Текст книги "Алчность"

Автор книги: Эльфрида Елинек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Кого я вижу,это вы. Женщина остановила свою машину на очень крутом узком склоне, где она когда-то жила. Вот этот маленький домик, унаследованный от родителей для того, чтобы сберечь его; теперь его берегут другие, лучше, чем это смогла бы она. Микрогрузовик кровельщика припаркован у дома, явно чинят наконец крышу. Женщина продала дом за два года до того, чтобы переехать в деревню, её старинная мечта, которая теперь ей отмечталась. Годами длится обольщение мечтами, обольщение людьми куда короче. Теперь эту женщину – как это я не уследила! – опознала бывшая соседка, которая вывела свою собаку. Собака новенькая и не проявляет интереса. Решили нас навестить? Я вас уже год, наверное, не видела. Выглядите хорошо. Спасибо. Но этого маленького диалога, который я почти целиком опускаю, всё же достаточно, чтобы женщина не отважилась остаться и подольше полюбоваться своим бывшим домиком. Его купили у неё приятные люди, смотрите, у них дети, которые подрастают в более здоровом воздухе пригорода, воздухе, который якобы поступает сюда прямо от Шнееберга, но уже давно живёт в диком браке с мусоросжигалкой Флётцерштейг (партнёр, как правило, узнаёт об этом последним!) и в собственном доме. Смотри – ка, вон в садике стоит трёхколёсный велосипед, и мама не требует, чтобы ребёнок затащил его в дом, хотя ворота в сад не выше метра и любой может через них перелезть. Милые, безобидные люди, разве им здесь плохо? Рядом с велосипедом четыре пластиковые лягушки и две пластиковые вороны, в смешные позах, как будто беседуют между собой. Вы только посмотрите, как мило они обустроили здесь своё пребывание, ведь им не приходится куда-то идти ради пребывания на свежем воздухе. Дом скрывается из виду, когда женщина, хоть и неохотно – она бы лучше побыла одна, – следует за своей соседкой на коротком поводке практически односторонней беседы. Никаких сюрпризов не исходит из этих уст, пользующихся доверием ещё со старых времён. Такое ощущение, что было время, которое раньше ещё могло идти, а теперь остановилось, и только люди идут дальше, ну, может, они и зашли дальше, чем следовало. Люди даже не заметили, что время остановилась, так они углубились в болтовню, как эти две женщины. Кто же услышит слабый крик, который не имел намерения привлечь к себе внимание и потому остался почти неслышным? Никто. Женщины идут дальше, собаку нужно отвести на горку, на общественную лужайку, где она немного побегает с коллегами, поиграет или подерётся. Она должна взять от жизни всё – на свежем воздухе, словно внезапно вспорхнувшая на лугу песня. Без всякого отзвука. Собака может делать это каждый день заново. Счастливая. Следы исчезают раньше, чем протянулись, люди идут навстречу сами себе, потому что этого не делает никто другой, нет, они бегают друг за другом и никогда не могут поймать. Нет, тоже неправильно, они бы с удовольствием пошли навстречу друг другу, но это чаще всего нежелательно. Каждый хочет найти что-то своё, собственный дом, собственного ребёнка, собственного партнёра, только для себя одного. Собственным помещением больше не доволен никто. Каждый предпочёл бы даже собственную телевизионную программу, потому что та, что есть, никогда не нравится. Особенно бесцеремонны мёртвые, потому что они ускользнули от нас, и средства массовой информации, которые сообщают о мёртвых (разве вы видели когда-нибудь более живого человека, чем исполнитель народных песен Карл Моик, напоследок, перед тем как вы упали в обморок? М-да, и даже он уже мёртв, стоило ему только попасть на экран, хотя он всё ещё гребёт своим лицом так, как будто должен уйти от акулы), итак, разве вы видели кого-нибудь более живого, не считая передач о природе, которые специально посвящены жизни, иначе бы мы не знали, что этот ландшафт местный и, несмотря на это, всё ещё живой? Мы бы не увидели, не будь такого сильного увеличения, какое даёт камера, Муравьёв, жуков и личинок во весь экран, раздутых в великанов.

Приклоните сюда ухо и тем временем посмотрите, как женщина поднимается на луг, который заключает гору сверху, нет, выше уже не подняться, можно только снова спуститься на все две тысячи других сторон, которые я вам хочу сэкономить. Так, вот мы и здесь. Трава ещё скудновата, но уже позеленела, зеленее, чем в зелёной Штирии, весна здесь решительнее и продвинулась дальше, так что теперь она уже где-то в другом месте. Скоро подоспеет лето, но я тогда как раз окажусь где-нибудь не здесь, – надеюсь, что и там я его тоже встречу, лето. Собаку спустили с поводка, она ещё по дороге сюда несколько раз задирала ногу у обочины, но теперь, когда в её распоряжении вся гора и вся лужайка, она расходует свою мочу более избирательно. Пёсик ищет даму, с которой он мог бы заключить брак на две минуты, какая жалость, что нет ни одной такой. Пёсик находит единомышленника, обнюхивает его срамные части и тут же убегает с ним. Бывшая соседка женщины уже давно вошла в союз, состоящий из владельцев собак. Это люди, которые держатся скорее за собак, чем за других людей. Они хорошо друг друга понимают, по очереди приглашают друг друга в гости. Женщина попрощалась, с облегчением, что соседка нашла свой собачий круг собеседников и включилась в него, со всеми добрыми пожеланиями: приезжайте к нам почаще, а не хотите ли после этого зайти ко мне на чашку кофе, нет, спасибо, у меня мало времени, а я ещё хотела заглянуть в старые места, пока вы меня не забыли совсем, ха-ха. Человеческая формация перешагнула в область игр их животных, которые, в основном играючи, нападали друг на друга и создавали интересные альянсы: вы только посмотрите, как они вдвоём нападают на третьего, и с чего бы это, нет, они ничего не сделают, они не сделают ничего! Не бойтесь. Они ещё никогда никого не кусали, а если укусят сегодня, то завтра снова будут никогда никого не кусавшими, как новенькие или почти как новенькие станут, потому что их ветеринар воткнёт им в шкуру на груди по два зажима. Группа удаляется, люди смыкают головы и болтают о есяких случаях, а животные не смыкаются, потому что сейчас не время для случек. Некоторые с трудом таскают себя, но трудности им влачить не приходится, они очень избалованы и хорошо откормлены, и вообще: счастливые, хотя нельзя поговорить с ними на их родном языке. Женщина, которую раз-другой облаяли, потому что собаки никогда прежде не видели её на их делянке и ввергнуты в растерянность появлением чужой фигуры, которая не тащит за собой на поводке четвероногого спутника и не тащит в руке поводка, по которому можно узнать своего, фигуры, которая, возможно, никогда не умела привязать к себе кого-нибудь шш что – нибудь, животные это чувствуют, их сердце сразу становится равнодушным, и они прощаются без видимых знаков, просто убегая трусцой, а фигура останавливается и смотрит на город, на его южную часть, которая раскинулась перед ней в полной прозрачности, следующей иногда за восходом солнца, открывая картины, нетерпеливо выглядывающие из-за заслонов, уходящие вдаль, до самого конца, до неровного, горбатого силуэта жилых башен Старого Эрлаа, куда теперь провели метро, по ту сторону Оттак-ринга, настоящее завоевание для жителей, которые всегда хотели именно туда. Теперь они наконец могут туда попасть. А вот и трупные пальцы осветительных мачт стадиона Герхарда Ханаппи, тесных парковок перед ним совсем не видно. Справа Западный автобан, показывается его кусочек, перед тем как скрыться за Вальдбергом, а вон Аухоф, смотри-ка, они построили киноцентр, красная светящаяся надпись хорошо читается, даже днём, потому что они её не отключили, и неоновые огни последней перед автобаном бензозаправки красуются во всём своём великолепии, обустроенном концерном, и лимонной свежести.

Горизонт убаюкивает остановившиеся глазные яблоки женщины и город, который когда-то, ну, как это, своей частью был её частью. Но она не засыпает, она судорожно распахивает глаза, она хочет видеть всё, всё. И вид пусть будет гарнирован колокольнями, куполами, крышами, газгольдерами, высотными башнями. Любимые места культуры, куда женщина когда-то ходила как на работу, отсюда не видны. Не тот район города. Волосы города зачёсаны на другую сторону, надо идти, следуя за Виенталем, но Виенталь ни за кем не следует. Там, слева, на Штайнхофе, – сумасшедший дом и знаменитая, к сожалению приходящая в упадок, Отто-Вагнер-кирхе, которую знает каждый ребёнок, но не многим детям суждено её узнать (кроме тех, что во времена нацизма получали здесь свои уколы, после голодо-, холодо-, рвото– (нет, их не рвали, их при помощи медикаментов доводили до нескончаемой, неутихающей рвоты) и побоетерапии, которую учёным-медикам даже не пришлось изобретать, потому что она уже была, этих детей с их мозгами в стеклянных банках ещё довольно много), потому что скоро она рухнет, церковь; надо бы пройти немного дальше, чтобы увидеть собор Святого Стефана, но тут вид энергично захватил и удерживает небольшой холм со старой каменоломней – холм, который вылез вперёд, может быть из убеждения, что столько красоты человеку не выдержать. И придётся нам взывать к спасению. Смешанная собачье-человечья группа между тем скрылась за поворотом, теперь пройдёт минут десять, прежде чем они вновь покажутся, хотя единичные собачьи герольды, нетерпеливо забегая вперёд, то и дело выныривают на горизонте, а отстающий собачий арьергард склонился над чем-то, что он хочет съесть, но не по зубам. Женщина совсем одна. Она не в Париже и не в Лондоне, она в Вене. В Париж и Лондон она бы с удовольствием съездила ещё раз. Ну, теперь уже не съездит. В деревне тоже много хорошего, есть чем занять руки, как она думала, пока другой не отнял это у неё из рук, заинтересовавшись её рукоделием. Он и сам руки приложил – там, где в них была нужда, к ней тоже, вот что делается в деревне. Приложить руку и справить нужду, такую сложную, что женщине никогда бы в неё не проникнуть, а теперь и не хочется проникать. Она часто кричала, когда он, такой проворный, влезал на неё и, не поддаваясь ни на какие мольбы, ворочал её небольшой вес, смотря по тому, с какой стороны он хотел приставить себя к ней, в то время как она приставала к нему со своей любовью, но всё без толку. Она нашла через него свою душу, говорила она себе. Но для чего, что ей было делать с её душой? Он нашёл в ней строение, в котором мог бы устроиться. Так одно гнездится в другом, чтобы наконец зажить. Только одним для этого необходимо больше, чем другим, которым нужен лишь партнёр, чтобы преисполниться светом и способностью любить. Она без него – что та пустая чашка, женщина, эта унылая посудина, наполненная только собой и неспособная заглянуть в себя до дна, чтобы понять, почему она что-то делает. Она пролилась, и никто её не вытер. Может, всё это лишь форма безумия, ну, скорее формочка, которую дети набивают песком, чтобы вмазать соседу в глаз. Город и деревня, что я хотела ещё сказать, что не имело бы ничего общего с психологическим самоанализом, который я тут блестяще провела? Деревня выбила почву из – под ног её деятельности, а также из-под ног животных. Что такое город: чужая деятельность. Он уже есть, его не надо создавать. Хоть постоянно строят что-то новое, город чем был, тем и остаётся. Поблёскивают на солнце отражающие поверхности, стёкла, коньки крыш, кровельное железо, машины. А человек отражается в домах, но для этого он должен их иметь. Он ведь не наёмный служащий, чтобы заработать себе на них. Он служивый, должностное лицо. Он затеял кой-какую игру и бросил кости, хотя сам до костей прожжённый, клейма ставить негде. Общего счастья не выйдет, сбереженим нигде не отложится. Какая жалость, что банк не моисет всё время только давать, он должен когда-то и брать, – естественно, больше, чем он дал, иначе это был бы не банк, а благотворительное общество, нет, и не оно: мы несём расходы по хозяйству, а хозяйство тащат на себе другие. А вы как думали, где же взять, чтоб не украсть? Город всё сильнее оживает, стрелки часов продвигаются вперёд, смех, крики, лай собачьей оравы снова надвигается. Неужто она правда простояла здесь десять минут, женщина? Этого мало, этого всегда мало, но она хоть погуляла всласть. Вороны кружат привычно и деловито. Они садятся на дерево и болтаются на ветках, болтая между собой, подражая нам и, как ни смешно, клюя сморщенное яблоко, которое они притащили с собой. Вот сейчас ворона каркнет на верхушке голубой ели (отъявленная выводная порода из неведомых стран, где она пришлась не ко двору и была изгнана, вот вам и пожалуйста: тут и дерево заговорит, а может повернуться и уйти с глаз долой, но здесь скорее мне придётся уйти, а не им, так уж здесь заведено, у этих колючих тварей, причём надолго) во всё воронье горло, и яблоко у неё выпадет. Всё так и случилось, и женщина невольно улыбнулась. Подбежала чёрная собака, вороне нужно было на неё прикрикнуть – и выпал ценный фрукт. Бывает иногда, хотя мы протестуем, если животные чего – то лишаются. А многие из них далее жизнь отдают – по тем или иным причинам. Как мы, только ещё смиреннее и больнее, мы должны быть им благодарны, что они приносят себя в жертву ради нас. И хоть они делают это не добровольно, всё равно это мило с их стороны, да? А иначе кого бы мы ели? Ни то, на чём мы сидим, ни то, на что сажаем, мы не могли бы прихватить с собой, но некоторые этого не знают и отчуждают людей от их имущества. После чего имущество забирают себе, а людей оставляют. И человек стоит посреди среднеевропейского города, хлопает глазами и не знает, верить ли им. Но ничего. Ничего не значит, когда смотришь в городе на своих сограждан. Ничего не значит, когда смотришь на своих сограждан и в деревне, просго там взгляд тяжелее весит, потому что людей меньше. Потому эта женщина и уехала тогда. Чтобы, может быть, стать весомее там, где меньше конкуренция. Так и вышло. Сработало и то, что она ещё умеет играть на пианино, что в деревне встречается реже, чем стреляет ружьё. Заказываешь ей – и она исполняет, и для исполнения желания она важна, но не необходима. Теперь мы глянем на город ещё раз, для последнего впечатления, и пойдём в парикмахерскую, куда постоянно ходили раньше. Она находится в этом же посёлке, но на другой стороне, на первом этаже небольшого здания с магазинами. Мы отправляемся туда, не отставайте же. Собаки пришли, мы уходим. Пусть нас прихорошат. Пускай нам приготовят наши волосы, ресницы и ногти, и тогда мы уйдём, чтобы где-то в другом месте подать это на стол другому. После питательного компресса эти волосы стали такими здоровыми и крепкими, что хоть вешайся на них. А птице для этой цели хватило бы и одного волоска.

Мы идём медленно, мы приходим одни, хотя любим ходить вдвоём, что даёт нам небольшое преимущество: четыре глаза видят больше, чем два. А что, если совсем ничего не хочешь видеть? Я вам желаю всего большого и значительного, но лишь немногие из вас получат это. Женщина смогла попасть к своей прежней парикмахерше, вклинившись между двумя другими клиентками, у которых было время подождать. Салон только что открылся, чтобы придать локонам молодую упругость, которую перед этим ещё нужно было создать. Помьггь, постричь и уложить. Свежая химическая завивка вам бы тоже не помешала, нет, сейчас ничего не выйдет. Зато мы сделаем красивый рыжеватый оттенок. Если вы думаете о своей собственности, это в любом случае плюс, всё имеет свои плюсы. Тот, для кого она всё это делала, вообще не замечал беспорядка, в котором он жил, но частью которого не был. Но мы тем не менее вымажем краской, очерним главу, но это никакая не акция протеста против государства. Вреда от этого не будет, но и проку тоже. Вода по – матерински мягко струится из душа (пожалуйста, похолоднее, это лучше для волос!) и обдаёт ласковым бормотанием запрокинутую назад голову, окутывает её, нежно оглаживает. Воде можно не заботиться о выражении лица, её дело смыть лишнюю краску и что-то от неё оставить – остаток, который и есть самое существенное в этом процессе. Озабоченность выражается в газетных комментариях, но не за женщину, которая наконец хотела бы выразить себя через своё тело, а остаётся лишь зрительницей, бледнеющей при виде Клаудии Шиффер до корней волос. Во время головомойки не очень-то почитаешь, во время стрижки тоже, а вот под колпаком уж мы полистаем несколько иллюстрированных журналов, чтобы знать, чего мы лишимся, если нам больше не понадобится обновление весеннего гардероба. Ах, какое тёплое полотенце, это всегда приятный момент, когда просушивают голову, и стрижка тоже не хуже. Теперь, наконец, очередь доходит до ногтей. Всё ещё грызёте ногти? Но ведь вы уже такая взрослая девочка, милс-сударыня! Не всякое сердце сердечно, но это всё же догадывается, что осталось не так много времени, чтобы приветить затравленного человечка. Из её затворничества в себе самой, куда она, к сожалению, впустила другого, да не того, да не ко времени, женщина с трудом выжимает несколько любезных слов, как будто она такой же человек, как все остальные. Слова вываливаются из её рта в негостеприимную действительность, как будто кто-то вяло прокручивает звуковую плёнку. Нет, это звучит скорее так, как будто насекомое сбрасывает свой панцирь, но букашка слишком мала, чтобы образовать на полу хотя бы хитиновую кучку. Так. Готово. Посмотрите, пожалуйста, и сзади, вы довольны? Парикмахерша держит круглое зеркало, ученик за чаевые счищает щёткой волосы с её пуловера, всё на мази. Всё идёт полным ходом, но туда, где нет выхода. Время придёт – выход найдёт, нет, оно не придёт. Очень красиво, спасибо. Из хорошего поведения выходят хорошие чаевые. Женщина чувствует себя так, будто кто-то острым ножом соскоблил с её костей последнее мясо, а теперь оставшиеся кости ещё и прожаривают. Так что прожжённых здесь хватает, их даже большинство. А кости отдадим собаке. Может, хоть ей мы понравимся. А похлёбку расхлебаем сами. Даже весело, когда ещё чего-то хочется. Правда, не знаешь, получишь ли. На наших диких перепутьях, где ветер свищет, рыщет зверь, эта женщина ещё сойдёт за милое, любезное существо. Она однажды разрешила жандарму сфотографировать её голой, в каком ящике теперь отыщется этот снимок? Где-нибудь в самом низу. Не бойтесь, его давно выкинули. Мужчина щёлкнул его специально для какой-то цели, только вот для какой? Может, чтобы подогревать себя, когда устанет от её присутствия. Но ведь не для того же, чтобы смотреть на неё когда не следует? Или чтобы посмеяться над нею с другими, в пивной, на посту, у кабинки, переодеваясь? В дзлпе? Вот было бы да!

Во время романтического тура или долгожданного путешествия можно познакомиться с мужчиной своей мечты, но как быть, если ты его уже знаешь? Тогда больше не за чем ездить по всем романтическим местам. Может, у этого мужчины есть потребность забыть одиночество, может, для него вовсе не обуза идти с ней в постель, может, она ему нравилась, когда он с ней познакомился. Нет, будущее подсказывает мне: теперь это не так! Не поднимайте из-за этого шума, лучше поднимите что-нибудь другое, будет ваш на память, да хорошенько следите за вашей сберкнижкой. Женщина слишком долго вела себя очень сдержанно, и теперь всё наоборот, она не может остановиться, без устали повсюду ища мужчину. Может, с её стороны интерес гораздо сильнее, да, так оно и есть. Она страстно влюбилась в него, она превратилась в ползучее растение, она так присосалась к нему, что мужчине впору бояться за свои члены, да, именно так оно и есть. Но нет, мужчина ничего не боится. Он разъезжает по округе километрами, чтобы хоть чего-нибудь испугаться, но его ничем не устрашишь. Она будет и впредь подстерегать его, годами, всюду, предлагая ему свои покои, в которых он никогда не захочет жить, разве что сама она ради него покинет их. Это она знает точно. Самой ей не остановиться. Ока бы так и выскакивала из-за угла змеёй, так бы и засовывала ему в ухо язык, потому что однажды ему это понравилось, но не во второй раз и не от неё, но, может, ему втайне всё же хочется этого, кто знает. Она знает, что он этого не хочет. Нет, он быстр и оборотист и уже дал бы ей знать, если бы хотел этого когда-нибудь ещё. Уж он знает, чего хочет, а чего нет. Она бы встала, где надо, и не надо прижиматься к нему, пока не прижала бы его к стенке. Кирпич, бетон, штукатурка. Это понравилось бы ему больше. Женщина ясно дала бы ему понять, что готова повторять это сколько угодно. Но она сама лишь повторение красивой модели на этом фото, только выглядит совсем иначе. И где же этот план строения дома, ещё вчера он был в ящике. Мужчина напишет расписку и поставит под ней свою бесценную подпись, которая сейчас пока ничего не стоит, но скоро будет стоить, когда он получит дом, а от неё избавится. Я хочу тебя, само собой, но я хочу выйти за тебя замуж. Я бы – не сходя с места. Если бы мы стали парой, пусть не сразу но как-нибудь потом. Но больше всего я хотела бы стать с тобой одним, как бы это сказать. Пара – это слишком мало, надо сплавиться друг с другом и стать одним целым. Что, так не бывает? Бывает. В этом доме мы могли бы это осуществить. Он чистый, просторный и уютный, почему бы, подумай, не хотеть в нём жить. Я подумал, что это самый простой путь подобраться к дому, который потом унаследует мой внук, Патрик, тогда на каждого в семье придётся по дому, поскольку старуха со своей белой горячкой скоро угодит в больницу, а оттуда её уже унесут на кладбище. Но её дом останется здесь, у Эрнсти, который давно уже этого ждёт. Человеку не вырыть такую могилу, чтобы туда поместился дом, для этого нам потребовалось бы целое подразделение югославского войска, которому не впервой рыть такие могилы. Предпочтительнее всего мне было бы проникнуть в дом и зашить его за собой, как живое тело из обеспеченного среднего слоя, это такое сокровище, кто его сможет поднять, тот получит главный приз, хоть и на особых условиях. Что я имею в виду – тело человека или корпус дома? Моя мама это тоже всегда путала и справляла нужду по всем углам, поэтому и я не очень хорошо в этом разбираюсь. Я знаю лишь одно: кирпич прочнее и устойчивее мяса, нержавеющая сталь держится ещё дольше, зачем же держаться за людей, даже если они хорошие и хорошо к нам относятся. Даже эта краска на кухонном шкафу продержится дольше, чем я. Растёт ли эта ель, взошли ли те кусты, что на моей могиле избраны цвести, ты только подумай, душа, но я не такой избранный, чтобы помнить это всё наизусть.

Я ещё раз пытаюсь собрать всё воедино, но, как всегда, не могу удержать и в последний момент с грохотом роняю: женщина хочет чувствовать себя защищённой, но в то же время свободной. Она хочет чувствовать ещё много чего, мне очень жаль, но не удастся. Она ждёт от этого типа заботы, какую она получала от родителей, мне очень жаль, но не получится. Итак, ситуация теперь складывается так: мужчина в качестве ответной услуги за свою дружбу требует её собственность, которую составляет её дом. В будущем женщине никогда не забыть необычайной гармонии этих отношений, итак, пусть лучше не будет никакого будущего, поскольку женщина знает: ей никогда не забыть это огромное счастье. Чувство у женщины верное, а вот в деле она теряется. Истечь ли кровью, как свежей убоине, пока ложа ещё не коснулись первые утренние лучи? Увянуть ли, как цветку, пустив себя по течению, а все дела, одно за другим, на самотёк? Для этого пока холодновато. Не сесть ли в автомобиль, который даже не почувствует твою тяжесть и свою слабую нагрузку? Помахать ли кому-то из окна, кто даже не смотрит в твою сторону, потому что глаза дома закрыты и не чувствуют, что небо легло на них тяжким грузом, вы видите облачко, тут, на стекле. Это не облачко. Это разводы, которые остались от моющего средства, хотя при миллионах свидетелей было твёрдо обещано, что оно не – оставит следов. То не небо всплывает в стакане, надо быть справедливыми, его нам никто не обещал. Кто однажды солгал, тому не верят, даже если он говорит правду, этот специалист по похудению, который – да, который тоже! – не сдержал слова, данного мне и моей подруге, и теперь оно осталось у меня, это слово, я держу его крепко, как любимого члена семьи, которой у меня нет. Итак, мне дали слово, но я не сразу это заметила и несу какую-то ахинею. Прошу прощения. Но и у вас, наверное, есть передача, ради которой вы можете отложить все свои дела. Если уж фирмы и политики откровенно лгут у всех на глазах, то и вам в этом ток-шоу незачем придерживаться правды. Как? У вас есть своя правда? Но вы наверняка не единственный, и это вы тоже поймёте в ходе нашей передачи, которую мы теперь наконец можем транслировать. Пусть всё останется так, как сказано. Ещё нам понадобится новое платье, и мы купим его у Фюрнкранца на Кэрнтнер-штрасе, это очень дорогой магазин. Обычно женщина здесь больше не покупает, в деревне такие траты не окупаются. Платье из цветастого шёлка, очень дорогое, но ведь я этого достойна. Это венец, но не от «Jacobs Monarch», это венец женщины, которая хотела раз в жизни побыть королевой или хотя бы Белоснежкой, которой всё едино, спит она или проснулась, поскольку она уже не знает ни того, ни другого. Итак, спи, дитя моё, бай-бай, но сперва мы должны поехать домой, где стоит кровать, дневное уличное движение не такое напряжённое, а когда мы выберемся на автобан, то всё пойдёт как по маслу, дорожное ограждение укажет куда.

Никто женщине ничего не сделал, значит, она должна сама что-то сделать над собой, она должна что-то принять, с хорошей дозой алкоголя, великолепного красного вина, что-то вроде vino classico, это полезно. Одного бокала в день достаточно, чтобы продлить жизнь. Но нет, спасибо, это уже лишнее! Вначале женщина красиво оденется и уложит волосы на голове ещё раз сначала и по порядку, так, теперь помада, тени для век, тушь для ресниц. Сходить в туалет, только после этого надеть шёлковые трусики, подходящие к сорочке, которая уже надета и которую мы тоже купили. Прежде чем пустить себя в расход, мы потратим много денег на красивое бельё. Даже женщины, подобные отвесным скалам, потому что на них нельзя приземлиться, размягчаются, как бельё, под действием всемогущего средства, один колпачок которого надо вылить в последнюю ванну (единственный, кто действительно нежен с нами!). Но если водрузить этот колпачок на голову, вид у нас будет дурацкий и по ушам потечёт. Ага: вот вы смотрите на себя пустыми глазами, и то, что вы видите, вам не нравится? Почему вам не нравится? Итак, я думаю, решение этой клавишницы, лишь слегка коснувшейся жизни, да, вот этой самой, она только что опять обожгла пальцы, решение принято правильно. Где записка, в которой мы всё написали собственноручно, где стеклянный флакончик, который мы специально выкрали из шкафчика в ванной нашей собственной подруги, у которой была эпилептичная собака, которая теперь тоже уже сдохла? Нам не нужно об этом спрашивать, потому что мы всё время об этом знали. Это средство – фенилбарбитурат, причём чистая субстанция, – с которым ветеринарные фармакологи элегантно обошли закон о наркотических средствах, кстати вполне легально, кстати, ну, не вполне, в руках опытного ветеринара это средство может творить чудеса, а в наших руках оно может сотворить только пепел, что не трудно, это может любая сигарета; кража не была легальной, нет, это было безобидное мелкое воровство ради пропитания, не наказывать же нас за него после смерти, ведь это было бы уже излишне! Флакончик с таблетками поднесён ко рту, таблетки постепенно проглочены, алкоголь вливается внутрь упоительно и успокоительно, нет-нет, это не больно, не бойтесь, жидкость весело догоняет и засаливает кругленькие штучки, которые сползают по глотке вниз, оп – ля. Почему жизнь вдруг становится такой весёлой? Всегда приходится бросать на самом интересном месте, роптал ребёнок, появляясь в дверях и плетясь к пианино, тоже клавишник, но ему ещё нужно как следует натрогаться этих клавиш, а то получит, да ещё и нужных клавиш. А то получишь! Так точно, вы нее слышали: садись играй! Всё ему мало. Звучит любимая музыка. Уж если уходишь, так сделай это со всеми удобствами, да? Обувь должна быть расхоженной, ведь путь долгий. Какая разбалованная, а мы и не знали, она вдруг становится как штемпель, которому лишь бы скорее где-нибудь отпечататься, мы как нарочно подгадали в такой момент, когда уже и встать не можем, чтобы посмотреть со стороны на наш собственный оттиск. Ну ладно, хоть что-то от нас останется, как хорошо. Ну, тогда мы выскажемся прямо здесь, где улеглись, не важно: это был не просто мужчина, это был МУЖЧИНА всей моей жизни, единственный мужчина, которого я действительно люблю, всех других мужчин я всегда сравнивала бы с ним. Он получит и всё моё земное владение, а именно этот дом и всё, что в нём есть, нет, меня нет, меня он может предварительно спровадить, погребение уже оплачено, могила заказана. Он получит всё, что останется, правда, мне досталось это красивое новое шёлковое платье эта сияющая рыжеватая краска на моих волосах и бордо в этом стакане, всё это стоило дорого, может, он рассердится на меня за эти траты, ведь теперь уже всё принадлежит ему; мои лучшие чёрные туф ли-лодочки, которые я, правда, пару раз надевала и которые кому-нибудь из публики оперы и концертов, может быть кому-нибудь из вас, дорогие дамы и господа, окажутся знакомы, если вам случалось, как и мне, легко впадающей в краску, смущённо опускать глаза долу, потому что трубач при вступлении пустил петуха. Я бы с удовольствием упала на пол, как этот фальшивый звук, но я уже лежу в кровати и больше не могу подняться. Я больше не выйду. Мой телефон яла – блокировала, как знать, что бы я могла ещё учинить. Вдруг бы я решила вызвать неотложку и с улыбкой смущения виновато попросила о спасении, но теперь им уже не спасти меня. Мне легче умереть, чем выбиться из такта и выйти из ряда вон, чтобы сказать: да взгляните же вы на меня, вот она я, неужто мне нужно проглотить горящую лампочку, чтобы вы меня наконец заметили? Уж лучше я проглочу этот компонентный клей, который и через тридцать лет ещё можно будет обнаружить в моём костном мозге, если кому-нибудь взбредёт в голову через тридцать лет в нём ковыряться. Никто никогда не докапывался во мне до дна, которое, впрочем, не глубже ванночки для ног. Нет никого, кто бы открыл мне рот и удалил оттуда ядовитые штучки – необычный, но иногда применяемый способ оживления. Женщина. Она не похожа на труп, она похожа на спящую, я бы сказала, что это спящий труп, очень даже привлекательный после смерти, которая разглаживает всё; так высоко котироваться можно ещё только после смерти от кровопотери. Но тогда, пожалуй, становишься мертвенно-бледной или что-то в этом роде. Скоро минует фаза пробуждения, поскольку пробуждения больше нет. Так, теперь всё. Глаза больше не откроются, чтобы кто-нибудь посторонний не попытался по ним читать. Теперь вы понимаете, почему в мире сказок и сказаний долговременный сон персонажей так часто оказывается мудрёным, скрытым способом жизни – причина в видимости. У нас есть выбор: пасть смертью храбрых, упасть замертво, преставиться или умереть. Не тревожьтесь, она лишь спит, старая девочка, без поцелуя соизволения, но с заверенным волеизъявлением в конверте рядом с собой на подушке. Она хорошо держала свою собственность, эта маменькина дочка, и правильно делала, собственность теперь может уйти. Никто не станет ждать с часами в руках перед дверью, когда она придёт домой. Она бы и рада, по мне так и пусть, попасть в другие руки, потому что и собственности иногда хочется разнообразия. Вот по женщине проходит дрожь, я в последний раз окликаю её по имени, о, я только сейчас его вспомнила, а может, никогда и не знала, оно здесь где-нибудь стоит, а? – мне было только поручено ею написать всё это. Осторожно, сейчас придёт сон, будьте спокойны, слово всё ещё у меня, вот сон случится в дверь, целеустремлённо проходит сразу к мозговому стволу, карабкается по нему вверх, чтобы сначала настроить на свой лад психологическую готовность. Приходит сладкий сон, входит прогулочным шагом. Все молчат, звенит звонок, начинается урок, кто хочет к доске? Никто? Ну, тогда пусть за меня говорит химия, а она говорит: депрессия дыхания до полной остановки, слабость кровообращения до полного отказа (понижение температуры и затухание работы почек до энурии, отсюда и имя Барбара-Энури). Ладно, пусть. Не наше дело заниматься пятнами на постели, запоздалым и невезучим брачным платьем, и символ «умирающее сердце» на ЭКГ будет сам по себе, а умершее сердце само по себе. Зависимости от медикаментов не зафиксировано, да в наши дни она была бы необычной, ведь эти средства тотально вышли из моды. Не может быть никакой причины, вынуждающей прописывать эти средства беременным, пожалуйста, и вы не делайте этого, если вы врач. Кто ж кого вынуждает. Даже юбку носить вместо брюк нельзя никого принудить. Женщина падает в ноги перед собой самой, но кровать ей этого не позволяет, да и платью положено падать лишь живописными складками. Останки оставят на кладбище, но лучшее, что в ней было, останется здесь, оно осязаемо, – это кирпич, стекло, бетон, сталь и гипс. Больше ничего. Смешно, что чирикают птички или что один подносит другого к устам, но тот по усам течёт, а в рот не попадает.