Текст книги "Ншан или Знак Свыше (СИ)"

Автор книги: Элеонора Мандалян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Мигран и Анаид удивленно следили за тем, с какой уверенностью двигалась по дому незрячая девушка. А он вскочил и с готовностью последовал за ней на кухню.

Когда с накрыванием стола было покончено, Мигран заговорил:

– Радуйся, Сильвия, вот и твой счастливый день, наконец, настал. Добрая весть пришла вместе с нами в твой дом. Все мы знаем, что наш сын, Левон, давно уже любит твою дочь, Ншан. – Голос его звучал совсем не так радостно, как того требовала ситуация. Не удержавшись от вздоха, он добавил: – Мы своим детям не помеха, верно ведь, Ано джан? – Он накрыл ладонью руку жены. – Пусть будет так, как хочет Левон. Пусть наши детя поженятся.

Сильвия, готовая заплакать, переводила взгляд с одного на другого и от волнения не могла вымолвить ни слова. Предательский ком из рвущихся наружу рыданий застрял у нее в горле. Ее слепую дочь сватают. И кто! Лучший парень на селе.

– Да как же это... Вот так, вдруг, – бормотала она, боясь поверить собственным ушам.

– Не вдруг, тетя Сильвия, – возразил осмелевший Левон. – Для меня не существует никого на свете, кроме Ншан... С ней случилось несчастье. По моей вине. Кому ж, как не мне, стать поддержкой и опорой в жизни. Верно?

Слезы все же прорвались наружу. Глаза Сильвии влажно заблестели.

– Есть Бог на свете. Ох, есть! – растроганно прошептала она, смахивая кулаком катящиеся слезы. – Не останется моя дочка горемыкой. Спасибо тебе, сынок, за доброе сердце.

– Да полно Вам, тетя Сильвия! Не жалость, а любовь в моем сердце. – Левон повернулся к неподвижно сидевшей рядом с ним Ншан: – За тобой слово, любимая. Обещала сегодня ответ дать.

– Обещание сдержу. – Ее голос прозвучал тихо, но твердо. – Ты прости меня, Левон. И вы простите, дядя Мигран и тетя Анаид. И ты, мама, тоже. А только замуж мне нельзя.

– Как так!?. Что она такое говорит?! – ахнули все разом.

Только один Левон хранил молчание. У него перехватило дыхание.

– Опомнись, дочка! У тебя от радости, видно, помутилось в голове... Не слушайте ее! Она не в себе. – Сильвия вскочила, растерянно глядя на соседей.

– Мама, перестань. Успокойся... Тебе не понять меня. И Левон не поймет. Обидится на всю жизнь. Мне очень не хотелось бы разбивать тебе сердце, Левушка. Но замуж я не пойду, ни за тебя, ни за кого другого.

– Да почему же? Почему?! – вопрошала Сильвия, беспомощно протягивая руки к дочери. – От счастья своего отказываешься. На что себя обрекаешь?

Наступила долгая тишина. Какое-то время все сидели, не двигаясь, словно в ступоре. Наконец Мигран спросил:

– Это твое окончательное слово, Ншан?

– Да, дядя Мигран. Другого не будет.

Не ушами – сердцем услышала она, как вскочил Левон и бросился к двери.

– Не натворил бы чего, – с тревогой смотрела ему вслед Анаид.

– Не натворит, – успокоила ее Ншан. – Дни отчаяния пройдут. У вас нет причин для беспокойства.

Неделю Левон не показывался в доме Сильвии. Ншан стала молчаливой, искала уединения. Соседи к ним и без того заглядывали не часто. Но она сторонилась и собственной матери, стараясь избегать ее расспросов и упреков. А Сильвия и не докучала ей, все еще не теряя надежды, что дочь сама одумается, пожалеет, что так повела себя, и изменит свое странное решение. Замкнутая молчаливость Ншан внушала ей надежды.

Но она ошибалась. Ншан не думала о Левоне. И ни о ком другом. Она вслушивалась в себя. И в окружающее. Все, что было вокруг – вода, небо, деревья, травы, ожило и заговорило с ней. Она вдруг открыла для себя, что каждое фруктовое дерево в ее саду имеет свой характер, свои симпатии и антипатии, свой голос. Одни деревья любили ее, другие – Сильвию. Одни ждали ее появления с радостным нетерпением, готовые поделиться с ней своей генетической мудростью, другие норовили сами забрать ее энергию и силы.

Она поняла, что все вокруг живое, мыслящее, помнящее. А самая мудрая среди них, самая сложная и вездесущая – ее величество Вода. Вода знает бесчисленное множество историй, и не только из человеческой жизни, но и из жизни целой планеты, всего необъятного космоса. Вода может исцелить, спасти, даровать жизнь, и может наказать, погубить. Ее можно наполнить добром, и можно отравить злом. А главное – с ней можно беседовать, спрашивать, и получать ответы – советы, помощь.

Ншан начала понимать, что земля под ее ногами вовсе не земля, а прах –растений, животных, людей, всех тех, кто веками, тысячелетиями, миллионами лет жил до нее на этой планете. Из их праха вырастают и плодоносят новые деревья, на их прахе распускаются прекрасные цветы. Гонимый ветром, прах носится в воздухе, пока дожди не прибьют его снова к земле. Что же такое Земля? – спрашивала себя Ншан. – одно сплошное бескрайнее кладбище или гигантская фабрика по переработке жизни и смерти.

Она поняла, что небо есть дыхание Земли, насыщенное мыслями людей всех поколений –настоящих, ушедших, будущих. И не только мыслями, но и их судьбами, которые можно при желании считывать, как некогда читала она школьный учебник. Потому что дыхание Земли пронизывает человека насквозь, живет и пульсирует в нем.

– Ншан, – услышала она позади себя голос, больно отозвавшийся в сердце. Она не обернулась.

– Я слушаю тебя, Левон.

Он приблизился. Обнял ее за плечи. Зарылся лицом в ее волосах. Она стояла не двигаясь.

– Что же ты натворила, Ншан!

Она хранила молчание.

– Зачем??? Объясни. Разве я обидел тебя? Или ты совсем не любишь меня? Я стал тебе неприятен?

Она молчала.

– Я не сомкнул глаз ни одной ночи. Я ничего не могу делать. Ни о чем не могу думать. В голове только ты. Ты! Ты!!! Я как безумный. Ничего не могу понять. Я решил, что никогда больше не заговорю с тобой, не посмотрю в твою сторону. Видишь, не смог. Скажи мне... Ты обязана сказать, чем я плох для тебя.

– Глупый...

– Издеваешься? Смеешься надо мной?!

Он развернул ее к себе лицом – резко, раздраженно, почти грубо. Зачем, ведь их взгляды все равно не могли встретиться.

– Но ты же теперь моя. Понимаешь, моя! Возможно даже у нас будет ребенок.

– Нет, Левушка. Ребенка у нас не будет. И ничего не будет. Твоим трем сыновьям суждена другая мать. Не я.

– Каким трем сыновьям?! Какая другая мать?! – взорвался он.

– Геворку, Гургену и Грикору.

– Ты не можешь этого знать! Ты все придумываешь, фантазируешь.

– Твои дети родятся далеко отсюда, – продолжала она будто во сне. – В большом городе. Там, где родилась Джулия.

– Кто такая Джулия?

– Твоя будущая жена. Сейчас она учится в школе и время вашей встречи еще не пришло.

– Что ты мелешь! Я не хочу никого, кроме тебя!

– Это сегодня. И завтра. И еще два долгих, мучительных для тебя года. Запомни: два года. А потом все изменится.

– И я забуду тебя?? – невольно поддаваясь ее убежденности, озадаченно спросил Левон.

– Нет, свою первую любовь ты не забудешь никогда. Хочу я этого или не хочу, я всегда буду с тобой, как боль, как обида, как светлое и грустное воспоминание.

– Но почему, почему мы не можем быть вместе? Это же нелепость.

– Больше я тебе ничего не скажу.

– Хорошо. Ты отказалась выйти за меня замуж. Но мы ведь можем видеться с тобой. Как прежде.

– Нет, Левон, не можем. У тебя своя судьба, у меня своя. Я не та уже Ншан, которую ты знал раньше. И даже не та, какой была в то утро... Знай, я не жалею о случившемся между нами. Ты – единственный в моей жизни мужчина. Другого не будет.

Левон озадаченно смотрел на нее. Все его вопросы и обиды разом испарились.

– Ты хочешь сказать, что избираешь вечное одиночество? – после долгой паузы наконец спросил он.

– Какое же это одиночество, – то ли вслух, то ли про себя проговорила Ншан. Лицо ее озарилось загадочной светлой улыбкой.

И Левон вдруг отчетливо понял, что ему не дотянуться до нее, не постичь мира, в котором она живет. Не сказав ни слова, он молча покинул ее сад, чтобы никогда больше туда не возвращаться.

Но и жить подле нее, двор в двор, вечно сознавая, что она так близко и так далеко, было ему не по силам. И Левон, несмотря на протесты родителей, уехал из села.

* * *

– Ншан джан, мой сын служит в армии. От него давно нет вестей. Я волнуюсь...

– Он в Афганистане, тетя Маро. Его ранило... в плечо... Он лежит в госпитале. Рука правая. Он пока не может писать... Не надо плакать, тетя Маро! Через месяц... да-да, ровно через месяц он выйдет из больницы и демобилизуется... Вы скоро увидите своего сына...

– Ншан, муж стал поздно домой возвращаться. Уж не завел ли кого?

– Глупости! Муж любит тебя, дом, детей. Но у него появились новые друзья в райценте. И он пристрастился с ними к спиртному. Это может сказаться на его здоровье. Приведи его ко мне завтра. Я помогу.

– Ншан, моя старшая дочь лунатик. Бродит по ночам по дому, скрипит половицами, пугает сестер и братьев. Что мне с ней делать?

– Клади на ночь у ее постели мокрую тряпку. От мокрого и холодного она сразу будет просыпаться и ей уже не захочется бродить по ночам. А в полнолуние приведешь меня к себе домой. Я останусь ночью у вас, в постели с твоей дочерью. И она успокоится, станет как все.

– Ншан, моя свекровь отказывается от еды и не выходит из своей комнаты. Не пойму, может я обидела ее чем.

– ...Женщина готовится покинуть этот мир, а ты ей мешаешь. Ей сейчас не до вас. Но есть у старухи и другая заморочка. В ее комнате, в углу за иконой, тайник, в котором она прячет старинные золотые украшения и несколько серебряных монет. Она всю жизнь не любила тебя, Сатеник – за то, что сын женился на тебе, не спросив ее согласия. Эта обида вросла в ее сердце, разъела его. И теперь она боится умереть, чтобы ее сокровища не достались тебе...

Скоро о Ншан узнали все жители окрестных деревень. Отовсюду к ней шли люди, каждый со своей бедой, со своими проблемами. Двор Сильвии теперь всегда был полон. Пришлось заказать плотнику длинные лавки, чтобы было на что их сажать. Сильвия оставила работу, тем более, что и пенсионный возраст подоспел, и стала помогать дочери принимать людей.

Каждого она старалась угостить – кого фруктами, кого кофе, кого чаем. Но посетителей с каждым днем становилось все больше. Сильвия садилась обычно рядом с дочерью, слушала ее советы, пророчества и дивилась им.

– Откуда ты все это знаешь?! – допытывалась она, когда они оставались одни.

– Иногда вижу все так ясно, будто сама там присутствую. Иногда ответ сам ложится на язык и мне только остается произнести его вслух, не понимая, почему я это сказала.

– Но ингда ты не отвечаешь сразу и даже просишь придти на следующий день, или через неделю.

– Бывает, ответ не приходит. И тогда я думаю о нем, засыпая. И к утру уже знаю точно, что я должна сказать человеку, обратившемуся ко мне за помощью.

Сильвия лишь качала головой и цокала языком.

В знак благодарности люди приносили с собой подарки, иногда оставляли деньги. Поначалу Сильвия возмущалась, уверяла, что они ни в чем не нуждаются. Но со временем привыкла и даже начала выставлять в уголке беседки специальный керамический горшочек на подносе – для приношений.

К Ншан шли с утра до поздней ночи. Она уставала, порой выматывалась. Лицо ее осунулось, побледнело.

– Так нельзя! – взбунтовалась однажды мать. – Если уж ты не можешь никому отказывать, назначим приемные дни и часы. Пусть приходят, скажем три дня в неделю – во вторник, четверг и субботу. А то у нас с тобой тут не дом, а проходной двор какой-то. И ты так долго не протянешь.

Ншан не только не стала возражать, но и обрадовалась. На том и порешили. Теперь у нее снова появилось свободное время.

...Стояла поздняя осень. Дожди не прекращались уже несколько дней и нужно было спешно спасать урожай винограда. Сильвия, забыв, что она теперь пенсионерка, вместе со своей бывшей бригадой провела под холодным дождем на виноградниках целый день. Домой вернулась насквозь мокрая и продрогшая. За ужином пожаловалась на озноб, укутавшись шалью до самых бровей. Но согреться так и не смогла. Не помогли и несколько чашек чаю с малиновым вареньем. С трудом добравшись до постели, она укрылась целой горой одеял. И наконец заснула.

Все ночь Ншан тревожно ворочалась, прислушиваясь к неровному дыханию матери, окликала ее. Беспокойство мешало понять, что с ней происходит. С посторонними легче. Там она вполне владеет собой. А тут...

Ншан пыталась расслабиться, прогнать из головы все мысли, чтобы решение пришло, как обычно, само собой. Но у нее ничего не получалось, и ею овладела паника: неужели с мамой так безнадежно плохо, что неведомые силы, с некоторых пор направлявшие ее, отказывают ей в помощи.

Под утро Сильвия начала бредить. Она вся горела, отталкивала еду и питье, не узнавала дочь. Ншан села у постели больной, вызвала с детства врезавшийся в память образ матери: ее забранные в пучок волосы, ее строгие и ласковые глаза, узкие усталые плечи, низкую, едва приметную грудь, большие, сильные, натруженные руки... Где у мамы болит? – спросила себя Ншан, и сразу же ощутила, как сильно заломило в груди, как стеснило и перехватило дыхание. Возникла уверенность – это воспаление легких и пожар во всем теле.

Ншан представила себе болезнь живым огненным сгустком, пожирающим ее собственные легкие, и начала мысленно сгонять этот сгусток от краев к центру, как пролитое на столе вино. Осторожно, но уверенно она гнала и гнала огненный клубок к одной точке. Они сейчас с матерью были единым целым. Их обеих убивал опасный недуг, от которого следовало как можно скорее освободиться. Она нисколько не сомневалась – они либо поправятся, либо умрут вместе. Когда же ей, наконец, удалось собрать болезнь в плотный тугой шарик, она исторгла его из груди резким свистящим выдохом... А затем вообразила себя этаким прохладным горным ветерком, живитель-ным дуновением, освежающим, охлаждающим их воспаленные тела...

Боль в груди и во всем теле утихла, дыхание стало ровным и легким, а в мыслях – бездумная пуста. Устало откинувшись на спинку стула, безвольно свесив голову и руки, Ншан погрузилась то ли в сон, то ли в прострацию.

– Ншан джан... Ты спишь, дочка? Дай мне попить, – послышался голос Сильвии, и буйная радость захлестнула Ншан.

Вскочив, она отыскала лоб матери – он был мокрый, но холодный.

– У тебя что-нибудь болит, мам?

– Ничего не болит. Только сильная слабость, как будто я тащила на себе тонну винограда.

С того дня Ншан стала по-новому лечить больных.

* * *

Зима навалилась сразу, за одну ночь. Деревья на склонах гор и фруктовые сады еще удерживали желто-бурое одеяние осени, а трава по-летнему зеленела. Но утром селение проснулось по окна заваленным пушистым, нестерпимо белым покровом. Ветки деревьев гнулись и стонали под его непосильной тяжестью. Они очень боялись сломаться – Ншан явственно ощущала их страх и боль.

– Им надо помочь, мама. Они не выдержат.

– Кому помочь? – не поняла Сильвия, озираясь.

– Деревьям. Разве ты не видишь?

– Я-то вижу. А ты...

– А я чувствую. Надо взять длинные палки и оббить с веток снег.

Они надели высокие сапоги, обвязались теплыми пушистыми платками из овечьей шерсти и, вооружившись палками, принялись за работу. Сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы, что одна из них незрячая.

– Чувствуешь, как облегченно они вздохнули? – просветлев, проговорила Ншан.

– Да ну тебя, ей-богу! – отмахнулась Сильвия. – Фантазерка.

– Они такие же живые, как и мы с тобой, – насупилась Ншан.

– Конечно живые – растут, цветут, плодоносят.

– Не только. Они двигаются. И гораздо быстрее, чем ты думаешь.

– Уж так прямо и двигаются. Может гуляют ночами по саду, когда мы спим? Или меняются местами?

– Нет, конечно. Но если дереву что-то мешает или не нравится, если другое дерево загораживает ему солнечный свет, оно может развернуться вокруг своей оси, отвести в сторону ветки. Одно дерево может подчинить себе другое, даже погубить его. А еще они переговариваются между собой.

– Э-э-э! – рассердилась Сильвия. – Хватит морочить мне голову.

– Ну, понятное дело, не так, как мы с тобой. У них свой язык. Но если придешь в сад с топором, чтобы срубить куст или дерево, об этом тотчас узнают все деревья сада. И не только нашего, но и соседнего. Среди них поднимется настоящая паника. А еще у них очень хорошая память. Они ничего не забывают. Правда-правда. Вон там, в конце сада, есть старая яблоня. Она ужасно тебя боится. Вся дрожит, когда ты проходишь мимо. Несколько лет назад ты отпилила у нее совершенно здоровую плодоносящую ветку.

– Так ведь ветка загораживала проход к сараю!

– Но яблоня тебе этого не простила.

Сильвия покосилась на дочь с недоверием и опаской: кто ее знает, может и не сочиняет. Не спроста ведь люди к ней валом валят. Но чтоб деревья обижались! Нет уж, в такое поверить невозможно.

Они вернулись в дом. Обмели веником снег с сапог, разулись, встряхнули платки.

– Жаль, что снег выпал именно этой ночью, – сказала Ншан задумчиво.

– Какая разница, сегодня, завтра...

– Если бы завтра, Армен прогостил бы у нас целый месяц, пока не открылись бы дороги. Теперь ты увидишь его только весной.

– Не понимаю, о чем ты.

– Он ехал навестить нас. И застрял на перевале. Дороги занесло сугробами. Он провел всю ночь в машине, продрог. А сейчас... сейчас, кажется, вынужден вернуться назад, в город. Думаю, снег будет идти несколько дней подряд. Нас отрезало от города и других сел. Так что мы с тобой можем отдыхать от посетителей.

– Господи, ну откуда... откуда ты можешь все это знать?! – не удержалась Сильвия. Она все никак не могла привыкнуть к таинственному дару дочери. И все же верила ей. Не могла не верить. – Неужели Арменчик, мальчик мой, ехал ко мне? Проклятая непогода!

– Не расстраивайся, мама. Все случается так, как должно случиться.

– Да-а? Что ж ты тогда вмешиваешься в болезни и судьбы людей? Зачем меня вылечила? Может мне в тот день положено было предстать перед Господом Богом.

– Нет, – твердо возразила Ншан. – Не положено. Болезнь это нарушение порядка. Сбой. А в теле, как и в природе, должен быть порядок, смена «времен года»: рождение-детство-юность-зрелость-старость-смерть. Все своим чередом. Вмешиваясь, я только стремлюсь восстановить порядок.

– И где ты всего этого набралась? Книжек не читаешь...

– Книжки – зеркало и хранилище человеческих знаний. Те, кто их пишет, знают, ох, как мало. А то и просто заблуждаются. Есть другие знания, настоящие. Меня учит Природа, небо, земля. Даже деревья. Я прислушиваюсь к ним. Природа не может ни заблуждаться, ни ошибаться. Она – мать всему. И нам с тобой, в том числе. Надо только научиться понимать ее, ее постоянные подсказки... Если бы у меня не отняли физическое зрение, я наверное осталась бы такой же слепой и глухой, как все.

* * *

Прошла зима. Погостили и уехали братья весной. Наступило лето, днем как всегда знойное, по ночам прохладное. По селу пронеслась весть – нагрянула из Еревана съемочная группа. В размеренную упорядоченную жизнь селян вклинилось нечто инородное, будоражащее, непредвиденное.

Гостиницы, конечно же, на селе не было, и киношников разместили по дворам. Не обошли стороной и дом Сильвии. С учетом того, что большая часть семьи у нее отсутствовала, к ней прислали сразу троих – девушку и двух мужчин. Девушке Сильвия отдала кровать Сусанны, а мужчины расположились в комнате ее сыновей.

– Мама, какие они из себя? Опиши, – попросила Ншан, когда постояльцы ушли утром на съемки.

– Девушку Жанной зовут. Симпатичная, только уж очень худая, все косточки пересчитать можно... благо полуголая ходит. У нас так не принято.

– Так они ж городские. А как одеваются в городе? – заинтересовалась Ншан.

– Да Бог их знает. А у этой платьишко ну прям как комбинация – ни рукавов, ни ворота. Тонюсенькие бретелечки и грудь нараспашку. Каблуки высоченные, с мизинец толщиной. И как она на них будет по нашим ухабам ковылять?

– А те двое?

– Один высокий, лысоватый, с черной бородкой. Ему лет сорок, наверное. У них, у городских, возраст-то не определить. Все ухоженные такие, молодящиеся. Не то что мы здесь, как ломовые кобылы... На дворе жарища, а он в кожаной куртке ходит. Сафоном зовут.

– Разговаривает низким голосом и все время чем-то озабочен?

– Ага. Вот он и есть. А другой зеленый еще. Тот, с бородкой, его Артуром называл. Ладненький такой, крепыш. На спортсмена похож. Глазищи большие, черные, смешливые. Волосы черные. И сам весь волосатый, как наши парни. Лицо улыбчивое, иногда почти детское. Я бы от такого сына не отказалась.

– Жанна сохнет по нему, – задумчиво проговорила Ншан.

– И то, сохнет! – всплеснула руками Сильвия. – В точку попала! Глаз с него не спускала за ужином. Даже про еду забывала. Голову опустит, а из-под ресниц на него зыркает. Думает незаметно.

– А ты оказывается наблюдательная. Не ожидала от тебя.

– Да как же не наблюдать-то! Ведь чужих людей в дом пустили. Я, доча, за тебя перед Богом в ответе. Тебя ведь обидеть ничего не стоит. Тревожно мне.

Стемнело. Петухи умолкли, зато заливались по дворам не желавшие смириться с чужаками собаки. В домах раньше времени зажгли свет. Сильвия с дочерью ужин собрали. Разложили все на столе и сели ждать.

– Запаздывают что-то постояльцы наши. Темнеет уже на дворе. Какие сейчас съемки.

– Наверное, после работы вместе собрались. Веселятся, поют, – предположила Ншан. – Хотелось бы мне побывать у них на съемках. Знаю, что ни к чему, что ничего не увижу, а все равно интересно.

Сильвия лишь вздохнула. Отщипнула кусочек успевшего подсохнуть лаваша, медленно рассеянно жевала.

– Идут! – встрепенулась Ншан.

– Да нет, тихо все. Ни шагов, ни голосов.

Не прошло и нескольких минут, как в дом вошли постояльцы.

– Заждались мы вас, – упрекнула их Сильвия. – Картошка уж, наверное, остыла.

– Вечер добрый, тетя. Здравствуй, Ншан. – За всех поприветствовал хозяев низкий баритон. Теперь Ншан знала, это Сафон.

Артур сел напротив незрячей девушки, посмотрел на нее с добрым сочувствием. Она ощутила не столько взгляд его, сколько отношение. Ей стало вдруг удивительно приятно, и она улыбнулась. Хороший Артур человек, бесхитростный, подумалось ей. И очень захотелось, чтобы он заговорил с ней.

– Как прошел день, Ншан? – услышала она голос черноглазого юноши.

– Как обычно – в делах, в хозяйстве.

– А что, со двора ты совсем не выходишь?

– Зачем? – Она почувствовала, что ему стало не по себе от ее ответа, и поспешила добавить. – Все, что мне нужно, у меня есть и здесь, дома.

Он деликатно промолчал.

– Но о ваших съемках я ничего не знаю и даже представить себе не могу, что это такое, – снова заговорила она, и неожиданно попросила: – Возьми меня завтра с собой, Артур.

Ншан не сомневалась, сидящие за столом растерянно и удивленно перегляну-лись. Помедлив, Артур мягко сказал:

– Если так хочешь, обязательно возьму.

После ужина приезжие вышли в сад. Ншан последовала за ними.

– Хотите на ночное ущелье взглянуть? – предложила она, ощутив на себе изумленные взгляды всех троих. – Пусть кто-нибудь из вас даст мне руку.

Предложенная рука была жесткой, нервной, беспокойной. У Артура не могло быть таких рук.

– Иди прямо, Сафон, – сказала она. – Не по аллее иди, а по узкой дорожке. Шагов двадцать, потом свернем направо. А вы идите за нами.

Дотронувшись до большого гладкого валуна, торчащего из земли, Ншан остановилась.

– Это здесь. Только будьте осторожны. Мы на краю глубокого обрыва. Можно упасть.

Она быстро прикинула в уме: Луна должна быть где-то между второй и третьей фазой – почти полнолуние. Воздух свеж и спокоен, и дышется свободно. Значит небо безоблачно и все вокруг залито лунным светом.

– Видите дальние вереницы гор? Они похожи на спину спящего вишапа. Особенно в свете Луны, как сейчас.

Горожане покосились на нее с опаской и сомнением: уж не притворяется ли она слепой?

– А вон там, над обрывом... – держась одной рукой за выступ скалы, другой она указала чуть вправо и вниз. – Там есть дерево, очень старое. Весенние воды размыли его корни. Оно все искривилось от огромного желания удержаться. Посмотрите, оно цепляется корнями чуть ли не за воздух. И очень боится упасть, скатиться на дно ущелья. Оно молит о помощи. Только помочь ему невозможно.

– Я вижу это дерево! – воскликнула Жанна. – В свете Луны оно кажется жутким и сказочным. Оно похоже на осьминога.

– Что такое осьминог? – спросила Ншан.

– Морское животное. У него нет тела, только голова и восемь длинных ног... со щупальцами-присосками.

– Нет, – не согласилась Ншан. – Не надо осьминога! Имя этому дереву Страх. Когда мне бывает страшно, я всегда представляю его.

– Откуда ты о нем знаешь? – осторожно спросила Жанна.

– Так ведь я не всегда была слепой. До тринадцати лет видела, как все, – спокойно ответила Ншан. – я успела излазить все наши горы и ущелья. Там, внизу, течет речка. Летом мы купались в ней каждый день. А место, на котором мы стоим, было моим самым любимым. Я помню здесь каждое дерево, каждый выступ... Артур, это хорошо, что ты рисуешь.

– Откуда ты знаешь, что я рисую!?

– Разве ты не подумал сейчас о том, как красиво выглядело бы это место на картине?

– Клянусь отцом, подумал! – воскликнул Артур, хлопнув себя по лбу. – Ну ты даешь!

– Найди время, нарисуй, – не обращая внимания на его бурные эмоции, посове-товала она. – Ущелье действительно очень красивое. И оно с вами разговаривает. Прислушайтесь...

– Осел прокричал, – заметил Сафон.

– И какая-то ночная птица, – добавила Жанна. – А в деревне лают собаки... Где-то плачет ребенок... или ухает сова.

– Да не то все, не то! Не слышите вы! – расстроилась Ншан. – Почему вы не хотите услышать? Это же так просто. Откройте свои сердца, избавьтесь от всех мыслей. Слейтесь со всем, что вас окружает. Обратитесь в слух... – И, оборвав себя, резко потребовала: – Отведите меня в дом.

Наутро Ншан надела свое праздничное платье, тщательно расчесала и заплела в косу волосы, а косу уложила кольцом на затылке. За завтраком спросила:

– Вы не раздумали взять меня с собой?

– Нет, не раздумали, – за всех ответил Артур.

– А я не помешаю?

– Думаю, не помешаешь. Там все равно собирается вся детвора вашей деревни.

Они вышли за калитку – Сафон и Жанна впереди, Ншан за руку с Артуром за ними.

– Почему ты обратилась со своей просьбой именно ко мне? – поинтересовался он.

– Потому что ты мне приятнее остальных.

– Чем же? Ты меня совсем не знаешь.

– Знаю. Ты добрый и бескорыстный. На тебя можно положиться.

– Ну, этого ты уж точно не можешь знать, – еще больше удивился он.

– Если бы ты был лучше знаком со мной, не удивлялся бы так часто на все, что я говорю.

– Признаться, я не прочь поближе познакомиться с тобой. Ты меня заинтригова-ла. Ты очень необычная девушка – слепая, а видишь лучше, чем зрячая.

– Молодец, Артур! Ты правильно сказал.

Для съемок отобрали двор одного из старожилов села. Артур усадил Ншан на лавку за изгородью, пошептался с режиссером фильма и, вернувшись, сел с ней рядом, радостно сообщив:

– Полный порядок. Тебе разрешили присутствовать.

– Я помню двор дяди Гагама. Он большой, каменистый со старым деревом посредине. Я в детстве лазала на него, рвала для дяди Гегама зеленые еще грецкие орехи. Ну и мне за труды перепадало. Они, когда свежие совсем, особенно вкусные.

– Дерево шикарное. Развесистое, узловатое, такое же старое, как сам дом. Оно у нас главный объект мезансцены.

Пропустив мимо ушей незнакомое слово, Ншан поинтересовалась:

– А почему вы выбрали именно этот двор? Разве нет домов поновее?

– Наш фильм о Второй Мировой Войне. Отец героя живет в глухой горной деревушке. Сегодня мы снимаем грустный эпизод – старик получает с фронта похоронку. Он решает скрыть ее от своих внуков, невестки и жены, и читает им вслух письмо сына, которое, задержавшись в пути, пришло одновременно с извещением о его смерти.

– И правда грустная история. – Ншан помрачнела, задумалась, уйдя в себя. Наконец, спросила: – Кем ты здесь работаешь, Артур?

– Ассистентом режиссера.

– А Сафон?

– Он оператор.

– Что такое оператор?

Артур удивленно взглянул на девушку и терпеливо объяснил:

– Он снимает на кинокамеру сцены, подготовленные режиссером, художником и артистами. От него во многом зависит, каким получится фильм. Практически глазами этого человека люди и смотрят на экран.

– Поняла. А Жанна кто?

– Ассистент художника-постановщика.

– А она что делает?

– Помогает художнику фильма во всем – выбирает вместе с ним место съемки, следит, чтобы сцена была поставлена правильно, чтобы в ней присутствовало все, что намечено художником. Если надо, рисует декорации. Проверяет реквизит...

– Что-что?

– Реквизит – это аксесуары... ну, дополнительные предметы, необходимые в каждом кадре. Скажем, стул, графин, ковер в комнате, телега, лопата, домашняя скотина во дворе...

– Понятно. Она вроде хозяйки в доме.

– Можно сказать и так, – юноша улыбнулся.

– Артур! – раздался резкий, раздраженный окрик режиссера. – Убери отсюда этого старого борова! Живее! И куда ты только смотришь, черт тебя подери! Разве может быть в военное время в кадре такая жирная скотина?

Артур вскочил, сломал на ходу хворостину и с гиканьем выпроводил за калитку хозяйскую свинью, громко и возмущенно хрюкающую.

– Проезд почтальона на кобыле... Стоп! Все посторонние из кадра! Убрать детей! Ар-ртур! Я сказал, дети в кадре! Местные дети... Очистить площадку! Где сумка почтальона? Почему я должен за всех думать, вашу мать? А остальные что, прохлаж-даться сюда приехали?

– Жанна, – позвал Артур, – сумка почтальона по твоей части. – И, обращаясь к толпившейся за изгородью детворе, попросил: – Пацаны! Все дружно отступили к соседнему дому. Побыстрее. А то влетит и вам, и мне.

Он снова присел рядом с Ншан.

– Тебе из-за меня досталось? – виновато спросила она. – Наверное, мне не следовало напрашиваться идти с вами. Ваш режиссер... он так кричал на тебя.

Артур весело рассмеялся.

– Режиссеры для того и созданы, чтобы кричать и взвинчивать всех на съемочной площадке. Какая ж съемка без крика и нервов.

– Разговорчики там! – гаркнул на них режиссер. – Приготовились... Внимание... Мотор!

– Почему...

– Тсс, – шепотом предостерег свою гостью Артур, прикладывая палец к губам. – Идет съемка.

– От-ста-авить! Ар-р-ртур-р!!! Где должна стоять массовка? Вы доведете меня сегодня до инфаркта.

Помреж сорвался с места. Жанна присела рядом с Ншан, спросила шепотом:

– Тебе не скучно?

– Почему он так нервничает?

– Обычный стиль работы, – равнодушно отмахнулась Жанна. – Мы привыкли. Творческий запал. Экстаз. И демонстрация своей власти над всеми нами. Режиссер на площадке – царь и бог... Ты сидишь под солнцем. А мы будем в этой жарище целый день снимать и переснимать одну и ту же сцену. Хочешь, я отведу тебя домой?

– Отведи, Жанна, отведи. Не по мне ваш творческий запал.

Жанна проводила Ншан до дома и убежала обратно. А у Ншан все валилось из рук. Ей не хотелось сегодня заниматься привычными домашними делами и она вышла в сад, не понимая, что с ней происходит. В какой-то странной отрешенности она прислонилась спиной к стволу старой яблони, завязавшей тугие, терпкие еще плоды. Ближе к осени эти плоды отяготят ветви дерева, прогнут их до самой земли. Всем своим телом Ншан ощущала, как по его жилам струится густой яблоневый сок, как трепещет оно в предвкушении обильного потомства.