Текст книги "Ночная проверка, или Панночка помэрла"
Автор книги: Елена Нестерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Нестерина Елена
Ночная проверка, или Панночка помэрла
Елена Нестерина
НОЧНАЯ ПРОВЕРКА, или Панночка помэрла
рассказ
Индеец Джо только один раз наступает на грабли. Я же занимаюсь этим уже второй день. Телефон молчит. Нет звонка – нет человека. Очнись, детка, о твоём существовании просто забыли. Твой герой бродит по просторам свободной жизни, а ты должна сидеть в своём монастыре – чёрт бы побрал этот частный колледж для девочек! Я на работе, у меня сейчас отбой будет, а этот гад сам себе хозяин. Чем же это надо два дня заниматься, чтобы не поинтересоваться, не замучили ли меня детишки?
– Светлана Игоревна, что, устали? Бледненькая вы что-то.
Это появилась в нашем крыле Полина, воспитательница девятого класса, барышня одинокая, но шустрая. Сама ты бледненькая...
Молчит, присматривается, и глаза хитрые-хитрые.
– Всё в порядке, Полина Геннадьевна, спать вот укладываемся.
Уходит. На часах 22.09, а мои девицы всё ещё бегают. По пятнадцать лет лошадкам, ну куда им так рано спать? А придётся. Режим.
Кто бы знал, какое это мучение – присутствовать "классной дамой" на каждом уроке – на математике, химии, английском, даже на физкультуре и танцах, сопровождать девок на экскурсиях и конных прогулках (ну ладно, это приятно). Нет, я наступлю на грабли, я тебе позвоню!
Захожу в свою комнату. Телефон молчит, трубка лежит хорошо. Нет, подожду. Я экономически независимая молодая женщина (за это отдельное спасибо милому колледжу). 22.15 – нет, и за этого равнодушного человека я собираюсь выйти замуж! Всё, звоню и сообщаю ему о полной и безоговорочной отставке. Звонок! Правильно, чем хуже думаешь о мужчинах, тем они лучше поступают.
– Светлана Игоревна, прошу вас зайти ко мне. Да, прямо сейчас.
Ну что ты будешь делать! Завуч по воспитательной работе. Придётся идти.
– Что, Светлана Игоревна, всё ли у вас в порядке? – Ох, не нравятся мне вопросы такого плана, особенно от завуча, да ещё на ночь глядя.
– Всё, Алла Львовна. Вот, уложила спать, все девочки здоровы, за день ни одной неудовлетворительной оценки, никаких нарушений, Марина Мищенко отличилась сегодня на плавании, экскурсия в ландшафтный музей...
– До меня дошли сведения, что есть серьёзные промахи в вашей работе.
– Сведения? Промахи?
– Да, сведения, из надёжного источника. Уложили спать, говорите? Так пойдёмте посмотрим, чем ваши девочки после отбоя занимаются.
Ого! Час от часу не легче! Львовна снялась с места и направилась к выходу. Что делать, я за ней.
Вроде бы тихо в коридоре нашего второго этажа, слабенько горят зелёные ночники, слава Богу, никто не бегает. Алла Львовна шепчет:
– И если вы знаете, Светлана Игоревна, что там у вас происходит, рекомендую сразу сознаться и назвать фамилии... Если этот факт действительно будет иметь место, речь напрямую пойдёт о вашей профнепригодности. Нам придётся немедленно вас...
За что это меня немедленно? И что у моих десятиклассниц могло ТАКОГО случиться?
Чёрт возьми, я же тоже знаю, что завуч любит зефир в шоколаде, ну почему я ни разу не догадалась прийти к ней в кабинет на чай с коробкой этого зефира, посидеть, как это регулярно делает Полина?! Получается, я не так ценю свою финансовую независимость, не "держусь" за место педагога-воспитателя в престижном колледже. А Полина... В женскую зависть я не верю, но придётся. Потому что другого объяснения внезапной ночной проверке придумать не могу. Я здесь не новичок, второй год работаю. Так в чём же дело?
Алла Львовна подкрадывается к двери первой спальни. В моём классе четырнадцать человек, соответственно, семь спален. На лице завуча нескрываемый охотничий азарт. Она любит проверки, внезапные шухеры и облавы. До этого Львовна пятнадцать сезонов проработала начальником пионерского лагеря. Делаю приглашающий жест: "Ищите, мадам!"
Но в первой спальне тишина. Темно, обе девочки спят, или, во всяком случае, лежат молча. Алла Львовна улыбается и закрывает дверь. Манит меня рукой, на цыпочках идём дальше.
Я считаю, что низко подслушивать под дверями спален, что и изображаю Алле. Но ей всё равно.
А ведь когда-то, сразу после института, я преподавала географию в обычной школе. Где вы, дорогие схемы путешествий Пржевальского, милая моему сердцу рыбная промышленность Японии и большой глобус с дыркой не территории государства Уганда! Дети слушали меня, затаив дыхание (почти всегда, честное слово!), я проверяла контурные карты, ставила оценки в дневники, экономила деньги...
Проходим мимо моей комнаты. Громко звонит телефон. Что делать? Это ОН, кто же ещё, сомнений быть не может! Просто до этого не мог, голубчик, позвонить, он был просто очень занят!
Я делаю рывок к двери, но благоразумно замираю под пристальным взглядом завучихи. Телефон продолжает звонить, Алла Львовна проплывает мимо моей двери, недоумевая: "Милочка, кто это может звонить вам так поздно?"
Собрав свою волю в кулак, я принимаю равнодушный вид, пожимаю плечами и без всяких цыпочек иду вслед за Львовной. За моей дверью включился автоответчик, я слышу голос любимого, но слов разобрать не могу. С ненавистью смотрю в спину завучу, и мысли приходят на ум самые скверные и даже, признаться, уголовно наказуемые.
Так, вот комната Григорянц и Митиной. Стараюсь не делать резких движений – не исключено, что эти красотки уже успели покурить в форточку. Ой, вот в чём, наверно, дело! Полинка прошла как-то мимо, унюхала моих курилок – и к завучу.
Как бы пройти мимо этой комнаты? Совершаю отвлекающие манёвры, но напрасно. Алла Львовна резко распахивает дверь... Тихо, темно и свежий воздух. Молодцы, девчонки. Спят. Ей-богу, по медали им завтра из бумаги вырежу.
Я с озабоченным лицом закрываю дверь, чтоб не нарушать детского сна. Хотя там такие детишки сейчас дрыхнут – как в бассейн прыгнут, так вода из берегов выходит.
Насколько возможно, я торжествую. Завуч явно заскучала. Она посмотрела на часы, оттопырив мизинец, поправила свою причёску.
– Идём дальше? – полным оптимизма голосом спрашиваю я. Будешь знать, как мне проверки делать. И этот мой гусь тоже будет знать, как трепать нервы и пропадать на два дня. Ишь, устроили мне...
Следующая спальня, и в ней тоже тишина. На кроватках лежат, закутанные одеялами, погружённые в сон детские тельца. Следуем дальше. Осталось не так много, а дальше уж я посмотрю, звонить мне этому извергу, или нет.
Что такое? Алла Львовна сделала стойку, прислонив ухо к двери следующей спальни. Я напряглась. Львовна с удовольствием заглянула бы в замочную скважину, только нет её в двери, потому что спальни наших воспитанниц не запираются.
– Ч-ш-ш! – зашипела завуч, подняв палец. Из-за двери явственно слышался монотонный гул. Глаза Львовны загорелись.
– ...Панночка помэрла... панночка помэрла... – доносилось из спальни. – Панночка помэрла... Мы её не будем хоронить... Мы её не будем хоронить... Мы её не будем хоронить...
– Это ещё что такое? – прошипела завуч, отойдя от двери на несколько шагов. – Что там такое происходит? По-моему, что-то из рук вон нехорошее.
Ой, я, кажется, поняла! Они в "панночка помэрла" играют! Какая хорошая игра, волшебная, честное слово! Я до сих пор верю в магическую силу "панночки". Придумали её, наверно, в тех же пионерских лагерях. Но почему такое случается, я не могу объяснить даже сейчас. Наверно, это медитация какая-нибудь, только до чего интересно и страшно – передать нельзя.
И вот я смотрю мимо Аллы Львовны и удаляюсь в воспоминания. Помню самую чудесную "панночку" в своей жизни. Однажды в лагере мы завернули "панночкой" самую мощную толстушку нашего отряда – Лиду Слизкову, зажгли свечку на тумбочке, отчего по стенам, потолку и нашим лицам запрыгали тени, которые мне хотелось назвать словом "арабески". Мы, десять девчонок, наполнили своё воображение священным трепетом, сосредоточились и сели вокруг обвёрнутой простынёй "панночки". Заводила этой игры, как сейчас помню, белобрысая Наташка Павлюк, села у головы Лидки-"панночки", просунула под эту голову по два пальца каждой руки – указательный и средний. То же самое, рассевшись вокруг крупного тела нашей "панночки", сделали и мы. Нужно было поднять на пальцах максимально тяжёлый вес. А для этого надо, чтобы никто ни разу не засмеялся. До этого мы часто в "панночка помэрла" играли, но какая-нибудь морда всё равно возьмёт, да хихикнет, и уже почти поднятая "панночка" сразу становилась тяжёлой, даже дистрофическая Аська Жамкина – да кто угодно. Мы ругались, презирали того, кто портил нам игру, но ничего поделать не могли. И в ту ночь мы, наконец, решили – никогда не играть больше в "панночку", если снова ничего не получится.
Вот мы расселись, затихли, и Наташка начала.
– Панночка помэрла – замогильным голосом негромко забубнила она. И остальные восемь человек по кругу повторили за ней.
– Мы её не будем хоронить...
И мы: "Мы её не будем хоронить"...
"Пусть её черти хоронят!"... "Пусть её черти хоронят!"... "Пусть её черти хоронят!"
"Нет. Мы будем её хоронить!" – твёрдо сказала Наташка, мы хором вслед за ней, и с этими словами все одновременно встали и медленно начали поднимать руки, на одних лишь пальцах которых лежало совершенно невесомое тело Слизковой Лиды. Не произнося ни звука, мы подняли, как только могли высоко, свои руки вверх, и Слизкова там, на высоте, даже не шевельнулась. Так же молча мы опустили её, затем одна девчонка убрала руки, нас стало на одного человека меньше, мы снова забормотали вслед за Наташкой Павлюк, снова подняли невесомую "панночку", затем ещё и ещё раз. Помню, мы даже не смотрели друг на друга, мы работали слаженно, ни разу не ошиблись и не перепутали слова. Только один раз посмотрели, жива ли Слизкова – чуть размотали простынку. Лидка была жива, она похлопала глазами и только кивнула головой – "продолжайте".
И вот мы остались у тела "панночки" вдвоём – Наташка у головы и я, подсунувшая свои пальцы под ноги Лидки.
"Панночка помэрла" – на одной ноте сообщила мне Наташка.
"Панночка помэрла" – констатировала я.
"Мы её не будем хоронить..." – в моей голове не было и тени сомнения, я ничего не боялась, и только лишь ладони были мокрыми.
"Нет. Мы будем её хоронить." – мёртвой тишины не доводилось мне слышать никогда. Но это была она. И в этой тишине мы вдвоём поднялись и вытянули руки вверх. Большое тело Слизковой, увеличенное ещё и белой простынёй, медленно плыло по воздуху – выше, выше, выше. Мы с Наташкой как будто только стояли рядом и протягивали к нему руки – настолько не чувствовали мы Лидкиного веса. Её тело было ровным, оно не провисало, не складывалось. Ни за какие коврижки мы не смогли бы удержать такую тушу на своих тонких руках, без малейшего усилия подняв его над головами... "Панночка" не вертелась, и мы, поддерживая лишь под голову и под самые лодыжки, так же легко, как и подняли, опустили её на кровать.
Затем мы начали поднимать всех подряд, и меня тоже. И все были одинаково лёгкие, просто невесомые, в этом могут поклясться все девчонки нашей палаты. Но когда мы, уже заметно устав, стали поднимать худющую Аську Жамкину, кому-то из вожатых приспичило заглянуть к нам в палату. Вмиг волшебство пропало, Аську мы сразу уронили, и она больно стукнулась спиной о край кровати...
Только сейчас я заметила, что Алла Львовна, видимо, давно уже на меня смотрит и что-то шепчет. Ну, я, кажется, попала. Будь, что будет. Вот оно разведка доложила точно. Полина честно себе орден заработала. Выходит, они у меня часто играли, раз она подслушать успела.
Я вздыхаю, мне прямо-таки грустно. А завуч, наверно, думает, что это мне за плохое поведение своего класса стыдно. Вот бы она удивилась, если бы узнала, как мне сейчас хочется сесть, подсунуть пальцы под кокон (интересно, кого они сейчас "панночкой" завернули?) и поднять её, совершенно невесомую, высоко-высоко, что прямо хоть отпускай, и она полетит по комнате.
Но Алла Львовна дышит мне в лицо и ждёт ответа.
– Алла Львовна, это они... играют. Игра такая. – лепечу я.
– То есть – играют? В ночное время, взрослые школьницы. В игры играют? Девушки, практически женщины, десятый класс, они уже не в игры должны бы играть, а интересоваться...
Ой, осторожно! То дети у неё, то женщины. Когда Алла Львовна начинает сама себе противоречить, общаться с ней опасно. Это я хорошо знаю, а потому вызываю ещё больший огонь на себя, но меняю тему разговора.
– Алла Львовна, вы меня не так поняли, они не просто играют. Они...
Мы уже отошли от двери. Ой, только бы не уронили! – и о чём я, балда, думаю во время ответственного разговора с завучем...
– Нет, я вас правильно поняла... Если что-то не получается, обращались бы за советом к Полине Геннадьевне, она работает с менее взрослыми детьми, но они у неё в покойников не играют!
– Алла Львовна, – наглею я. – Дело в том, что это они в пьесе играют. Драматическая постановка, понимаете?
– Что? В какой ещё пьесе? – Алла Львовна вновь приникла к двери, из-за которой девицы как раз завыли: "...Пусть её черти хоронят. Пусть её черти хоронят."
– Кого это ещё пусть черти хоронят? А? – завуч взялась за дверную ручку.
– Они репетируют! Мы же к конкурсу готовимся, помните? Конкурс будет... – жарко говорю я, хватаю завуча, отрываю её от дверной ручки и тяну на середину коридора – вдруг мои девицы успеют доиграть, и ничего аномального Львовна не увидит. – Пьеса. Так вот мои девочки...
– Что же это за бред-то такой? Пьеса. Какая ещё пьеса? Где они её взяли? Почему про чертей?
– Я сама её написала, я, знаете ли, давно пьесы пишу!
– Ах сама...
Так, кажется, не туда. Но ничего.
– Конечно, сама, Алла Львовна! Это инсценировка, великий Гоголь! делаю я восхищённые искусством глаза.
Завуч на миг задумывается. Гоголь, кажется, произвёл на неё впечатление. А ещё говорят, что вся мистика, связанная с его именем, сплошная выдумка.
– А почему ночью?
Действительно, Николай Васильевич, почему ночью? Гоголь, помогай!
Но вместо этого по коридору несётся трель моего телефона. Близится полночь, тишина не только на кладбище, но и у нас в школе, так что всё прекрасно слышно.
Телефон смолкает, Алла Львовна уничтожающе смотрит на меня.
– Ясно мне всё с вами. Вместо того, чтобы доверенных вам детей воспитывать и следить за тем, как они растут и взрослеют, вы отвечаете на телефонные звонки ваших бесконечных поклонников и сочиняете пьески! Я не сомневаюсь, что вы занимаете чужое место, а на телефонные звонки вы можете отвечать, когда секретарём-референтом куда-нибудь устроитесь работать. Вы меня поняли? А теперь не мешайте мне.
Завуч подошла к спальне, я, как привязанная, за ней. Открылась дверь, тут же плотно за нами закрылась, Алла Львовна зажгла свет.
– Ну-ка, Светлана Игоревна, и чем же тут ваши девочки занимаются! Спят, наверно. Умницы. – негромко, но так, что кровь застыла в жилах, произнесла завуч.
Я увидела то, что и ожидала увидеть. Кровать, что строго запрещено, выдвинута на середину комнаты. С неё вскочила, срывая спеленавшую её простыню, Катя Митина, пять остальных девчонок, хлопая глазами, замерли на полу. Марина Мищенко задула свечку и спрятала её за спину.
Алла Львовна подошла к ней и, отобрав свечку, потрясла ею в воздухе.
– Поднимите руки, кто читал инструкцию о противопожарной безопасности?
Подняли руки все, это они мастера – руки поднимать, а вот что из-за них уважаемая Светлана Игоревна с работы может вылететь – об этом никто из этих балбесок не подумал.
– А теперь поднимите руки, кто хочет, чтобы его родители возмещали убытки от пожара, который мог случиться из-за вас в нашей школе.
Дураков нет, никто, конечно, не хочет. Я бы тоже руку не подняла.
– Ну, и что это всё значит? Что ещё за панночка у вас тут помэрла?
– Мы... играли. – пролепетал кто-то.
– Играли. Вам дня мало? Мало белого дня? А ну-ка выходите быстро в коридор. Только чтоб тихо, ночь на дворе.
Девочки гуськом вышли из спальни.
– Ну-ка, встали все в одну шеренгу! – вот командир удалой, ей бы армией командовать!
Мои девицы выстроились перед завучем. Стоп, то есть как это мои? Среди пяти зелёных пижам затесалась одна красная! Красные пижамы выдавались у нас ученицам девятого класса, у наших только зелёные. Алла Львовна это тоже заметила. Нет худа без добра, наводчице Полине теперь тоже влетит – её девочка с другого этажа прибежала, что ещё больше запрещено, чем кровати сдвигать. Мне даже жалко стало Полину.
– Играли они! Лучше бы учились, как следует, родителей оценками радовали, не игры играли, а уроки на ночь повторяли!
Это Алла Львовна погорячилась. Кроме девочки Оксаны, что прибежала с Полининого этажа и о которой я знаю мало, остальные были отличницами. Митина и Григорянц хорошистки, но зато какие хитрые! Это у них в комнате, значит, макеты вместо тел на кроватях лежат! Приходи, Светлана Игоревна, желай им спокойной ночи... Их бы энергию да в мирных целях!
– Как не стыдно – среди ночи игрища устраивать... Взрослые девушки, почти выпускницы школы, а чем занимаетесь? А тебе кто разрешил по этажам бегать? Ты порядка не знаешь? – подошла Алла Львовна к нарушительнице из девятого класса. – Очень хорошо. Завтра утром вы все вызываетесь на педсовет. А сейчас стойте в коридоре, мёрзнете, и пусть вам будет стыдно. Только попробуйте отлучиться с этого места или хоть слово сказать – выведу стоять на улицу до утра.
Завуч, окинув шеренгу самым строгим взглядом, махнула мне головой и направилась к только что проверенным спальням...
Милый, забери меня отсюда, мы заведём с тобой своих собственных детей, так и быть! И мы не будем отдавать их в закрытую школу, это я уж точно тебе обещаю!
– Здесь должны сейчас спать Григорянц и Митина? – спрашивает у меня Алла Львовна, и я грустно киваю.
Завуч молча сдёргивает одеяла с обеих кроватей, и мы видим свёрнутую в тугие валики одежду.
– Что, про это тоже в вашей пьесе написано? Персонажи такие? Бобчинский и Добчинский. – ох и юмористка же у нас Алла Львовна.
Девочки в коридоре хихикнули – услышали реплику завуча.
– Хорошему вы их учите. Обману. Подлогу.
"Поджогу" – про себя рифмую я и совсем некстати тоже хихикаю.
– И, кажется, довольны результатами своего труда. – Алла Львовна быстрым шагом врывается в следующую комнату, я не успеваю её предупредить, и – О, ужас! – включает свет и срывает одеяла со спящих на своих кроватях сестёр Ули и Гули.
Стыд, конфуз! Несчастные девочки вполне могли заикаться до конца жизни после такого, а Алла Львовна разозлилась не на шутку.
Пока я укладывала Гулю с Улей, она вышла в коридор, где шеренга нарушительниц разбрелась в разные стороны.
– Немедленно по кроватям. – и как ветром всех из коридора сдуло. А Полинина девица аж тапочки забыла, так босиком по лестнице и зашлёпала.
Вот завуч оборачивается ко мне. Не сильно-то я её и боюсь, хотя обидно, конечно. Но Алла Львовна ничего не сказала. Мой проступок был необратимо безобразен в её глазах, и места мне больше в этой школе не было.
Вновь звонит телефон. С НИМ что-то случилось, вот, автоответчик и забубнил милым ЕГО голосом! Алла Львовна, душка, делайте со мной, что хотите, только пустите к автоответчику!
Этого я, конечно, не сказала, а жаль! Завуч махнула мне рукой, приглашая следовать за ней. С покорным видом на самых лёгких цыпочках я засеменила рядом с ней. Ой, зачем же я позарилась когда-то на престижность этого места?! Что, я могу похвастаться своей личной жизнью, которая теперь протекает у меня в основном по телефону? Ну, заработала я денег, накупила нарядов, в которых некуда ходить, потому что я должна подавать пример скромного изящества воспитанницам, косметики тоже с избытком набрала, так ведь и её на мне мало по тем же причинам. Да что же это такое? Девицы, на что я гублю свою молодость?
Мы удаляемся, телефон снова звонит.
– Да выключите вы свой телефон, Светлана Игоревна, неужели вы за всё время своей работы так и не поняли, что он может мешать спать девочкам, даже сон которых здесь их родителями прилично оплачен. – как полной дурочке говорит мне Алла Львовна.
И спать-то тебе, Львовна, не хочется, и дома, видно, тебя не ждут. А меня ждут! Очень сильно ждут, особенно в виде освобождённой домохозяйки, поэтому-то я, сохраняя свою суверенность и независимость, тут у вас и торчу, наступая на горло песне своего призвания.
Стоп! Что я, забыла, что ли, что я сегодня хитроумный драматург, почти Гоголь, и сейчас в сценарии моего представления намечается следующее:
Закрыв ладонями лицо, я изображаю тряску и истерику, тихо, конечно, чтобы у девочек после моего ухода хорошее мнение о любимой Светлане Игоревне осталось. Я хватаюсь за стены, за сердце, но больше за лоб и глаза, чтобы не было видно, что ни одной настоящей слезинки мне выдавить так и не удалось. Это возымело действие.
– Спокойно, спокойно, Светлана Игоревна, что ж это вы такая несдержанная... – Алла Львовна давно ждала моих слёз, поэтому не удивилась.
– Алла... Ль.. – захожусь я. – Всё нормально. Сбегаю, таблеточку выпью... я в порядке, сейчас...
– Идите к себе, успокойтесь. – явно довольная, разрешила завуч. – И приходите ко мне в кабинет. Я хочу сообщить вам своё решение по поводу того, что я увидела в ходе проверки.
Это она говорила уже мне вслед. Я, такая циничная, (оказывается!) влетела в свою комнату, прослушала все сообщения и, плотно закрыв дверь, набрала номер.
"Ну что же ты? Где же ты?" – услышала я дорогой голос и тут же разрыдалась по-настоящему.
– А ты? Где... где ты? – и я поняла, что ничего из всех тех гадостей, что передумала я за эти два дня, он не совершал, что он вообще хороший, очень-очень хороший!
Я зарыдала ещё громче, ну их, услышат, так пусть подслушивают!
– У меня отличные новости. – неслось мне из трубки. – Я могу приехать к тебе сейчас? Что случилось? Света, что?
– Да, приезжай! Меня будут увольнять! Да-да, сейчас меня будут увольнять немедленно! – рыдаю я, представив, как это будет происходить. Смысл случившегося только сейчас в полном объёме стал доходить до моего сознания. Ах, капиталисты, из-за невинной "панночки" меня вышвыривают на улицу!
– Никого не увольняют ночью! Ты что, Света, успокойся!
– Ах, не увольняют! – хорошо ему на тёплом диване разглагольствовать. – Не увольняют, значит? Да тебе на меня наплевать, тебе просто из дома выходить не хочется!
– Света!
Но я с громким стоном уже бросила трубку. Бросила, да ещё и для верности шнур из розетки выдернула. Отставить нервы, побоку любовь, можно ограничиться независимостью. Решено – я иду объяснюсь с завучихой, затем быстро и чётко собираю вещи, мчу в аэропорт и улетаю жить на какой-нибудь далёкий остров в море Лаптевых. Там должна быть школа, буду географию преподавать, а в крайнем случае танцы и хорошие манеры.
Да ну их, эти вещи. Они сразу все куда-то попрятались и из рук падают. Не хотите, вещи, со мной, ну и не надо! Бросаю в сумку косметичку и плюшевую собаку, которую подарил мне этот чёрствый человек. Всё, больше ничего мне не надо, на острове в море Лаптевых наверняка выдадут мне тулуп и валенки. Я хорошо знаю тамошний климат, вот на практике и ознакомлюсь с этой природной зоной.
Сбегаю по лестнице на первый этаж. Ага, вижу, как шлёпает по ступенькам сонная Полина. Видно, и её вызвала Алла Львовна. Сейчас и она пилюлю получит. Особенно если учесть, что она ни в чём не виновата.
И пока я, сидя на кожаном диване в кабинете завуча, объясняю про свою будущую жизнь в море Лаптевых и обливаю горючими слезами плюшевую собаку, мой герой пытается прорваться в ворота нашей школы. Об этом я узнаю от завуча, с которой разговаривают по телефону охранники. Завуч разрешает его впустить. Слёзы текут у меня в три ручья, и зубы дробно стучат о стакан с водой.
– Света, что случилось? Что с ней? – приехал, ну надо же, он действительно приехал!
– ..."Панночка... помэрла"... И всё, всё, понимаешь? И больше ничего... – я бросаюсь ему на шею, Полина Геннадьевна отворачивается. – Я же не знала! А меня...
– Кто умер? У тебя кто-то умер? Панночка? Какая панночка? В её классе? Умерла, да?
Он волнуется, пытается меня успокоить, но я плачу ещё сильнее, хотя, кажется, сильнее уж и некуда.
Алла Львовна хочет объяснить, что же на самом деле случилось, настроение у неё скверное. Оказывается, что забрать меня прямо сейчас действительно нельзя, не уволив. Потому что я на рабочем посту, я должна охранять сон моих подопечных, и сменить меня некому. Мой герой настаивает, завуч сдаётся, начинает звонить по телефону и разрешает нам выйти в коридор, где я и прихожу в себя.
Меньше, чем через полчаса выясняется, что мне можно по состоянию здоровья покинуть на ночь пределы школы, что меня заменит дежурный воспитатель, которым, оказывается, сегодня завуч Алла Львовна как раз и является, и что увольнять меня никто не собирается.
И вот мы мчимся по ночному городу. Игрушечную собаку и сумку я по-прежнему не выпускаю из рук. Я спокойна, я совершенно спокойна, только что разве носом шмыгну иногда. Стремительно удаляется с горизонта моего воображения холодное море Лаптевых, тулуп и школа. Я слушаю монолог главного героя моей новой пьесы, я даже верю, что всё, что говорит он, полная правда:
– ...И место, в котором я купил для нас дом, замечательное. До города недалеко, дорога хорошая. И лес, и поля, и речка – купаться можно, и посёлок рядом. Слышишь, Свет, а в посёлке школа. Раз уж ты так работать хочешь, нечего тебе в этом институте благородных девиц делать, будешь...
– Да, да! Буду географию в школе преподавать!
– Вот тебе и экскурсии тогда, и ландшафты, и всё, что хочешь.
Как он всё продумал, как всё предусмотрел! Это его, его я так обзывала, а он ради меня мотался, дом покупал, бумаги оформлял, и даже телефон зарядить ему было некогда. А я его, я его... И Львовну, и Полину обидела, и детей, и всех, всех...
Завтра я всё исправлю, завтра будет всё хорошо, а пока я засыпаю прямо на сиденье машины. Кутаюсь в наброшенный пиджак, потому что мне кажется, что это не пиджак, а простынка. Я такая лёгкая, невесомая, я "панночка", я лечу! И только попробует пусть кто засмеяться...
