Текст книги "Ншан или Знак Свыше (СИ)"

Автор книги: Элеонора Мандалян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Вот видите, подруженьки дорогие, свершилось. Не зря она, окаянная, над новорожденной вертелась. Вернулась-таки, чтобы забрать у моей дочурки зрение. Ах, лучше бы она жизнь мою взяла.

Женщины молчали. Они не верили в чудеса. Ну не могла одна и та же шаровая молния столько лет спустя вернуться к тому же ребенку. Не могла она столько жить. Тогда что это? Роковая случайность?

Слухи распространяются по селу со скоростью ветра, несущего семена трав. И если кого-то из односельчан постигнет несчастье, никто не останется в стороне. Широкая, утоптанная площадка перед домом Сильвии заполнилась людьми. Они ни о чем не спрашивали, не старались войти в дом, лишь немым присутствием выражая свое сочувствие.

Ншан, продолжавшая беспомощно сидеть на постели, ощутила беспокойство. Ей стало трудно дышать, будто ее заперли в душном, лишенном окон помещении, будто ее теснили и толкали со всех сторон. Она поняла, что в доме и во дворе люди, слишком много людей, и собрались они здесь из-за нее.

...От кровати до дверей пять шагов. А если пересечь большую комнату, никуда не сворачивая, то, преодолев две ступеньки, попадешь через крыльцо во двор. И она встала. Прошла пять шагов, едва коснувшись пальцами дверного косяка, не видя, но ощущая испуганные взгляды домочадцев, устремленные на нее. Через большую комнату скользящим шагом вышла на крыльцо. При виде Ншан, босой, в ночной рубашке, односельчане от неожиданности невольно подались назад. Всем хорошо знакомая девочка, ничем не отличавшаяся от их собственных детей, теперь, потеряв зрение, стала сразу далекой и непонятной. Между ними как бы образовалась невидимая и необъяснимая преграда, по одну сторону которой все село, по другую – Ншан.

Люди, разумеется, не осознавали этой преграды. Они пришли с единственной целью – выразить свою сочувстве ее матери, братьям и сестре... самой Ншан. Но перед ними сейчас стояла не ослепшая несчастная девочка, а новое, неведомое существо, с вызовом шагнувшее им навстречу, вперившее в толпу невидящий, но гордый взгляд, исключающий всякую жалость.

– Со мной все в порядке! – звонко выкрикнула она. – Расходитесь по домам. Здесь не похороны. До моих похорон мало кто из вас доживет.

Девочка хотела сказать последней фразой, что жить на свете она собирается долго, но односельчане поняли ее иначе и, оскорбленные в своих лучших чувствах, покинули двор. Люди не прощают грубость, даже если это самозащита.

* * *

Прошло семь лет. Все давно привыкли к слепой Ншан. О ней перестали думать, говорить. Ее ущербность приняли, как данность.

Сусанна давно уже вышла замуж и жила в райценте с мужем и двумя детьми, наведываясь домой лишь по праздникам. Армен и Арам уехали в Ереван, устроились рабочими на заводе. Оба женились там на городских девушках. Так что Сильвия осталась во всем доме одна со слепой дочерью. Она по-прежнему работала на виноградниках, вела хозяйство.

Многое девушка приспособилась делать сама. Она свободно перемещалась по дому, выходила в сад и беседку, лучше матери знала, где что лежит. Сама могла приготовить обед, вымыть посуду, полы, постирать белье. Вот только гладить, шить и подметать у нее не получалось. Особых хлопот она матери не доставляла, и та постепенно свыклась с неизбежным.

Левон, которому минуло 22 года, и слышать не хотел о женитьбе, всякий раз отмахиваясь, когда дома заводили разговор о невестке. Он выучился водить машину и теперь работал шофером на грузовике. Из-за непогоды и плохих дорог грузовики часто простаивали, и Левон с радостью оставался дома.

Дождавшись, когда тетка Сильвия уйдет на работу, он, как в детстве, перемахи-вал через ограду, чтобы быть поближе к Ншан. Иногда помогал ей по хозяйству, ничем не гнушаясь. Но больше всего любил просто смотреть на нее, говорить с ней.

– Отведи меня на то место, Левушка, – как-то попросила она.

Он не спросил, какое. Он сразу понял, что она имеет в виду. И, взяв Ншан за руку, повел в конец сада, на край ущелья. Ншан на ощупь отыскала свой камень, устроилась на нем, как прежде. Он сел у ее ног и снизу вверх глядел на ее бледное тонкое лицо с выступающими скулами и высоким, четко вылепленным лбом. На ее губы, отороченные нежным золотистым пушком. На прекрасные, широко раскрытые, невидящие глаза.

«Как странно, – не в первый раз подумалось ему. – Теперь я могу без смущения часами смотреть на нее, но это не радует меня, а вызывает боль.»

– Радость нужно искать внутри себя. Только тогда ты сможешь быть счастлив, – вдруг сказала Ншан.

Он вздрогнул от неожиданности, но успокоил себя тем, что их мысли просто совпали.

– Ты о чем? – спросил нарочито небрежно.

– Мир – это человек. И он может быть радостным или сумрачным, как сам человек.

– Как странно ты говоришь последнее время. Я не всегда понимаю тебя.

– Это оттого, что я – слепая, – спокойно ответила Ншан. – Раньше я не могла заглянуть в себя, понять окружающий меня мир.

– Окружающий мир? – невольно переспросил Левон. – Но ты же его не видишь.

– А разве ты и то, что тебя окружает, не одно целое? Его не надо видеть. Его надо чувствовать. В себе.

– Так не бывает!

– Глупый.

– Послушай! – возмутился Левон. – Я закончил школу, я много читаю, работаю, общаюсь с людьми. А ты целыми днями сидишь в четырех стенах, ничего и никого не видишь, не читаешь книг... Как же ты можешь знать мир лучше меня?

– Я ведь сказала тебе, мир внутри нас – во мне и в тебе. Он так прекрасен! Полон музыки, красок и света...

– Да полно тебе! Ты видишь краски и свет?

– Конечно.

– Не сочиняй! Это невозможно.

– Еще как возможно. Разве ты не видишь красочных снов с закрытыми глазами?

– Так ведь то сны.

– Какая разница. Я вижу сны наяву.

– Но как? Расскажи.

– Нет, Левон, этого не расскажешь.

– Мне иногда кажется, что ты вовсе не переживаешь своего несчастья.

– Это правда. Если бы мне предложили сейчас вернуть зрение, я наверное бы отказалась.

– Не верю! Ты нарочно так говоришь. Потому что ты гордая и не хочешь, чтобы тебя жалели.

– Жалеть можно вас, а не меня.

Левон хотел ответить насмешкой, но сдержался. Пусть себе, если ее это утешает.

Нет, Ншан вовсе не лукавила. Она действительно была счастлива. Это особое, прежде неведомое внутреннее состояние заполняло ее целиком, не оставляя места для сожалений и тоски. Слепота открыла ей совершенно новый, неведомый прежде мир. Знания и какое-то особое понимание окружающего возникало в ней само собой, как откровение. Поначалу она не переставала удивляться, откуда они берутся. Но постепенно привыкнув, начала воспринимать происходящие в ней перемены, как нечто само собой разумеющееся.

Не только цветы, но и обычные предметы она могла теперь различать по запаху, по насыщенности окружающей их ауры. Она улавливала волны, исходящие от всего живого, и читала их, как открытую книгу. Одни касались ее, словно дуновение ветерка, даря свежесть и умиротворение, другие действовали угнетающе, рождали смутное ощущение тревоги, желание спрятаться. По волнам, исходящим от людей, она на расстоянии чувствовала, дурной человек или добрый, открытый или замкнутый, солнечный или сумрачный. Людям свойственно надевать на себя маски, лгать, изворачиваться, лицемерить... Глаза могли бы обмануть Ншан, но ее внутреннее чутье, развившееся со слепотой, никогда.

Она чувствовала и понимала природу, как никто на селе. Не видя ни неба, ни Солнца, она безошибочно предугадывала погоду на завтра, а то и на целый сезон. Она ощущала себя неотъемлемой частью природы и вместе с ней переживала все ее состояния. Ни с кем, кроме Левона, не делилась Ншан своими чувствами, мыслями.

Он мог часами слушать ее и дивиться. Он уже привык, что она хозяйничает в его голове и сердце. Если ей доступны тайны природы, что ей стоит угадать мысли такого простого парня, как он. Ему было во сто крат интереснее с Ншан, чем с любой другой девушкой, пусть даже городской. Все они рядом с ней казались пустыми и примитивными. Ншан можно слушать до бесконечности. К тому же она стала еще краше, чем была. Высокая, стройная. Хрупкая и сильная одновременно. Нежная бледная кожа, недосягаемая отрешенность огромных, черных, как летняя ночь, глаз. Несчастье, случившееся с ней, нисколько не сломило ее. И это придавало ей особую притягательность.

И потом – не он ли повинен в ее беде? Эта мысль вот уже сколько лет не давала ему покоя. Ведь если бы в тот злополучный день он не увел ее из дому, не оставил в саду одну, не окликнул бы, возможно ничего бы и не было. Она не потеряла бы зрение, и любой парень посчитал бы за счастье взять ее в жены.

Левон сильно вырос, раздался в плечах. Руки у него теперь были большие, мозо-листые. Взгляд почти всегда – если Ншан не было рядом – хмурый, неприветливый. Он не общался со сверстниками вне работы, избегал девушек, тщетно пытавшихся привлечь его внимание. С того самого дня, семь лет назад, несмотря на уговоры и гнев отца, он раз и навсегда отказался от роли барабанщика при отцовском дудуке, не принимал больше участия ни в веселых, ни в грустных событиях.

– До каких пор ты будешь сторониться людей? – негодовал Мигран. – Можно подумать, ты ослеп вместе с Ншан. Оглядись по сторонам – сколько крепких, ладных девиц поднялось на селе. Просто загляденье! Не будь эгоистом. Твоя мать не может вечно держать дом на своих плечах. Ей нужна помощница. Наши дочери повылетали из родительского гнезда дом должен звенеть детскими голосами. Иначе это не дом. Очаг остынет, развеется по ветру. Ты – мой единственный сын. Я возлагал на тебя все свои надежды. Ведь ты не допустишь, чтобы наш род угас, верно, сынок?

Левон слушал, опустив голову, и хмуро молчал.

– Ну, вот что! Даю тебе срок до зимы. Выбери себе невесту.

Левон поднял голову и в глазах его вспыхнул упрямый и мрачный огонь.

– Отец, я люблю Ншан! – неожиданно для себя выпалил он. Только для себя. Потому как все давно знали его тайну.

– Сын мой, – понизив голос, мягко возразил Мигран. – Я понимаю тебя. Ншан – девушка замечательная. Ты увлечен ею с детства. Возможно потому, что она всегда была рядом, за соседским забором. Но ведь теперь она слепая. Посуди сам, вместо помощницы ты привел бы в дом обузу.

– Она не хуже других справляется с домашней работой.

– Ну а когда она станет матерью. Как она будет ухаживать за детьми? На ощупь?

– Замолчи... Замолчи!!! – Левон вскочил, отшвырнув стул, и бросился вон из дому.

Его сердце переполняло отчаяние. Отец задел самое уязвимое место: мать, не видящая своих детей. Что может быть ужаснее! Он – другое дело. Она видела его прежде чем ослепла. Она помнит. Но дети! Никогда-никогда не узнать, как выглядят твои собственные дети? И как они, их будущие дети, станут относиться к нему, своему отцу? Не обвинят ли они его в том, что это он выбрал для них слепую мать?

Левон вернулся домой глубокой ночью. Вошел крадучесь, чтобы не разбудить родителей. Напрасно старался – отец с матерью сидели за пустым столом, накрытым крахмальной белой скатертью и терпеливо его ждали. Их неестественно торжествен-ный вид удивил и напугал Левона. Он остановился посреди комнаты, вопросительно глядя на родителей.

Ни в чем не упрекнув его, отец тихо сказал:

– Присядь к столу, сынок.

Левон послушался. Сложив, как в детстве, руки на коленях, он молча ждал.

– Мы с матерью все обсудили. – Теперь голос Миграна зазвучал торжественно. – И вот наше решение: Мы не хотим, не имеем права ломать твою жизнь... не те теперь времена. У каждого своя судьба, свой крест... – Он умол и посмотрел на жену, давая ей слово.

– Ншан так Ншан, – проговорила Анаид, глядя не на сына, а куда-то в сторону, будто боялась встретиться с ним взглядом. – Будь по-твоему, Левушка. Мы знаем ее с детства. Она хорошая девочка. К счастью, мы еще не стары. Поможем.

Левон смотрел на родителей полными слез глазами и сердце его радостно коло-тилось. Он всегда знал, что его отец и мать – лучшие родители в мире... Конечно же он не заснул до самого утра. Ему не терпелось побежать к Ншан и рассказать ей обо всем.

Медленно, ох, как медленно переползало Солнце через вершину горы, заслоняв-шей горизонт. Впрочем, никто никогда не видел в здешних краях горизонта – лишь убегающие вдаль вереницы горных хребтов, каждая следующая голубее, воздушнее, прозрачнее. Горы здесь, наверное, единственное, в чем не было недостатка. Да не просто горы – скалы! А если земля, так непременно усеянная валунами, некогда исторгнутыми огнедышащими жерлами вулканов, ныне до поры до времени безмятежно спящих.

Воду поднимают в село по трубам со дна ущелья. Зимой ручей иногда промерзает, а летом в любой момент грозит пересохнуть. Ровная площадка, которую можно засадить или засеять, тоже редкость. Новый дом поставить и то негде. Так и живут, в вечной борьбе с природой, в вечной от нее зависимости. Вот и бежит молодежь в город. И он бы давно ушел... если б не Ншан. Словно приворожила она его. Незрячая, а держит сильнее прежнего. Он и жизни-то себе не мыслит без нее. Даже глядеть, как ловко она чистит картошку, и то удовольствие.

Солнце отделилось, наконец, от горы и свободно воспарило в туманном, сонном небе – значит, тетушке Сильвии пора идти на работу, а Ншан уже встала.

Левон вскочил. Умылся, выбрил лицо, тщательнее обычного... как будто она могла это заметить. Наскоро проглотил приготовленный матерью завтрак, даже не поняв, что ел, и выбежал из дома, словно боялся опоздать, словно все решали минуты. Мать задумчиво смотрела сыну вслед.

* * *

Ншан видела во сне себя купающейся в студеном ручье. Плакучая ива полоскала рядом с ней свои длинные зеленые косы. Ншан любовалась ими – они были нежные, тонкие, гибкие. Солнце игриво искрилось сквозь листву, смеялось бликами в беспокойной воде. «Какой хороший сон!.. Какой хороший сон», – как молитву, повторяла во сне девушка и во сне же боялась, что он вот-вот кончится.

Страхи ее не были напрасными. Солнце вдруг исчезло, а вместе с ним – веселое журчание ручья. Воды его почернели, опали, застыли, будто внезапно скованные черным льдом. Ншан ощутила себя вмурованной в этот холодный твердый лед, в черноту. Ей стало безумно страшно... Она проснулась от собственного крика.

«Что бы это могло значить?», – подумалось Ншан на грани бодрствования и сна. И на той же грани пришел ответ: «Удел твой – одиночество». В следующий миг она забылась глубоким утренним сном.

По приятному теплу, коснувшемуся кожи, Ншан поняла – в комнату проникло солнце. Щебетание птиц из сада подсказало ей, что день будет ясным и теплым. В теле бездумным восторгом молодости играла бодрость. Увы, далеко не всегда ее посещал по утрам такой прилив энергии. Значит, природа ничем не угнетена и воздушные потоки свободно плавают на положенных им высотах, а земля пока не очень в обиде на небо за отсутствие влаги.

Впервые за все эти годы Ншан начала осторожно кружиться по комнате, напевая ту саму мелодию, под которую танцевала в день своего тринадцатилетия. Эту мелодию, как одну из самых веселых, Мигран с сыном играли обычно на свадьбах...

Онемев от восхищения и неожиданности, Левон приник лицом к подоконнику открытого настежь окна. Босая, в длинной ночной рубашке, с обнаженной шеей и руками, с ниспадающими ниже пояса каштановыми волосами, с блуждающей улыбкой на безмятежном лице, она показалась ему нереальной, сотканной из лунно-солнечного света.

– Ншан, – тихонько, чтобы не напугать, окликнул ее Левон.

Она слабо вскрикнула и замерла с прижатыми к груди руками, с по-детски полуоткрытым ртом.

– Зачем ты подглядываешь за мной!?.

– Прости, Ншан. Я пришел сказать тебе что-то очень важное. Я сгораю от нетерпения и не могу ждать, пока ты сама выйдешь в сад.

– Ладно, заходи.

Не дожидаясь второго приглашения, он тут же запрыгнул в комнату через окно. Теперь она неподвижно стояла совсем близко от него, босая, простоволосая, неодетая. Ведь для нее Левон оставался все тем же соседским мальчиком, с которым ее глаза попрощались семь лет назад. Не могла она видеть и себя.

– Говори же! Я слушаю.

Он приблизился, нерешительно и робко, взял ее за руки. Она казалась сейчас такой доверчивой, беззащитной. И такой нестерпимо близкой.

– Ншан, – прошептал он еле слышно. – Ты ведь знаешь, что я люблю тебя. Давно. С самого детства.

– Знаю. – Так же тихо отозвалась она, и ее дыхание, легкое, чистое, коснулось его губ. Ее пальцы хрустнули в его ладонях.

– А ты? Ты любишь меня?

– Я не имею права любить.

– Разве любовь нуждается в правах?

Он понял ее так, как понял бы любой на его месте: слепая девушка не смеет рассчитывать на разделенную любовь. Но Ншан вкладывала в свои слова совсем иной смысл.

Левон, не знавший ни одной девушки, многие годы изнывавший от невысказан-ных чувств, оказавшись впервые так близко к Ншан, потерял контроль над собой. Он сжал ее в своих объятиях.

Она не сопротивлялась, но и не отвечала на его ласки. Он наступал, она пятилась, пока не наткнулась на свою незастеленную постель.

Левон не рассуждал. Ему казалось, согласие родителей безраздельно отдало ему Ншан. Сегодня он пришел к ней не как друг, не как возлюбленный, а как ее будущий муж. Отныне и навечно они будут принадлежать друг другу...

Ншан приняла его спокойно и безропотно, как посланника судьбы. Кому ж, как не Левону, могла она принадлежать...

Он примастился рядом с ней на ее узком девичьем ложе, покрывая легкими поцелуями ее тело, ее незрячие прекрасные глаза. Она перебирала пальцами густые, спутавшиеся волосы Левона. Пальцы скользнули ниже, на переносицу, прошлись по ресницам. Ощупали крепкую горбинку носа, гладко выбритые скуластые щеки, подбородок. Отыскали кадык и впадинку между ключицами – Ншан знакомилась со своим первым мужчиной, «осматривала» его.

– Когда ты так возмужал?! – с изумлением отметила она. – Мне все казалось, ты тот же, что и семь лет назад, только голос стал взрослым. Знаешь, мне как-то даже не по себе, будто я лежу с чужим, незнакомым мужчиной. Будто мы встретились впервые.

Вместо ответа он поцеловал ее.

– Скажи, неужели и я так изменилась?

– Конечно. Ты выросла, стала взрослой.

– Опиши, какая я теперь, – попросила, смущаясь, Ншан.

– Твои волосы, как... как струи ночного ручья.

– Они и раньше были такими.

– Твои ноги, как стволы молодых платанов.

– Еще...

– Твои губы после моих поцелуев похожи на вишневое варенье. А зубы – на очищенные от кожицы ядрышки свежих орехов. Твои ресницы отбрасывают такую густую тень, как... как тутовник в жаркий полдень, а глаза... Нет, я не могу придумать сравнение для твоих глаз. Нет в природе ничего, равного им... Щеки твои похожи на персик, покрытый нежным пушком.

– Какой ужас! – расстроилась Ншан. – У меня волосатое лицо?!

– Я этого не говорил. Пушок едва заметный. Уверен, никто, кроме меня, его и не видит.

– Успокаиваешь?

– Главное, чтобы нравилось мне. Ведь ты теперь моя жена.

Она грустно улыбнулась:

– Ах, если бы...

– Ты сомневаешься?! – Воодушевившись, Левон сел на постели, взял ее за руку. – Ведь я еще не успел тебе сказать самого главного – мои родители дали согласие на наш брак! Они ждут тебя в нашем доме.

Он ожидал проявлений восторга и благодарности. Ему самому так тяжело далось это согласие. Еще вчера он не смел и надеяться. И, что таиться от самого себя, предательские сомнения нет-нет да и посещали и его: как воспримут друзья и односельчане его женитьбу на слепой, ущербной девушке, не станут ли подтрунивать, унижать состраданием, не пожалеет ли он потом, много лет спустя, о своем поступке. Но всякий раз он с негодованием гнал от себя эти, недостойные его любви, мысли.

И тут Ншан совершенно неожиданно сказала:

– Твои родители еще не самое главное, Левон.

– То есть как!? – опешил он. – Ты имеешь ввиду твою мать?

– Н... нет.

– Тогда кого же? Уж не хочешь ли ты сказать, что не решила еще сама?

– Именно это я и хочу сказать.

– Шутишь!

Он, в отличие от нее, имел возможность видеть их обоих, еще не остывших от жарких ласк. Он видел спальню Ншан, с трепетавшими на ветру простенькими занавесками на окне, через которое он к ней проник. Он видел свою одежду, сброшенную второпях прямо на пол. И ее рубашку поверх. Он видел ее обнаженное тело и разметавшиеся по постели волосы... Какой оскорбительной для него и нее нелепостью прозвучало ее заявление.

– Ты многого не понимаешь... не можешь понять, – отрезвляюще строго сказала Ншан. – Подай мое платье... пожалуйста. Оно на спинке стула, у окна.

Деревня дольше города хранит традиции, бережет обычаи, карает за любые отступления от них. В деревне девушка всегда на виду. Безупречность репутации – ее главное приданое. Ншан и он преступили неписанные законы. Уж конечно же не ему осуждать ее за случившееся между ними. И он не только не собирается отступать, но и безмерно счастлив, что это наконец произошло. Но ведь должна же она понимать свое положение, свою теперь уже полную от него зависимость. А вместо этого она разговаривает с ним так, будто это он – слепая Ншан, а она – Левон.

Такие, в общем-то недостойные мысли разъедали его обиженное сердце. Он ожидал от нее иной реакции. Он ожидал ответной любви и, может быть, неосознанно – благодарности за его великодушие. Ншан оделась и, сославшись на то, что ей хочется побыть одной, попросила его уйти.

– Ты так ничего и не скажешь мне? – вконец обиделся Левон.

– К сожалению, не все зависит от нас, – уклончиво ответила она. – Завтра. Завтра все решится.

Он ничего не понял и ушел раздосадованный. Так принадлежит она ему или не принадлежит? Их отношения будто и не изменились вовсе. Все та же недосказанность и загадочность. Может обычные девичьи уловки? Маленькая отсрочка, чтобы подразнить его, защитить свою гордыню? Пройдет день, другой, и она, краснея, сообщит ему о своем согласии. Ведь в противном случае ей так и просидеть всю жизнь возле стареющей матери.

Ему вспомнились поцелуи Ншан, аромат ее кожи, смешанный с запахами цветущего сада, и радостное волнение снова переполнило его. Какие могут быть сомнения! Конечно же Ншан безраздельно принадлежит ему. Ему одному. Теперь уже навсегда. И только это имеет значение и смысл.

* * *

...Ночь легко и неслышно заползла сначала в ущелье, а оттуда уже добралась до горных вершин – короткая, зыбкая ночь, готовая каждый миг пробудиться и вспорхнуть, как испуганная птица. Для Ншан ночь, все равно какая – весенняя, летняя или зимняя, светлее и радостнее, чем день. Потому что днем она живет на ощупь, а ночь дарит ей яркие, красочные сны, пронизанные светом. Да не простым, а особенным, какого она никогда и не видывала прежде. Свет этот как бы исходит из самих образов, наделяя их необычайно чистыми, фосфорисцирующими красками. Сон стал для нее большей реальностью, чем бодрствование. Едва ли не с последними петухами она спешит забраться под одеяло, спасаясь сном от слепоты.

Да и вряд ли то, что она испытывает, вообще можно назвать сном. Скорее – внетелесным, астральным опытом, к которому с некоторых пор прибавились еще и путешествия. Ншан даже научилась распознавать их приближение. Легкая дрожь во всем теле возвещала ей о том, что душа готовится его покинуть, вырвавшись на свободу. Затем следовал стремительный рывок – и вот она уже парит над землей, пронизанная струями ветра, созерцая проплывающие под ней долины, реки, леса. Безлюдные пейзажи сменялись неведомыми городами со старинными зданиями, каменными мостами, храмами, широкими улицами. Она могла парить над городом в головокружительной вышине, а могла и при желании спускаться так низко, что видела лица отдельных людей. Эти полеты рождали в ней ни с чем не сравнимое блаженство. Она ждала их с особым нетерпением, заранее расслабляясь и принимая такую позу, чтобы легче было покинуть тело.

Но сегодня Ншан не думала о путешествиях во времени и пространстве. С тревогой и даже некоторой обреченностью она ждала совсем другого.

Как только веки ее совершили привычное, хоть и потерявшее смысл движение, укрыв глаза, а мысли растаяли и умчались, Ншан услышала голос – тихий, едва различимый, похожий на шелест листвы.

«Вот ты и стала женщиной. С этой ночи вся жизнь твоя изменится.»

«Я стану женой Левона, матерью его детей!» – обрадовалась Ншан.

«Тебе не суждено быть ни женой, ни матерью.»

Ответ прозвучал все так же легко и призрачно, почти ласково. Но для Ншан он был равносилен свисту меча над головой.

– За что?!. Господи праведный, за что? – в голос вопрошала она, беспомощная даже в своем бунте.

–Ты рождена для другой цели. Твой удел – служить людям.»

«Да как же я могу им служить, если я ничего и никого не вижу!»

Ответа не последовало.

«А Левон? Ведь он любит меня.»

«Ты не можешь принадлежать одному человеку. Но за тобой всегда остается право выбора. И теперь, и потом. Если ты станешь чьей-то женой, твои духовные очи закроются навсегда. Вечная, полная тьма станет твоим уделом.»

Ншан вспомнила, еще сегодня утром, в объятиях Левона, она предчувствовала, что никогда им не быть вместе.

«Нет-нет, только не это. Я не хочу быть дважды слепой. Я этого не вынесу...Но что станется с Левоном?»

«Ты все узнаешь сама... Помни, выбор за тобой.»

Голос умолк, улетел, растворился. И только тогда Ншан осознала, что вела внутренний диалог. Но с кем? Кто был ее собеседником? И почему она отвечала без страха, без паники, будто так и должно быть. Уж не сходит ли она с ума?

Ншан погрузилась в глубокий сон. Мать разбудила ее, когда солнце стояло уже высоко. Был воскресный день, и Сильвия осталась дома.

– Тебя там спрашивают, дочка, – растерянно сказала она.

– Кто?

– Не знаю. Совсем незнакомые люди. Мужчина с женщиной и ребенком. Из соседнего села быть может.

– Ну а я-то им зачем?

– Не знаю. Говорят, только ты одна можешь им помочь.

– Странно.

Ншан поднялась, заплела косу, впервые скрутив ее пучком на затылке, оделась, повязала голову касынкой – чужие, как-никак.

– Где они? – спросила почти раздраженно.

– Во дворе. В беседке. Упрямые. Не уйдем, говорят, пока не повидаемся с ней... Проводить тебя?

– Нет. я прекрасно знаю дорогу в беседку.

Она уверенно шагнула к выходу, лишь легкими движениями рук подстраховы-вая себя в дверных проемах. Сильвия, съедаемая любопытством, неслышно последовала за ней.

– Не крадись, мама. Кого ты пытаешься обмануть? – упрекнула Ншан.

Люди, ожидавшие в беседке, поднялись ей навстречу, откровенно разглядывая слепую девушку, так уверенно приближавшуюся к ним без посторонней помощи.

– Садитесь. Чего ж стоять, – сказала Ншан и первая села на лавку, привычно сложив руки на коленях, показывая тем самым, что готова выслушать непрошенных гостей.

– Детка, не сердись, что вот так взяли, да пришли, – услышала она грубоватый, взволнованный женский голос. – Десять километров с ребенком отмахали – по горам, пешком... Помоги! Христом Богом молю.

– Да чем же я могу вам помочь? – искренне удивилась Ншан.

– Сын наш вдруг плохо слышать стал. Боимся, как бы не оглох совсем.

– Мне очень жаль вашего сына. Но я-то тут при чем? Почему вы решили обратиться именно ко мне? Разве вы не видите, что я...

Муж с женой зашептались, заспорили. Сильвия, не входя в беседку, но и не прячась, наблюдала за ними.

– Скажи, милая, тебя Ншан зовут?

Девушка молча кивнула.

– Значит, все сходится... Сон у меня был этой ночью, что я должна взять ребенка в Саригюх, к... прости, ради Бога, к слепой девушке с мужским именем, и что она поможет ему. Знаешь, когда беда в доме, на все пойдешь, всему поверишь, даже самого малого шанса не упустишь. Вот, встали до зари и пошли. Идем, а сомнения мучат: что как дойдем до села, указанного во сне, спросим про девушку с мужским именем, а там над нами посмеются, мол, отродясь такой не бывало... Дошли. Спросили. Нам на твой дом и указали. Мы с мужем от счастья чуть с ума не сошли.

– Если прогонишь, Ншан джан, не обидимся, – вмешался мужской голос. – Сами понимаем, что странно все это.

– Очень странно, – подтвердила Ншан и собралась уже заверить своих гостей, что не по адресу пришли, что она в болезнях ровным счетом ничего не смыслит, но тут ей стало вдруг все яснее ясного, и даже показалось непонятным, как родители сами не догадались о причине недуга их ребенка.

– Почки! – выпалила она с неожиданной убежденностью. – У вашего сына больные почки.

– Но он никогда не жаловался на почки, – удивилась мать. – Он плохо слышит.

– Болезнь почек сообщает вам о себе через ухудшение слуха, – заявила Ншан. – Разве у него нет отеков под глазами и на ногах?

Родители растерянно переглянулись. Отец поднял штанину сына и надавил на его щиколотку – от пальца осталась четкая вмятина. Да и глаза у мальчика были припухшие.

– Правильно говоришь, опухает, – пробормотала мать. – Как же я раньше не замечала! Что же нам делать? В больницу везти?

– Не надо в больницу. Возьмешь тутовую водку и сделаешь настойку на березовых почках. Будешь поить ребенка три раза в день по чайной ложке. И еще заваривай корень петрушки, вместе с чебрецом. По стакану на день. Да про морковный сок не забудь. Как только почки успокоятся, слух вернется.

– Дай Бог тебе здоровья, милая! – растрогалась женщина. – Позволь поцеловать тебя. Сон-то вещим оказался. – Она подтолкнула мужа локтем, чтобы достал деньги.

Сильвия заметила, как они пытались незаметно сунуть смятую купюру ее дочери в карман, и, разгневавшись, шагнула в беседку:

– Не делайте этого! Зачем нам ваши деньги! Как вам не стыдно!

– Мы не хотели вас обидеть, – растерялся мужчина, пряча деньги. – Счастья вам, крепкой крыши над головой, добрые люди.

Когда гости покинули дом, Сильвия села напротив дочери на скамейку, с удивлением глядя на нее:

– Как ты про почки-то догадалась? Ты же не видела его. И откуда ты знаешь, как надо лечить?

– Не спрашивай, мама. Мне самой в себе еще разобраться надо. Просто появилась во мне уверенность, что так надо, и никак иначе.

– А если ошиблась?

– Нет! – с поразившей Сильвию твердостью возразила Ншан. – Не ошиблась.

* * *

К полудню в дом Сильвии заявились вдруг соседи, Анаид с Миграном, принаря-дившиеся, торжественные. Сам Левон, одетый в костюм и крахмальную рубашку, скромно держался в родительской тени.

– Что это вы такие праздничные сегодня? Или в церковь собрались? – поинтере-совалась Сильвия. – А может в кино или в гости?

– Да не в церковь и не в кино – к тебе мы пришли, соседка, к тебе. Дело есть. В дом пригласила бы.

– Пожалуйте. Ншан как раз чай заваривает. Вместе все веселее будет. Выходной, как-никак.

Соседи вошли в дом, чинно расселись вокруг стола, того самого стола, за которым семь лет назад последний раз справляли день рождения ее младшей дочери.

– У нас гости, – сказала с улыбкой Ншан, вынося с кухни тарелку с аппетитной румяной гатой. – Не надо, мама, не объясняй. Я все поняла... Левон, помоги мне чайник принести. Он большой и горячий, боюсь кого-нибудь из вас обварить.