Текст книги "Север и Юг. Крэнфорд"

Автор книги: Элизабет Гаскелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Глава ХХIII
Ошибки

«Его мать, узнав об этом, душевный

Покой потеряла, не зная, что и думать»

Эдмунд Спенсер, «Королева Фей. Книга IV»

Мистер Торнтон вернулся минут через пять после отъезда Маргарет. Он был очень взволнован.

− Я не мог прийти быстрее. Офицер полиции… Где она? – он оглядел гостиную, а потом сурово взглянул на мать, которая спокойно расставляла сдвинутую с места мебель и не сразу ответила.

− Где мисс Хейл? – снова спросил он.

− Ушла домой, – ответила она кратко.

− Ушла домой?!

− Да. Ей стало намного лучше. Не думаю, что она была тяжело ранена. Бывает, что люди падают в обморок и при более легком ранении.

− Мне жаль, что она ушла так скоро, – сказал он, беспокойно расхаживая по комнате. – Она была еще очень слаба.

− Она сказала, что в состоянии поехать домой. И мистер Лоуи подтвердил ее слова. Я сама привела его.

− Спасибо, мама, – он остановился и протянул руку, чтобы пожатием выразить свою благодарность. Но она не заметила его жеста.

− Что ты сделал со своими ирландцами?

− Послал в «Дракон» за едой для этих бедняг. А потом, к счастью, я наткнулся на отца Грейди и попросил его поговорить с ними и убедить их не уезжать сразу. Как мисс Хейл отправилась домой? Уверен, она была не в состоянии идти.

− Она взяла кэб. Все было сделано должным образом, даже оплачено. Давай поговорим о чем-нибудь еще. Она причинила много беспокойства.

− Я не знаю, что было бы со мной, если бы не она.

− Ты стал таким беспомощным, что тебя защищала девушка? – презрительно спросила миссис Торнтон.

Он покраснел.

− Не многие девушки по доброй воле подставили бы себя под удары, которые предназначались мне.

− Влюбленная девушка способна на многое, – резко ответила миссис Торнтон.

− Мама! – он сделал шаг вперед и замер, не в силах скрыть забрезжившей надежды.

Миссис Торнтон была немного напугана, заметив, сколько усилий он прилагает, чтобы оставаться спокойным. Она не знала, чем вызвано это волнение. Но она видела что он вне себя. Была ли это злость? Его глаза сверкали, его грудь тяжело вздымалась, его дыхание участилось. На его лице отражалась смесь радости, злости, гордости, удивления, трепетного сомнения, но она не могла понять, чем вызваны эти чувства. И это встревожило ее. Она подошла к буфету, открыла ящик и достала щетку для пыли. Увидев каплю одеколона на полированной спинке дивана, миссис Торнтон бессознательно вытерла ее. Она постояла, повернувшись спиной к сыну, намного дольше, чем требовалось, и когда заговорила, ее голос показался необычно сдержанным.

− Я полагаю, ты собираешься наказать бунтовщиков? Ты же не потерпишь снова насилия, не так ли? Где была полиция? Ее вечно нет под рукой, когда она так нужна!

− Напротив, я видел трех или четырех полицейских, когда ворота открылись. Они пробирались сквозь толпу и орудовали дубинками, а еще больше их прибежало, когда двор почти опустел. Я мог бы передать некоторых бунтовщиков в руки полиции, если бы сохранил самообладание. Но с этим не будет трудностей – многие смогут их опознать.

− Но они не вернутся сегодня ночью?

− Я позабочусь, чтобы дом охраняли. Через полчаса у меня назначена встреча с капитаном Хэнбери в полицейском участке.

− Тебе сначала нужно выпить чаю.

− Чаю? Пожалуй, да. Уже половина седьмого, а меня какое-то время не будет. Не дожидайся меня, мама.

− Ты полагаешь, я могу лечь спать, не убедившись, что ты в безопасности, так?

− Наверное, нет, – он замешкался на мгновение. – Но если у меня будет время, я пойду в Крэмптон после того, как договорюсь с полицией и повидаюсь с Хэмпером и Кларксоном.

Их взгляды встретились. Минуту они пристально смотрели друг на друга. Затем миссис Торнтон спросила:

− Зачем ты пойдешь в Крэмптон?

− Узнать о здоровье мисс Хейл.

− Я сама это сделаю. Уильямс должен отнести им водный матрас, который она просила. Он узнает, как она себя чувствует.

− Я должен пойти сам.

− Но не только для того, чтобы справиться о здоровье мисс Хейл?

− Не только для этого. Я должен поблагодарить ее за то, что она защитила меня от толпы.

− Что тебя заставило спуститься вниз? Ты сунул голову в пасть льва!

Он взглянул на мать, понял, что она не знает, что произошло между ним и Маргарет в гостиной, и ответил вопросом на вопрос:

− Ты не побоишься остаться без меня, пока я не позову кого-нибудь из полиции? Или нам лучше сейчас же послать за ними Уильямса, – тогда они прибудут как раз к тому времени, как мы выпьем чаю? Нельзя терять ни минуты. Мне нужно уйти через четверть часа.

Миссис Торнтон вышла из комнаты. Слуги были удивлены, что распоряжения хозяйки, обычно такие четкие и решительные, теперь были сбивчивыми и неясными. Мистер Торнтон остался в столовой, пытаясь думать о делах, о которых ему необходимо будет поговорить с полицейскими, а на самом деле думая о Маргарет. Все казалось ему неясным и неопределенным… все вокруг… но он до сих пор чувствовал, как его шею обвивают ее руки, такие нежные, что он покраснел, вспомнив об этом.

Чай пили бы в полном молчании, если бы не бесконечные причитания Фанни – как она была напугана, а затем думала, что толпа ушла, а потом чувствовала слабость, недомогание и дрожь во всем теле.

− Ну, достаточно, – оборвал ее брат, вставая из-за стола. – Сейчас я могу думать только о неотложных делах…

Он собрался уже выйти из комнаты, когда мать остановила его, коснувшись его руки.

− Зайди домой прежде, чем пойдешь к Хейлам, – попросила она тихим встревоженным голосом.

− Я знаю то, что знаю, – сказала сама себе Фанни.

− Почему? Думаешь, не стоит беспокоить их так поздно?

− Джон, вернись ко мне сегодня вечером. В самом деле, не нужно тревожить миссис Хейл. Но не только из-за этого. Ты пойдешь завтра… Вернись сегодня домой, Джон! – миссис Торнтон редко дважды просила сына – для этого она была слишком гордой – но она никогда не просила напрасно.

− Я вернусь домой сразу, как закончу свои дела. Ты, конечно, справишься о них?…о ней?

Миссис Торнтон не была в состоянии ни поддерживать беседу с Фанни, ни терпеливо выслушивать ее излияния, пока сын отсутствовал. Но с его возвращением ее зрение и слух настолько обострились, что она подмечала все мельчайшие детали, слушая его рассказ о том, как он провел вторую половину дня, какие шаги он предпринял, чтобы обеспечить себе безопасность, и кого из рабочих он решил нанять для того, чтобы нормализовать ситуацию. Он ясно понимал цель своих поступков. Те, кто принимал участие в бунте, должны быть наказаны. Это необходимо для того, чтобы защитить собственность и укрепить власть собственника.

− Мама! Ты знаешь, что я должен сказать мисс Хейл завтра?

Вопрос был задан неожиданно, когда миссис Торнтон уже перестала думать о Маргарет.

Она взглянула на сына.

− Да! Знаю. Ты не можешь поступить иначе.

− Поступить иначе?! Я не понимаю тебя.

− Я имею в виду, что после того, как она выставила свои чувства напоказ, ты посчитал делом чести…

− Делом чести, – насмешливо сказал он. – Боюсь, дело чести здесь ни при чем. «Выставила свои чувства напоказ!» Какие чувства ты имела в виду?

− Ну, Джон, не нужно злиться. Разве она не выбежала и не бросилась тебе на шею, чтобы защитить тебя от опасности?

− Да! – ответил мистер Торнтон. – Но, мама, – продолжил он. – Я даже не смею надеяться. Я никогда раньше не был трусом, но я не могу поверить, что такая девушка любит меня.

− Не будь глупцом, Джон. Такая девушка! Разве она дочь герцога? И какое доказательство ее чувств тебе еще нужно? Я думаю, что она боролась со своими аристократическими привычками, но мне понравилось, что она не стала таиться в последний момент. Для меня это немаловажно, – произнесла миссис Торнтон, едва улыбнувшись, поскольку слезы стояли у нее в глазах, – потому что завтра я окажусь второй. Я бы хотела побыть с тобой, только с тобой, еще несколько часов, поэтому я просила тебя не ходить к ней сегодня.

− Дорогая мама! – (Все же любовь эгоистична, и в тот момент, когда он вернулся к своим собственным надеждам и страхам, в сердце миссис Торнтон вползла холодная тень) – Но я знаю, что ей нет дела до меня. Я брошусь к ее ногам… я должен. Даже если это будет один шанс из тысячи… или даже из миллиона… я должен это сделать.

− Не бойся! – сказала мать, подавляя разочарование и острую боль ревности. – Не бойся, – повторила она спокойно. – Если она тебя полюбила, она, может быть, достойна тебя. Ей было очень трудно преодолеть свою гордость. Не бойся, Джон, – сказала миссис Торнтон, целуя его, желая ему спокойной ночи.

Она медленно и величественно вышла из гостиной. Но, оказавшись в своей комнате, она заперла дверь и расплакалась, что редко себе позволяла.

Маргарет, все еще очень бледная, благополучно вернулась домой. Мистер и миссис Хейл все так же сидели в гостиной и тихо разговаривали. Она понадеялась, что голос не выдаст ее.

− Миссис Торнтон пришлет водный матрас, мама.

− Дорогая, как устало ты выглядишь! На улице очень жарко, Маргарет?

− Очень жарко, а из-за забастовки – довольно грязно.

Щеки Маргарет вспыхнули, и тут же кровь снова отлила от них.

− К тебе приходили от Бесси Хиггинс, она просила тебя зайти к ней, – сказала миссис Хейл. – Но я думаю, ты очень устала.

− Да! – согласилась Маргарет. – Я устала, я не смогу пойти к ней.

Она молчала, пытаясь унять дрожь, пока разливала чай. Она была рада, что отец занят матерью и не замечает, как выглядит его дочь. Даже после того, как миссис Хейл пошла спать, он не захотел оставить жену одну и решил почитать ей перед сном. Маргарет осталась наедине сама с собой.

− Теперь я подумаю об этом… теперь я вспомню все. Я не могла раньше… я не смела, – она неподвижно сидела в кресле, сложив руки на коленях, сжав губы, устремив взгляд в одну точку, будто на какое-то видение. Она глубоко вздохнула.

− Я – та, которая ненавидит сцены… Я – та, которая презирала людей, что не владеют своими чувствами… я всегда думала, что им не хватает самоконтроля… Я спустилась и, не мешкая, бросилась в схватку, как романтичная дурочка! Правильно ли я сделала? Полагаю, они ушли бы и без меня, – в какой-то момент еще раз все хорошо обдумав, она поняла, что это был бы чересчур разумный поступок для обезумевшей толпы. – Нет, они не ушли бы. Я поступила правильно. Но что заставило меня защищать этого человека, будто он был беспомощным ребенком?! А! – воскликнула она, сжав руки, – неудивительно, что эти люди подумали, будто я влюблена в него, когда так бездумно себя опозорила. Я влюблена… в него! – бледные щеки Маргарет внезапно вспыхнули, как от огня. Она закрыла лицо руками. Когда она отняла их от лица, ее ладони были мокрыми от жгучих слез.

− О, как низко я пала, что они станут говорить обо мне! Я не была бы такой храброй, не будь он мне абсолютно безразличен. В самом деле, он совершенно мне не нравится. Я забеспокоилась только потому, что обе стороны должны вести честную игру. И я понимала, какой должна быть честная игра. Но было бы несправедливо, – сказала она страстно, – если бы он стоял, защищенный стенами, ожидая солдат, которые поймали бы этих бедных обезумевших людей в ловушку и стали бы их избивать, а он так и стоял бы в бездействии. Но с их стороны было нечестно нападать на него, угрожая ему. Я бы снова так поступила, и пусть обо мне говорят что угодно! Если я предотвратила один удар, если не дала свершиться злу, я выполнила свой женский долг. Пусть они оскорбляют мою девичью гордость, я чиста перед Богом!

Она приободрилась, величественный покой снизошел на нее, и ее лицо стало умиротворенным – «спокойным, словно выточенным из мрамора».

Вошла Диксон:

− Если позволите, мисс Маргарет, там принесли водный матрас от миссис Торнтон. Уже слишком поздно, я боюсь, миссис уже почти спит, но завтра он прекрасно ей послужит.

− Хорошо, – ответила Маргарет. – Передай нашу благодарность.

Диксон на мгновение вышла из комнаты и тут же вернулась.

− Если позволите мисс Маргарет, он говорит, его попросили узнать, как вы себя чувствуете. Я думаю, он имел в виду миссис. Но он говорит, его просили узнать, как мисс Хейл.

− Я?! – воскликнула Маргарет, вскочив. – Я в порядке. Передай ему: я в порядке, – но ее лицо было таким же мертвенно белым, как платок, и голова сильно болела.

Вошел мистер Хейл. Он оставил спящую жену и теперь хотел поговорить с дочерью, чтобы отвлечься от грустных мыслей. С ласковым терпением, без единого слова жалобы, она переносила боль и находила бесчисленные темы для разговора, ни разу не упомянув о бунте. При одной мысли о произошедшем ей становилось плохо.

− Доброй ночи, Маргарет. Я использую каждую возможность, чтобы отдохнуть, а ты выглядишь очень бледной. Я позову Диксон, если твоей маме что-то понадобится. Ложись спать и спи крепко. Я уверен, тебе просто необходим сон, бедное дитя!

− Доброй ночи, папа.

Ее лицо опять побледнело, вымученная улыбка погасла, глаза потускнели от тяжелой боли. Она позволила себе расслабиться. До самого утра она может чувствовать себя больной и измученной.

Маргарет лежала неподвижно. Чтобы пошевелить рукой или ногой, или даже пальцем, нужно было совершить неимоверное усилие, для которого ей не достало бы силы воли. Она страшно устала, была потрясена до глубины души и думала, что вообще не сможет уснуть. Лихорадочные мысли кружились на грани между сном и явью, не покидая ее. Обессиленная и беспомощная, она все еще была не одна – множество лиц смотрели на нее, и она сгорала от стыда, оттого что стала объектом всеобщего внимания. Чувство стыда было таким острым, что казалось, ей не удастся скрыться от этого немигающего взгляда многих глаз, даже если она спрячется под землю.

Глава XXIV
Ошибки исправлены

«Пленившись поначалу твоею красотой,

Что сердце неустрашимое завоевала,

Томлюсь теперь, изнемогая, в муках,

Жестокий получив отказ…

И все ж, слугой твоим останусь верным,

Не позабыв жестокости и гордого молчанья».

Уильям Фоулер

Наутро Маргарет с трудом заставила себя подняться. Она была рада, что ночь наконец миновала, даровав ей немного отдыха, но не избавив от тягостных мыслей. Для других обитателей дома ночь прошла спокойно. Миссис Хейл просыпалась только один раз. Сегодня в знойном воздухе ощущалось легкое дуновение ветерка, и хотя рядом не было деревьев, и Маргарет не могла видеть, как он играет с листвой, ей нравилось воображать, как где-то у обочины дороги, в молодом кустарнике или в густых зеленых зарослях раздается нежный шелест, похожий на топот маленьких ножек, при одной мысли о котором в сердце далеким эхом отзывается радость.

Маргарет сидела с рукоделием в гостиной миссис Хейл. Она хотела помочь матери переодеться к обеду и позже пойти навестить Бесси Хиггинс. Девушка старательно гнала прочь все воспоминания о семье Торнтонов. И все же мысли текли своим чередом, не повинуясь ее воле, и время от времени жаркий румянец окрашивал ее щеки, – внезапный, будто солнечный луч меж быстрых дождевых облаков, проплывающих над морем.

Диксон очень тихо открыла дверь и подошла на цыпочках к Маргарет, которая сидела у занавешенного окна.

− Пришел мистер Торнтон, мисс Маргарет. Он ждет внизу.

Маргарет уронила шитье на колени.

− Он спрашивал меня? Разве папа еще не пришел?

− Он спрашивал вас, мисс, а хозяина нет дома.

− Хорошо, я спущусь к нему, – тихо ответила Маргарет.

Но почему-то она немного задержалась в комнате прежде, чем выйти навстречу гостю.

Мистер Торнтон стоял у окна спиной к двери, как будто внимательно наблюдая за улицей. Но на самом деле он пытался преодолеть свой страх. Его сердце учащенно билось от одной мысли, что она должна вот-вот прийти. Он не мог забыть прикосновение ее рук, ощущая его так ясно, словно она так и не разжала их, словно они все еще были там, на крыльце. Но теперь воспоминание о том, как Маргарет защищала его, вызывало дрожь во всем теле, и вся его решимость, вся сила самообладания таяли, как воск от огня. Он боялся и в то же время больше всего на свете желал выйти ей навстречу, раскрыв руки, без слов прося ее подойти и укрыться в его объятиях, как она сделала это днем раньше, но теперь он ни за что не оттолкнул бы ее. Его сердце билось громко и часто. Сильный мужчина, он страшился того, что должен сказать, и того, как она примет его слова. Быть может, она скромно опустит голову, покраснеет, затрепещет и позволит обнять себя, позволит даровать ей покой и приют. В одно мгновение он сгорал от нетерпения при мысли, что она так и поступит, а в следующее мгновение – пугался жестокого отказа, боялся, что она одним словом перечеркнет его будущее, их будущее; сама мысль об этом причиняла такую боль, что он просто запретил себе думать. Он вздрогнул, почувствовав, что в комнате еще кто-то есть, и обернулся. Маргарет вошла так тихо, что он не услышал. Его невнимательный слух отчетливее различал шум улицы, чем ее медленные движения и шорох муслинового платья.

Она встала у стола, не предложив ему сесть. Ее веки были полуопущены, губы приоткрыты, обнажая белую тонкую линию зубов. Она не двигалась, лишь медленное и глубокое дыхание расширяло тонкие и красивые ноздри. Тонкая кожа, мягкая линия скул, яркий контур рта, ямочки на щеках – на всем сегодня был заметен отпечаток усталости. Густая тень темных волос, зачесанных на виски, чтобы скрыть последствия удара, усиливала бледность лица. Ее руки безвольно опустились, но голова, несмотря на поникший взор, была по-прежнему гордо откинута назад. Она выглядела как узница, ложно обвиненная в отвратительном преступлении, возмущенная обвинением настолько, что не могла найти слов для оправдания.

Мистер Торнтон поспешно шагнул ей навстречу, опомнился и, решительно подойдя к двери, которую она оставила открытой, закрыл ее. Затем, вернувшись, встал напротив Маргарет, запечатлевая ее прекрасный образ в памяти, прежде чем он осмелится потревожить и, возможно, рассердить ее.

− Мисс Хейл, вчера я был очень неблагодарным…

− Вам не за что меня благодарить, – ответила Маргарет, прямо и открыто глядя на него. – Я полагаю, вы считаете себя обязанным поблагодарить меня за то, что я сделала, – несмотря на гнев, на лице Маргарет выступил густой румянец, а в глубине глаз вспыхнул огонь, который не погас, даже когда она серьезно и пристально взглянула на мистера Торнтона. – Это был только природный инстинкт, любая женщина сделала бы то же самое. В минуту опасности мы всегда полагаемся на преимущество нашего пола – его неприкосновенность. Скорее я должна, – сказала она поспешно, – извиниться перед вами за свои безрассудные слова, из-за которых вы подверглись опасности.

− Меня заставили так поступить не ваши слова, а истина, которая в них заключалась, как бы вы ее ни выразили. Но сейчас я не отступлю, вам не избежать выражения моей глубокой благодарности, моей… – мистер Торнтон был уже на грани признания. Но он не стал говорить в пылу страсти, он взвешивал каждое слово. Справившись со своими чувствами, он остановился на полуслове.

− Я не пытаюсь ничего избежать, – ответила Маргарет. – Я просто говорю, что вы не обязаны меня благодарить. И могу добавить, что любое выражение благодарности неприятно мне, поскольку чувствую, что не заслуживаю его. Но, если это освободит вас от всякого выдуманного долга, говорите.

− Я не желаю быть освобожденным от этого долга, – сказал мистер Торнтон, задетый ее спокойствием. – Выдуманный или невыдуманный, для меня неважно, я просто знаю, что обязан вам жизнью. Да! Улыбайтесь и считайте это преувеличением, если хотите. Я верю в это, потому что это добавляет ценности моей жизни, если я думаю… о, мисс Хейл! – продолжал он, понизив голос до нежного шепота, от которого она задрожала, – …думаю, что всякий раз, в счастливые мгновения своей жизни, я буду говорить себе: «Всей радостью в жизни, всей гордостью за честный труд в этом мире, самим ощущением бытия я обязан ей!» И эта мысль удваивает мою радость, она заставляет меня светиться от гордости, она обостряет мои чувства до такой степени, что я уже не знаю, боль это или наслаждение. Мысль о том, что я обязан жизнью той… Нет! Вы должны услышать, и вы услышите! – сказал он, шагнув вперед с твердой решимостью, – … той, которую я люблю, как ни один мужчина в мире не любил женщину.

Мистер Торнтон крепко сжал ее руку. Он тяжело дышал, слушая ее ответ. Услышав холодность в голосе Маргарет, он отпустил ее руку с негодованием. Ее тон был ледяным, а сами слова – невнятными, как будто она с трудом их подбирала.

− Меня потрясло то, как вы со мною говорили. Это возмутительно. Я ничего не могу поделать со своим чувством. Возможно, я бы не была так возмущена, если бы разделяла чувства, о которых вы говорили. Я не хочу обидеть вас. И, кроме того, мы должны говорить тише – мама спит. Но ваша манера оскорбительна для меня…

− Вот как! – воскликнул он. – Оскорбительна для вас?! Я достоин сожаления.

− Да! – с достоинством ответила она. – Я оскорблена и, полагаю, справедливо. Вы, кажется, вообразили, что мой поступок вчера, – на лице Маргарет снова появился густой румянец, но на этот раз ее глаза пылали негодованием больше, чем стыдом, – имел отношение лично к вам, и что вы можете прийти и поблагодарить меня, вместо того, чтобы понять, как понял бы настоящий джентльмен… да! джентльмен! – повторила она, вспомнив, как они говорили об этом слове всего несколько дней назад, – что любая женщина, достойная называться женщиной, воспользовалась бы привилегиями своего пола и вышла бы защитить человека, который находился в опасности.

− И спасенному джентльмену было бы запрещено благодарить женщину за свое спасение! – презрительно ответил он. – Но я – человек, я мужчина! Я имею право выразить свои чувства!

− И я уступила этому праву. Я просто говорю, что вы причинили мне боль, настаивая на благодарности, – с гордостью ответила Маргарет. – Но вы, кажется, вообразили, что я руководствовалась не просто женским инстинктом, а… – и тут долго сдерживаемые слезы выступили у нее на глазах, а дыхание перехватило, – а то, что меня побудили к этому какие-то особые чувства к вам… к вам! Любой человек из толпы, любой из тех бедняг, что пришли к вам на двор, вызывал у меня столько же сострадания, судьба любого из них волновала меня так же сильно, как и ваша.

− Вы можете не продолжать, мисс Хейл. Я знаю, что вы не питаете ко мне никаких симпатий. Теперь я знаю, что вы поступили так благородно всего лишь из-за вашего врожденного чувства справедливости. Да, хоть я и хозяин, я тоже могу страдать от несправедливости. Я знаю, вы презираете меня. Позвольте вам сказать, это потому, что вы не понимаете меня.

− Я и не желаю понимать, – ответила она, вцепившись руками в стол, чтобы не упасть.

Она считала его жестоким – он таким и был – а она была слабой от негодования.

− Да, я вижу. Вы пристрастны и несправедливы.

Маргарет сжала губы. Она не могла ответить на такие обвинения. А он, несмотря на все его жестокие речи, был готов броситься к ее ногам и целовать подол ее платья. Она молчала и не двигалась. Лишь по щекам бежали горячие слезы – слезы раненой гордости. Он немного подождал, ожидая ее ответа. Она молчала и не двигалась. Он ожидал возмущения, даже насмешки, – хоть слова, на которое он смог бы ответить. Но она все еще молчала. Он взял свою шляпу.

− Еще одно слово. Вы выглядите так, будто вам противно, что я люблю вас. Но вы не сможете избежать этого. Нет, даже если бы я захотел, я бы не смог избавиться от своей любви. И я бы никогда не захотел избавить вас от нее, даже если бы я мог. Я никогда не любил ни одну женщину, в моей жизни было слишком много иных занятий, я уделял внимание совсем другим вещам. Теперь я люблю и буду любить. Но не бойтесь сильного проявления моих чувств.

− Я не боюсь, – ответила она, выпрямляясь. – Еще никто не был дерзок со мной, и никто не будет. Но, мистер Торнтон, вы были очень добры к моему отцу, – сказала Маргарет, смягчившись. – Давайте больше не будем сердиться друг на друга. Прошу вас.

Он, не обратив внимания на ее слова, какое-то время разглаживал рукавом ворс на шляпе, а затем, проигнорировав ее протянутую руку и притворившись, что не заметил ее виноватого взгляда, резко повернулся и вышел из комнаты. Маргарет мельком увидела его лицо.

Когда он ушел, ей показалось, что она видела, как в его глазах блеснули слезы, и ее гордая неприязнь сменилась каким-то другим чувством, более добрым, но причинявшим ей душевную боль, будто она упрекала себя за то, что так унизила другого человека.

− Но как иначе я могла поступить? – спросила она себя. – Я никогда не любила его. Я была вежливой и не пыталась скрывать свое безразличие. Честно говоря, я никогда не думала о себе и о нем, и своим поведением старалась показать это. Он ошибся в том, что произошло вчера. Но это его ошибка, не моя. Я бы снова так поступила, если бы было нужно, даже если бы знала, что заставлю его беспокоиться, а сама буду стыдиться.