Текст книги "Тёмное дело (СИ)"

Автор книги: Elisabeth Ellis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Пишется

Ellis L

Ellis L

Тёмное дело

Тёмное дело

Часть первая: «Remember»

     Я, оперуполномоченный Центрального РУВД города N, старший лейтенант Михаил Громобой, тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года рождения... чёрт возьми, Миха, дальше напиши: не состоял, не привлекался, замечен не был... – ментовская твоя душа, это же не протокол!

     Да, я не писатель – а мент, и не знаю с чего начать, но приключившаяся со мной история настолько невероятна, что не рассказать её было бы преступлением.

    Ну что ж, попытка номер два. Начну, пожалуй, с кота...

    Громобой Михаил: Рыжий кот

    23 марта 2016

     Грязный, затасканный прохожими мартовский снег напоминал больничную койку. За полторы недели, что старший оперуполномоченный Центрального райотдела города N Михаил Громобой провёл в больнице, сцену ангажировала «актриса-весна». На дворе пахло бензиновой гарью, мокрым железом и ещё чем-то трудно определимым, чем может пахнуть в конце марта в большом густонаселённом городе, но в смеси запахов уже улавливался некий тонкий намёк, робкая надежда на предстоящие романтические метаморфозы в природе.

  Прикрываясь рукой, Миха закурил сигарету, поёжился и поднял воротник куртки, весна весной, а стылый ветер с залива исправно продирал до костей.

     Громобой не просто так любовался весенними видами заднего больничного двора, окидывая цепким ментовским взглядом закоулки, он искал кота. Наконец, в дальнем углу у самого забора, мелькнуло рыжее пятно. Кот сидел на лавке и заворожено следил за истошно чирикающими в луже воробьями. Закинув на плечо спортивную сумку, опер неспешно двинулся в ту сторону.

    Завидев прихрамывающего бескрылого громилу, воробьи фырчащей стайкой снялись из лужи, и обругав напоследок прервавшего их весенний туалет невежду, унеслись вдаль. А вот кот убегать не стал, только перебрался на другой конец скамейки и выжидательно уставился на Громобоя жёлтыми глазищами. Стараясь не спугнуть животное, Миха осторожно сел на скамейку, вынул из кармана больничную котлету, развернул салфетку, и пододвинул угощение на середину.

     Три дня назад, соблазнившись бледным мартовским солнышком и приятной компанией молоденьких медичек, Громобой вышел в больничный скверик покурить. Там-то он его и увидел – рыжего... увидел, и намертво приклеился взглядом, а потом реальность дрогнула и как-то поплыла. Такого чёткого ощущения дежавю у Михи ещё не случалось, и ноги сами, помимо воли, понесли его к коту. Но рыжий в руки не дался, хотя и не убежал. Стоило Михе приблизиться на пару шагов, кот вставал, отходил, и уже не спускал с преследователя настороженных глаз, а скепсис на кошачьей морде ясно говорил: ничего хорошего от этих салочек котяра не ждёт. Когда же Громобой попытался к нему подольститься: "Кыся-кыся-кыся, хороший котик, иди сюда, дам пожрать" – посмотрел на него как на идиота, и шмыгнул в заросли кустов у забора.

     Не с Михиным битым коленом ходить кошачьими тропами, и пришлось оставить все поползновения на близкое знакомство до лучших времён. Но чем бы он ни занимался последние три дня, мысли всё время возвращались к рыжему бродяге, и внутренний голос настойчиво бубнил в оба уха: кот ключ к чему-то основополагающему, это нельзя оставить без внимания – найди и разберись.

     С внутренним голосом была проблема... После контузии Громобой чувствовал себя неприкаянно и беспокойно. Ему казалось, будто не он здесь живёт, а кто-то на него похожий. Чужак обладал секретом, какой-то неведомой, но очень важной для них обоих информацией, и это позволяло ему управлять Михой.

     С подачи чужака, Громобой, без всяких видимых причин, перестал доверять своему приятелю и непосредственному начальнику, Витале Бочарову. Они не ссорились, и деловой Виталя, как всегда, рассыпался мелким бесом: достал какие-то дефицитные лекарства; выхлопотал отдельную палату; регулярно таскал передачи. Но в его присутствии, почему-то в голове у Михи сразу начинали вертеться мысли о наркотиках, убийствах, предательстве. Тот, чужак, совершенно точно знал: с коллегой связано нечто неприемлемое Михиной, в общем-то, довольно условной моралью. И когда понадобилось привезти из дому одежду, он попросил об услуге Славу Антонова, с которым никогда близко не дружил. Почему-то казалось, пускать Бочарова в своё осиротевшее без хозяина жилище, опрометчиво.

   Так же неожиданно, Михаил разлюбил эксперта-криминалиста Верочку Семидольную. Но почему? Их роман находился в зачаточной, конфетно-букетной стадии. Он отлично помнил, как его пьянили нежнейшие чувства – а сейчас, словно похмелье наступило.

     Психология – тонкая материя, хоть и с натяжкой, но Громобой допускал, что все эти странности могут быть последствием контузии и со временем пройдут. Но были ещё факты. Факты, которые не укладывались ни в какие логические рамки и схемы.

     Например: взрыв, из-за которого он попал в больницу.

     ...Они с Маркеловым вышли из родного отделения и направились во двор на стоянку к машинам. Шли рядом, и тут у Михи в кармане куртки завибрировал телефон. Он попытался вытащить трубку, но она зацепилась за прохудившуюся подкладку, Громобой замешкался и приотстал. Это-то его и спасло. Он только успел увидеть летящую в лицо стену огня... страшный грохот, что-то острой болью взорвалось в голове, и всё – темнота.

     Пришёл в себя Миха уже здесь, в больнице.

     Странность заключалась в том, что он совсем не обгорел: ни волосы, ни брови, ни брутальная трёхдневная щетина. Ожог остался только от раскалившейся серебряной цепочки с кулоном-Могендовидом и флешкой.

     Миха не понимал откуда взялись эти побрякушки. Он же не еврейский авторитет – носить цепь с Могендовидом. Может флешка внесла бы ясность, но пластмасса расплавилась и записанная на ней информация канула в лету.

     Вторая странность – травмы, почему находившегося всего в паре метров впереди Маркелова буквально разорвало на части взрывной волной, а у Громобоя только выбитое колено, трещина в предплечье и сильная контузия.

     А куда подевалась Михина одежда: зимняя куртка, шапка, свитер – почему он вдруг оказался в домашней футболке и джинсах, да ещё и босиком? Откуда взялась на месте происшествия его спортивная сумка со странным набором вещей: старым шерстяным пледом и книжкой – потрёпанным романчиком-фэнтези "Записки некроманта"? Миха помнил, как шёл, размахивая пустыми руками, никакой сумки не было. Но вещи это его. С сумкой он на занятия в спортзал ходил. И старый плед его, ещё из родительского дома, там мамина штопка красными нитками в левом углу, книжку он не вспомнил, но наверно тоже его.

     Раздеть Громобоя, забрать одежду и подкинуть сумку, никто не мог. Взрыв видели курившие на крыльце патрульные, они тут же подбежали и стали оказывать первую помощь.

     Всё эти факты и вопросы требовали объяснения, и Михаил решил разобраться.

     Для начала с котом...

     По-видимому, ещё совсем недавно, кот был домашним. От тех благословенных времён у него даже сохранился широкий красный ошейник. Но сейчас котяра бродяжничал. Рыжая шерсть свалялась и висела на боках сосульками, некогда роскошная, во всю грудь белая манишка, после ночёвок в угольных подвалах, стала совсем серой. Тем не менее, хоть отощавший и грязный, он не производил жалкого впечатления. Крупный, может быть помесь с мейн-куном, он двигался с мягкой грацией и держался с достоинством аристократа в бог весть каком колене.

     Голодный зверь принюхался и медленно перетёк к угощению. Ел он жадно, но очень аккуратно.

     Миха про себя усмехнулся:"Настоящий патриций. Патриций... пат... Патрик, – молнией сверкнуло в мыслях, – кота зовут Патрик!"

     – Патрик, кысь-кысь...

     Зверюга прервал трапезу и вопросительно сверкнул глазищами.

     И тут же, реальность как будто раздвоилась и поплыла... больничная палата, пищит кардиограф, тяжёлый запах лекарств. Миха держит высохшую, испятнанную следами уколов мамину руку. Мама – бледная до прозрачности, в белой косынке скрывающей облысевшую от химиотерапии голову, просит шелестящим от слабости голосом:

     – Мишенька, не отдавай никому Патрика, оставь его себе, всё же живая душа в доме, одни вы теперь, я за вами присмотрю оттуда. Не бросишь? Пообещай...

     Что это?! – Быстро колотится сердце, и в горле стоит горький комок жалости.

     Только что Миха видел маму, так она выглядела перед самой смертью. Но причём здесь кот? У мамы была рыжая пуделиха Джульетта. Жулька умерла от старости за три года до маминой болезни. Громобой почувствовал себя неуютно, мелькнула мысль о шизофрении... Тряхнув головой, он отогнал глупые рефлексии.

     Кот доел котлету, но не уходил, и на его исхудавшей вытянутой морде читался вопрос:

     – И что дальше?

     Миха вжикнул замком, и приглашающим жестом, показал твари на раззявленное сумочное нутро. Кошак оказался понятливым, не ломаясь, быстро запрыгнул в сумку и растянулся на старом пледе. Повесив на плечо потяжелевшую кладь, Громобой поднялся и похромал к выходу со двора.

     Дома, первым делом, он решил вымыть кота антиблошиным шампунем. И тут его ждал сюрприз, на внутренней стороне замызганного красного ошейника обнаружилась флешка. Точная копия той, на цепочке, – но эта, запаянная в полиэтилен, отлично сохранилась.

     Информации на флешке было не много: один текстовый файл с говорящим названием "Remember...". Миха устал удивляться странностям, и уже как-то вяло отреагировал: что записал этот файл он, Михаил Громобой, "26 июня 2016"

     Едва Миха прочёл первые строки, сдерживающая его память плёнка лопнула, и воспоминания хлынули селевым потоком.

     Громобой Михаил: Рекурсия

     23 июня 2016

     ... – Осторожно, двери закрываются, – предупредил доброжелательный мужской голос.

     Миха с облегчением опустился на скамейку в полупустом вагоне метро. Хоть в этом ему повезло, трёхчасовый допрос в УСБ вымотал морально и физически. Хотелось не присесть – хотелось лечь, закрыть глаза и перестать существовать. Впрочем, скоро его желание исполнится... Его подставили, принесли в жертву. Надо же – он козёл отпущения!

     – Сдайте табельное оружие... подписка о невыезде до окончания предварительного следствия. Холёный, раздобревший на кабинетных хлебах капитан неловко отводил глаза, он догадывался: не суждено Михе увидеть это окончание. На кладбище велась оперативная съёмка, и все заинтересованные лица могли наблюдать, как старый Мирзоев клялся поквитаться с убийцами сына. А кто ж не знает, что для сынов гор кровная месть – святое. А после отлично разыгранной коллегами партии, доказать, что роль санитара леса исполнил не Громобой – тщетная надежда. Так что, бледная маньячка с косой уже любовно поглаживает холодными пальчиками ёжик Михиных волос на затылке, примериваясь вжикнуть своим зловещим сельскохозяйственным инструментом.

     Громобой настороженно оглядел вагон.

     Рядом сидели две увесистые дамы постбальзаковского возраста...

     – Таточка, ты не поверишь, за неделю четыре килограмма – как не бывало! И это ни в чём себе не отказывая!

     – Ну, за шестьсот-то евро...

     Напротив, на своём птичьем языке, щебетала о чём-то стайка то ли корейцев, то ли вьетнамцев:

     – Цынь, минь, чинь-чинь...

     Дальше, двое подростков самозабвенно занимались петтингом...

     Вроде бы никто не горел желанием 'обагрить кровью' Михины одежды.

     Громобой устало откинулся на спинку сиденья, и чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, достал из кармана книжку, купленную у букиниста в переходе, "Записки некроманта. Жизнеописание Рене-затворника, составленное им собственноручно"

     В ночь моего рождения, на святого Вальпургия, в наших краях случилась невиданная по мощи гроза. Обыватели шептались: «Это сам Сатана явился из Адских чертогов – поцеловать младенца королевской крови и наделить его тёмным даром. Быть беде...» След его поцелуя так и остался багроветь на моей щеке уродливым шишковатым пятном. А от прикосновения Адского владыки меня скособочило...

     – Станция Горьковская, следующая Петроградская...

     – Тата, недоверчивость тебя губит...

     – Цинь, чинь...

     – Осторожно, двери закрываются ...

     Одно плечо выше другого...

     Очнулся Миха от холода – он лежал, прижавшись щекой к стылому мрамору, в руках сжимал злополучную книгу, а тело болело так, словно его хорошенько поколотили.

     Он сел и удивлённо огляделся.

     Вокруг на полу, зловеще багровели раскалённые линии и странные знаки, чадили жирной копотью чёрные свечи. Мысли в голове были вязкими как кисель: "Куда он попал? Что за чертовщина? Откуда этот мрачный готический антураж?"

     Стрельчатые узкие окна с толстыми стёклами в мелкоячеистых свинцовых переплётах пропускали слишком мало света для такого большого помещения, и высокие арочные потолки терялись в сумраке. Впрочем, даже при таком тусклом освещении можно было рассмотреть, что расположившиеся вдоль стен орудия инквизиторских пыток в рабочем состоянии.

     "Мирзоев спутался с сатанистами и меня похитили? Это их логово и они принесут меня в жертву чёрному козлу?" – что за чушь лезет в голову...

     Вдруг, за спиной раздался неприятный скрипучий голос:

     – Так я и знал, что это не демон, только в подлой людской натуре столько злобы и коварства.

     Громобой быстро обернулся.

     Напротив пентаграммы, в тяжёлом старинном кресле, сидел уродливый скособоченный мужичонка в тёмной хламиде. Его блеклые редкие волосы были собраны в хвост, всю левую щеку покрывал багровый невус, на хилой груди болталась гроздь амулетов, а в руке он держал большой бокал с красным вином.

     ' А это что ещё за урод?' Стараясь не терять самообладания, Миха просипел пересохшим горлом:

     – Как я сюда попал? Ты знаешь, что я офицер полиции, и меня будут искать?

     – Я призвал, – равнодушно дёрнул плечом мужичонка – пусть поищут... – он мерзко хихикнул.

     В Михиной голове что-то смутно забрезжило: "одно плечо выше другого", "невус", "тёмный дар"...

     – Ты Рене-затворник? – озвучил он бредовую мысль.

     Сидящий в кресле отсалютовал бокалом:

     – Признал, демонова отрыжка?

     – Но как такое могло случиться? Ты же не существуешь – ты фантазия автора, книжный герой, – потрясённо пробормотал опер, показывая помятую брошюру.

     – Твоя, что ли фантазия?

     – Нет, нет, – замотал головой Громобой, – Зырянцева А. М.

     – А ты не Зырянцев значит. А кто ж он тебе – сват, брат, отец родной?

     Миха глянул в аннотацию: "Талантливый автор из города N..."

     – Никто, мы живём в одном городе. Книжку его купил в подземке, случайно. Начал читать и уснул, очнулся здесь...

     Рене задумчиво рассматривал Громобоя, покачивая в тощей руке бокал, потом отпил глоток:

     – Вот значит, как... Ну что ж, все мы чья-то фантазия. Этот мир кажется нам реальным потому, что Бог видит наше существование в Своём космическом сне. Мы – элемент Его сна.

     – Нет-нет-нет! Это беллетристика, – показал Михаил книжку магу, – бульварный романчик, чтиво на одну поездку в метро. И его автор, Зырянцев – обычный графоман. Неужели его выдумки воплотятся в реальности?!

     Некроманту чем-то не понравилось Михино высказывание, и он неодобрительно насупился:

     – Чтиво, говоришь, на одну поездку в метро... да, неприятно. Ты не прав, могут. Все мы созданы по подобию Его. И вначале было Слово. Так почему же ты не допускаешь, что где-то, в иной реальности, наше Слово: твоё, моё, или Зырянцева – может превратиться в камень?

     Эти философствования не укладывалось в Михины представления о мироздании – он никогда не верил в Бога, материальность мысли, Кастанеду с доном Хуаном и другие бредни. На периферии его сознания всплыла мысль: "... нет, для Мирзоева это слишком сложно..."

     – Ты, небось, атеист, веришь только в грубый материальный мир. Духовность не твоя стезя, – догадливо проскрипел Рене.

     Поглядев в хмурое уродливое лицо, Миха перевёл взгляд на орудия пыток: дыбу, колодки, какие-то режуще-шипастые инструменты, и по его коже пробежал озноб, он не знал, что отвечать...

     – Смотрю, и ты не избегнул обаяния моей внешности. Некромант понимающе усмехнулся, – мои славные подданные воображают, что не зажарив пару младенцев на завтрак и не запытав до смерти пяток девственниц на ужин, я почитаю день прожитым зря.

     Он досадливо передёрнул кривыми плечами, – пытаю, куда ж денешься, если иногда самый быстрый и действенный способ добиться истины от любезных подданных – поджарить им пятки. Но не сказал бы, что мне нравится эта грязная работа. Слишком мерзко воняет горелая человеческая плоть, да и прочие выделения не благоухают. Я предпочитаю получать удовольствие иными способами, более традиционными.

     Оценивающе оглядев Громобоя, Рене одобрительно цыкнул зубом:

     – Грешу содомией, по воле твоего земляка Зырянцева... Но тебя не для этого призвал, для утех у меня полон дворец желающих, – он небрежно махнул рукой в сторону высокой чёрной двери, – за малую толику благ и привилегий хоть самому отцу похоти Асмодею задницу подставят. А ты, хоть и хорош, но сгодишься мне для другого дела.

     Некромант одним глотком допил вино.

     – Ну, так что, ты атеист? Или может ты извращенец и исповедуешь какую-нибудь ересь?

     "Маг – не глупец, вдруг ему вздумается проверить искренность и глубину веры? С его знанием теософской казуистики, выяснить истину не составит труда. А сильные мира сего не любят когда им врут – лучше отвечать честно" – решил про себя Мхаил.

     – Я агностик, допускаю вероятность существования высшего разума, но не верю в догмы.

     Маг удовлетворённо кивнул:

     – Возможно мы и договоримся, – он резко встал и подошёл к самому краю пентаграммы, к чему-то прислушался, пощёлкивая пальцами, – я совсем не чую в тебе силу?

     – Если имеешь в виду магию, то её в моём мире нет.

     Рене махнул рукой, и поднятый рукавом рясы ветер затушил свечи, вслед за ними погасли и багровеющие линии, и маг приглашающим жестом поманил Миху за собой.

     Они расположились у камина. Затворник то ли незаметно поколдовал, то ли добавил что-то в вино – но выпив бокал тёмно-красного, густого с лёгкой горчинкой напитка, Миха успокоился и расслабился. Тело перестало болеть, где-то в глубине сознания сомнения продолжали шевелиться, но он нашёл объяснения Рене вполне логичными.

     К тому времени, дневной свет в окнах угас, и тьму большого зала разгонял лишь живой огонь в камине. Тени милосердно сгладили уродливые черты некроманта, и он стал походить на нахохлившегося чёрного ворона – мудрого и печального.

     Миху интересовало: почему призван именно он? Что за грех, прочесть пару листов в книге – это даже знакомством не назовёшь. Другое дело – Зырянцев, вполне закономерно, призвать к ответу за все беды его.

     – Заклятье дало осечку, не того вытащило из нашего мира?

     Рене осторожно потрогал плохо заживший порез на бледном запястье:

     – Та сторона не ошибается, а пол-литра крови с тёмным даром – щедрая плата. Есть у них какие-то резоны выставить тебя самым вероятным исполнителем моего желания – да я и не собираюсь мстить. Через три дня я умру. Знаю это совершенно точно, такова привилегия тёмных – наша Госпожа всегда предупреждает верных слуг о скором конце, – он задумался и умолк.

     Несмотря на тщедушность, маг не выглядел больным: бодро хлебал винцо, рассуждал здраво – отчего же он собрался на рандеву к своей повелительнице?

     – Тебя убьют? Во дворце заговор? Я должен как-то помочь? – вывел Миха его из задумчивости.

     – Заговор? Кого, этих злоебучих хорьков, моих придворных? – не смеши меня. Сердце. У некромантов, если они доживают до старости, всегда не выдерживает сердце... работа уж очень нервная.

     Знаешь ли, иномирец Михаил, не будь я королевским сыном, такому тёмному уродцу не избежать любезного внимания святых отцов – выпотрошили б как курёнка, изгоняя нечистого, да и сожгли на площади во славу Его. Рос я умненьким не по годам, сообразил вовремя: слишком эфемерная защита – королевская кровь. И пришлось мне заключить сделку с той стороной, а уж они не продешевят, будь уверен. Но хоть жизнь моя сложилась сплошным ненастьем, и в ней случались иногда проблески счастья – редкие проявления дружбы и любви. Но всех: и семью, и друзей, и любимых – сожрала та сторона, и ради чего? Ради благополучия и процветания призираемого мной быдла! И всё по замыслу этого ферта Зырянцева – с его подачи! Правы нечистые: появись он здесь вместо тебя – подыхал бы уже медленной и мучительной смертью, не удержался бы я!

     Маг резким жестом плеснул себя вина, выпил одним длинным глотком и нервно швырнул бокал в камин. Помолчал, успокаиваясь, и продолжил:

     – Через три дня остановится моё сердце, и умрёт тело, но не душа, её затянет в круговорот перерождений и смертей. Не обрести мне покоя и после смерти. В каждом новом воплощении ждёт меня тяжкий крест: уродство на лике; одиночество и ненависть на душе. Но я не смирился, и задумал сломать предопределение, поэтому ты здесь. Чтобы изменить судьбу, необходимо заставить Зырянцева переписать этот роман, – Рене кивнул на небрежно брошенную среди блюд книжонку. – Уж не знаю как, но это в твоих силах.

     У Михи мелькнула мысль: "А ведь не ошиблись тёмные, он бы действительно смог заставить какого-то писателишку переделать его шедевр, – ежели б не одно но..."

     – Правы твои демоны: это в моих силах – да только, скорей всего, я помру раньше тебя.

     И Громобой рассказал некроманту свою невесёлую историю.

     Затворник его выслушал, и ещё долго сидел, молча наблюдая за игрой пламени на поленьях. Затем, отвел глаза от огня, и так же внимательно принялся разглядывать Миху:

     – Ну что ж, давай посмотрим, чем я тебе смогу помочь, – решившись на что-то, проскрипел он, наконец.

     Встал, взял с каминной полки подсвечник и направился в другой конец зала.

     Там было оборудовано нечто вроде лаборатории. Полки с колбами, ретортами, зельями и ингредиентами, лотки с аккуратно разложенными инструментами и большой круглый каменный стол на массивной ножке. По краю полированной столешницы вились тонким узором каббалистические письмена, а в середине была выгравирована расписанная магическими символами пентаграмма.

     Маг острым скальпелем, одним движением, вскрыл Михе вену на запястье и нацедил в кружку грамм двести крови. Потом что-то прошептал над кистью, и ранка от пореза затянулась. Усадив за стол, он положил Михины руки на знаки похожие на астрологические символы Марса и Меркурия.

     – Сиди так и не двигайся, чтобы не случилось.

     Нараспев читая что-то на латыни, он стал аккуратно лить кровь в углубление на вершине звезды. Багряная тягучая жидкость медленно поползла по выдолбленным бороздкам. Когда последние две линии слились, маг громко выкрикнул: "Сэла!" – и выплеснув остаток крови себе на ладонь, прижал руку к центру звезды.

     Он вновь начал читать мантры, но уже на каком-то незнакомом Михе языке, грубом и гортанном. Повеяло потусторонней жутью, по стенам заметались тёмные тени, в воздухе разлился смрад тлена. Линии на столе засветились, и юркие змейки крови поползли к пальцам некроманта. Они извивались, сливались, пересекались, и вскоре, вся звезда покрылась прожилками, как лист дерева. Камень под ладонями сильно нагрелся. Кровь начала парить, потемнела, сворачиваясь, задымила, и вся сеть полыхнула яркой вспышкой – сгорая. Маг зашипел и отдёрнул руку.

     Помахивая обожжённой конечностью, он подошёл к Михе и уселся рядом:

     – Можешь убрать, – кивнул он на его руки, – я уже всё узнал. – Не приключалось ли с тобой чего странного в начале весны? Внезапная болезнь, несчастье какое?

     Громобой задумался:

     – Четырнадцатого марта, у меня на глазах погиб сослуживец, Маркелов. И если бы я не остановился на крыльце перекурить со знакомыми ребятами из ППС, и меня ждала бы такая же участь. Взрывом не только его машину разнесло в клочья, но и мой, стоящий рядом джип разворотило до колёс. Я шесть лет опером, к виду трупов мне не привыкать, но тогда, меня такие спазмы скрутили – думал, ливер до почек выблюю и подохну.

     – А ты и помер, только в соседней реальности, вот тебя и зацепило откатом.

     Затем некромант посвятил Миху в свои планы. Оказывается, при смерти такого сильного мага как Рене, выделяется море энергии, если судить по его описанию, не меньше чем при ядерном взрыве. Маг обычно заранее составляет посмертное заклятье, и энергия рассеивается где-то в диких землях великим ураганом или землетрясением.

     Рене решил не устраивать светопреставление дикарям – а израсходовать силу с пользой для дела.

     – Я перекину тело погибшего в твою реальность, а тебя на его место через несколько мгновений после взрыва. Появится шанс: и с обидчиками поквитаться, и разобраться с Зырянцевым. Есть один неприятный момент: при переходе в другую реальность, ты утратишь память – сольются ваши астральные тела, и воспоминания Михаила из другого мира возобладают. Они у вас почти одинаковые, мало что изменится, разве какие-то мелочи несущественные. Но нашу встречу ты забудешь, поэтому, следует озаботиться памяткой. Беда в том, что неживые вещи могут не переместиться, так что лучше ничего с собой не бери, можешь там вообще голым выпасть.

     – А живые? Кот у меня, не хочу бросать, я матери обещал присмотреть за ним.

     – Через три дня, к вечеру, не выпускай его из рук, с тобой отправлю.

     Рене подробно описал, что именно и как, должен изменить на страницах своего опуса "творец" Зырянцев.

     Потом некромант снял болтавшуюся на груди большую серебряную блямбу с Могендовидом и надел Михаилу на шею:

     – В этом амулете сила той стороны, он никому не даст причинить тебе вред. А нам пришло время прощаться.

     Маг медленно побрёл в сторону пентаграммы призыва. Он установил Громобоя в центр звезды и вручил прихваченную по дороге книжку:

     – Что ж, иномирец Михаил, рад был с тобой познакомиться, даст Бог, ещё свидимся на перекрёстках мирозданья... – он обнял Громобоя левой рукой за плечи, и внезапно Михино сердце резанула острая боль.

     Он глянул вниз – в груди торчала чёрная рукоятка кинжала.

     Реальность стало затягивать красной мутью...

     – Уважаемые пассажиры! Не забывайте свои вещи в вагонах электропоезда. Поезд прибыл на конечную станцию "Парнас".

     Перед Михой стояли давешние подростки, и парнишка тряс его за плечо:

     – Алё, мужик, приехали – конечная!

     Надо же, уснул, и приснилась такая хрень... проспал станцию, теперь возвращайся – он раздражённо засунул зажатую в руке книжку в карман.

     Слева под рёбрами саднило, и рука машинально потянулась потереть грудь, и вдруг, пальцы наткнулись на что-то металлическое – на ладони лежала большая серебряная бляха с выгравированной гексаграммой.

     Он не запомнил, как вернулся на 'Удельную', пришёл в себя, уже едущим на эскалаторе к выходу. Впереди стояла молоденькая девушка с бумажным пакетом в руках, из него свешивались луковые перья, и торчал длинный французский батон. У девчонки в ухе белел наушник, и она подёргивала ногой в такт слышной только ей музыке. И вот, после особо активного притопа, кулёк наклонился, и из него выпрыгнул апельсин.

     Резвый фрукт вообразил себя баскетбольным мячом, высоко подпрыгивая, он поскакал вниз по почти пустому эскалатору. Громобой проводил его взглядом: на середине пути, оранжевый шар со всего маху впечатался в лоб спешащему вверх парню. Тот не удержал равновесия, и нелепо вскинув руками, кубарем покатился к подножию лестницы.

     С верхней площадки Миха пытался рассмотреть, что там с пострадавшим, и тут, его внимание привлек злополучный цитрус. Он как раз подъехал к Михиным ногам, да не один, рядом холодно поблескивала хорошо заточенным жалом отвёртка. И только тогда, Громобой почувствовал, как припекает грудь нагревшийся медальон, и понял, его только что спасла тёмная сторона.

     Оставшиеся три дня он из дома почти не выходил, во избежание, так сказать...

     Но кое-что полезное всё-таки сделал. Отыскал Зырянцева А.М.

     Это оказалось не сложно: позвонил в издательство и представился знакомым следователем из прокуратуры. Они не запирались, и рассказали все что знали. Зырянцев, это не псевдоним – а настоящая фамилия, и адрес его у них нашёлся. Писатель проживал на "земле" Михиного дружка Стасика Барсукова, так что, респект нечистым – трудностей с этим делом не предвиделось.

     Миха записал информацию на флешки – одну подвесил на цепочку рядом с Могендовидом, а вторую прикрепил на ошейник Патрику, как страховку. Двадцать шестого после обеда, Миха валялся на диване и лениво щёлкал пультом телевизора, на душе у него было тревожно. На животе он придерживал спортивную сумку с Патриком внутри, котяра тоже беспокоился, ворочался и время от времени недовольно вякал. Так они промаялись часа два. Вдруг, Патрик завыл дурным голосом, Михе в лицо полетел, возникший из ниоткуда, огненный шквал...

     Часть вторая: Спасение утопающих

     Зырянцев Антон Макарыч: Посеяв ветер...

     26 марта 2016

     Антоша Зырянцев был нехорош собой. Таким уж уродился. Не урод, просто, нехорош. Большая голова с реденькими рыжеватыми волосами, выпученные как у рака близорукие глаза, сутулая узкоплечая фигура и нездоровый землистый цвет лица – делали его крайне непривлекательным. Воспитавшая его бабка, Ливия Аркадьевна, с детских лет попрекала Антошу непрезентабельной внешностью. Вот и лег комплекс неполноценности на детскую душу, и вырос Антон Макарыч тихим, скрытным и робким, о таких говорят – воды не замутит.

     Слабый пол Антошу не привечал смолоду. А уж теперь, после сорока, Антон Макарыч и подавно не питал надежд на чудесные перемены – с чего бы? И потому вёл он себя с дамами, хоть и вежливо – но холодно.

     Нелегко ему приходилось, ведь служил Зырянцев в чисто женском заведении. Преподавал литературу в колледже "Технологии легкой промышленности, моды и дизайна", в советскую бытность – швейном ПТУ-20. Его подопечные – недалёкие девицы из российской глубинки, знание литературы полагали делом совершенно бесполезным для своей дальнейшей карьеры, и потому относились к предмету без пиетета.

     Эти особы: раскрепощённые, можно даже сказать, развратные, (мир моды, пусть и не высокой, мораль не приветствует) и сведущие в венерологии куда более, чем в литературе – прозвали Антошу бледной спирохетой. Очевидно, любимого учителя такой кличкой не наделят.