Текст книги "Поэзия страсти"

Автор книги: Элис Маккинли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Элис Маккинли
Поэзия страсти

Глава 1

Теперь уж и не вспомнить, когда именно родилась эта гениальная идея. Может, лет пять назад? Наверное. Или нет. Тогда Жанлен только закончил университет и еще не думал перебираться в Амстердам на постоянное жительство.

Честолюбивые мечты, «прекрасной юности порывы» – все это затмевало его ищущий взор. А ищущий он был по одной весьма прозаической причине. Учеба закончилась, родители объявили сыну, что пришла пора себя обеспечивать самому. И верно. Давно бы надо. Жанлен жил у отца с матерью как у Христа за пазухой: все имел, ни за что не платил. Правда, летом, а иногда и зимой ради экзотического развлечения он подрабатывал в одном парижском кафе, очень заурядном, не заслуживающем хоть сколько-нибудь положительной оценки, но и это разгоняло скуку однообразия. Отец Жанлена, месье Тартавель, обеспечивал семью всем необходимым. Да, пожалуй, и не только необходимым.

Достаточно вспомнить, что у всех четверых его сыновей были машины, а у старшего – Поля – пара отличных английских лошадей…

Безоблачная юность. Куда унесла ты свое благоухание и безмятежность? Однако Жанлен не жалел о том, что родители почти выставили его за дверь, сочтя свой долг исполненным. Даже обрадовался – устраивайся сам. Отлично! Наконец-то прочь опеку. Прошло пять лет, а Жанлен до сих пор радовался этому событию.

Но что-то он отвлекся от дела. Интересно, Ньиве Керк лучше будет смотреться в пасмурный день или в солнечный? Во всяком случае сегодня небо в пушистых белесых облаках прямо-таки сияло цветущей лазурью. По-моему, очень даже ничего, подумал Жанлен. Готические пики, устремленные ввысь, двускатные кровли – вся постройка словно искрилась в лучах солнца. Жанлен пробовал снимать церковь вечером и утром. И даже ночью, но снимки получались, мягко выражаясь, неудачные. Розовые отблески переходных состояний – восхода ли, заката ли – вносили какую-то сумятицу в изображение. Казалось, огромные окна, отражающие свет, наполнились зловещими гримасами, словно там, за стеклами, ехидничали бестелесные привидения, целые толпы призраков. Становилось жутко. Ночью, во мраке, церковь внушала самый откровенный ужас, на какой только способна постройка XV–XVI веков.

Жанлен один раз взглянул на снимок и сразу разорвал его, отправив в мусорную корзину.

Надо же, такой пристойный памятник, место, где до сих пор происходит коронация нидерландских правителей, а так преобразился. Нет-нет, траурные уборы тоже не подходили Ньиве Керк. Оставалось попробовать днем. Но едва Жанлен стал пристраиваться с фотоаппаратом, как ему пришло в голову, что, возможно, церковь будет выглядеть лучше на фоне серого осеннего неба в дождливый день. А! Черт с ним. Надоело. Сколько лет у Жанлена не доходили руки до этого злополучного снимка! Он нутром чувствовал: отложи дело хоть еще на час – и стены его квартиры, выходящей окнами на площадь Дам, никогда не украсит заветное изображение, единственный памятник в Нидерландах, который, кстати, находясь чуть ли не ближе других, все еще не попал в коллекцию незадачливого фотографа. Интересно, почему всегда выходит именно так. То, что рядом, только руку протяни, вечно остается неохваченным. Просто постоянно говоришь себе: «Потом, куда торопиться, еще успею», – и в итоге забываешь о прежних намерениях. Так получилось и с Ньиве Керк.

Жанлен объездил всю страну, отснял, казалось бы, даже незначительные следы старины. Усадьбы аристократов, уцелевшие домишки в деревнях, да мало ли что еще! И уж конечно памятники. Все они украшали его квартиру. Жанлен вставлял каждый снимок в рамку под стекло.

Просто ему нравилось, что на стенах висят культурные ценности, отснятые им самим. Все фотографии представляли собой произведения искусства. Это кажется смешным, но образование Жанлена никак не было связано с изображением и отображением.

Отец его был в Париже владельцем одной из самых престижных адвокатских контор, где в год вели по несколько сотен процессов и почти всегда выигрывали их. Месье Тартавель хотел дать младшим сыновьям именно юридическое образование. Жанлен и Жак – близнецы, впрочем, абсолютно не походившие друг на друга, – в один год поступили на юрфак. Поль в свое время закончил медицинский и работал теперь в Руане, а средний сын, названный в честь прадеда-англичанина Родоном, жил счастливо в Бельгии и занимал должность одного из управляющих весьма влиятельной и солидной фирмы.

Жанлен и Жак прекрасно понимали, зачем, собственно, отец настаивает на их самостоятельности: Фредерик Тартавель хотел, чтобы младшие дети узнали жизнь, на практике попробовали применить свои познания. А потом, когда их дела пойдут в гору, отец пригласит сыновей в свою контору. Пусть, мол, щенки в грязи повозятся, а там уж можно будет вытащить да облагородить. Но старый пес просчитался. Дело в том, что ни для Жака, ни для Жанлена ремесло адвоката не представляло особого интереса. Да, они получили соответствующее образование. Но братьям в ту пору было абсолютно наплевать, куда идти учиться. Отец сказал юрфак – значит юрфак. Не хотелось семейных драм и конфликтов. Да и к чему ссориться, если еще и сам не знаешь, чего хочешь. А братья не знали. Как-то не думали. Но зато, оказавшись на улице без гроша, они, поступив на службу в мелкие частные конторы, наконец осознали весь трагизм происходящего. Да, у них была практика в университете. Да, они общались с заключенными.

Да, пару раз довелось выступить в суде. Но когда каждый день на тебя выливается целая лохань отменных помоев парижских улиц…

Жак, как натура более возвышенная, взвыл первым. Что же это делается на свете? Когда, скажите на милость, успевают произойти все эти гнусности?! Там отец до полусмерти избил детей, тут жена в припадке ревности зарезала племянницу. Боже, ты ли, всемогущий и справедливый, создал этот мир? Ты ли создал это исчадье ада – человека? Жак спешным порядком уволился и, продав квартиру в богатом квартале, переехал на окраину, в парижские трущобы.

Черт с ними, с удобствами! Только бы не видеть всей этой мерзости. Он потом рассказывал, что ему какое-то время снились ужасные снимки с окровавленными телами и даже слышались крики несчастных жертв. Нет, его впечатлительная душа не вынесла. Жак, давно, еще в университете, мечтавший заняться живописью, наконец решил отдаться сладкой грезе. Он и раньше брал у какого-то художника на Монмартре уроки рисования. Теперь же, свободный от учебы, от семьи (а отец всегда выступал против глупых юношеских увлечений сына) и от хоть сколько-нибудь обременительной работы, он занялся серьезно своей страстью. Должность управляющего в крохотном кафе в двух кварталах от дома обеспечивала его всем необходимым: пища, квартира, прачечная дважды в неделю, краски, кисти, холсты. Что еще нужно для счастья? И Жак воистину чувствовал себя счастливым. Правда, отец, узнав, очень разозлился. Птенец оперился и выучился летать. Жанлен сначала посмеивался над ним. Говорил, что брат прирожденный червяк, раз живет в подобных условиях, но тот, ничуть не обижаясь, всегда отвечал одно: зачем мне роскошь, если под ее бременем иссыхает душа?

Шли месяцы. И Жанлен, продолжая насмехаться, все больше осознавал, что Жак прав. Сто раз прав. Работа адвоката душила, высасывала все соки. Она опустошала. Возвращаясь домой, в довольно хорошо обустроенную квартиру, Жанлену все чаще и чаще хотелось больше из нее не выходить. Мерзость улиц словно приставала к телу. Грязь, смрад… Скорее в душ – смыть с себя эти зловонные остатки греховной человеческой природы. И больше не думать о них. Но в одно прекрасное утро Жанлен не выдержал. Продал квартиру, за которую, впрочем, еще не выплатил остаток суммы, и переехал к брату. Жак встретил его с распростертыми объятиями. В его скромном жилище было три комнаты: одна – под мастерскую, одна спальня. И гостиная. Неплохо. Жить можно. И Жанлен остался. Работа подвернулась почти сразу – в доме напротив находилась небольшая фруктовая лавочка, где требовался продавец.

Отец пришел в бешенство, узнав, где живут его дети и чем занимаются. Неслыханно! Тартавели пакуют яблоки в бумажные пакеты и протирают стойки дешевых кафе! Отлично! Ничего лучше и выдумать нельзя! Сам глава семейства имел виды на младших сыновей: кому-то же нужно вверить контору. И что теперь? Дети разъехались. Еще от Жака можно было ожидать подобных безрассудств. Он с детства отличался неблагонадежностью. Но Жанлен! Надежда стареющего родителя! Подпал под влияние брата-тунеядца. Однако было поздно вразумлять негодников. Отпрыски напомнили месье Тартавелю, что он сам всего год назад предоставил им полную свободу действий. И его не заботила их судьба. Что же он теперь за голову хватается?

Отпустил вожжи – сам толкай телегу. Произошло бурное объяснение. Отец кричал, что не за тем тратился на образование неразумных. Жанлен в пылу схватки отвечал разного рода колкостями, а Жак тем временем вроде притих. Он присел за обшарпанный столик – отец приехал к ним домой – и долго что-то подсчитывал на бумажке. А потом подал брату листок.

– Посмотри, я здесь посчитал. Мы вместе должны ему за образование…

Отец оторопел, сообразив, к чему клонят дети.

Жак протянул ему бумагу.

– Вот. Тут все посчитано. Мы вернем деньги.

К счастью, в этот момент к начинающему художнику пришел заказчик. Отец в гневе заявил, что не возьмет ни су, но его тирады были благополучно пропущены мимо ушей. Папаша остался без наследников.

Жанлен под влиянием брата тоже сначала увлекся живописью, но потом понял, что природа оделила его другим даром. Ему вспомнилось еще детское увлечение фотографией. Первый же снимок, отправленный в местный журнал, был принят и принес первые доходы. Это воодушевило его.

Спустя еще два месяца Жанлен встретил Мо, своего друга по университету, и просто так во время прогулки сделал для него пару снимков.

Ради развлечения. Друг на следующий же день уехал в Амстердам, но фотографии и пленка догнали его по почте. Каково же было удивление Жанлена, когда неожиданно он нашел в своем ящике приглашение на работу в одно из туристических агентств нидерландской столицы.

Работодатели уведомляли о том, что снимки великолепны и они будут счастливы иметь у себя такого фотографа для оформления буклетов, прилагаемых к билетам иностранных граждан, собирающихся посетить город. Но Жанлен точно знал, что ничего не отправлял. Видимо, произошла ошибка. Однако спустя два дня прилетело письмо от Мо. Он сообщал, каким образом фотографии попали на конкурс. Ему очень понравились виды Парижа, и он решил отправить их по объявлению от имени Жанлена Тартавеля, проживающего на Люмье 14/40 в Париже.

Что и говорить! Удача улыбалась братьям. Не долго думая, они снялись с обжитого гнезда и полетели навстречу новой жизни.

И вот теперь Жанлен примерялся к одной из самых красивых церквей Амстердама. Он обхаживал ее будто женщину. И так и эдак, справа и слева.

Ему казалось, что на нем лежит непомерная ответственность, словно снимок призван украшать не частную квартиру, а по меньшей мере стены Лувра. Отчего бы это? На мгновение Жанлену даже почудилось, что церковь смеется над ним.

Он присел на корточки. Да. Снизу вверх, вот так. Тогда пики, устремленные в небеса, словно становятся выше.

– Ну снимай же! – послышалось ему.

Жанлен улыбнулся: не терпится ей. Бедная.

Мало, что ли, тебя раньше щелкали? Ведь одни туристы каждый год сколько твоих изображений вывозят из Нидерландов. Но церковь чувствовала мастера.

Жанлен чуть-чуть наклонил голову.

– Ну давай! – возмутился женский голос, в котором уже слышалась обида.

Подожди, нужно как следует, мысленно ответил фотограф.

Ньиве Керк усмехнулась, обиженно так усмехнулась, словно собралась отомстить за эту минуту промедления.

– Что ты? – Жанлен наконец выбрал ракурс.

Идеально подал свет, отлично сочетались лазурь неба и церковь-невеста. – Не сердись.

– Ха! – услышал он в ответ.

И ему подумалось, что непременно нужно будет послать снимок в какое-нибудь крупное бюро. Грех оставлять такое великолепное фото себе одному.;

– Ты готова? – Жанлен прошептал эти слова нежно и ласково, словно говорил их любимой женщине.

– Ха! – повторила Ньиве Керк.

Фотограф мог поклясться, что это было высказано с каким-то тайным озорством. Церковь шутит. Точно. Ехидно-радостное выражение с оттенком исконно женской солидарности. Ладно. Будь что будет. Пальцы Жанлена уже были на спусковой кнопке. Вот сейчас облако справа продвинется вперед, край солнца выглянет из-за его белой ваты и золотые лучи-струны, пронзив воздух, запоют в лазурной вышине. Еще немного. Вот. Так. Хорошо. Еще… Жанлен зажмурился и нажал кнопку. Он всегда зажмуривался в самые ответственные моменты. Глаза сделали свое дело, теперь зрение могло лишь помешать точности привычных к делу рук. Снимок получится великолепный. Это точно. Жанлен не сомневался. Пожалуй, даже не стоит самому возиться с проявкой – отдать Виктору в ателье.

Пусть напечатает и сразу вставит в рамку под стекло. Сегодня же Ньиве Керк будет красоваться в квартире Жанлена. Все. Теперь все памятники в сборе.

Но когда же, однако, у него появилась идея их собирать? Вероятно, после того как Жак попросил оставлять для него наиболее удачные снимки. Сначала они просто пылились; брат, занятый заказами, не торопился их забирать, а потом было уже поздно: сам Жанлен развесил их по стенам. Денег у него тогда лишних не водилось, а смотреть на голые обои… Рамки появились гораздо позже. Кстати и их в качестве интерьера тоже предложил Жак.

Жанлен поднялся и опустил фотоаппарат.

Руки у него дрожали. Он даже удивился: давно с ним такого не случалось. Наверное, года три назад – да, от неуверенности, от неумелости, от гнетущей ответственности за каждый кадр пальцы не слушались, а руки чуть ли не судорогой сводило. И всегда после заветного щелчка они дрожали. Но сейчас-то… Профессионал. Не впервой. Жанлен поднял глаза и посмотрел на Ньиве Керк. Невинная, чистая, она улыбалась ему застенчивой загадочной улыбкой. Солнце играло в ее стеклах, и словно озорные тени притаились в уголках алых девичьих губ.

– Ты еще придешь сюда, – шепнули губы.

Жанлен кивнул и, слегка поклонившись, зашагал через площадь на боковую улицу. Нужно отдать снимок Виктору. Скорее. Уже к вечеру, если очень попросить, все будет готово. Жанлен не смог удержать порыв восторга и побежал. Вперед! Свети солнце, радуйся день, сегодня состоялось одно из самых значительных событий! Отснята Ньиве Керк! Да как отснята! За этот кадр дадут золотые горы! Какое освещение! Казалось, сам лик Бога озарил древнее строение, вдохнув в него новую жизнь искусства.

Но вот и ателье «Эстелла». Жанлен ворвался в него словно ураган, словно отчаянный порыв ветра.

– Виктор! Виктор! Да где же ты?! – Жанлен не замечал таращившихся на него посетителей. Пусть удивляются, сегодня стоящий день.

Из задней двери, находившейся в углу приемной, высунулась всклокоченная рыжая голова.

– Что ты так орешь?! – возмутился Виктор. – Я работаю, между прочим.

– Черт с ней, с работой! – махнул рукой Жанлен. – Я отснял последний кадр. Я сфотографировал ее наконец!

Его возбуждение передалось Виктору.

– Кого? Кого ты отснял?

– Ну ее! – возмутился непониманием друга Жанлен. – Ее.

– А-а! – закивал тот. – Ну?

– Сделаешь к сегодняшнему вечеру? Чем раньше, тем лучше. Пришли прямо домой. – Он поспешно перемотал пленку и сунул ее в руку Виктору. – Только последний кадр. И в рамку.

Как всегда.

– Ладно, договорились: Сделаю.

Жанлен попрощался и вышел. Как они на него смотрели, эти обыватели! Интересно, что они подумали? А та девушка, что принимала в кассе заказы на фото? Кажется, она засмеялась. Да, точно.

Жанлен не знал, куда себя деть от счастья.

Последний снимок в коллекции. Да какой снимок! Для него уже давно приготовлено место на стенке. Чем бы теперь заняться, чтобы скоротать время? Пожалуй, стоит закатить вечером пирушку для друзей в честь торжественного события. Сейчас купить все необходимое и пригласить брата. Да и остальных. Но вдруг Жанлен засомневался. Ему словно стало совестно. Бедняжка Ньиве Керк, она отдалась ему во всей своей женственной красоте, в первозданном, робком величии на фоне голубых небес. И что?

Он выставит ее перед всеми. Нет. Это все равно что отправить свою жену переспать с каждым встречным. Нет. Нельзя. Они увидят красавицу в свое время. И так, пожалуй, лучше: когда восхищаются одновременно, запоминаешь общее ощущение, а реакцию конкретного человека – никогда. Появляется возможность прочесть их взгляды, поговорить с каждым, понаблюдать за произведенным впечатлением. Сегодня же Жанлен откроет свою святыню только брату.

Через двадцать минут он уже поднимался на второй этаж в собственную квартиру. Руки были заняты бумажными пакетами с продуктами, открывать пришлось чуть ли не носом, придерживая ключ. Вот и дома. Сложив ношу, Жанлен тут же набрал номер брата.

– Алло? – Голос у Жака был хриплый, видимо братишка опять засиделся на пленэре и простыл.

– Это Жанлен. Ты что, болен?

– Есть немного, но ерунда, пройдет.

– Слушай, а какие планы на вечер?

– Ты можешь что-то предложить?

– Я ее отснял! – выпалил Жанлен, не в силах больше сдерживаться. – Я отснял Ньиве Керк!

– Что? – В голосе Жака послышалось неподдельное волнение. Как человек чуткий к искусству, он понимал и ценил снимки брата чуть ли не выше собственных картин, которые, кстати, в последнее время тоже завоевали себе немалую популярность.

– Снимок будет готов к вечеру. Ты не представляешь! Я поймал отличный момент. Солнце… – И Жанлен, захлебываясь словами в приступе восторга, принялся сбивчиво рассказывать о том, как целый час ждал подплывающего облака, как потом ждал луча, как приседал и поднимался, стараясь уловить тонкости картины.

Жаку можно было говорить о таких вещах, не таясь и не прячась. Он и сам остро чувствовал природу предметов. И, конечно, знал, о чем идет речь. – Я… Я… Первый луч как стрела, и я нажал! – вопил Жанлен. – Ты не понимаешь. Я поймал!

– Я собираюсь, – тут же заявил Жак.

– Жду.

– Тебе точно пришлют его?

– Да.

– Пока.

– До встречи.

Жанлен присел на стул в кухне. Сколько еще ждать? Конечно, Виктору и самому интересно посмотреть, он поклонник таланта Тартавеля.

Может, поторопить звонком? Нет. Не стоит раздражать человека, отрывать от проявки и печати.

Лучший способ отвлечься – заняться делом. Жанлен достал из пакета два обеда для микроволновки. Их пока придется отложить. Жак доберется не раньше чем через час, все остынет. О! Салат! Вот где много возни, если знать толк. А Жанлен знал. Он часто помогал кухарке в доме отца. Сказать по правде, ему в то время было плевать на кулинарию, а вот юная стройная Жанна, помощница толстенной мадам Лабье… Девушка потом уволилась, зато навык остался с Жанленом до сих пор. Выбор был остановлен на салате из креветок. Отлично. Много возни, но зато пальчики оближешь. Завязав фартук, Жанлен с энтузиазмом профессионала взялся за дело.

Креветки уже варились в соусе на плите, а листья салата и тонкие стрелки лука парились над кастрюлей с водой, когда раздался звонок в дверь. Жак приветствовал брата бутылкой вина.

– Вот, подумал, пригодится.

Жанлен подковырнул ногтем золотистую этикетку, словно желая проверить, нет ли под ней еще чего-нибудь.

– Подойдет. Самое то.

Жак тем временем уже расположился в гостиной.

– Что готовишь? – спросил он, поведя носом в сторону кухни. – Кажется, это…

– Да, – кивнул Жанлен. – Это именно то, о чем ты подумал. – И он удалился на кухню.

Жак не был обычным гостем, и его не приходилось развлекать. Брат ориентировался в доме не хуже самого хозяина, знал, где что лежит, а если ему чего-то хотелось, брал без спросу. Теперь он принялся в сотый рассматривать коллекцию, которая украшала стены. Его не интересовали памятники как таковые. Скорее композиция, тени, свет. Короче, все то, что делало снимки Жанлена произведениями искусства.

– Послушай, а куда ты повесишь свою красотку?

– Пока не думал об этом, – отозвался брат из кухни. – У меня где-то было припасено место, но я уже сомневаюсь, стоит ли вешать именно туда. Хотелось бы, чтобы свет падал с той же стороны, с которой будет луч солнца. Тогда создается эффект, словно реальность проникает внутрь изображения и наоборот. Понимаешь?

– Понимаю, Последовала пауза. Жак сосредоточенно рассматривал стены, смекая, где бы разместить новый шедевр, Жанлен возился с салатом. Подоспела и ветчина на сковороде. Вдруг зазвонил телефон.

Трубку снял хозяин дома.

– Алло?

– Она действительно заслуживает восхищения. – Виктор на том конце весело рассмеялся. Вот уж не ожидал от тебя.

Жанлен нахмурился.

– Что? – Последние слова не совсем были ему понятны: чего это от него не ожидали?

– Что-что, – хохотнул Виктор. – Я уже все сделал, отправлю к тебе домой с разносчиком.

Жди свою ненаглядную. Как-нибудь потом зайду к тебе отметить этот кадр.

Жанлен улыбнулся.

– Тебе понравилось?

– Еще бы. Такое не может не понравиться тридцатилетнему холостяку. До встречи. – И он повесил трубку.

Жанлен пожал плечами: при чем здесь холостяк? Хотя, впрочем, это же церковь. Конечно, она не может не наводить на мысли о браке. А ведь Виктор действительно пока не нашел свою единственную и был почти одержим идеей поиска дамы сердца. К несчастью, женщины по большей части его не удовлетворяли. Слишком эмансипированные, бравирующие своей независимостью. А ведь не в том счастье мужчины.

Ему хочется оберегать свой нежный цветок от леденящих ветров бытия, защищать от бурь и невзгод. Современные же дамы скорее бы позволили себя унизить, чем терпели бы чье-либо заступничество. Жанлен снова улыбнулся. Сам-то он недалеко ушел от Виктора. В двадцать семь лет мысли о браке, как ни странно, абсолютно его не заботили. Да и Жака тоже. Оба жили искусством, не помышляя о мирском. Казалось, потребности любить не существовало в них вовсе. Разумеется, женщины были. Они появлялись как-то сами собой, выдумывали страсти и чувства, кокетничали, согревали постель, потом, незамеченные и оскорбленные, исчезали. Жанлен уже на следующий день едва ли мог вспомнить имя ушедшей накануне вечером. Интересно, по какому такому закону все блага достаются тем, кто, собственно, не считает их таковыми?

– Салат наконец был готов. Жанлен выложил на тарелки жареную ветчину и пошел накрывать стоящий в гостиной стол. Жак помог ему, и уже через пару минут сервировкой восхитилась бы любая хозяйка. Братья улыбнулись друг другу.

Когда-то давным-давно в доме отца они мечтали о том, что будут вот так накрывать на стол своим женам, пока те гуляют в парке с детьми.

Это поклонение женщине они унаследовали от отца. Да, Фредерик Тартавель имел недостатки, но он ни разу в жизни не повысил голоса на свою жену, ни разу не сказал ей ни одного грубого слова. Таково было негласное правило дома.

Пятеро мужчин и одна леди.

Теперь же здесь, в Нидерландах, братья следовали раз установленному закону. Конечно, это распространялось на всех женщин. Даже если они не нравились, Жак и Жанлен всегда были учтивы.

Сегодня же в доме ждали особую гостью – Ньиве Керк. Наконец-то. Вечер обещал много разговоров.

И вот в дверь позвонили. Как странно прозвучала заливистая электрическая трель. Как вдруг преобразилось все вокруг. Жанлен ощутил странный холодок, проскользнувший подобно струйке воды между лопатками. Потом покалывание в кончиках пальцев. Интересно, к чему бы это?

Он словно в бреду подошел к двери, принял завернутую в золотистую, с сердечками, бумагу рамку с фотографией у разносчика и, дав чаевые, вернулся в комнату. Что это с Виктором? Что за дурацкие шуточки? При чем здесь сердечки? Жанлен почувствовал, как в грудь вползает тревога.

– Сразу откроем? – с нетерпением осведомился Жак. У него уже руки чесались разорвать бумагу и впиться взглядом профессионала в снимок. – Ну?

Жанлен как-то растерялся, и неожиданно ему стало страшно. А вдруг не получилось? Почему он не проверил негатив? Почему не рассмотрел все как следует? Ведь на снимке не должно быть ни единого изъяна, это же церковь.

– Ну? Что остановился? – возмутился Жак. – Если боишься, давай я открою.

– Нет. – Жанлен едва удержался, чтобы не отпрыгнуть в сторону.

– А! Ревнуешь? – понимающе кивнул брат. – Я тоже не люблю, когда чужие трогают мои картины. Но уж очень хочется взглянуть.

Жанлен закивал и стал медленно распаковывать рамку. Он специально положил ее вниз стеклом: изображение должно целиком и сразу показаться зрителю, а не постепенно, сантиметр за сантиметром выползать из-под лохмотьев бумаги-обертки. И все же Жанлен медлил.

Словно чего-то ждал. Ему почему-то вспомнилась ухмылка Ньиве Керк. Что-то не так. Что-то не так, шептало ему сердце, а пальцы неловкими движениями рвали бумагу. Но вот последние обрывки на полу. Жанлен слышал, как затаил дыхание Жак, почувствовал, как остановилось время. Ему вдруг почудилось, будто в его руках все тайны бытия и стоит только перевернуть рамку – и постигнешь их.

– Ну? – подмигнул брат.

Жанлен решился и одним движением ловко перевернул свою драгоценность изображением вверх.

Она смотрела из рамки как-то испуганно.

Каштановые волосы, подхваченные ветром, замерли в воздухе подобно причудливому узору, вышитому на лазури неба. Несколько прядей, тонких-тонких, закрученных в озорные спиральки, нетронутые порывом, свисали на лоб. Зеленые глаза выглядывали из-под них изумрудным блеском. Словно это были две капли росы, застывшие в чашечках листков клевера. Изогнутые брови. Алые губы приоткрыты в немом удивлении. Родинка на левом ухе, оголенном все тем же ветром, напоминала сережку.

– Она… она открыла мне свой образ! – залепетал Жанлен. – Ньиве Керк предстала мне в своем женском обличье. Посмотри, какая чистота черт, мягкость линий…

Жак захохотал.

– Опомнись. – Он едва мог говорить, смех не давал ему вымолвить ни слова. – Опомнись! Вот чудак. Ты просто сфотографировал не вовремя.

Посмотри, она обернулась внезапно, щелчок фотоаппарата застал ее врасплох. Фигура наклонена вперед. Она бежала мимо и случайно попала в кадр. – Он снова зашелся в приступе хохота.

А бедняга Жанлен не знал, радоваться ему или плакать. Так вот почему Виктор намекал на брак. Отлично! Она… она испортила такой снимок! Жанлен снова стал вглядываться в лицо незнакомки. Но…

– Но она этого достойна, – закончил он вслух и добавил:

– Хватит смеяться, идем, а то все остынет.