Текст книги "Преследование праведного грешника"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Элизабет Джордж
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ПРАВЕДНОГО ГРЕШНИКА

Посвящается незабвенной памяти моего отца Роберта Эдвина Джорджа, в благодарность за катание на роликовых коньках по Тодд-стрит, путешествия в Диснейленд, Большой Бассейн, Йосемитский парк, Биг Сур, плавания на надувном матрасе по Биг-Чико крик, шекспировскую викторину, книги серии «Ворон и лисица» и за привитую мне любовь к нашему родному языку.

Неблагодарность с сердцем из кремня,

Когда вселишься ты в дитя родное,

Морских чудовищ ты тогда страшней!

У. Шекспир. Король Лир. Акт 1, сцена 4.

Перевод Б. Пастернака

Июнь Уэст-Энд

Пролог

Душевное состояние Дэвида Кинг-Райдера можно было бы описать как печать, граничащую со смертельной тоской. Его переполняли уныние и отчаяние, совершенно не вязавшиеся с его нынешним положением.

Перед ним на сцене театра «Азенкур» Горацио повторил пророческие слова Гамлета: «Да, Божий промысел за нас порой решает», а Фортинбрас воскликнул: «О смерть надменная!» Троих из четырех поверженных персонажей унесли со сцены, и остался только Гамлет, лежащий на руках Горацио. На сцену один за другим вышли человек тридцать хористов: из левой кулисы появились норвежские солдаты, из правой – датские придворные, и обе группы соединились в глубине сцены, на переднем плане которой оставался Горацио. Под нарастающие звуки музыки хор подхватил слова главных героев, а из-за кулис донесся артиллерийский залп, против чего сам Кинг-Райдер изначально возражал, желая избежать ненужных сравнений с «1812».[1]1
  Имеется в виду Торжественная увертюра «1812 год» П. И. Чайковского, в которой звуки пушечной стрельбы имитируются с помощью подвешенного большого барабана (при исполнении в закрытых помещениях).


[Закрыть] И тогда, сидя в своей ложе. Дэвид увидел, что весь партер поднялся на ноги. Его примеру последовал бельэтаж, затем балкон. Заглушая музыку, пение и стрельбу, зрители разразились аплодисментами.

Именно об этом мечтал он уже более десяти лет – о полной реабилитации своего выдающегося таланта. Хвала Господу, эта мечта наконец воплотилась в реальность, окружающую его сейчас со всех сторон, снизу и сверху. Три года неимоверных умственных усилий и изматывающего физического труда нашли свое завершение в нескончаемых овациях, которые стерли воспоминания о двух его предыдущих провалах в Уэст-Энде.

Что касается тех двух мюзиклов-феерий, их судьба была предрешена характером аплодисментов и тем, что за ними последовало. В обоих случаях, вежливо и вяло похлопав исполнителям, зрители поспешно покидали театр, а члены труппы отправлялись на вечеринку по случаю премьеры, больше напоминавшую поминки. Лондонские театральные обозрения лишь подтверждали то, что передавалось из уст в уста уже в первый вечер. Две весьма дорогостоящие постановки пошли на дно, словно бронированные линкоры. А Дэвиду Кинг-Райдеру выпало сомнительное удовольствие читать бесконечные аналитические статьи о причинах его творческого застоя. «Жизнь без Чандлера» – такого рода заголовки он нашел в обзорах нескольких театральных критиков, выражавших что-то похожее на сочувствие. Но все остальные – те самые типы, что за утренним «Уитабиксом»[2]2
  Пшеничные батончики из спрессованных хлопьев; подаются к завтраку с молоком и сахаром.


[Закрыть] оттачивали злобные метафоры и месяцами терпеливо дожидались удобного случая, чтобы вставить их в свою статейку, содержащую скорее ядовитый сарказм, чем полезную информацию, – все остальные были безжалостны. Его награждали самыми разнообразными характеристиками, начиная с «эстетствующего шарлатана» и кончая «утлым суденышком, покачивающимся на волнах былой славы», причем источником этой славы был, естественно, Майкл Чандлер, и никто другой.

Дэвид Кинг-Райдер сомневался, чтобы чей-то еще музыкальный тандем подвергался столь же пристальному вниманию, как его сотрудничество с Чандлером. Создавалось впечатление, что все прочие союзы композиторов и либреттистов – от Гилберта и Салливана до Раиса и Ллойда Уэббера – расцветали и увядали, достигали известности и подвергались суровой критике, возносились к вершинам славы и скатывались к провалу, спотыкались и добивались успеха, не испытывая при этом необходимости отбиваться от своры воющих шакалов, которые так и норовили ухватить Дэвида за пятки.

Романтическая история его соавторства с Майклом Чандлером, естественно, вызывала особый интерес. Когда один из членов команды, выпустившей дюжину успешнейших постановок в театрах Уэст-Энда, погибает самым нелепым образом, то из его кончины обязательно создают некую легенду. А Майкл погиб как раз таким образом: потерялся во Флориде, в подводной пещере, уже предъявившей свои права на три сотни ныряльщиков, которые беспечно нарушали правила, погружаясь поодиночке, по ночам, в состоянии опьянения и оставляя на водной глади лишь стоящую на якоре яхту, чтобы обозначить место погружения. О Майкле Чандлере горевали жена, любовница, четверо детей, шесть собак и соавтор, с которым Майкл грезил о славе, удаче и театральном успехе со студенческой поры в Оксфорде, где и подружились эти сыновья членов законодательного совета компании «Остин ровер».

В общем, внимание, проявленное средствами массовой информации к душевному и творческому восстановлению Дэвида Кинг-Райдера после безвременной кончины Майкла, было вполне обоснованно. И хотя критики разгромили поставленную им пять лет спустя рок-оперу, они действовали в бархатных перчатках, вероятно полагая, что человек, потерявший одним махом давнишнего соавтора и старого друга, имеет право по крайней мере на одну ошибку в поисках собственного вдохновения. Однако после второго провала те же самые критики не проявили былого милосердия.

Впрочем, те времена давно закончились. Они уже стали прошлым.

Джинни, сидевшая рядом с ним в ложе, воскликнула:

– Дэвид! У нас получилось! У нас все получилось!

Она, несомненно, поняла, что и сама только что достигла вершин славы наравне с ведущими солистами театра, потому что, послав к черту все обвинения в семейственности, Дэвид доверил режиссуру этой постановки собственной жене.

Сын Дэвида, Мэтью, как администратор отцовской компании лучше других понимавший, до какой степени им нужен был успех, сжал руку Дэвида и хрипловато произнес:

– Черт побери! Ты молодчина, папа.

Дэвид хотел порадоваться этому признанию, ведь оно означало, что Мэтью решительно отказался от сомнений, которые испытывал, узнав о намерении отца превратить величайшую трагедию Шекспира в свой музыкальный триумф. «Ты уверен, что хочешь сделать это?» – спросил сын на начальном этапе работы, оставив невысказанным следующий вопрос: «Неужели ты хочешь подготовить свое окончательное падение?»

И теперь Дэвид убедился, что падение действительно было окончательным, хотя об этом никто, кроме него, не догадывался. Но разве у него был какой-то иной выбор, кроме попытки восстановить свое творческое имя?

Да, ему удалось осуществить грандиозный план. Толпы зрителей и вышедшие к рампе исполнители бурно рукоплескали ему, и даже критики, сидевшие на своих постоянных местах («Чтобы удобнее было подкладывать под них взрывчатку», – язвительно заметил Мэтью), вскочили на ноги и присоединили голоса к тем похвалам, которых Дэвид уже почти не чаял услышать после смерти Майкла Чандлера.

В последующие часы славословия продолжались. На открытии вечеринки в фешенебельной лондонской гостинице «Дорчестер», где большой зал приемов был оформлен в виде эльсинорского замка, Дэвид с женой завершали цепочку виновников торжества, включавшую занятых в премьере актеров. Сюда прикатила вся лондонская элита. Звезды театра и кино, захлебываясь от восторга, превозносили своих коллег, хотя втайне скрежетали зубами от зависти. Знаменитости из разных слоев общества, лицезревшие «Гамлета» в постановке компании «Кинг-Райдер продакшн», щедро сдабривали свои высказывания хвалебными сравнениями начиная от «великолепно» или «просто сказочно, дорогой» до «абсолютной магии, побуждающей к полному растворению в искусстве». Аристократического вида девицы в обтягивающих и сильно декольтированных нарядах, блиставшие в лучах собственной славы либо в лучах славы своих знаменитых предков, томно заявляли, что «наконец-то нашелся человек, которому удалось сделать Шекспира забавным». Представители королевской семьи – заметной статьи расходов национального воображения и экономики – высказали наилучшие пожелания всем участникам успешной премьеры. Каждому было лестно похлопать по плечу Гамлета и его драматическую когорту, каждый был счастлив поздравить Вирджинию Эллиот, мастерски поставившую рок-оперу ее супруга, но еще больше все стремились побеседовать с той самой знаменитостью, которую уже более десяти лет неустанно поносили и чернили.

Поэтому триумф ощущался особенно остро, и Дэвиду Кинг-Райдеру хотелось прочувствовать его во всей полноте. Он изголодался по тем переживаниям, которые поддержали бы его веру в то, что жизнь далеко не закончилась, а только открывается для него в новой радужной перспективе. Однако все это время он ощущал себя будто в ловушке. И слова «Все кончено» набатом отдавались в его ушах.

Если бы он смог рассказать Джинни, что ему пришлось пережить с того момента, как упал занавес, то она сказала бы, что его подавленность, нервозность и отчаяние совершенно естественны. «Нормальная реакция на стресс, связанный с премьерой», – заявила бы она, зевая. Потом прошлась бы по их спальне, бросила серьги на туалетный столик и, небрежно закинув туфли в стенной шкаф, напомнила бы Дэвиду, что в любом случае у нее гораздо больше причин для переживаний. Ее режиссерская работа завершена. Правда, в постановке есть еще мелкие погрешности («Надо бы, конечно, уговорить осветителя продумать более выигрышное освещение заключительной сцены»), но в общем и целом придется оставить все как есть и приниматься за постановку другой пьесы. А ему завтрашнее утро принесет поток телефонных поздравлений с просьбами об интервью и предложениями прокатиться с новым опусом по всему миру. И следовательно, он сможет заняться новой постановкой «Гамлета» или начать работать над новым произведением. У нее же такого выбора нет.

Если бы он признался, что у него нет никакого желания браться за что-то новое, го она сказала бы: «Конечно, ты вымотался. Это естественно, Дэвид. Как же можно сразу переключаться на что-то новое? Тебе необходимо отдохнуть и восстановить силы. Нужно время, чтобы источник вновь наполнился».

Под «источником» подразумевалось творческое вдохновение, и если бы Дэвид напомнил своей жене, что ей вроде бы никогда не требовалось пополнять собственные ресурсы, то она возразила бы, что режиссура в корне отличается от процесса сочинения произведения. Режиссер постоянно работает над свежим материалом и общается с актерской братией, от которой можно сойти с ума, пока вдолбишь ей, что и как нужно делать. А у композитора есть только музыкальный кабинет, рояль, полное уединение и собственное воображение,

И необходимость отвечать на запросы публики, угрюмо подумал Дэвид. Такова извечная цена успеха.

При первой же возможности они с Джинни незаметно покинули «Дорчестер». Сначала, когда он подал ей знак, что намерен улизнуть из зала, Джинни выразила недовольство, так же как и Мэтью, который, будучи бессменным отцовским менеджером, заявил, что будет нехорошо, если Дэвид Кинг-Райдер покинет торжество до окончания праздничного застолья. Но Дэвид сказал, что вымотался и находится на последнем издыхании, а Мэтью и Вирджиния признали правильность поставленного им диагноза. В конце концов, последний месяц он плохо спал, весь пожелтел и осунулся, а его поведение во время премьеры – нервные метания по их ложе – явно показывало, что его личные ресурсы окончательно истощились.

Из Лондона они выехали в молчании. Дэвид, зажав в одной руке стакан с водкой, сидел, упершись лбом в развилку между большим и указательным пальцами другой, но Джинни все же попыталась несколько раз втянуть его в разговор. Она полагала, что в качестве награды за годы упорной работы они могут позволить себе роскошный отпуск. И подходящими местами, по ее мнению, могли стать Родос, Капри и Крит.

Наигранная веселость в ее голосе подсказала Дэвиду, что жена всерьез начинает беспокоиться из-за того, что он никак не реагирует на ее предложения. А учитывая их семейную историю – прежде чем стать его пятой женой, она была его двенадцатой любовницей, – Джинни имела все основания подозревать, что его состояние не имеет ничего общего с премьерной нервотрепкой, упадком сил после победы или тревогами по поводу реакции критиков на его музыку. Последние несколько месяцев оказались очень тяжелыми в плане их интимных отношений, и она отлично помнила, как ему удалось исцелиться от импотенции в случае с предыдущей женой, ведь исцеление ему принесла именно связь с Джинни. Поэтому когда она наконец сказала: «Милый, так порой бывает. Во всем виноваты нервы, не более того. С сегодняшнего дня дела пойдут на лад», ему тоже захотелось как-то успокоить ее. Но он не нашел нужных слов.

Дэвид все еще пытался отыскать их, когда лимузин въехал в аллею серебристых кленов, служивших отличительным признаком лесистой местности, в которой они проживали. Здесь, в часе езды от Лондона, землю покрывали густые леса, а тропинки, протоптанные поколениями лесных обитателей и фермеров, скрывались в низких зарослях папоротника.

Проехав между двумя приметными дубами, машина свернула на подъездную дорогу к дому. Через двадцать ярдов темнели распахнутые железные ворота. Дорога вилась под тополями, ольхами и буками, окаймлявшими ровную гладь пруда, поблескивающего отраженным звездным светом. Полого поднимающаяся аллея проходила мимо ряда молчаливых коттеджей и внезапно обрывалась на вершине аллювиального холма перед входом в особняк Кинг-Райдера.

Их домоправительница уже приготовила ужин, выставив на стол набор любимых блюд Дэвида.

– Мистер Мэтью позвонил, – пояснила Порция своим тихим, исполненным достоинства голосом. Сбежав из Судана пятнадцатилетней девушкой, она уже лет десять служила у Вирджинии, неизменно храня меланхоличный образ скорбящей черной мадонны. – Я сердечно поздравляю вас обоих, – добавила она.

Дэвид поблагодарил ее. Они стояли в столовой, и вся их троица отражалась в стеклах окон, протянувшихся от пола до самого потолка. Дэвид залюбовался украшающим центр стола канделябром с затейливым узором, где розы белели на фоне переплетенных ивовых ветвей. Он потрогал один из изящных серебряных завитков. Как обычно, подставил ноготь большого пальца под каплю стекающего воска. И, чувствуя подступивший к горлу комок, понял, что не в состоянии проглотить ни крошки.

Поэтому он сказал жене, что ему необходимо немного побыть в одиночестве, чтобы снять накопившееся за вечер напряжение. Он обещал присоединиться к ней позже. Ему лишь нужно немного расслабиться.

Принято считать, что творческие личности снимают излишнее волнение в процессе творчества. И Дэвид, пройдя в свой музыкальный кабинет, включил свет, налил очередную порцию водки и поставил стакан прямо на крышку рояля.

Сделав это, он подумал, что Майкл никогда не позволил бы себе подобного поступка. Майкл относился к таким вещам с трепетной осторожностью, ценя достоинства музыкальных инструментов и оказывая всяческое уважение их формам, размерам и возможностям. Он проявлял подобную осторожность почти во всех сферах жизни. И лишь в ту единственную безумную ночь во Флориде он позволил себе проявить беспечность.

Дэвид сел за рояль. Пальцы сами собой начали исполнять его любимую арию. Это была мелодия из его самой благополучной неудачи – «Милосердие», и Дэвид мурлыкал что-то, наигрывая музыку и тщетно пытаясь вспомнить слова арии, в которой когда-то был ключ к его будущему.

Играя, он блуждал рассеянным взглядом по стенам кабинета, являвшим свидетельства его успехов. На полках пылились заслуженные награды. За стеклами рамочек поблескивали различные аттестаты и сертификаты. Афиши и программки напоминали о постановках, которые по сей день шли по всему миру. А пара десятков вставленных в серебряные рамки фотографий подтверждала достижения его жизненного пути.

Среди них была и фотография Майкла. И когда взгляд Дэвида упал на лицо старого друга, его пальцы вдруг по собственному почину заиграли новую мелодию – арию из «Гамлета», которой, несомненно, суждено стать модным шлягером. Арию, чье название – «Какие сны в том смертном сне приснятся» – взято из самого знаменитого монолога принца.

Проиграв лишь половину этой музыкальной темы, Дэвид остановился. На него вдруг навалилась такая невероятная усталость, что руки упали с клавиш, а глаза закрылись сами собой. Но он по-прежнему мысленно видел лицо Майкла.

– Тебе не следовало умирать, – сказал он соавтору. – Я думал, что успех все изменит, но он лишь обостряет перспективу провала.

Он взял свой стакан и вышел из кабинета. Залпом выпив водку, он сунул стакан в стенную нишу рядом с травертиновой вазой и даже не заметил, что небрежно поставленный на край сосуд упал и покатился по застланному ковром полу.

Со второго этажа огромного дома до него донеслось журчание льющейся воды. В ароматной расслабляющей ванне растворятся все треволнения, пережитые Джинни за этот премьерный вечер и последние месяцы напряженной работы. Хотелось бы ему обрести такой же покой. И по гораздо более основательным, как ему представлялось, причинам.

В последний раз он позволил себе оживить в памяти славные моменты нынешнего триумфа: дрогнул, начиная опускаться, занавес, и одобрительный гул вскочившей с кресел публики прорезали хриплые крики «Браво!».

Такое бурное признание должно было порадовать Дэвида. Но не порадовало. Не могло порадовать. Его уши были глухи ко всему остальному, кроме постоянно звучавшего в них совсем другого голоса:

«На углу Питершем-мьюз и Элвастон-плейс. В десять часов».

«Но откуда… Откуда они у вас?»

«О, вы сами это поймете».

Даже сейчас, когда он вспоминал хор восхвалений и воодушевленную стрекотню публики, все ее хвалебные песни, которые должны были стать его воздухом, его светом, нектаром и амброзией, в ушах Дэвида по-прежнему звучали те последние четыре слова: «Вы сами это поймете».

И время настало.

Поднявшись по лестнице, он вошел в спальню. В глубине, за закрытой дверью ванной комнаты, отмокала в благоухающей воде его жена. Она что-то напевала с деланной беспечностью, и это подсказало ему. как сильно на самом деле она тревожится из-за его нервозного состояния и душевного настроя.

Вирджиния Эллиот была хорошей женщиной, подумал Дэвид. Самой лучшей из его жен. И он хотел бы оставаться с ней до конца своих дней. Он просто не знал, каким коротким окажется отпущенный ему срок.

Три быстрых движения хорошо справились с делом.

Он достал пистолет из ящика прикроватной тумбочки. Поднял его. И нажал на курок.

Сентябрь Дербишир

Глава 1

Джулиан Бриттон прекрасно осознавал, что его жизнь до сих пор мало чего стоила. Он разводил собак, управлял развалинами фамильного поместья и каждый божий день пытался отвратить своего отца от пристрастия к бутылке. Вот, пожалуй, и все. Ни на одном из этих поприщ он не преуспел, кроме разве что выливания джина в канализацию, и в свои двадцать семь лет чувствовал себя полным неудачником. Но сегодня вечером он не мог позволить себе проиграть. Он знал, что обязан одержать победу.

Подготовку к ней он начал с того, что подверг свой внешний вид безжалостному критическому осмотру перед большим зеркалом на подвижной раме, стоявшим в его спальне. Поправив воротник рубашки, Джулиан смахнул с плеча пушинку и пристально взглянул на свое отражение, постаравшись придать лицу желаемое выражение. Он решил, что должен выглядеть очень серьезным и озабоченным, поскольку для серьезной озабоченности имелись причины. А вот страданий своих выражать нельзя. И конечно, нельзя показывать, что он внутренне издерган и потрясен тем, что его мир начал вдруг разваливаться на куски.

Две бессонные ночи и два бесконечных дня предоставили Джулиану уйму времени для обдумывания и повторения замечаний, которые он хотел сделать, когда настанет назначенный час. В сущности, основную часть тех двух дней и ночей, что последовали за невероятным заявлением Николь Мейден, он провел в мысленных дискуссиях с самим собой. Теперь, после сорока восьми часов нескончаемых диалогов, звучавших лишь в его собственной голове, Джулиану не терпелось разобраться со всем этим делом, хотя он и не был полностью уверен, что его слова обретут желаемую убедительную весомость.

Отвернувшись от зеркала, он взял с орехового комода ключи от машины. Тонкий слой пыли, обычно покрывавший поверхность комода, бесследно исчез. И Джулиан понял, что его кузину опять обуяла неукротимая страсть к уборке, служившая верным признаком того, что она потерпела очередное поражение в решительной борьбе за трезвость с ее дядюшкой.

Именно с таким намерением восемью месяцами раньше Саманта прибыла в Дербишир. Словно ангел милосердия, она появилась на пороге Бротон-мэнора с миссией воссоединения семьи, распавшейся более тридцати лет назад. В этом направлении, однако, ей не удалось добиться большого прогресса, и Джулиану было любопытно, долго ли еще она намерена терпеть неослабевающую тягу его отца

к выпивке.

– Джули, мы обязаны спасти его от пьянства, – опять повторила Саманта сегодняшним утром. – Разве ты не видишь, что его состояние стало критическим?

В отличие от нее Николь, знавшая, его отца восемь лет, а не какие-то восемь месяцев, давно заняла позицию «живи сам и давай жить другим». Она не раз говорила: «Знаешь, Джулс, если твой батюшка предпочитает тупо спиваться, тут уж ничего не поделаешь. И у Саманты тоже ничего не выйдет». Однако Николь не понимала, какие чувства вызывает у человека вид отца, неотвратимо погружающегося в пьяное забытье, насыщенное иллюзорными романтическими воспоминаниями. Ведь она выросла в семье, где внешний уклад жизни соответствовал ее внутреннему содержанию. Любовь ее родителей никогда не давала трещины, и ей не пришлось страдать от двойной измены родителей – эта участь выпала на долю Джулиана: накануне его двенадцатого дня рождения хиппующая мать сбежала «учиться» с неким завернутым в покрывало гуру, а отцовская преданность бутылке сильно превосходила ту привязанность, какую он способен был проявить к трем своим отпрыскам. В сущности, если бы Николь хоть раз дала себе труд проанализировать различие в их воспитании, она смогла бы понять, что все ее кошмарные решения… Тут Джулиан решительно отмахнулся от собственных мыслей. Нельзя сейчас двигаться в этом направлении. Он не может позволить себе думать об этом. Он не должен отклоняться от решения первостепенной задачи.

– Послушай, приятель… – Джулиан схватил с комода бумажник и сунул его в карман. – Ты достаточно хорош для любой девушки. Она просто жутко перепугалась. Свернула на плохую дорожку. Только и всего. Помни об этом. И помни, что всем известно, какие прекрасные отношения сложились между вами.

Он верил, что его мысли соответствуют реальному положению дел. Жизни Николь Мейден и Джулиана Бриттона уже много лет были тесно связаны. Все, кто давно их знал, понимали, что они созданы друг для друга. И только Николь, похоже, не согласилась с этим.

Два дня назад, после того как она призналась, что решила окончательно поселиться в Лондоне и будет наезжать сюда, к родителям, лишь с кратковременными визитами, Джулиан смущенно сказал ей:

– Я знаю, что мы не помолвлены. Но мы всегда отлично понимали друг друга. И я не стал бы спать с тобой, если бы у меня не было серьезных намерений… Ну же, Ник! Черт побери, ты ведь меня понимаешь.

Это было не совсем то предложение руки и сердца, какое он хотел ей сделать, да и Николь не приняла всерьез его слова. Она сказала напрямик:

– Джулс, ты мне ужасно нравишься. Ты потрясающий парень и настоящий друг. Таких замечательных отношений у меня не было ни с одним мужчиной.

– Значит, ты понимаешь…

– Но я не люблю тебя, – продолжила она. – Секс не равнозначен любви. Так бывает только в кино или романах.

Ее слова поначалу совершенно ошеломили его, лишив дара речи. В голове возникла странная пустота, словно кто-то стер с классной доски все правила, прежде чем он успел записать их в тетрадь. Поскольку он молчал, Николь снова заговорила.

Она заверила его, что если он захочет, то они сохранят прежние дружеские отношения. Естественно, иногда она будет наезжать к родителям в Скалистый край,[3]3
  Холмистый район на северо-западе графства Дербишир, первый национальный парк Британии.


[Закрыть] и тогда у нее всегда найдется время для общения с Джулианом, причем, подчеркнула она, ей это будет очень приятно. Если он захочет, они даже могут по-прежнему заниматься сексом. Исключительно ради удовольствия. Но жениться? Для этого у них слишком разные характеры.

– Я знаю, как отчаянно тебе хочется восстановить Бротон-мэнор, – сказала Николь. – Это твоя мечта, и ты обязательно осуществишь ее. Но я мечтаю совсем о другой жизни и не собираюсь обманывать ни тебя, ни себя. Такое притворство принесло бы один вред.

Наконец Джулиан вновь обрел способность соображать и с горечью заметил:

– Во всем виноваты чертовы деньги. У меня их слишком мало, по крайней мере, недостаточно для поддержания твоего шикарного стиля жизни.

– Джулиан, ты не прав. Не совсем прав. – Она отвернулась от него и глубоко вздохнула. – Позволь мне объяснить…

Ему показалось, что ее объяснение длилось целый час, хотя, скорее всего, она говорила не больше десяти минут. Когда между ними все было сказано и Николь вышла из «ровера» и растворилась в темноте, скрывавшей островерхие очертания Мейден-холла, Джулиан в полном ошеломлении поехал домой, охваченный горем и растерянностью. В голове у него царил настоящий хаос. «Нет, – думал он, – это невозможно… она не то хотела сказать… нет-нет, все не так». Наутро после первой бессонной ночи, обуреваемый страданиями, он понял, что необходимо действовать быстро и решительно. Ответив на его звонок, Николь охотно согласилась встретиться с ним. Ведь она же сама сказала, что всегда будет рада повидать его.

Перед выходом из комнаты Джулиан бросил последний взгляд в зеркало и постарался укрепить свою решимость заключительным утверждением: «Главное, что нам всегда было хорошо вдвоем. Держи это в памяти».

Он тихо прошел по тускло освещенному коридору верхнего этажа родового особняка, заглянув по пути в небольшую комнату, которую его отец использовал в качестве кабинета. Неизменно усугубляющиеся финансовые проблемы заставили их семью покинуть большие комнаты нижнего этажа, которые постепенно стали непригодными для жилья, потому что пришлось продать находившуюся в них старинную мебель, картины и прочие objets d'art,[4]4
  Предметы искусства (фр.).


[Закрыть] чтобы как-то свести концы с концами. Теперь Бриттоны обитали исключительно на верхнем этаже. Комнат гам вполне хватало, но в них царили теснота и полумрак.

Джереми Бриттон сумерничал в кабинете. Была уже половина одиннадцатого, и он, как обычно, пребывал в пьяном забытьи. Голова его опустилась на грудь, а в бессильно повисшей руке тлела забытая сигарета. Пройдя по комнате, Джулиан вынул из пальцев отца догорающий окурок. Джереми даже не шевельнулся.

Взглянув на него, Джулиан тихо выругался: алкоголизм уже вырвал с корнем все надежды на пробуждение отцовского интеллекта, силы духа или фамильной гордости. Однажды отец попросту сожжет свое родовое гнездо, и бывали минуты – сейчас как раз наступила одна из них, – когда Джулиан подумывал, что всепоглощающий пожар мог бы стать наилучшим выходом. Он погасил сигарету Джереми, вытащил из кармана его рубашки пачку «Данхилла» и унес ее из кабинета вместе с отцовской зажигалкой и прихваченной со стола бутылкой джина.

Выбрасывая бутылку, сигареты и зажигалку в мусорный бак на заднем дворе, он услышал знакомый голос.

– Ну что, Джули, он опять напился?

Джулиан вздрогнул и огляделся вокруг, однако темнота не позволила ему определить местонахождение неожиданной собеседницы. Но вот ее фигура отделилась от низкой каменной ограды, отделявшей задний двор особняка от заросшего и неухоженного главного сада. Обзору мешала и бурно разросшаяся глициния, уже сбросившая часть листвы в преддверии осени. Девушка отряхнула запылившиеся сзади шорты практичного защитного цвета и медленно направилась навстречу Джулиану.

– Мне уже начинает казаться, что он хочет себя угробить, – произнесла Саманта в свойственной ей грубоватой манере. – Я только пока никак не пойму, по какой причине.

– Он не нуждается в причинах, – отрывисто сказал Джулиан. – Он нуждается только в средствах.

– Я стараюсь удержать его от пьянства, но он все равно умудряется доставать где-то выпивку. – Саманта взглянула на темный особняк, возвышавшийся перед ними незыблемой твердыней в живописном окружении, – Я действительно стараюсь, Джулиан. Мне понятно, как это важно. – Она опять перевела взгляд на кузена и присмотрелась к его одежде. – Какой ты нарядный. А я и не подумала переодеться. Считаешь, мне тоже надо?

Джулиан непонимающе посмотрел на нее и пригладил ру^башку на груди, словно пытаясь отыскать что-то, чего там и быть не могло.

– Ты, наверное, забыл? – догадалась Саманта.

Ее вообще отличала отменная сообразительность и интуиция.

Джулиан молча ждал пояснений.

– Затмение, – напомнила она.

– Затмение? – Он задумался, потом хлопнул себя ладонью по лбу. – Господи! Затмение! Сэм, вот черт. У меня начисто вылетело из головы. А что, оно будет сегодня? И ты хотела пойти посмотреть его?

Она кивнула в сторону того места, откуда появилась.

– Ну да, я даже припасла для нас кой-какое угощение. Сыр и фрукты, немного хлеба с колбасой. Вино. Мне подумалось, что нам захочется подкрепиться, если придется ждать его дольше, чем ты рассчитывал.

– Ждать? О более, Саманта…

Он не знал, как лучше выкрутиться из неловкого положения, Непонятно, с чего она взяла, что он собирался наблюдать затмение вместе с ней. Непонятно, с чего она взяла, что он вообще собирался наблюдать это затмение.

– Разве я перепутала числа?

В ее голосе прозвучало разочарование. Она уже поняла, что ничего не перепутала и что если ей хочется увидеть затмение с пустоши Айем-мур, то придется тащиться туда одной.

Его упоминание о лунном затмении было всего лишь небрежным замечанием. По крайней мере, Джулиан рассчитывал, что его слова будут восприняты именно так. Он упомянул о затмении, чтобы поддержать разговор: «С Айем-мур его будет отлично видно. Кажется, оно начнется около половины двенадцатого. А ты увлекаешься астрономией, Сэм?»

Саманта, очевидно, восприняла его слова как своего рода приглашение, и такая самонадеянность кузины вызвала у Джулиана вспышку раздражения. Но он всячески постарался скрыть это, памятуя о том, как много она помогала ему. Последние восемь месяцев кузина часто наезжала в Бротон-мэнор из Винчестера, задавшись целью помирить свою мать с ее братом – отцом Джулиана. Визиты Саманты становились все более продолжительными, поскольку с каждым разом она находила для себя все больше дел в поместье, как в восстановлении самого особняка, так и в организации проведения турниров, церковных празднеств и исторических инсценировок, которые Джулиан разрешал проводить на землях поместья ради получения дополнительных доходов для семьи Бриттонов. Ее помощь оказалась настоящим подарком судьбы, так как остальные родственники Джулиана давно сбежали из родового гнезда, а Джереми, унаследовав его на двадцать шестом году жизни, способствовал лишь его разорению, приглашая к себе приятелей-хиппи, и в результате довел поместье до ужасного состояния.