Текст книги "Богатые наследуют. Книга 1"
Автор книги: Элизабет Адлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Потихоньку пробравшись в дом, чтобы не будить индейца, Поппи грустно посмотрела на свой собственный ужин. Она откусила кусок черствого хлеба и налила себе стакан густого молока, которое индеец принес этим утром, подоив корову, пасшуюся в яблоневом саду. Потом она пошла на свое привычное место на ступеньках и медленно села, внимательно глядя на дорогу и мечтая о том, что папочка вдруг волшебным образом неожиданно очутится перед ней. Но, конечно же, он не появился, и когда наконец совсем стемнело, она устало поплелась в большой молчаливый дом.
Она присела на краешек кровати, потом взобралась на нее и села поудобнее, прижав подбородок к коленям. Она снова стала думать об Энджел Констант, вспоминая ее блестящие волосы и веселый звук ее звонкого смеха. В ней было что-то свежее, и чистое, и удивительно красивое – словно вокруг нее было сияние, как вокруг настоящего ангела. Поппи слезла с кровати и пошла к зеркалу. Ее голубое хлопчатобумажное платье было неряшливым, на груди – пятна от молока. На ее лице были полосы сажи, и бледный белый ободок от молока окружал рот Она не могла припомнить, когда в последний раз расчесывала волосы, потому что никто никогда не напоминал ей об этом, и теперь они свалялись на затылке, а косички не заплетались уже много дней. Поднеся руку к лицу, Поппи стала рассматривать свои обломанные ногти, с черными полосками грязи под ними, а потом сравнила свои исцарапанные, без чулок, ноги в стоптанных пыльных башмаках с хорошенькими ножками Энджел. И она еще раз вспомнила весь облик Энджел – прелестное белокурое видение.
Сердито стянув с себя платье, Поппи полезла в шкаф за свежей ночной сорочкой. Потом она расплела косички и атаковала их расческой, пытаясь расчесать спутанные места. Сосуд с водой стоял слишком высоко, чтобы Поппи могла достать его, да и потом он был слишком тяжелым, и она все равно не смогла бы налить из него воды. Она встала на стул и сначала одной рукой, а потом двумя плескала себе холодной водой на лицо, смывая грязь и вытираясь белым льняным полотенцем. Наконец, она встала на колени около кроватки и, сложив руки, стала молиться, но этим вечером она просила не только о том, чтобы вернулся папа, она молилась Богу, чтобы он сделал ее такой, как Энджел Констант. И этой ночью ей снился хорошенький черный пони, который резвился в загоне, и брат и сестра, идущие рука об руку к даме с ласковым голосом и серебряным колокольчиком, но только в этом сне не было Энджел – сестрой была сама Поппи!
Когда папочка наконец вернулся, на лице у него не было обычной беззаботной усмешки и мешочка с подарками. Поппи молча стояла на ступеньках, когда он поднимался в дом. Лицо его было бледным и разъяренным.
– Черт побери, Поппи, – простонал он, заметив девочку. – Я совсем забыл о тебе!
Она ошеломленно уставилась на него… Как папочка мог забыть о ней… Это невозможно… Ведь она о нем никогда не забывает…
Он опять вдохнул.
– Все в порядке, – сказал он с усмешкой и, даже не поцеловав ее, прошествовал в дом – в детскую. Поппи шла за ним. – Думаю, ничего не остается, как взять тебя с собой.
Поппи молча наблюдала, как он открыл шкаф и стал укладывать ее вещи в маленький чемодан. Она была так расстроена тем, что он забыл о ней, что даже не спросила, куда они собираются ехать.
– Готовься ложиться спать, – сказал Джэб резко, когда закрывал за собой дверь детской. – Мы выезжаем завтра на рассвете.
Поппи лежала без сна в своей холодной кроватке, дрожа от страха – не от мысли о том, куда они едут, или даже почему, но оттого, что он забыл о ней. Еще до рассвета она встала и оделась, и стала ждать, выйдя из детской со своим маленьким чемоданчиком и тряпичной куклой под мышкой, как носил ее папа, когда она была совсем маленькой. Когда Джэб, наконец, открыл дверь своей комнаты, он едва не налетел на нее.
– Я не хочу, чтобы ты забывал обо мне, папочка, – сказала ему Поппи, глядя на него широко раскрытыми от страха глазами.
Он молча смотрел на нее. И так было скверно, что он проиграл дом и свою долю ранчо Санта-Виттория паршивому ковбою из Монтечито, так надо же, теперь его достает еще и Поппи! Дьявол, только хнычущего ребенка еще не хватало азартному игроку, собравшемуся в дорогу на дело!
Схватив ее чемодан, он понесся по коридору так быстро, что Поппи пришлось бежать, чтобы поспеть за ним.
– А как насчет Спайдера? – спросила она, затаив дыхание. – Он поедет с нами?
Господи, он совсем забыл об этом проклятом пони!
– Он будет дожидаться, когда ты вернешься, – солгал он равнодушно. – Давай, давай, поторапливайся! Ну что ты плетешься еле-еле?
Индеец, завернувшись в серапе, ждал его у входной двери.
– Мы больше не увидимся с вами, мистер Джэб, – сказал он не своим обычным звучным голосом, а каким-то странным шепотом. – Вы и я – мы оба уходим из этого дома.
Джэб внимательно посмотрел на него. Старый индеец всегда был прав. Он был здесь с самого начала, а теперь это – конец.
Индеец склонил свою седую голову.
– Теперь уже недолго осталось, – пробормотал он, когда они прошли мимо него и растворились в сумерках.
ГЛАВА 18
1887
Папочка сказал ей, что они отправятся «путешествовать», и Поппи мечтала, что они вернутся в Монте Карло, но ничего подобного не произошло. На этот раз у них была крошечная каютка на посудине, плывшей в Сан-Франциско – в самой нижней ее части, где волны сильно бились о борт, отчего Поппи испытывала приступы дурноты. И хотя она плакала, папочка просто лежал на своей койке и пил ирландское виски из серебряной фляжки, или громко храпел, когда она засыпала.
Они сошли на берег в Сан-Франциско на ослабевших ногах, и Поппи спросила с надеждой, едут ли они в их прежний большой дом. Но Джэб просто схватил ее за руку и буквально втолкнул в омнибус, который тянули две лошади. Они ехали на Юнион-сквер, где находился вокзал.
Только теперь не было роскошного купе в большом поезде Сан-Франциско – Чикаго, а просто жесткое неудобное сиденье, которое врезалось ей в ноги. Когда Поппи жалобно сказала, что хочет есть, Джэб купил ей пакет сандвичей и яблок у человека с тележкой, который периодически сновал туда-сюда по проходу. Наконец она уснула, положив голову папе на руку и крепко уцепившись за рукав его пиджака – даже во сне она не хотела выпустить эту спасительную соломинку. Ей снилось, что она была Энджел. Как хорошо было скакать на смешном черном пони! А поезд неспешно пыхтел по широкой равнине.
Когда она проснулась, ее голова покоилась на папочкином щегольском пальто, а самого его не было. Ее живот опять свело спазмом паники, когда ей в голову пришло, что, пока она спала, он опять позабыл про нее. Наверно, он сошел с поезда и оставил ее одну!
– Где папочка? – спросила она в ужасе смуглую, неприветливую даму, сидевшую напротив. Сон как рукой сняло.
– Судя по тому, как от него несет, он конечно в баре! – отрезала дама. – Не знаю, что это за мужчина, если он оставляет такую маленькую девочку одну, а сам пьянствует!
Поппи, враждебно посмотрев на нее, соскользнула с сиденья и протиснулась сквозь ее пышные юбки.
– Папочка – не пьяница! – парировала она с безопасного расстояния у двери. – И он не бросил меня! Он – самый лучший папочка в мире!
И она понеслась по коридору подальше от острого язычка соседки.
Она остановилась тогда, когда поняла, что без посторонней помощи она бар не найдет. Но когда Поппи попыталась выяснить, как туда пройти, у какого-то седого господина, он только громко рассмеялся. Ей пришлось и дальше брести наугад по коридору – Поппи казалось, что он никогда не кончится – глядя по сторонам и, ударяясь об стенку, когда железнодорожные пути делали неожиданный крюк. Но когда она наконец нашла бар, она поняла, почему он так нравится папе.
Так было гораздо веселее, чем в мрачном вагоне, с хмурой дамой напротив. Хорошенькие лампы с расписными стеклянными колпаками уютно освещали красные стены, на половину высоты обшитые блестящими деревянными панелями, и слабо мерцающие бутылки и бокалы. Поппи стояла в дверях, ища глазами папочку среди сборища краснолицых мужчин, толпившихся у стойки, ощущая знакомый запах сигарного дыма, виски и пива. Она заметила его наконец – он сидел за столиком вместе с какими-то четырьмя мужчинами, держа в руках колоду карт.
Не замечая удивленных взглядов и улыбок посетителей, она протискивалась к его столику через толпу.
– Папа! – закричала она. – Внезапно все смолкли. – Вот ты где! А я думала, что ты опять бросил меня.
Партнеры Джэба по карточной игре приподняли брови и усмехнулись, когда он бросил на нее холодный взгляд. Раскладывая карты, он сказал: – Конечно, я не бросил тебя, Поппи. Чудная дама в вагоне сказала, что присмотрит за тобой.
– Мне она совершенно не понравилась, – изрекла Поппи, когда он взял ее за руку и вывел из бара. – Она сказала, что ты не имеешь права напиваться и оставлять меня одну.
Взрывы хохота мужчин донеслись им вслед, когда они пошли по коридору, и рука Джэба неожиданно сдавила ее ручку так сильно, что Поппи вскрикнула.
– У-у-у, – захныкала она. – Папа, мне больно!
– Тебе еще повезло, что я не вздул тебя, моя дочка, – огрызнулся он злобно. Присев так, чтобы его глаза оказались на уровне глаз Поппи, он сказал спокойно, но с такой ноткой, что Поппи задрожала от страха. – Никогда больше не ходи меня искать, Поппи. Ты поняла меня?
Его голос дрогнул, когда он добавил: – Ты никогда больше не пойдешь за мной. Никогда!
Опять схватив Поппи за руку, он потащил ее, молчаливую и дрожащую, дальше по коридору в вагон.
Придя туда, он посадил девочку на место, дал ей яблоко и ее куклу и велел спать или развлекать себя, глядя в окно – он скоро вернется. Но она уже достаточно хорошо знала, что такое папочкино «скоро вернется»… это означало, что он придет только тогда, когда покончит с тем, что для него важно, важнее, чем она сама, но не раньше. А это может длиться дни, недели и даже месяцы… или вечность.
Когда поезд прибыл в Чикаго, Поппи показалось, что его настроение улучшилось. Он повез ее прямо в деловую часть города в приличный отель, и она бегала счастливая, рассматривая свой новый дом – роскошный номер с привычной ей раньше парчой и бархатом. Ей не пришлось посмотреть на Чикаго – папочка велел принести карточный стол, и сразу же засел за него с другими мужчинами. Всю ночь они играли и пили виски, а Поппи уснула, насладившись теплом и уютом большой медной кровати.
Пока папочка спал дни напролет, Поппи забавлялась тем, что блуждала по большому отелю и болтала с горничными и официантами и особенно с портье, который рассказал ей, что они часто принимают важных особ – оперных и театральных звезд.
– Но я их знаю! – воскликнула радостно Поппи, когда он показал ей список блистательных имен – она вспомнила, как они по вечерам заполняли их большой, шумный дом в Сан-Франциско.
– Конечно, конечно, – усмехнулся он добродушно, гладя ее по головке и веля проходившему мимо посыльному принести для нее пакетик каштанов. – Конечно, маленькая славная рыжая киска!
Вскоре Поппи уже хорошо знали во многих лучших отелях Филадельфии, Питтсбурга, Бостона, Нью-Йорка и Чикаго. Но они жили там только тогда, когда Джэб был в выигрыше. Когда он проигрывал, они селились в грязных меблирашках в бедных районах. Он таскал ее по мрачным улицам, высоко подняв свой воротник и избегая злобных взглядов бомжей, пройдох, громил и пьяниц, которые в изобилии слонялись по тротуарам. Она свыклась с молчаливыми торопливыми завтраками в компании краснолицых строительных рабочих и докеров, от которых пахло потом, и научилась держать язык за зубами, когда хозяйки меблирашек с буравящими глазами спрашивали, когда ее отец заплатит им за жилье.
Вскоре Поппи усвоила порядок вещей. Когда папочка выигрывал, он был веселым и очаровательным, и она могла заказывать себе из ресторана все, что только пожелает. А когда ветер дул в другую сторону, и они въезжали в холодную комнату в кривобоком домишке где-нибудь около вокзала или дока, с холодным замызганным линолеумом на полу, где не было даже рваного коврика, на который можно было бы наступить босыми ногами, вылезая по утрам из кровати, она считала удачей, если ей доставался хотя бы сандвич. Она беспрепятственно носилась по отелям, но в бедных районах папочка запрещал ей выходить из комнаты, когда его не было дома. Когда Поппи уставала от одиночества, она выскальзывала в коридор и прислушивалась к звукам голосов, часто поднимавшихся до сердитого крика, или принюхивалась к странным запахам жарившейся капусты с какими-то специями – любимому блюду соседей напротив. И тогда – она и сама не знала почему – она чувствовала, что никогда больше не увидит своего любимого пони Спайдера.
Они жили уже две недели в маленьком отеле в новом для Поппи городке – Сент-Льюисе. Как всегда, Джэб отправился на поиски игорного места, оставив Поппи одну сидеть в кровати и жевать кусок кекса. Ее глаза тревожно следили за тем, как папочка закрывал за собой дверь. Ей не нравился этот отель. Папа сказал, что он был полон путешествующими коммерсантами с тугими чемоданами. Коридоры пахли какой-то дезинфицирующей гадостью. Клерк при входе был словно хронически простужен и беспрерывно чихал. Когда она сбегала вниз в холл в поисках развлечений, он брюзжал и отсылал ее назад в холодную комнату.
Однако к вечеру ее постель была теплой, и прижав к себе тряпичную куклу и лелея свою теперь уже слегка поблекшую мечту о том, что она – Энджел Констант в кругу любящей ее семьи, Поппи быстро засыпала.
В то утро она проснулась рано, умылась и оделась, надеясь, что папочка выиграл сегодня ночью, и он скоро вернется и отведет ее в кафе, где она съест свой любимый завтрак из пирожков с черничным вареньем и сиропом. Она села на краешек кровати, болтая ногами и напевая простенький мотивчик, который слышала на улице – его наигрывал шарманщик, когда девочка кормила орешками его хорошенькую обезьянку в красном пиджачке. Поппи казалось, что прошло уже лет сто, а Джэб все не возвращался. Расстроенная, она выглянула из узкого окошка на серую, мокрую от дождя улицу серого безликого города.
Когда утро плавно перешло в полдень, дождь перешел в снег. Ее желудок заболел от голода. Она безнадежно влезла на подоконник и, приоткрыв окно, стала дышать свежим немного морозным воздухом. Когда стало слишком темно, чтобы смотреть в окно, она забралась в постель, отчаянно пытаясь согреться и не плакать.
– Папа сказал – никогда не искать его, – повторяла она громко, вздрагивая от звука своего собственного голоса в холодной тихой комнате. Она повторяла это снова и снова всю долгую холодную бессонную ночь.
– Скоро вернусь, – крикнул как обычно папочка, когда уходил, и Поппи была уверена, что это будет так.
Ее желудок ныл от страха и голода, и, накинув пальто, она потихоньку выскользнула из комнаты и пошла вниз по скрипучим, покрытым вытертым ковром ступенькам, спеша пройти мимо стойки при входе, молясь, чтобы клерк ее не заметил.
– Эй ты! – позвал он девочку резко. – Где твой отец? Скажи ему, что он должен за две недели, и если он не заплатит до утра, – убирайтесь отсюда!
Поппи прижалась в ужасе к стене. Если папочка и сегодня вечером не вернется домой, их просто вышвырнут на улицу – и тогда он никогда не сможет разыскать ее!
– Что случилось? – спросил клерк, смотря на нее уже добрее. – Это – не твоя вина, малышка. Да, не повезло тебе – иметь такого папашу, как этот тип, Господи сохрани!
– Нет, это не так, – вспыхнула Поппи, тряся своей рыжей головой до тех пор, пока ее косички не расплелись и волосы не упали ей на плечи, и топая ногами в ярости. – Мой папа – самый лучший в мире, самый лучший!
И она разразилась рыданиями, уже не пытаясь сдержать их. Тут пооткрывались все двери и стали появляться постояльцы, спрашивавшие, в чем дело, недоуменно глядя на эту сцену.
– Что такое приключилось с ребенком? – потребовала ответа властная женщина в строгом черном платье с брошью-камеей, приколотой у шеи. – Почему она так себя ведет?
– Боюсь, что я не знаю, мэм, – ответил клерк расстроенно и встревоженно. – Но я не видел ее папашу уже добрых пару дней, а он должен мне за две недели. Похоже, он бросил девочку.
– Бросил?! Но почему?! Бедное дитя! Мы должны немедленно что-нибудь предпринять.
С уверенным видом спустившись по деревянным ступенькам, она подошла к Поппи, все еще рыдавшей взахлеб и испуганно прижимавшейся к стене. – Я позвоню в ведомство по благосостоянию, – решила она. – Есть приюты для брошенных детей; я позабочусь о том, чтобы для нее нашли комнату, даже если мне придется отвезти ее туда самой!
Поппи лягалась и царапалась – она изо всех сил боролась, когда они тащили ее в экипаж, в котором сидел какой-то официального вида чиновник.
– Не надо, – кричала она. – Не-т! Не-ет! Папа ведь никогда меня не найдет!
– Не найдет тебя? – отрезал он разозленно. – Конечно, не найдет! Потому что он и не собирается искать.
Приют для брошенных детей оказался зданием из серого гранита, стоящим ровно посередине лоскутка земли с зарослями кустарников и лужайкой, покрытыми снегом. Глядя на его окна без занавесок, Поппи подумала, что оно выглядит жутко – мрачнее и серее места она еще не видала. Стайки плохо одетых ребятишек высыпали к воротам заведения, во все глаза глядя на нее; их острые бледные лица были вытянуты от удивления при виде ее взрыва слез, когда чиновник передавал ее дородной матроне в темно-голубом платье и белом переднике.
– Она в истерике, – говорил он. – Отец – пьяница и игрок. Он сбежал из отеля, не заплатив за проживание, – и бросил ее там.
– Не-е-е-е-т! – заходилась в крике Поппи. – Нее-ет, это неправда! Он – не из тех, о ком вы говорите, он любит меня… Папочка никогда бы не бросил меня, никогда, никогда, никогда…
Но она знала, что он уже делал это раньше.
– Пойдем, детка, – сказала сестра-хозяйка быстро. – Тебе надо принять душ, а потом тебя осмотрят – есть ли вши, и дадут чистую одежду и ужин.
Поппи понятия не имела, что такое – вши, но она не хочет никакого ужина! Все, что ей нужно – это ее папочка! Чтобы он нашел ее. Казалось, она уже выплакала все слезы, но ее легкое тело все еще содрогалось от рыданий, когда женщина вела ее по непокрытым коврами ступенькам.
Она лягалась и извивалась, когда другая женщина осматривала ее волосы и тело, а затем засунула Поппи в ванну с теплой водой, которая пахла чем-то дезинфицирующим. Потом ее одели в такой же серый балахон, как и у других детишек, и заплели ее непослушные волосы в такие тугие косички, что у Поппи заболела кожа головы. Когда у Поппи совсем не осталось сил, чтобы сопротивляться, ее отвели вниз по ступенькам в комнату, где куча ребятишек сидели на лавках и что-то ели. Женщина посадила девочку в конце стола и поставила перед ней миску с чем-то коричневым. Поппи посмотрела на это нечто, потом на дюжины любопытных вопросительных глаз и потеряла сознание.
Два следующих дня она пролежала в постели в лихорадке. На третий день, когда ей стало полегче, они накормили ее маленькими порциями жидкой овсяной каши. Она сидела на кровати и держала в руках тарелку с остатками противной каши, когда услышала шум в холле.
– Где она? – ругался разъяренно Джэб. – Где моя дочь? Как вы посмели забрать ее и притащить в это Богом проклятое место?
Сбросив тарелку с кашей на пол, Поппи слезла с кровати и бросилась, чтобы открыть дверь.
– Папа, о-о-о, папа! – кричала она исступленно-радостно. – Я говорила им, что ты не бросил меня… Я говорила, что ты придешь… Я говорила, что я – папочкина дочка и что ты никогда, никогда не покинешь меня!
– Конечно! Это была дикая ошибка! – кричал он, когда ее руки крепко обхватили его за шею. – Я был немножко нездоров эти дни, иначе я бы давно вернулся. Теперь все позади, папочкина дочка!
Он посмотрел на сестру-хозяйку и детей, раскрывших рот от волнения, выглядывавших из дверей классных комнат. – И не вздумайте посметь совершить такую ошибку еще один раз! Он бушевал, когда шел к ожидавшему их у дома экипажу.
– Я привлеку вас к суду за то, что вы довели ребенка до такого состояния и за увоз дочери от ее отца!
Но, конечно, Джэб никогда бы не сделал этого, потому что сам недавно покинул полицейский участок, откуда его отправили в тюрьму на несколько дней за то, что он напился и устроил дебош. Но Поппи не могла знать об этом.
Джэб и Поппи колесили по стране, задерживаясь в больших и маленьких городах, но никогда больше не приезжали в Сент-Льюис. Хмурые индустриальные районы и окрестности вокзалов стали привычным видом из окон экипажей, и к словарному запасу Поппи добавилось два удививших ее слова: переезд при луне.
Когда Джэб впервые разбудил ее среди ночи и велел одеваться, Поппи подумала, что это – новая восхитительная игра. Он сказал, что хочет увидеть, как она тихо может прокрасться вниз по ступенькам и через холл на улицу, и, развеселившись от его шуток, Поппи сделала это так же беззвучно, как мышка. Они громко смеялись, когда шли по тихой ночной улице вместе, таща свои чемоданы, и Джэб сказал ей, что она была бы неплохим вором-взломщиком; Поппи долго забавлялась этой неожиданной мыслью.
Периоды, когда они жили в приличных отелях, становились все короче, и вообще это случалось все реже и реже. И не было больше новых кукол и хорошеньких платьиц, и через некоторое время Поппи стала подумывать, что хорошо бы было, если б они не играли в ночной переезд так часто. Пронизывающий зимний ветер, зимняя погода были слишком холодными и неприятными, чтобы вылезать из теплой постели и плестись по улицам среди ночи. Папочка сказал ей, чтобы она не беспокоилась – может, на следующей неделе они отправятся в Монте Карло – на солнечную виллу среди холмов.
Когда в очередной раз папочка не вернулся домой, Поппи была напугана до смерти – она даже не могла плакать, она просто затравленно смотрела на хозяйку меблирашек в Питтсбурге, сказавшую девочке, что послали за чиновником из управления по благосостоянию. И на этот раз, когда ее забирали, она молча подчинилась, как и унизительному осмотру и напяливанию на нее серого балахона и уродливых деревянных башмаков. Но она отказывалась произнести хоть слово, отворачиваясь, когда к ней обращались с вопросом и до боли стискивая зубы. На этот раз папочка отсутствовал две недели, и Поппи уже почти потеряла надежду, когда он вдруг появился.
– Я перерыл весь город, пока нашел тебя, моя девочка, – сказал он весело, когда она дрожа прижималась к нему.
Это опять случилось в Нью-Йорке, затем – в Бостоне, и Поппи стала смертельно бояться того момента, когда Джэб выходил из двери комнаты – ей казалось, что он уходит навсегда. Она стала думать, что каждые несколько недель будут заканчиваться в приюте. Она или молча подчинялась тамошней дисциплине и персоналу или с бурными слезами ярости, считая дни и ночи, пока Джэб не находил ее опять. Но он никогда не давал ей никаких объяснений – почему он не возвращается в отель вовремя, или где он пропадает. Поппи часто думала: неужели же его дела такие важные, что он не может вернуться и забрать с собой «свою девочку».
Неожиданно дела пошли лучше. Было лето, и они вернулись в Филадельфию, остановившись в помпезном отеле. На Джэбе был новый красивый костюм, и он повез Поппи в большой магазин, где она выбрала себе два новых платья, яркое голубое пальто и прехорошенькие маленькие темно-голубые ботиночки с алыми шнурками. Позже, она с удовольствием купалась в массивной белой ванне с ножками в виде львиных лап, неистово соскребая с себя грязь, которая, казалось, приросла к ней после стольких ночей в дешевых отелях, и вытиралась огромным белым пушистым полотенцем. Она сидела, тихая и счастливая, пока папочка расчесывал ее длинные рыжие волосы и пока они не высохли и не стали виться крупными кудряшками.
Когда папочка пошел к парикмахеру в отеле, она сидела и смотрела, и ей казалось, что парикмахер включил слишком горячую воду, которая может обжечь папочку. Она завороженно наблюдала, как он подносил длинную сверкающую бритву к лицу папочки, и его кожа становилась гладкой и розовой. Она попробовала помазать ароматным эликсиром свою шею, растирая его так, как делал парикмахер и нюхая потом ладони, пахнущие сандаловым маслом.
Потом папочка удивил ее, сказав, что сегодня – седьмой день ее рождения и он собирается отвести ее на обед в большой ресторан. Поппи вдруг ощутила себя важной дамой – взрослой и хорошенькой в своем новом голубом шелковом платье с красивым воротничком из французского алансонского кружева. Все официанты стояли наготове возле нее, и папочка сказал, что она может заказать себе все, что захочет. Затем ей принесли небольшой торт с семью свечами и надписью – Поппи, сделанной голубым по белоснежному крему. Она с грустью подумала как было бы хорошо, если б все папины друзья были здесь, как в старые времена в Сан-Франциско.
Она уже почти совсем засыпала, когда Джэб привез ее домой в тот вечер.
– Ну, моя подросшая дочка, – весело усмехнулся он, когда Поппи, усталая и счастливая, упала на подушки. – Скорее засыпай.
Он завернул ее старую тряпичную куклу в салфетку, дал ей этого импровизированного младенца и поцеловал девочку.
Ее глаза уже почти закрывались, когда он прокрался к двери.
– Скоро вернусь. – Сказал он, посылая ей воздушный поцелуй.
Прошло три дня, прежде чем администрация отеля обнаружила, что Поппи – одна. Управляющий был очень добр к ней; он поселил ее в маленькой собственной комнатке и следил, чтобы она была накормлена и находилась под присмотром. Но через неделю он понял, что Джэб не вернется. И тогда он позвал чиновника.
Поппи не плакала – она просто молча сидела в экипаже и ждала, когда ее привезут в очередное место заключения. Она больше не сердилась на папу, она была просто растеряна и напугана. И очень, очень одинока.
Там, куда ее привезли, она делала то, что ей велели, подчиняясь правилам без вопросов. Она смотрела в пол – никогда на других детей или на начальницу и ее персонал. Она просто считала дни по-французски – на единственном языке, на котором она знала числа, и ждала, когда за ней приедет Джэб.
Но проходили недели, и Поппи сбилась со счета – дальше она не умела считать, и дни превратились в сплошную серую массу, состоящую из запахов заведения, холодной невкусной пищи, бесконечных уроков чтения, письма и арифметики, от которых у нее болела голова. Однажды утром Поппи окинула взглядом большую холодную классную комнату и поняла, что на этот раз папочка не собирается возвращаться и забирать ее отсюда – она останется здесь навсегда. Отодвинув свой стул, она изо всех сил швырнула его на пол и с криком выбежала из класса.
Начальница О'Двайер была добросердечной женщиной, которая стала присматривать за брошенными детьми после того, как поняла, что никогда не выйдет замуж и поэтому у нее не будет своих собственных детей. Она была предана этому непростому делу – выдерживала длительные, напряженные сражения с властями за лучшие условия содержания своих маленьких питомцев и искренне заботилась о том, чтобы они были не просто сиротами или брошенными детьми, жившими в казенном заведении. Когда Поппи, с красным от слез лицом и большими глазами, была приведена к начальнице раздраженным учителем, О'Двайер предложила ей сесть и успокоиться, а потом рассказать, что случилось.
– Я не хочу оставаться здесь! – выкрикнула Поппи, сердито глядя на нее.
– Бедная девочка, – сказала начальница мягко и бережно. – Никому не хочется оставаться здесь. Но это – единственный приют для сирот и брошенных детей. Это – дом для бездомных, моя дорогая.
– Но я – не бездомная! – неожиданно громко закричала Поппи. – Я живу в доме Мэллори на ранчо моего папы в Санта-Барбаре. Оно называется ранчо Санта-Виттория. Мой папа, наверное, сейчас там…
Брови Поппи сдвинулись в отчаянии, когда она подумала о своем папочке, пытаясь мысленно поместить его в дом Мэллори, но каким-то образом картинка не вырисовывалась. Начальница была права. Поппи с тоской вспомнила счастливую сценку, которую она тайком подсмотрела так давно, и свою встречу с Ником Константом в кондитерском магазине, и на ее лице неожиданно появилась надежда.
– Ник Констант должен знать, где папочка, – сказала она серьезно. – Он – мой друг. Он знает, что я – не бездомный ребенок. Пожалуйста, о, пожалуйста, не могли бы вы его просто спросить? Не могли бы вы ему сказать, где я нахожусь?
Она понятия не имела, может ли Ник ей помочь, но он был единственной ниточкой, которая связывала ее с реальностью и ее отцом, и мысль о его силе и стабильности была словно луч надежды в ее мозгу.
– Посмотрим, дорогая, – ответила ласково начальница, когда передавала Поппи обратно учителю. – Посмотрим.
Но Поппи достаточно прожила на свете, чтобы понять, что эти слова, как правило, ничего не значат.
Начальница О'Двайер не могла уснуть ночью; бледное личико ребенка и взволнованные горящие голубые глаза не выходили у нее из головы. Она буквально слышала слова Поппи, говорившей опять и опять.
– Я – не бездомная, Ник Констант – мой друг.
На следующее утро она пошла к редко используемому в ее заведении телефону и попросила соединить ее с коммутатором в Санта-Барбаре. После долгого ожидания ей удалось связаться с домом Константов, и вскоре начальница уже разговаривала с очаровательной женщиной, которая сказала, что ее зовут Розалия Констант.
Неделей позже Поппи велели вымыть руки и лицо, причесаться, заплести красиво косички и прийти вниз в комнату начальницы в двенадцать часов дня. Гадая, что же она могла такого плохого натворить на этот раз, она тихо постучала в дверь точно в полдень.
Но когда она вошла, глаза ее расширились от удивления. Она увидела Ника Константа и Розалию – словно они были Боги, сошедшие с небес, чтобы отыскать ее.
– Теперь все хорошо, Поппи, – сказал Ник спокойно. – Мы берем тебя с собой в наш дом. Ты больше сюда никогда не вернешься.
Лицо Поппи дрогнуло, и она стала яростно тереть глаза кулачками, пытаясь остановить катящиеся слезы. Но ее слезы были не слезами облегчения и радости, что она спасена от приюта, и что ее мечта наконец стала реальностью и она будет жить с Константами. Она плакала потому, что она больше не была папочкиной дочкой. Ее детство было принесено в жертву его прихотям и колоде карт. И она не хотела больше его видеть – никогда.
