Текст книги "Алмазная пыль"

Автор книги: Эльхан Аскеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Эльхан Аскеров
Алмазная пыль

На рогах дьявола нимб держится крепче.

Станислав Ежи Лец

…Сознание возвращалось медленно, словно рывками. Пашка попытался открыть глаза, но вместо этого смог только чуть шевельнуть мышцами лица. Словно сквозь вату, где-то далеко, почти на грани слышимости раздался тихий, обрадованный всхлип:

– Кажется, приходит в себя!

Что-то влажное и очень мягкое коснулось его лица, и на пересохшие губы скатилась капля воды. Огромным усилием воли, он сумел разлепить спёкшийся рот, пытаясь ухватить эту случайную каплю влаги. Пить хотелось страшно. А ещё очень хотелось понять, что происходит и где он оказался.

Понимая, что просто так ему никто ничего не расскажет, Пашка принялся медленно проводить инвентаризацию собственного тела. Для начала нужно было понять, что с ним такое. Прислушавшись к своим ощущениям, он неожиданно понял, что конечности на месте, только почему-то сильно онемели. Голова тоже присутствует, но такое впечатление, что находится не на плечах, а где-то рядом, на тумбочке.

А самое паршивое, что он плохо слышит и ничего не видит. И лицо. Лицо было словно чужим. Не живая плоть и кожа, а фарфоровая маска, стянувшая мышцы в сплошную застывшую корку. Отложив на время попытки открыть глаза и осмотреться, Пашка осторожно вздохнул и продолжил самодиагностику.

Убедившись, что мыслит, а значит, где-то даже существует, он решился сделать ещё одну попытку и принялся медленно напрягать мышцы торса. В ту же минуту острая боль пронзила всё тело от шеи до паха. С трудом подавив стон, он прислушался к себе и, убедившись, что источник боли находится впереди, медленно напряг спину.

Похоже, здесь всё было в порядке. Теперь, вспоминая метод знаменитого сыщика, можно сделать вывод, что его что-то здорово шарахнуло спереди. Осталось только вспомнить, что это было и как он дошёл до такой жизни. Самое паршивое, что вернувшееся сознание не привело за собой память.

Он помнил, что его зовут Павел, помнил, что когда-то служил в имперской армии. Помнил… А вот дальше он ничего не помнил. Даже собственной фамилии. И это было обиднее всего. Прям какой-то homo incognito.

«Так это уже ниточка, – мелькнула обрадованно мысль. – Похоже, хоть что-то я вспомнить умудряюсь, кажется, где-то чему-то даже учился», – подумал Пашка, одновременно прислушиваясь к тому, что происходило рядом.

Чьи-то ловкие и осторожные руки, покончив с умыванием, принялись снимать что-то с его головы.

«Похоже, бинт», – успел подумать он и тут же застонал от хлынувшего в глаза яркого света.

Рядом кто-то тихо охнул, и свет быстро приглушили до вполне терпимого состояния. Снова раздались шаги, и на лоб опустилась влажная салфетка. Что это такое и почему именно влажная, Пашка понял уже потом, а тогда, очнувшись, он знал только одно: кто-то ухаживает за ним, делая это очень осторожно и очень профессионально.

Зрение возвращалось тоже медленно, но намного быстрее памяти. Уже через полчаса он мог спокойно рассмотреть помещение, в котором находился. Небольшая, одноместная палата. Квадратная комната, стены которой были выкрашены в тёплые пастельные тона.

Слева у входа находился санузел. Душевая кабина и унитаз, закрывавшийся клеёнчатой занавеской. Напротив дверей высокое окно из металлопластика. Фирменный стеклопакет. Эту деталь он отметил уже позже.

У кровати стойка с прозрачными пакетами капельницы, а у стены длинная стойка с приборами и мониторами. Всё это хозяйство шуршало, мигало и еле слышно попискивало. Опустив глаза, Пашка сумел рассмотреть, что его грудь и руки обвешены датчиками и катетерами.

Переведя взгляд на находившихся рядом людей, Пашка сморгнул набежавшие от света слёзы и в очередной раз вздохнул. Мужчина, очевидно врач, среднего роста, с кустистыми, седыми бровями, кривым, хрящеватым носом и глубоко посаженными серыми глазами смотрел на Пашку так, словно тот был не человеком, а каким-то странным гуманоидом, попавшим в эту роскошную палату непонятно как.

Ослепительно белый халат и такого же цвета колпак довершали картину. В руках он держал пачку листов и, что-то быстро просматривая, делал в них пометки. Скосив глаза, Пашка принялся рассматривать сидящую рядом медсестру. Умывавшая его девушка, на взгляд человека с нормальной ориентацией, была зрелищем более приятным, чем напоминавший кондора врач.

Лет двадцати семи, с волосами медного оттенка, аккуратно убранными под колпак, кожей цвета топлёного молока и россыпью веснушек по тонкой, трогательно нежной переносице. Широко расставленные зелёные глаза лучились искорками смеха, а круглые бархатные щёки украшались очаровательными ямочками, стоило ей только улыбнуться.

Дальше Пашка рассмотреть не сумел. Девушка сидела у его кровати, ловко и осторожно обтирая ему лицо и грудь влажными салфетками. Её руки с длинными, музыкальными пальцами касались его кожи так, словно боялись причинить боль.

Покончив с умыванием, сестричка быстро сложила использованные салфетки в пластиковый мешок и, подхватив его, вышла, на прощание мило улыбнувшись лежащему пластом Пашке. Проводив её невысокую аппетитную фигурку долгим взглядом, Пашка нехотя перевёл глаза на врача.

Не обращая внимания на сестру и больного, тот продолжал что-то чиркать в своих бумагах. Потом, небрежно бросив их на широкий подоконник, он прошёлся по палате и, встав у изножия кровати, с интересом посмотрел на лежащего перед ним больного. Молчание затянулось, и Пашка не собирался его нарушать. Говорить ему почему-то не хотелось.

Словно прочтя его мысли, врач сунул руки в карманы халата и, качнувшись с носка на пятку, спросил:

– Ну, и кто же ты всё-таки такой?

– Я думал, вы мне это скажете, – просипел Пашка, облизывая пересохшие губы. – Воды дайте, – попросил он, сообразив, что без просьбы рискует засохнуть от жажды.

– Ты не ответил на вопрос, – проговорил врач, проигнорировав его просьбу.

– А нечего отвечать. Не помню, – огрызнулся Пашка, быстро осматриваясь в поисках чего-нибудь, что можно было бы пить.

– Ты уверен? – настойчиво спросил врач, не сделав ни одного движения, чтобы дать ему воды.

– Я у вас воды просил, – мрачно напомнил Пашка, начиная злиться.

– Не думаю, что тебе можно пить, – качнул головой врач.

– А я не спрашивал, что вы думаете, я воды просил, – снова просипел Пашка, чувствуя, как начинает свирепеть, а сухое горло дерёт так, словно он был не в больнице, а в пустыне, под палящим солнцем.

– Не хами, – скривился врач и, шагнув в угол, открыл холодильник.

Достав из его белого нутра маленькую, граммов на сто, бутылочку минералки, он ловко свинтил пластиковую пробку и, поднеся бутылочку к Пашкиным губам, быстро предупредил:

– Постарайся не глотать. Просто смочи рот и горло.

Покорно кивнув, точнее, попытавшись это сделать, Пашка жадно прильнул губами к горлышку и, набрав полный рот роскошной, прохладной воды, принялся катать её языком по нёбу, едва не застонав от наслаждения. Медленно, словно нектар, он проглотил живительную влагу и, облизав сухие губы, с облегчением вздохнул.

– Что со мной? – спросил Пашка, не сводя глаз с бутылочки.

– Множественные ожоги тела и лица, сквозное ранение брюшной полости, ушибы, растяжения, гематомы, сотрясение мозга, в общем, проще сказать, чего у тебя нет, – небрежно пожал плечами врач.

– И чего же у меня нет? – не отставал от него Пашка.

– Переломов и триппера, – усмехнулся в ответ врач, убирая бутылочку обратно в холодильник. – Даже удивительно. Привезли кусок мяса с бойни, а не человека. Но ни одного перелома, даже трещин нет. И вот ещё что мне совершенно непонятно. Доза радиоактивного заражения в твоей крови почти на смертельном уровне, но ни белокровия, ни даже намёка на раковые клетки в твоём организме не наблюдается. Странно.

– А что тут странного? – не понял Пашка.

– То, что ты уже давно должен был облысеть и начать заживо разлагаться, а ты, вместо этого, живёшь, поправляешься и даже на медсестёр уже заглядываешься, – с кривой усмешкой ответил врач.

– Так что вас всё-таки не устраивает? – не удержался от шпильки Пашка. – То, что я жив, или то, что на сестёр заглядываюсь?

– Меня не устраивает то, что ты своим существованием опровергаешь все научные сентенции. Я же сказал, ты давно должен был умереть. Больше того, твои раны заживают намного быстрее, чем у любого другого. А это уже ненормально и подлежит тщательному изучению, – задумчиво отозвался врач, снова возвращаясь к своим записям.

– С чего вы взяли, что это ненормально? – растерялся Пашка.

– С того, что я это знаю, – ответил врач, наставительно выставив указательный палец.

– Претендуете на изречение истины в последней инстанции? – попытался усмехнуться Пашка, но тут же зашёлся сухим, лающим кашлем.

Словно в наказание за спор с научным светилом, тупая, ноющая боль разом превратилась в раскалённый прут, пронзивший ему живот и грудь. Спазм завязал узлом мышцы пресса, выжимая из лёгких последний воздух и не давая ему сделать вздох.

Индикаторы и линии на мониторах обеспокоенно замигали и запрыгали, сигнализируя о возникших проблемах. Быстро отложив бумаги, врач выхватил из стойки стерильную кювету и, достав из неё уже заполненный какой-то гадостью шприц, быстро вонзил иглу в катетер. Нажав на поршень, он ввёл лекарство в Пашкину вену и, бесцеремонно повернув его голову к себе, ловко оттянул веко, заглядывая в зрачок.

Боль медленно отступила, но Пашка в борьбе с ней растерял все остатки тех немногих сил, которые у него были. Кашель отступил. Вместе с ним отступила и резкая боль, заставлявшая его сжиматься и тщетно сражаться за каждый глоток воздуха.

Убедившись, что пациент жив и даже снова начал дышать, врач удивлённо покачал головой и, отпустив Пашкину голову, медленно вернулся к изножию кровати. В очередной раз качнувшись на носках, он с интересом посмотрел на Пашку и, склонив голову на плечо, спросил:

– Может, всё-таки скажешь, как тебя зовут, красавец?

Интонация, с которой он произнёс последнее слово, насторожила Пашку, но спорить и огрызаться сил уже не было.

– Пашка, – тихо просипел он, чувствуя, как стремительно проваливается в сон.

* * *

К запаху пожухлой травы отчётливо примешивался запах солярки. Осенний, уже слегка подмороженный утренними холодами лес давал ему возможность отделить один запах от другого. Летом это было бы невозможно.

Лес закончился внезапно. Перед ними враз открылось неширокое высохшее поле, утыкающееся в минное поле. Дальше колючая проволока, ворота КПП и пулемётные гнёзда. Всё это выросло буквально за несколько дней, сразу после уничтожения северного поселения. От уничтожения успели спастись только «Вампиры», успевшие перенести гнездо «гораздо» южнее.

Вождь «Вампиров» со странным именем Санта, женщина лет сорока, больше напоминала не женщину, а титулованного культуриста. Подтянутая, мускулистая, резкая в движениях, она казалась скрученной из мышц и сухожилий. Все части тела, включая грудь и пятую точку, у неё были словно каменными и при случайном столкновении могли оставить вполне ощутимые синяки.

Чёрные как антрацит глаза и жёсткий ежик коротко стриженных, с лёгкой проседью волос довершали картину. Только руки, точнее кисти, с длинными, изящными, удивительно тонкими пальцами, больше подходящими музыканту, выпадали из образа суровой ночной богини неба, выдавая её нежную, почти ломкую женскую сущность.

Он познакомился с ними случайно. После службы в армии небо продолжало тянуть его своей бездонной глубиной, и он не смог устоять перед этим зовом. Едва успев снять изрядно надоевшую форму, он отправился на маленький аэродром под Питером, где такие же, как он, энтузиасты и просто ушибленные небом люди делали всё, чтобы вновь и вновь ощутить пьянящую свободу полёта. Пусть даже ценой собственной жизни.

Во времена долгих лет демократии и свобод все аэроклубы и частные самолёты превратились в источник дохода для особо ловких дельцов. Все летательные аппараты, давно уже отслужившие свой век, латались на ходу, просто на коленке, и тут же снова выпускались в полёт.

Но это не останавливало настоящих любителей летать. Отлично зная, что каждый вылет может закончиться падением, они продолжали поднимать эти летающие дуршлаги в воздух. Те, кто поумнее или менее рисковые, предпочитали собирать аппараты сами.

Всё было до смешного просто. Дюралевый каркас, десяток метров парашютного шёлка и мотор от старой бензопилы, к которому присобачивался винт, забранный в сетку из тонкой проволоки. Это и был мотоплан. Некоторые умудрялись даже приделать к этой конструкции сиденье и колёса, чтобы легче было взлетать.

Присмотревшись к этим крыльям, он решил однажды попробовать сделать его сам. Но как всегда, помешала нужда. Не имея постоянного места работы, он перебивался случайными заработками. Смена правящей власти не сильно отразилась на жизни народа.

Бесспорно, перестали грабить на улицах среди белого дня, не стало обдолбанных до синевы наркоманов, но найти приличную, доходную работу всё равно было сложно. Не имея диплома о высшем образовании и солидных рекомендаций, мечтать о доходной работе не приходилось.

Не склонный к пьянству или каким-то подобным подвигам, он полностью отдался своему любимому делу. Все заработанные гроши он откладывал для покупки мотоплана. Но для того, чтобы хоть как-то утолить жажду полёта, он прыгал с парашютом. Вспоминая старинную поговорку российских десантников, он всегда говорил: «Три секунды ангел, три минуты орёл», забывая о продолжении. Десантники всегда добавляли: «Всё остальное время беговая лошадь».

Вскоре, выполнив норматив мастера спорта по прыжкам, он попал в поле зрения людей, промышлявших не вполне законным бизнесом. Точнее, совсем незаконным. Контрабандисты, перебрасывавшие через южные границы наркоту.

Решив для начала попробовать его на прочность, они организовали случайное нападение, слабо замаскированное под ограбление. Вечером, после прыжков, когда он возвращался с аэродрома домой, его встретили. Трое, широкоплечие, мускулистые, явно не отягощённые интеллектом и моралью, они стояли так, чтобы полностью перекрыть узкий переулок, по которому ему предстояло пройти, чтобы попасть домой.

Точнее, в общежитие, где ему было выделено законное койко-место. Полутёмное пространство переулка и днём-то пользовалось дурной славой, а уж вечером обыватели от него шарахались как чёрт от ладана. Заметив троицу, он поправил лямку рюкзака, в котором возил амуницию для прыжков и, быстро оценив стоящих как бойцов, решительно двинулся по переулку.

Как и следовало ожидать, троица заметно оживилась и, веером расходясь по переулку, двинулась ему на встречу. Быстро прокачав ситуацию, он с ходу, не вступая в разговоры и дебаты, одним движением сорвал с плеча тяжёлый рюкзак и, швырнув его в лицо парню, идущему справа, резко пнул второго в пах тяжёлым армейским берцем.

Не останавливаясь, он стремительно метнулся к третьему и, не рассуждая, ткнул его растопыренными пальцами в глаза. Не ожидавший такого коварства боец взвыл, как проклятая душа, и, прижав к лицу широкие, короткопалые ладони, сложился пополам.

Не давая опомниться первому бойцу, он стремительно развернулся, нанося удар ребром ладони наотмашь. Но боец оказался не совсем отмороженным и успел пригнуться, принимая удар на лобную кость. Сила удара, помноженная на скорость разворота и вес тела, отбросила его к стене.

Мотнув головой, как оглушённый бык, боец попытался восстановить равновесие, но он не дал ему опомниться, нанеся ещё один удар, на этот раз в горло. Тихо хрустнула разбитая гортань, и отморозок, хрипя и булькая кровью, начал медленно оседать.

Быстро оглянувшись, он стремительно скользнул к стоящему на коленях парню, страдальчески прижимавшему ладони к ширинке, и резко ударил его кулаком в висок. Убедившись, что добавки никому не требуется, он подобрал свой рюкзак и широким шагом вышел из переулка.

Свидетелей этой схватки не было, и он сумел уйти незамеченным. Но на этом его приключения не закончились. Узнав, как он расправился с направленными за ним людьми, контрабандисты приступили к полномасштабной вербовке.

Именно тогда, уходя от навязчивого внимания этих людей, он попал в поле зрения «вампиров». Точнее, их главаря, Игоря. Фамилию Пашка так и не удосужился спросить. Узнал только, что господин Игорь давно уже отошёл от дел и передал бразды правления гнездом той самой железной Санте.

Прибывший в империю по делам бизнеса Игорь не удержался и по старой привычке отправился на аэродром, по его же собственным словам, сменить обстановку. Именно там он и заметил отчаянного парашютиста, осмелившегося на затяжной прыжок при сильном боковом ветре с Балтики.

Отбросив чванство и снобизм, Игорёк сам подошёл к отчаянному парню и, завязав непринуждённый разговор, быстро выяснил, кто он и чем занимается. Это оказалось не сложно. Парню и рассказать-то особо нечего было. Воспитанник детдома, отслуживший в воздушно-десантных войсках, точнее, десантно-штурмовом батальоне особого назначения, перебивающийся случайными заработками. Из увлечений только книги, рукопашный бой и небо.

Недолго думая, Игорь предложил парню работу. Именно ту, которая ему пришлась по душе. Летать через границу Зоны Совместного Влияния. Тоже контрабанда, но другая и за другие деньги. А кроме того, товары, перевозимые в ЗСВ, могли спасти жизни десятков, если не сотен людей. Лекарства, оружие, боеприпасы – всё это требовалось в зоне тем, кто оказался там после Потопа или был выброшен за колючку силами безопасности сразу нескольких стран, граничащих с зоной.

И вот теперь он и человек со странным прозвищем Немой засели в осенних облетевших кустах, внимательно рассматривая в контрабандные бинокли северную границу, разом, одним прыжком сместившуюся на несколько десятков километров в глубь зоны. Немой, сухой, жилистый мужик лет тридцати, медленно опустил бинокль и, сжав зубы так, что на скулах заходили желваки, тихо сказал:

– Окопались, сволочи.

– Ты чего, Немой? – растерянно спросил он.

Столь длинный монолог был так неожидан, что он растерялся. Если Немой произносил в сутки более трёх слов подряд, это считалось праздником. В таких случаях он, всегда усмехаясь, констатировал:

– Разговорился, ритор.

Но сегодня Немой превзошёл самого себя. Уже трижды за два часа, что они наблюдали за КПП и границей, он выдавал в воздух мрачные ругательства, адресованные непонятно кому. Наблюдая за своим учителем, он в очередной раз удивился, как ловко и бесшумно этот крепкий человек движется по ломкой, подмороженной осенним морозом траве.

А ведь его никто специально этому не учил. Хотя, судя по ухваткам, учитель у него всё-таки был. И не простой, мрачно заметил про себя он. Его и самого многому учили, но не так сильно, как хотелось бы. Будучи просто рядовым составом, они проходили обучение по ускоренной, облегчённой программе.

Смертники, не пушечное мясо, но смертники. Именно так их называли инструкторы по спецподготовке. Камикадзе, которых отправляют выполнять приказ любой ценой, и чаще всего этой ценой становилась их жизнь. Короткий, но очень насыщенный событиями конфликт с южными соседями это ясно показал.

Они получили приказ перекрыть перевал в горах Тянь-Шаня, по которому из Афганистана в Таджикистан шёл огромный поток опиума. Власти между собой каким-то образом договорились, и они, получив приказ, в течение двух суток были переброшены прямо на перевал.

Территориальную принадлежность этого клочка скал назвать не решился бы никто, поэтому всё оружие, амуниция и даже одежда были укомплектованы так, чтобы самый придирчивый эксперт не смог определить, откуда они взялись и чего хотят.

Бельгийские автоматы, французские гранаты, английские ранцы и украинские разгрузки. Короче, рота европеоидов, вооружённых и одетых с миру по нитке. Даже жетоны им приказали оставить в штабе.

Десантировавшись прямо на перевал, они с ходу угодили прямо в середину каравана наркоторговцев. В итоге, ещё даже не приступив толком к операции, они потеряли почти половину личного состава группы. Пришлось срочно менять весь рисунок операции и, разделившись, начать молотить всё, что шевелится.

Расправившись с караваном, они принялись быстро минировать окрестные скалы. Взрывчатки у них с собой было столько, что хватило бы запустить на орбиту Тадж-Махал. Но закончить им не дали. Спустя четыре часа из-за скалы показался ещё один караван. Выставленное охранение заметило выходящих из-за поворота ослов, груженных тюками с опиумом.

Им осталось установить только несколько зарядов и можно было уходить с перевала к точке рандеву, но появившийся караван спутал им все планы. Командир группы, отчаянный капитан, украшенный шрамами и медалями, принял смелое решение.

Подпустив караван к самому перевалу, они принялись забрасывать его гранатами. Уже через десять минут торговцы отступили. Держа тропу под прицелом, они продолжили минирование. Самое трудное в этом деле было правильно расположить заряды.

Скалы должны были рухнуть так, чтобы перекрыть перевал раз и навсегда. Но для этого взрывчатку нужно было расположить в соответствии с выданной им схемой. Но вконец обнаглевшие торговцы дурью не спешили отступать, считая, и вполне законно, все окрестные тропы своей вотчиной.

Едва успев заложить брикеты пластида в указанных на схеме точках, они были снова атакованы. На этот раз боевики не стали изобретать велосипед и попёрли в атаку чуть ли не в полный рост. Огрызаясь короткими очередями, они дружно проклинали выданные им бельгийские трещотки с облегчённым боеприпасом.

Облегчённые пули калибра 5,3 миллиметра, выпущенные из укороченных стволов, иногда даже не пробивали тяжёлые овчинные тулупы, подбитые войлоком, в которые были одеты караванщики. В очередной раз выругавшись, капитан помянул недобрым словом аналитиков и разведку, при этом вслух мечтая получить в руки настоящий АКМ со старым добрым патроном 7,62.

Именно таким оружием и были вооружены караванщики. И именно поэтому выданные им броники не спасли большую часть группы. На коротком расстоянии тяжёлые пули прошивали их словно жесть. В очередной раз отбросив духов, они заложили последние заряды и, активировав взрыватели, начали потихоньку отходить.

Но словно прознав об их планах, духи снова атаковали. Укрывшись за огромными валунами, они с мрачной решимостью поглядывали на командира, ожидая его решения. Но длинная очередь, выпущенная из РПК, внесла свои коррективы.

Четыре пули раздробили голени капитана, превратив их в страшную мешанину из осколков костей, разорванных мышц и обрывков штанин. Быстро перетянув ему ноги выше колен, оставшиеся в живых мрачно переглянулись.

Спецназ своих не бросает, но и уйти с таким грузом они просто не смогут. Их осталось слишком мало. Вкатив себе в вену укол обезболивающего, капитан криво усмехнулся и, обведя сидящих рядом мальчишек долгим взглядом, тихо приказал:

– Дайте мне три гранаты, пару рожков и уходите.

– Капитан… – начал было один из ребят, но командир быстро пресёк все споры:

– Вас ждут на точке. Со мной вы туда к сроку не дойдёте. Кроме того, кто-то должен нажать на кнопку. С этими тварями на плечах мы далеко не уйдём, а сами они от нас не отстанут. Ещё случая не было, чтобы духи упустили шанс рабов захватить. Всё, уходите. Я удержу их, сколько смогу, а вы постарайтесь скатиться в долину. Иначе может оползнем от взрыва накрыть. Всё, пошли, – резко скомандовал он, и ноги сами понесли бойцов прочь от перевала.

Не бояться и выполнить приказ любой ценой, именно это им вбивали каждый божий день на протяжении вот уже двух лет. Срок службы в армии после смены демократии на монархию был определён четыре года для сухопутных войск и пять лет для морских. Только войска быстрого реагирования, во все времена считавшиеся элитой всей армии, служили по три года, но и то не всегда.

Принимавшие участие в боевых операциях после реабилитации проходили комиссию, которая и решала, годен ли кандидат к дальнейшей службе или ему пора на покой, в мирную жизнь, пока он окончательно не превратился в кровавого монстра или слюнявого идиота. Далеко не каждый был способен пережить ужасы войны.

Они успели уйти от перевала и свернуть на козью тропу, ведущую в долину, когда окрестные скалы потряс мощный взрыв. С карниза, нависавшего над тропой, посыпались камни, а сама тропа, вздрогнув, вдруг словно вздыбилась, норовя сбросить шедших по ней бойцов.

Вжимаясь в скалы так, словно мечтая срастись с ними, они лежали на тропе, думая только о том, как не попасть под оползень или лавину. Но им повезло. Грохот обрушившихся скал сменился хрустальной тишиной, на смену которой пришёл мрачный, шипящий гул сходящей с горы снежной лавины.

Они даже не пытались вставать, уцепившись окоченевшими пальцами за валуны и плотно зажмурив глаза. Их долго приучали к смерти, внушали, что умереть, выполняя приказ, это не страшно, а почётно. Но умереть в бою и быть погребённым под сотнями тонн снега – разные вещи.

В чувство их привёл громкий, раздражённый клёкот грифа, медленно парившего над скалами. Приподнявшись, остатки группы быстро собрались в кучу и, нервно оглядываясь, принялись решать, что делать дальше. Они выполнили приказ и теперь могли со спокойной душой уходить на точку подхвата, но вполне возможно, что у капитана был приказ убедиться в точности выполнения задания.

Так и не придя к однозначному решению, они отправились дальше, справедливо рассудив, что приказа на проверку у них не было, а капитан им такого приказа не отдавал. Значит, своё дело они сделали, а если командованию нужно, пусть заказывают спутниковую съёмку местности.

Воспоминаний о скоротечном, но кровавом бое и бледном до синевы от боли лице командира им хватило надолго. Из группы в двадцать человек к точке рандеву вышли только пятеро. Они выполнили задачу, потеряв три четверти личного состава. Но самое поганое, что винить в этом было некого. Даже разведка не могла точно сообщить, когда и с каким интервалом духи проводят караваны через этот перевал.

Проведя в реабилитационном госпитале два месяца, он прослужил ещё полгода и был демобилизован по сроку службы. С выплатой премии за боевые условия и благодарностью в личном деле от командующего армией. И ни слова, ни строчки о тех, кто погиб там, на безымянном перевале среди вечных скал и снегов.

Тряхнув головой, отгоняя воспоминания, он снова покосился на своего учителя и не– ожиданно понял, что Немой, от которого даже под пыткой слова не добьёшься, тихо, шёпотом матерится. Прислушавшись, он удивлённо покрутил головой и, подобравшись поближе, тихо спросил:

– Мы чего ждём? Темнеет уже, уходить надо.

Фыркнув, как рассерженный кот, Немой мрачно покосился на него и, вздохнув, сделал знак уходить. Медленно, стараясь не хрустнуть ни одной веточкой, они выбрались обратно в редколесье и, развернувшись, двинулись к западу. Шагая за Немым след в след, он не мог сдержать любопытство и, быстро оглядевшись, тихо спросил:

– Немой, на тебя только это место так действует, или ты вообще границы не любишь?

Не останавливаясь и даже не сбившись с шага, Немой резко отмахнулся и, передвинув свой неизменный, затёртый чуть не до дыр АК под руку, зашагал ещё быстрее. Так и не сообразив, что это было, он прибавил шагу, решив не лезть к напарнику с расспросами. Всё равно не расскажет. Хотя, после возвращения в гнездо, их же можно было бы задать и Санте.

Ветеран зоны, прожившая в ней почти всю свою сознательную жизнь, она знала столько, что иному на три жизни хватит. Оставалось только дождаться, когда они снова свернут обратно к гнезду. Придя к такому решению, он быстро огляделся и, поправив ремень автомата, прибавил шагу, догоняя ушедшего вперёд Немого.

* * *

На этот раз Пашкино пробуждение оказалось более приятным. Даже ноющая боль, которая, как ему казалось, поселилась в его животе навсегда, куда-то отступила, сменившись просто странным, тянущим ощущением. И пить так сильно не хотелось, хотя губы и язык всё ещё были сухими.

Помня о пошлом знакомстве с ярким светом, Пашка медленно приоткрыл глаза и, убедившись, что может видеть, обрадованно повернул голову направо. Туда, где кто-то чем-то тихо шуршал. Шорох – это человек, а человек – это нужная информация. Логика железная, а значит, и тянуть с исполнением нечего, решил он, приводя решение в действие.

В итоге, его необдуманная поспешность привела к резкому спазму в онемевших от долгого бездействия мышцах. В палате ясно раздался хруст Пашкиных позвонков, и он едва сдержал рвущийся наружу мат. Это было больно, а сдержался он только потому, что рядом с его кроватью сидела та самая рыженькая сестричка, внимательно изучая какие-то бумаги.

Услышав его тихое шипение, она подняла глаза от бумаг и, встретившись с ним взглядом, улыбнулась, сверкнув милыми ямочками на щеках.

– Как самочувствие? – спросила она, быстро поднимаясь и просматривая показания приборов.

– Бывало и лучше, – сварливо отозвался Пашка, медленно возвращая голову на место. – Может, хоть вы мне расскажете, что со мной и каким чертом меня сюда занесло.

– Не нужно ругаться, – ответила сестричка, чуть шевельнув ровными, в ниточку бровями.

– Да я не ругаюсь, я пытаюсь, как можно более полно передать свои чувства, – усмехнулся в ответ Пашка, пытаясь загладить неловкость. – Так где я нахожусь?

– В госпитале, – коротко ответила рыжая.

– Я понимаю, что не на кладбище, – качнул головой Пашка. – В каком госпитале? Кому принадлежащем? В какой стране, наконец? Неужели так сложно ответить на такие простые вопросы? Я же спрашиваю не из пустого любопытства. Я действительно ни черта не помню. Как отрезало. Ну хоть вы помогите, – произнёс он просительно.

– А зачем вам это знать? – ответила вопросом на вопрос сестричка. – Вас лечат, за вами ухаживают, чего же ещё?

– Ну, неплохо было бы узнать, кто за всю эту роскошь платит, – не удержался от сарказма Пашка. – Думаете, я не понимаю, что если бы не какой-то ваш шкурный интерес, меня давно бы сунули в общую палату к неимущим и забыли о моём существовании. А то бы и вообще зарыли в безымянной могиле, с одним только номером, как неопознанного и невостребованного.

– Хорошего же вы мнения о нашей медицине, – усмехнулась она в ответ.

Ответить Пашка не успел. Дверь без стука открылась, и на пороге появилась странная личность. Отлично сшитый серый костюм, дорогие кожаные туфли, накрахмаленная до хруста рубашка и абсолютно неприметная физиономия. Неожиданно для себя Пашка понял, что, даже захоти он, никогда не сможет правильно описать, как именно выглядит этот человек.

Пройдя к изножию кровати, неприметная личность задумчиво посмотрела на Пашку своими неопределённого цвета глазами и, чуть заметно усмехнувшись, заговорила: