметила, что его уже носили раньше, в нижней оборке треугольная дырка была искусно заштопана тоненькими, как настоящая паутинка, нитками. Перчатки и сапожки тоже слегка потерлись, а в одном из кармашков куртки лежал тонюсенький носовой платочек с вышитой в углу меткой М.Э.

Всегда такая привередливая, на этот раз Мария решила, что ей даже приятно, что кто-то носил эту одежду до нее. Как только она надела курточку и приколола к ней букетик подснежников, ее охватило странное чувство, что эта М.Э. – кто бы она ни была – обняла ее, как могла обнять мама, если бы была жива. – В этом костюме со мной всегда все будет в порядке, – подумала она. – В материнских объятьях со всяким все будет в порядке.»

Стоя перед маленьким круглым зеркальцем, она расчесала рыжеватые волосы, заколола их на затылке, и теперь, наконец, у нее нашлось время выглянуть в окно.

Сначала она подошла к большому окну с широким подоконником, выходящему на юг, в английский сад. Как раз через это окно лился на нее свет, от которого она проснулась, а прямо перед окном виднелась вершина огромного кедра.

Кто-нибудь ловкий наверняка смог бы вылезти из окна на дерево и потом спуститься в сад. Она взобралась на подоконник, распахнула окно пошире и выглянула. Из-за веток дерева разглядела она немного, но зато почувствовала потоки серебристого солнечного света, увидела бледную голубизну безоблачного неба. Посмотрев вниз, она заметила сквозь ветви кедра, что сад теперь не черный с серебром, но сияет белизной подснежников и золотом лютиков, а здесь и там яркими пятнами разбросаны уже раскрывшие свои венчики, повернувшиеся к солнцу желтые и лиловые крокусы.

Тисы со странными, фантастическими очертаниями, наподобие петухов и рыцарей, утром уже не пугали – красота весенних цветов затмевала их мрачную черноту. Сад, насколько она могла видеть, содержался не так уж хорошо. Тисы надо было подстригать, клумбы вокруг пруда с водяными лилиями нуждались в прополке, а между каменными плитками, которыми были уложены дорожки, разросся ярко-зеленый мох. Но эта неухоженность почему-то прибавляла всему прелести, придавая саду дружелюбный вид, гревший всякое сердце. В детстве ей не раз влетало, когда она, играя с Робином, забегала на безукоризненно аккуратные клумбы Сквера, но здесь это явно никого бы не взволновало.

– Если бы только Робин вернулся и поиграл бы со мной здесь, – прошептала она.

Но Робин исчез из ее жизни уже пару лет тому назад; как только она стала закалывать волосы на затылке и одеваться по-взрослому, он пропал.

Она слезла с подоконника и повернулась к сводчатому окну, выходящему на запад и обрамляющему столь прекрасный вид, что у нее захватило дух. Прямо под окном был разросшийся розарий с выкрашенной в красный цвет беседкой посредине и травянистыми дорожками, вьющимися между клумбами в форме сердечек.

Розарий был прекрасен даже сейчас, когда на колючих разросшихся кустах показались только первые крошечные листочки, и можно было представить, как великолепен он будет в июне, весь в цветах, сладко благоухающих прямо под старыми крепостными стенами и распространяющих кругом разноцветное сиянье. Но даже теперь розарий казался полным красок из-за обилия птиц, синичек с голубоватыми крылышками и зябликов с красными грудками, веселых маленьких созданий, чья красота так трогала ее сердце.

Но в то утро маленькие птички оказались не единственными пернатыми обитателями окрестностей. Какой-то звук над головой заставил Марию взглянуть вверх, и она увидела нескольких белых морских чаек, пролетевших над усадьбой с востока на запад. Они появились одна за другой, их огромные разрезающие воздух крылья торжественно сияли в свете утра, их странные высокие крики заставляли сердце биться быстрее. Они рассказывали о том, что море недалеко, там, на востоке, а она еще никогда не видела моря…

Сияние утреннего света, отражавшееся в их крыльях, ослепило ее, и у нее потемнело в глазах. Она протерла их и снова устремилась взором к красоте за окном.

За стеной был парк Лунной Усадьбы. За всю свою короткую жизнь она никогда еще не видела таких прекрасных деревьев; огромных буков, сплетающихся в серебристые беседки, дубов с шероховатой корой, величественных каштанов и нежных берез, сверкающих на солнце белыми стволами. На них еще не было листьев, но почки уже набухли, и казалось, что ветви окружает бледное облако – лиловое и желтоватое, розовое и голубое – в котором все цвета были смешаны, как в радуге, на мгновенье появляющейся на облаках, а затем, когда они меняют очертания, исчезающей.

Деревья росли не слишком тесно. Между ними были открытые лужайки, которые прошлой ночью казались серебристыми, а теперь было видно, что они покрыты коричневатой травой, обычной для самого начала весны. Скоро, подумала Мария, трава будет ярко-зеленой и лужайка покроется первоцветами. Можжевельник уже зацвел, его чудесные золотистые кусты сияли так же победно, как цветы в английском саду. На большой поляне паслись овцы, вокруг них теснились ягнята, она заметила вдали нескольких оленей. Но как она ни напрягала глаза, как ни смотрела во все стороны, белой лошадки не было видно.

За парком начинались холмы, плавно закругляющиеся зеленые холмы западного побережья, которые она уже так страстно полюбила. Казалось, они окружают долину, как крепостные стены поместье. Среди ближних холмов был один, который ей особенно понравился, высокий конический холм с несколькими деревьями на вершине, он казался таким дружелюбным. Среди дальних холмов она разглядела высокую серую церковь и догадалась, что у их подножья расположилась деревня Сильвердью.

Потом она подошла к северному окну. Под ней была покрытая неровной, старой, замшелой черепицей крыша поместья, упиравшаяся в северную крепостную стену, за которой тут же начинался сосновый лес на склоне холма. Этот лес испугал ее. Он был такой темный, густой и таинственный…

Таинственный сторожевой пес Рольв, вспомнила она, пришел из этого леса… Стоя здесь, она слышала, как где-то в глубине леса кричит петух, и этот обычно успокаивающий звук был странным и пугающим.

Требовательный лай позади снова привлек ее внимание к комнате. Виггинс проснулся и желал выйти. Дома в Лондоне он всегда прогуливался в Сквере до завтрака и не понимал, почему бы это надо было менять заведенный обычай. Прогулка до завтрака способствовала хорошему пищеварению.

– Пойдем, Виггинс, – сказала Мария, подхватила шляпу, хлыстик и перчатки, открыла маленькую дверцу и с Виггинсом, следующим по пятам, сбежала вниз по ступенькам башни, отворила дверь на нижней площадке и очутилась в гостиной.

Вечером она не слишком хорошо разглядела ее, но теперь свет, льющийся из западных окон, и огонь в камине открывали ее во всей красе. Это была прелестная маленькая комната, но обычно в нее никто не заходил. А комната так мечтала, чтобы ею почаще пользовались. Каждая вещица в ней просто кричала об этом; только это была комната леди, а ни одна женщина двадцать лет не ступала ногой в Лунную Усадьбу, и никто не обращал внимания на эти призывы… Но теперь они были услышаны…

Сама не понимая, что она делает, Мария, как птичка, порхнула к старому клавесину, уселась на стул перед ним, бросила на пол шляпу, хлыст и перчатки, и ее пальцы забегали по клавишам. В лондонском доме был клавесин, и мисс Гелиотроп научила Марию очень миленько играть и даже петь. Заиграв, она огляделась вокруг.

Эта славная комната была обшита дубовыми панелями, выходящие на запад окна с широкими подоконниками глядели прямо на розарий. Может быть, поэтому тот, кто отделывал гостиную, превратил ее в комнату роз. Кремовые бархатные занавеси на окнах были потерты, но прекрасны, и на них алели бутоны роз. Кресло с подголовником, стоявшее у камина, было обтянуто таким же бархатом. На персидском, цвета морской волны, ковре на полу были изображены распустившиеся золотые розы. Шесть стульев стояли у стен, а их сиденья покрывала вышивка – белый шиповник с золотыми тычинками на ткани того же цвета, что и ковер. Не было только розовых роз. Создатель этой комнаты был, похоже, «Это ли не чудесно, – сказала сама себе Мария. – Я ведь тоже ненавижу розовый. Он ужасно не идет к моим волосам.»

Играя, она обводила глазами комнату. В ней был прекрасный камин с резной деревянной каминной доской, заканчивающейся картиной в раме, скромными колонками по бокам и вырезанной сверху надписью: “ХРАБРАЯ ДУША И ЧИСТЫЙ ДУХ НАСЛЕДУЮТ ЦАРСТВО, А ВМЕСТЕ С ЦАРСТВОМ ВЕСЕЛОЕ И ЛЮБЯЩЕЕ СЕРДЦЕ”. В раме была странная, тусклая, писанная маслом картина. Мария некоторое время пристально глядела на нее, пока не разобрала, что на ней нарисовано, но когда разобрала, ее сердце вдруг замерло. Там была белоснежная лошадка и храбрый рыжеватый зверь наподобие Рольва, скачущие вместе по лесной поляне. Хотя картина была такая тусклая, что было трудно разобрать их очертания, они казались такими веселыми, как будто любили друг друга и радовались тому, что они вместе. На каминной доске не было никаких украшений или других картин; белоснежная лошадка и рыжеватый зверь царили надо всем. Но на столе у стены стояла резная, кедрового дерева рабочая шкатулка, ее крышка была так плотно закрыта, что, казалось, ее не открывали годами, а на шахматной доске были аккуратно расставлены фигуры слоновой кости. Они были искусно вырезаны, офицеры в шлемах с плюмажами, красные пешки с собачьими головами, а белые – как маленькие белые лошадки. Но ими так долго никто не играл, что они казались какими-то замороженными.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю