Текст книги "Охотник на санги"

Автор книги: Елена Жаринова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

25

Доктор Альберто Мартинес кормил белых мышей. В лабораториях института эти жертвы науки гибли сотнями, но несколько любимцев нашли приют в кабинете доктора. Осторожно поводя усиками, зверьки принюхивались к ладони Мартинеса и выбирали из кормовой смеси орехи покрупнее.

– Сеньор Мартинес, к вам падре! – объявила секретарша, пропуская в кабинет высокого седовласого священника.

– Мигель! – обрадовался Мартинес, закрывая клетку с мышами. – Вот неожиданность! Садись, садись. Ирена, принесите нам кофе.

Через пять минут доктор Мартинес убедился, что с его старым другом что-то происходит. Священник молчал, чашка дрожала в его руке, и он все время подносил ладонь ко лбу, словно утирая пот. Нахмурившись, ученый спросил:

– Мигель, с тобой все в порядке? Ты здоров?

Падре поднял лицо, и доктор поразился отчаянию, которое оно выражало.

– Не знаю, Альберто, не знаю… Я не успел ничего обдумать. Я не мог даже молиться. Мне надо было срочно поделиться этим с тобой.

Священник положил на стол помятую книжку карманного формата. Надев очки, Мартинес взял ее в руки. «Тайна, вырванная у смерти». Книжка, вокруг которой поднялся такой шум. На обложке – вульгарная красотка. Спустив очки на нос, Мартинес уставился на священника.

– Ты хотел поделиться этим?

– Ты должен срочно прочесть эту книгу, – взволнованно сказал падре Мигель. – Это подробное описание того, что происходит с душой после смерти.

– Помилуй, Мигель, – прищурился Мартинес, – мне кажется, в организации, которую ты представляешь, об этом все известно уже две тысячи лет…

– Сейчас не время иронизировать, Альберто! – воскликнул священник. – То, что здесь написано, перевернет представление о Вселенной и в церкви, и в научном мире!

– Мигель, успокойся, – опешил Мартинес, раздумывая, не вызвать ли врача. – С чего бы тебе всерьез относиться к бульварному чтиву?

– А вот с чего! – Падре схватил книгу, перелистал ее до какой-то страницы и лихорадочно стал совать прямо в лицо другу. – Когда ты прочитаешь, ты все поймешь. Это послание! Наш дорогой Энрике нашел способ послать нам весть… Здесь написано про нас! Написано то, чего никто, кроме нас троих, не мог знать! Я связывался с автором, с этим Марио Фриасом, это совершенно посторонний человек, он живет в Аргентине. Он сам не понимает, что подвигло его взяться за перо. И знаешь, что он еще сказал? Что он рад интересу к своей персоне со стороны католической церкви, так как уверен, что слышал голоса. Понимаешь, Альберто? Энрике Торес связался с ним с Того Света и продиктовал эту книгу. Он вырвал у смерти тайну!

– Мигель, ты все тот же неисправимый романтик, – улыбнулся Мартинес. – Ну допустим, ты прав. Допустим, эта книга, одна из тысяч подобных, рассказывает правду. Нам-то что до этого? Для чего заглядывать вперед и узнавать то, что и так каждый выяснит в свой черед? Мертвые там, мы здесь, и давайте оставим друг друга в покое! Я тебя просто не узнаю, Мигель. Разве мы не должны с почтением относиться к таинству смерти?

– Так оно и было, Альберто, пока человечество находилось в младенческом возрасте! – воскликнул падре. – Бог ограждал нас от многих знаний, как взрослому надлежит ограждать ребенка. Но мы созрели. Пришло время, и Бог позволил нашему другу открыть завесу над страной, откуда ни один не возвращался. Теперь бессмертие души перестанет быть камнем преткновения между верой и знанием. В общем, я не скажу больше ни слова. Текст этой книги не требует иных доказательств. Пообещай мне, что ты ее прочитаешь, и тогда мы вернемся к разговору.

Падре Мигель стремительно вышел. Альберто Мартинес долго смотрел на закрывшуюся дверь. Потом перевел взгляд на фотографию, которая всегда стояла на его рабочем столе – и когда он был начинающим исследователем, и теперь, когда к его мнению прислушиваются самые авторитетные ученые мира.

Трое друзей. Два веселых студента и молодой священник. Какие разные судьбы… Но при этом – сколько общего… Как будто фотография оказалась магической, и люди, попавшие в объектив, теперь навеки скованы незримыми цепями рока.

Падре Мигель… В молодости, едва начав свое служение, он пережил сильнейшее искушение. Страсть… Она работала спасательницей на пляже, а вечерами в баре пела песни под гитару. Она завязывала длинные меднокаштановые волосы в два хвоста и ярко подводила русалочьи глаза. И тело у нее было медное, словно покрытое золотой чешуей. Когда она с вышки прыгала в море, казалось, что это плещет хвостом большая рыба…

Энрике, Альберто и Мигель – все трое были влюблены в Рыбу. Это было не соперничество, это было братство. Лишь Мигеля связывали обеты, остальные были свободны. Но дух противоречия толкнул ее к молодому священнику. Раньше Мигель боролся с искушением один на один, теперь силы его противника удвоились.

Мигель едва не сошел с ума, пока метался между Богом и женщиной. В конце концов он сделал выбор, он решил отказаться от карьеры… Но Бог жестоко наказал его за отступничество.

Выйдя на катере в шторм, Рыба погибла.

Мигель сутки провел на коленях перед распятием. Из церкви его унесли в глубоком обмороке, от которого он не скоро очнулся. С тех пор все личные помыслы он положил на алтарь веры.

А он сам, Альберто? Он тоже отказался от личного счастья и всю жизнь служил своему божеству – науке. Он никогда не гнался за сенсациями. Просто есть на свете справедливость, и теперь его терпение и трудолюбие начинают приносить плоды…

Единственным из них, кто прожил нормальную человеческую жизнь, был Энрике Торес. Он женился, родил детей и стал известным психотерапевтом. В сорок пять лет Энрике узнал, что смертельно болен. Он умер, едва ему исполнился пятьдесят один год.

Альберто вспомнил их последнюю встречу втроем – за несколько месяцев до смерти Энрике. Торес был уже слаб, но он сам завел разговор о смерти. Он говорил хрипло, задыхаясь, очень взволнованно.

– Что такое страх смерти? Страх попасть в страну, откуда ни один не возвращался? Страх перед неизвестностью? Ты говоришь, Мигель, что смерть – это переход в лучший мир. А ты уверен, что тот мир – лучший? Ты уверен, что он вообще есть? Не надо, Мигель, не смей мне возражать. Вот человек, – Энрике хлопнул себя ладонью по груди, – который точно знает дату своей смерти. Перед этим знанием твои прописные истины пошлы. Если бы ты – не дай тебе бог! – оказался на моем месте, если дело бы дошло до смертных судорог, неужели ты спокойно и уверенно считал бы их всего лишь таможенной волокитой? Увы, Мигель. Я знаю: там ничего нет. Страх смерти свойственен даже бактериям – Альберто не даст соврать. Каждая клетка в нашем теле боится небытия. Именно этот дремучий инстинкт – истина. Остальное – фантазии. Жалкие попытки преодолеть страх. Научиться с ним жить.

Лицо Энрике вдруг стало жалким, и он расплакался. Пряча глаза от ошеломленных друзей, он прошептал:

– Но я никому не пожелаю моего неверия. Если бы вы знали, как страшно уходить в пустоту…

Доктор Мартинес взял в руки книжку. «Тайна, вырванная у смерти». Он усмехнулся. А что такое – смерть? Смерть – это прекращение процессов жизнедеятельности. В этом определении от обратного чувствуется беспомощность… А что есть жизнь? Что ускользает из тела в момент смерти? Если бы это удалось найти, если бы удалось доказать… бессмертие души…

– Можно войти, синьор Мартинес?

В дверях нерешительно застыла лаборантка.

– Вы попросили подготовить для вас эти данные. – Она подошла к столу.

Мартинес взял пластиковую папку и удивленно взглянул на девушку сквозь очки.

– Я просил эти данные?

– Разве нет? – смутилась девушка. – Но мне показалось… Простите…

– Нет-нет, – успокоил ее Мартинес. – Это вы простите, Сантана. Я совсем забыл. Это очень кстати.

Он жестом отпустил сотрудницу и углубился в изучение содержимого папки.

26

Сантана не понимала, что с ней происходит. Вернувшись в лабораторию, она, путаясь в рукавах, накинула плащ, схватила сумочку и бросилась на улицу. Добежав до парка, закурила сигарету и перевела дух.

С чего она взяла, что доктор Мартинес просил ее выполнить эту работу? Он не просил, теперь она точно помнит… И главное – какой бес попутал ее стянуть со стола ученого эту книжку?! Теперь тот же бес подсказывал, что незаметно вернуть украденное не удастся и надо от него избавиться. Воровато оглядевшись, девушка опустила книжку в первую попавшуюся урну.

Я вздохнул с облегчением. Ты ведь уже поняла, Сурок, что я и был тем бесом, который попутал бедную Сантану… Теперь доктор Мартинес не мог прочесть «Тайну…» немедленно. В ближайших магазинах она распродана. Даже если ученый проявит настойчивость, найти роковое издание он не успеет: ангелы Вираты уже начали работать с его памятью. И с памятью падре Мигеля тоже. Это гораздо удобнее делать, когда предмет, который надо удалить из памяти, отсутствует в поле зрения.

И еще: теперь я знал, кто подложил «Шамбале» свинью. Но выдавать Энрике Тореса я не собирался – из элементарной человеческой солидарности.

С чувством выполненного долга я покинул тело расстроенной Сантаны и оказался в Темноте. Сейчас впереди загорится свет, и я вернусь туда, откуда ушел, – к старому пню, заросшему иван-чаем.

Света не было. Шли секунды, минуты, я точно знал, что ему давно пора появиться, но меня по-прежнему окружала Темнота. Я вертелся как ужаленный. Скоропостижно приближалась паника. Я слышал, как кровь стучит в висках, хотя не имел ни того, ни другого…

– Пусти! – отчаянно рявкнул я в Темноту.

Та отозвалась дебильным смехом:

– Гы-ы-ы!

– Кто здесь?! – заорал я, хватая пустоту руками.

– Это я, – послышался доброжелательный голос Алана Нэя.

– Мы с Аланом решили встретить тебя, Грег, – влез Табаки. – Извини, не захватили ни цветов, ни оркестра. Гы-ы-ы!

Эти двое каким-то образом удерживали меня в Темноте и не пускали в Атхарту. Но теперь я по крайней мере знал, что происходит. Я перестал судорожно барахтаться – надо же было сохранять лицо перед этими мерзавцами! – и спокойно спросил:

– Что тебе нужно, Алан?

– Ты еще держишься? – сочувственно поинтересовался Нэй. – Я думаю, у тебя хватит сил меня выслушать. Я тут случайно присутствовал при разговоре богов… Вирата и Натх говорили о ком-то, кому удалось вмешаться в прошлое. Я хочу знать, кто это, Грег.

– Пошел к черту, – ответил я, как партизан на допросе. Я даже плюнул бы ему в лицо, если бы нашел чем!

Нэй беззлобно ответил:

– К черту пойдешь ты сам, если не скажешь. Еще немного, и ты откроешь одну из самых страшных тайн Атхарты. Правда, поделиться впечатлениями ты уже не сможешь.

– Гы-ы-ы! – одобрительно отозвался Табаки.

– Грег, я не в первый раз вижу тебя в работе, – продолжал Нэй. – Надо признать, ты никуда не годный адъют. Ты слишком близко к сердцу принимаешь дела живых и ни в грош не ставишь Устав. Признайся: ты ведь собирался скрыть имя виновного?

– А ты признайся, что снова решил выслужиться перед начальством. Состряпать на меня донос Натху, – прохрипел я, задыхаясь. – Но не надо брать меня на испуг. Когда я вернусь, Вирата узнает все, что нужно.

– Нет, Грег, – Нэй грустно вздохнул, – ты не вернешься. Если ты не скажешь мне, кто передал на Землю информацию, ты исчезнешь. Я смогу находиться здесь еще долго, а вот ты… Ну! Имя! Живо! – заорал он на меня, и вовремя: я уже проваливался в пучину небытия, из которой выбраться невозможно. Я переставал быть, и это оказалось гораздо страшнее смерти…

Ненавидя собственное бессилие, я крикнул:

– Его зовут Энрике Торес!

Темнота впереди сразу расступилась. Свет оказался так близко, словно он сам притянул меня к себе. Позади затихал отвратительный смех Табаки. Через мгновение я упал лицом на влажную траву. Рядом высился старый пень. По его шершавому боку ползла зеленая гусеница. Я смотрел на нее и пытался отдышаться. Я чувствовал себя, как утопающий, который чудом добрался до берега. Но, конечно, я не чувствовал себя победителем…

А это что еще? Всем телом я почувствовал мерный, дробный звук, раздающийся по земле. Лошади скачут – догадался я и поднял голову.

По дороге рысью двигался конный отряд. Всадники – их было человек пятнадцать – казались актерами, сбежавшими со съемочной площадки в разгар рабочего дня. На одном я заметил рыцарскую кирасу, на другом – буденовку с красной звездой. И почти у каждого впереди сидел ребенок – мальчик или девочка. Еще двое везли в седле женщин: кудрявую блондинку в розовом свитере и крупную брюнетку в брючном костюме. Возглавлял отряд усатый человек в кепке; его лицо показалось мне смутно знакомым. В целом зрелище было немыслимое. Ну все, спятил, обреченно подумал я и снова уткнулся лицом в траву.

Но предводитель успел меня заметить.

– Эй, парень! – крикнул он. – Ты что валяешься? Вставай! Война началась.

27

«Киев бомбили, и нам объявили, что началася война»… Мне кажется, Сурок, страх перед войной существует в нашем поколении на генетическом уровне – его передали нам наши бабушки и дедушки, дети сороковых.

А помнишь фильмы об атомной бомбе? Они вызывали липкий ужас перед медленной смертью, вползающей в дома, лишающей зубов и волос… Брр. В детстве мне по этому поводу снились такие кошмары – елочки зеленые!

Но все это было там, на Земле. О том, как происходили войны в Атхарте, я уже тебе рассказывал. Никого убить невозможно. Что же произошло на этот раз?

Я ждал объяснений от усатого предводителя отряда, а тем временем его всадники устраивались на привал.

Вскоре моя любимая поляна являла собой смесь пикника и партизанской стоянки. Бегали ребятишки, всхрапывая, паслись кони; на мангале жарилось мясо, суровые дядьки выстраивали с помощью картофелин план наступления.

– Как тебя зовут, уважаемый? – предводитель всадников наконец подошел ко мне. Он был одет в галифе, как у капитана Жеглова, и меховой жилет поверх свитера крупной вязки.

– Егор Гобза, – представился я, пожимая протянутую руку.

– Гобза? – подивился усатый, вглядываясь в мое лицо. – Редкая фамилия… Ленинградец, говоришь? Знаю, знаю, что переименовали… Что ж, приятно встретить земляка. А это Яна Юлиановна, – он указал на блондинку, – и Мирра Львовна, – брюнетка слегка наклонила голову. – Сейчас они тебе все расскажут.

– Да как рассказать-то такой ужас? – вздохнула розовая дама. – Мы с Миррой из Райцентра.

– Откуда? – изумился я.

Яна Юлиановна смущенно пояснила:

– Из Райцентра. Так называется наш городок. В смысле «центр рая». Мы с Миррой преподаем в школе. Знаете, у нас там много детей. Это очень печально. Но мы стараемся, чтобы бедняжки чувствовали себя хорошо. Вы же понимаете, детям нелегко в Атхарте. У каждого за плечами безутешные родные, а горе близких мешает привыкать к новым обстоятельствам… Мы помогаем им адаптироваться. Ну вот. У нас шел урок. Мы услышали шум за окном и увидели, как люди бегут по улице. А за ними летит… Мирра, продолжай, я больше не могу!

Она закрыла лицо руками. Ее подруга продолжила низким, почти мужским голосом:

– А за ними летит существо ростом больше человека, с крыльями и птичьей головой. Если кто-то из присутствующих видел египетские статуи, – с сомнением произнесла она, – тот может себе представить. На груди у него висело нечто вроде фотоаппарата, и только по его действию мы поняли, что это оружие.

– Ужасное оружие! – воскликнула Яна. – На что бы он его ни направлял, все исчезало без следа. Люди, дома… Оставалась черная дыра, обугленная, дымящаяся по краям. Я повела детей через подвал, через столовую к черному ходу… Мирра мне помогала. Когда мы бежали, то видели много этих чудовищ, кружащих над городом. Они нас не преследовали. Но они выгнали нас из наших домов и убивали всех, кто сопротивлялся или просто бежал недостаточно быстро. Нам с десятью ребятишками удалось добраться до Запорожья…

Услышав это название, я не смог удержать улыбку.

– Запорожье – это в смысле «за Порогом», да?

– Молодой человек, тут нет ничего смешного! – возмутилась Яна и замолчала.

Но ситуация действительно не казалась мне серьезной. Я не понимал, отчего так паникуют эти дамочки – будто они по-прежнему на Земле и пережили налет вражеской авиации. Но ведь мы в Атхарте! Что означает здесь слово «убивали»?

– Мне очень жаль ваш Райцентр, – вздохнул я. – Но ведь все поправимо? Какие проблемы: придумаете себе новые дома, краше прежних. А люди… Уверен, те, кто пострадал, смогут создать себе новые тела. Ведь душам-то повредить невозможно.

– А вам известно, молодой человек, – в низком голосе Мирры появились учительские интонации, – вам известно, что душа воплощается в материю Атхарты? И эти существа, похоже, знают секрет ее уничтожения. Вместе с материей исчезает душа.

– В каком смысле – исчезает? – хрипло произнес я.

– Похоже, в этом самом, – кивнула Мирра. – По крайней мере, никто из погибших не вернулся.

Поверить в это было трудно, но мое легкомыслие как рукой сняло.

– Смерть нашла нас и здесь, – прошептала Яна. – Мы безоружны против них!

– Яна, держи себя в руках, – пробасила Мирра. – Ради детей.

– Да-да, ради детей… – Яна всхлипнула.

– Ну-ну, – усатый предводитель похлопал ее по плечу, – поживете пока с детишками здесь. Мы их к вам в Хани-Дью привезли, – пояснил он мне, – а сами назад, в Запорожье.

– Вы там живете? – На этот раз я не улыбнулся, услышав забавное название.

Но усатый улыбнулся сам, показав щербинку в передних зубах.

– Да, это наше поселение. Порядок у нас военный, живут одни мужчины. Баб – извините, дамы, – не держим. Чем не казачий Дон? Лошадей вот выпросили у Матхафа. Поддерживаем спортивную форму – тренировки каждый день обязательно. Телу, даже такому, поблажек нельзя давать. Потому как на бога надейся, да сам не плошай. Раз в месяц у нас футбол: играем с немцами из Валгаллы. Это соседи наши. Но сейчас, боюсь, будет не до игр. Балласт – извините еще раз, дамы, – оставим, и назад. Надо решать: сниматься с насиженных мест или все-таки дать отпор гадам. Очень они близко. Мы и вашего главного предупредили, чтобы был начеку. Он, кстати, пообещал, что детей и женщин пристроит.

– Главного? Какого главного? – не понял я.

– Ну попа вашего главного. У него еще имя какое-то библейское… Ной, что ли?

– Нэй, – машинально поправил я.

Меня даже не возмутили эти нелепые притязания: Алан Нэй – главный поп! Меня ужасно занимала эта щербинка под темными с проседью усами. Где я видел это лицо?

Предводитель заметил мои терзания. Он отправил Яну с Миррой резать огурчики-помидорчики и, когда мы с ним остались вдвоем, прищурился:

– Так ты говоришь, Гобза твоя фамилия? Вот как… Знал я одного Гобзу. Дочка моя за него замуж вышла, внуков мне родила. Старшая, Ксюха-то, меня бы сразу вспомнила. А ты, Егор, совсем малой был…

Я хлопнул себя по лбу. Ну конечно. Дед. Мамин отец, про которого она часто рассказывала. Когда он умер, мне не было и трех лет, я помню только фотографии… Дед прошел всю войну и где-то под Будапештом потерял руку. В Атхарте он восстановил руку и, по сравнению с последней фотографией, помолодел лет на двадцать.

Надо сказать, Сурок, такие встречи – очень большая редкость. Атхарта бесконечна, и невозможно предугадать, в каком Приемном Покое окажется человек, умерший спустя много лет после тебя. Лично я никаких родственников и вообще людей из своей земной жизни раньше не встречал. Так что я смотрел на деда разинув рот.

– Значит, и ты здесь уже… – Он покачал головой. – Рановато. Как получилось-то?

Я рассказал.

– А мать что? Убивалась, наверное?

Я объяснил, что еще в девяностом году мать уехала во Владивосток к дочке с зятем – нянчить внуков. С тех пор мы виделись раз пять. К моменту моей смерти у сестры было уже трое детей.

– Не было у нее времени убиваться, – сказал я.

– Мать есть мать, – возразил дед. – Сколько бы ни было детей, все равно горе. И когда я умер – тоже горе было. Нам здесь хорошо, но ведь не напишешь, не позвонишь…

Очень даже напишешь, подумал я. Как оказалось. Еще немного – и все бы узнали, как можно жить, не боясь смерти. Ни своей, ни чужой. Правда, неизвестно, хорошо ли это… Но обсуждать эту тему с дедом я не стал – он до обидного быстро утратил ко мне интерес. Сразу после обеда «станичники», посадив в седла женщин и детей, вновь тронулись в путь. А я одиноко побрел по дороге в сторону своего дома – с путаницей в голове и неприятной оскоминой на сердце.

28

Храм экологов святого Терентия гудел как улей. Со сцены звучало примерно следующее: «Братья и сестры! Это знак! Терпение Создателя лопнуло. Атхарта стонет от скверны…» В зале раздавались панические причитания: «Пришельцы!», «Конец света!», «Война миров!» Мне показалось, сегодня здесь собрался весь Хани-Дью. И не только: я заметил колоритных мужчин в американской военной форме – ни дать ни взять вьетнамские ветераны. Мелькали разнообразные офицерские мундиры, а потом я увидел самурая. Сияние исходило от молчаливой группы ангелов, среди которых я узнал Хархуфия. А на одном из кресел в боковом ряду сидела Фаина. За ее спиной стоял Алан Нэй.

Как вышло, что я оказался в храме? Честно говоря, случайно. Я добрался до дома, но отсиживаться там не собирался. Я понимал, что должен что-то предпринять. В первую очередь надо было обсудить с кем-нибудь полученную информацию. Наверное, мне, как адъюту, следовало отправиться в «Шамбалу» и поговорить с Виратой. Но я почувствовал, что хочу человеческого общения.

Я сел в машину и поехал к сэру Перси. По дороге, заметив суету вокруг храма экологов, решил на минутку заскочить туда. Вдруг узнаю что-нибудь важное?

Увидев Фаину и Нэя, я понял, что совершил ошибку.

Наклоняясь, Нэй что-то говорил ей. Фаина улыбалась и покачивала ногой. Я сразу отметил перемены в ее облике: короткое платье, похожее на ночную рубашку, туфли на каблуке, вызывающе темная помада.

Я вдруг понял, что по-настоящему ненавижу Нэя. И тут же осознал природу своего чувства: такое можно испытывать только к человеку, которого ты однажды смертельно испугался.

Словно почувствовав что-то, Нэй посмотрел в мою сторону. Я выдержал его взгляд не моргая. Ужасная, тягостная связь установилась между нами…

Я пытался утешить себя: Нэй не станет звонить направо и налево о моей трусости. Такие тайны дорого стоят.

Через минуту Фаина была уже одна. Я заработал локтями, как будто ехал в переполненном трамвае. О чем я собирался говорить с Фаиной – не знаю. Но я не мог не подойти к ней, после того как она говорила с Нэем. Желание переметить территорию…

– Хорошо выглядишь, – сказал я.

Фаина не обернулась.

– Ты разочарован? Меня не надо больше опекать?

– Знаю, что не надо, – согласился я. – Ведь ты подружилась с Нэем?

– Какая у вас, однако, взаимная любовь, – усмехнулась Фаина. – Сначала Алан говорил о тебе так приторно, что я сразу поняла: он тебя терпеть не может. Теперь ты произносишь его фамилию, как матерное слово. Что вы не поделили, мальчики?

Я промолчал. Она снова усмехнулась и продолжила:

– Впрочем, в одном Алан прав. Он сказал, что ты хороший парень, но не герой.

Гадина, подумал я про Нэя. А вслух сказал:

– Вот как? Но уж он-то непременно герой?

Фаина кивнула:

– Алан – незаурядная личность.

– И он теперь у нас главный? – не унимался я. – Вот как. Спасибо, что не Табаки.

Фаина посмотрела на меня через плечо.

– Главный? Можно и так сказать. Знаешь, Егор, как становятся главным? В минуту опасности берут ответственность на себя. Кто первый, тот и молодец.

Она все поняла. Она видела, что меня заводят разговоры о Нэе, и с удовольствием язвила в больное место. Женщины очень жестоки в таких случаях, Сурок…

Я стоял как оплеванный. А что я мог сделать? Доказывать, что эта незаурядная личность – плохой человек, редиска? Вместо этого я огрызнулся:

– Я посмотрел прогноз твоего Воронцова. Он доживет до девяноста лет. Ты замучаешься его ждать.

Наслаждаться эффектом я не стал. Во-первых, я по натуре не садист, тут нужны особые навыки. А во-вторых, мой выпад был жалок. Я ведь прекрасно знал, что очень скоро Фаина воссоединится со своим суженым.

Ну-с, подведем итоги, думал я, садясь в машину. Сначала я совершаю поступок, столь же вынужденный, сколь и постыдный. В результате я втянут в войну с человеком, о котором раньше вспоминал раз в полгода. Потом – дед. Меня обидело его равнодушие. Я не ожидал, что он примется дарить мне леденцы и качать на коленке, но все же… А теперь еще девушка, которой я искренне желаю добра, втыкает в меня шпильки. И я отвечаю ей знатным пинком.

Нечего сказать, день прожит не зря.