Текст книги "Казанова"

Автор книги: Елена Морозова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

«Преображенная» д’Юрфе отправилась в Лион, а Казанова стал собираться в дорогу. Он намеревался посетить Англию, но прежде он решил заехать к мадам д’Юрфе, потом побывать в Париже и уже оттуда ехать в Кале, там сесть на корабль, чтобы пересечь Ла-Манш. Брать с собой на остров Марколину он не собирался, но время, дабы достойно ее пристроить, у него было. Не имея нужды в деньгах, он намеревался обеспечить юную венецианку, дабы та, невзирая на превратности судьбы, смогла вести достойную жизнь, и исполнил сие намерение. Источником благосостояния Казановы вновь была маркиза д’Юрфе, щедро одарившая своего мага и прорицателя; вдобавок он прибрал к рукам дары, приготовленные маркизой для принесения в жертву семи светилам. Два слитка же, золотой и серебряный, а также самоцветы, согласно предписанию оракула, следовало в час отлива отправить в пучину морскую. Взяв на себя исполнение обряда жертвоприношения, Казанова приказал соорудить специальные ящички для жертвуемых драгоценностей и в урочный час действительно с надлежащими церемониями и заклинаниями утопил в море семь ящичков, наполненных морской галькой, а драгоценности благополучно заняли место в ларце Соблазнителя.

Соблазнитель еще долго черпал из туго набитого кошелька маркизы д’Юрфе. Некоторые даже утверждают, что в общей сложности она истратила на него, а также по его просьбам около миллиона ливров. На первый взгляд сумма огромная, но если принять во внимание аппетиты Казановы, стоимость подаренных ему и выманенных им обманным путем драгоценностей, оплаченные карточные долги, то она окажется вполне скромной. Однако прозрение все же наступило. Видимо, кто-то из племянников, подсчитав убытки, нанесенные будущему наследству легкомысленной и увлекающейся тетушки, всерьез занялся излечением почтенной дамы от болезни, именуемой Казанова, в чем и преуспел. А раздосадованный Соблазнитель, поняв, что источник денег иссяк, для себя похоронилмаркизу и более о ней не вспоминал. В действительности же маркиза скончалась в ноябре 1775 года, на двенадцать лет позже, чем указано в «Мемуарах». Ни с одной другой женщиной у него не было таких долгих отношений, как с мадам д’Юрфе. Но чувство благодарности никогда не было свойственно самолюбивому Соблазнителю. В «Мемуарах» он не написал об этой экзальтированной и доверчивой женщине ни одного по-настоящему доброго слова.

История перерождения завершилась разрывом маркизы с морочившим ей голову шарлатаном. Для Казановы это был, пожалуй, не самый худший выход из положения: ведь продолжай мадам д’Юрфе верить ему, какое объяснение пришлось бы ему придумать, когда в урочный срок она бы не родила обещанного ей младенца? А ведь он еще обещал выбрать маркизе мужа, дабы ребенок был признан законнорожденным и получил бы наследство матери… Вряд ли у Казановы хватило бы терпения растянуть превращение маркизы д’Юрфе в мужчину еще на несколько лет – упорство и постоянство никогда не входили в число его добродетелей. Пожалуй, только побег из Пьомби был предприятием, доведенным им до конца.

В Марселе Казанова, по своему обыкновению, попытался уговорить Марколину вступить в брак, однако гордая венецианка заявила, что коли она надоела ему, она лучше уедет домой, но замуж не выйдет. Пришлось смириться – не без удовольствия, конечно, ибо к этому времени Марколина, по словам Казановы, стала не только еще краше, но и приобрела изысканные манеры и могла привлечь внимание любого вельможи. Единственным ее недостатком было неумение говорить по-французски: Марколина отказывалась учить язык, со смехом утверждая, что со своим милым Казановой она прекрасно объясняется на родном венецианском наречии, среди гостей Казановы всегда найдется кто-нибудь, кто говорит по-итальянски, а когда они расстанутся, она не собирается оставаться во Франции, а вернется домой, так что и мучить себя незачем. Переубедить ее было невозможно, и Соблазнитель сдался, хотя обстоятельство усложняло отправку Марколины домой: надо было подыскать ей спутника, говорящего по-итальянски, ибо такая красавица, путешествующая в одиночестве, неминуемо стала бы жертвой первого же дерзкого развратника. Венецианец был готов уступить свою любовницу, но хотел быть уверенным, что она перейдет «в хорошие руки». Ему нравилось играть роль демиурга своего маленького мирка, поэтому он любил ходить на свадьбы своих любовниц. Наблюдая за царящим там весельем, он тешил себя мыслью, что счастьем своим все эти люди обязаны ему. Если же брак не был делом его рук, он откровенно скучал.

Устроить судьбу Марколины ему помог случай. В Лионе он встретил венецианское посольство, возвращавшееся из Англии, где оно пребывало, дабы засвидетельствовать почтение вступившему на престол новому королю Георгу III. Есть мнение, что встреча эта произошла в Париже, однако сути дела уточнение не меняет. Знакомый со всеми членами посольства, возглавляемого нотаблем Кверини, Казанова немедленно напомнил им об этом и недвусмысленно попросил протекции в деле получения им разрешения вернуться на родину. Тоска по Венеции все чаще охватывала Соблазнителя, порой становясь просто нестерпимой.

Судьба распорядилась так, что Марколина приглянулась синьору Кверини, у которого, как оказалось, камердинером служил родной дядя юной венецианки. Словом, обстоятельства складывались как нельзя удачно, и Казанова, хотя и не без труда, сумел убедить возлюбленную вернуться в Венецию под опекой Кверини, обещавшего обращаться с ней как с родной дочерью. Обеспечив Марколину небольшой пожизненной рентой, Казанова расстался с ней, обещая помнить ее и любить вечно. И, как обычно, вскоре позабыл о ее существовании. Не способный на глубокие чувства, он не любил скандалов и всегда старался сделать разлуку с очередной возлюбленной легкой и приятной. Поэтому женщины, в отличие от Казановы, навечно сохраняли в сердцах своих память об их любви.

В Париже у Соблазнителя было единственное дело: забрать проживавшего у маркизы д’Юрфе юного Помпеати-Аранду: он твердо намеревался отвезти мальчишку к матери в Лондон. Остановился Казанова на этот раз в гостинице: маркиза, прибывшая в Париж незадолго до него, чувствовала себя неважно, и вокруг нее кружила стая племянников, готовая в любую минуту подать в суд на проходимца, живущего за счет их тетушки.

Но прежде чем отбыть в Лондон, Казанова избавил своего брата Франческо от их младшего братца Гаэтано. Прибыв, как и было договорено, в Париж и не найдя там Джакомо, Гаэтано отыскал Франческо, поселился у него и принялся тянуть с него деньги на разгульную жизнь, одновременно поливая грязью Джакомо, которому он никак не мог простить того, что тот увел у него Марколину. Узнав об этом, Казанова так разозлился, что буквально вышвырнул Гаэтано из дома Франческо, а потом предложил ему отправиться на все четыре стороны, пообещав оплатить ему дорогу. В случае отказа он пригрозил подать на него в суд за похищение все той же Марколины. Струхнув, Гаэтано решил отправиться в Рим, и Джакомо выдал ему несколько кредитных писем, на основании которых ему в каждом крупном городе, через которые он станет проезжать, указанные в письмах банкиры станут выдавать небольшие суммы.

В этот приезд в Париж ему суждено было совершить еще один милосердный поступок. В театре у итальянцев он встретил Кортичелли. За то время, что они не виделись, бывшая возлюбленная Казановы постарела и подурнела. Вдобавок она была больна «галльской болезнью», ее осаждали кредиторы, деньги все вышли, а любовники, в том числе и тот, кто наградил ее теперешним недугом, ее бросили. Увидев жалкую комнату Кортичелли и выслушав рассказ о ее несчастьях, Казанова, позабыв старые обиды, сжалился над ней, оплатил ее долги, а ее саму поместил в хорошую больницу к опытному целителю венерических заболеваний. Воспрявшая духом девица искренне благодарила и от всего сердца благословляла Казанову. Но, к сожалению, болезнь ее оказалась запущенной, и в скором времени она скончалась. Казанова узнал об этом много позже.

АНГЛИЯ И АНГЛИЙСКИЕ НРАВЫ. ЗЛОКОЗНЕННАЯ ШАРПИЙОН

Вполне довольный собой, Казанова вместе с Помпеати-Арандой прибыл в Англию. С первых же шагов страна поразила Казанову своей чистотой, здоровой пищей, благоустроенными дорогами, удобными почтовыми экипажами, выносливыми лошадьми и обустроенностью городов. Все эти достоинства он успел подметить, когда ехал из Дувра в Лондон. В английской столице он приказал везти себя прямо к мадам Корнелис, как называла теперь себя Тереза, взявшая фамилию своего последнего любовника. Однако к Терезе его не пустили, а направили по адресу, куда, как сообщил лакей, Тереза прибудет вечером, дабы поужинать с ним. Неприятно удивленный Казанова тем не менее послушно поехал по указанному адресу и нашел там дом, полный слуг, радостно встретивших «молодого хозяина», то есть Помпеати-Аранду, коего они величали «мистером Корнелисом». К Казанове челядь отнеслась с некоторым опасением; прибывшая к вечеру Тереза также гораздо больше радовалась сыну, нежели бывшему любовнику и даже забыла предложить Казанове остаться на ночь у нее в доме. Ему пришлось напомнить, что, спеша привезти к ней сына, он, прибыв в Лондон, сразу поехал к ней и не успел позаботиться о собственном жилье. Ссылаясь на радость от встречи с сыном, заставившую ее забыть о законах гостеприимства, Тереза приказала отвести гостю довольно удобную комнату. Однако Казанова не стал распаковывать вещи, решив на следующий день снять для себя дом. В Англии он собирался пробыть никак не менее десяти месяцев.

Положение Терезы было отнюдь не блестящим. Постоянного покровителя у нее не было, она содержала знаменитый «веселый дом», который посещали все лондонские аристократы, и несколько раз в год устраивала платные балы для знати. При этом она была по уши в долгах и выходила из дома только по воскресеньям, когда кредиторы не имели права ее арестовать. Содержала более трех десятков слуг, двух секретарей и собственный выезд с шестеркой лошадей. Теперь, когда сын ее вернулся, она надеялась, что он поможет ей вести дела и не дозволит поставщикам обкрадывать ее. Помпеати-Аранда послушно соглашался с матерью, однако восторга ее планы у него явно не вызывали. Сестра его Софи была очаровательной девочкой, играла на клавесине, пела итальянские и французские песенки, смеялась и радостно называла Казанову папой, чем вызывала недовольство матери. Соблазнитель при всех, в открытую, восторгался Софи, а когда положение Терезы стало поистине критическим, он предложил поместить девочку в пансион для благородных девиц и оплатил ее содержание на год вперед, тем самым получив право навещать ее в любое время. Тереза, теперь упорно отрицавшая родство Казановы и Софи, насколько было в ее силах, препятствовала общению бывшего любовника с девочкой.

Сняв небольшой особняк в центре Лондона, Соблазнитель начал вести привычную для него жизнь: представления, обеды, клубы, карты, рауты. Однако английское общество весьма сдержанно встречало иностранцев, ненавязчиво, но неотступно побуждая их принимать правила и законы, принятые в здешнем свете. Первый промах Казанова совершил за карточным столом, уплатив проигрыш звонкой монетой. Чопорная леди преклонных лет объяснила, что в Англии не принято расплачиваться золотом – для этого существуют различного достоинства ассигнации. «Но, разумеется, иностранец вправе этого не знать», – вежливо добавила она. Из этого Казанова сделал вывод, что страна, где бумажные деньги предпочитают золоту, должна иметь процветающую банковскую систему, обеспечивающую рост благосостояния всей нации. Когда расчеты в звонкой монете ведутся только с чужими странами, а внутри страны жители охотно расплачиваются бумажками, значит, они доверяют своему правительству и своим банкирам.

Не принято было приглашать знакомых домой на обед. Приглашали в таверну, и каждый расплачивался за себя. Когда Казанова говорил англичанам, что держит стол, те вежливо кивали в ответ, всем своим видом давая понять, что подобная прихоть может прийти в голову только иностранцу. Обходясь за обедом без супа, десерта и практически без хлеба, островитяне полагали, что весьма на этом выгадывают. Хотя, по словам Казановы, за обедом они поедали такое количество жареного мяса, запивая его совершенно немереным числом кувшинов «удручающего напитка» – пива, что ни о какой выгоде и речи быть не могло. При этом вареное мясо и бульон из-под него за еду не признавались и считались годными исключительно для собак. Даже слуги не считали возможным есть вареное мясо. Поражало венецианца и количество чая, выпиваемого англичанами, и горы съедаемых ими бутербродов. Салаты готовили только в домах знати, и то чрезвычайно редко, пиво подавали даже у английских лордов. Пить пиво вместо вина венецианец так и не научился – как ни пытался; промучившись какое-то время без привычного питья, он стал втридорога покупать французское вино. Столь же дорогим оказался и повар, коего нанял Казанова, дабы обедать дома. Зато его повар умел готовить не только жареное мясо и солонину, но и превосходные супы, закуски, французское рагу и десерты, без которых обед поистине не мог считаться обедом. Поэтому, в отличие от англичан, итальянцы, проживавшие в Лондоне, из числа как старых, так и новых знакомцев Казановы, с удовольствием приходили к нему отведать великолепных супов и десертов. Казанова всегда был рад гостям, ибо обедать в одиночестве было для него поистине нестерпимо. При отсутствии собеседников он начинал тосковать и у него пропадал аппетит.

Досаждало Казанове и незнание языка – разумеется, французского, и, разумеется, англичанами. Для него французский был идеальным языком аристократов и философов, английский же производил на него настолько отталкивающее впечатление, что поначалу он даже отказывался именовать его языком, а говорил лишь про «жеваные слова». Если на континенте даже жрицы продажной любви говорили по-французски, то здесь в публичных домах изъяснялись по-английски, что вкупе с английским типом красоты Соблазнителя никак не устраивало. Его приятель, лорд Пембрук, однажды порекомендовал ему десяток девиц легкого поведения, пользовавшихся успехом у английской знати и умевших изъясняться по-французски. Казанова по очереди приглашал их к себе на ужин и, поговорив немного, отсылал, не пытаясь даже раздеть их. Все они наводили на него ужасающую тоску. Манеры англичанок поистине ставили его в тупик. В «Мемуарах» он вспоминает, как однажды вечером, когда он никак не мог найти фиакр, дабы добраться домой, некая очаровательная девушка, сжалившись над ним, подвезла его в своей карете. По дороге Соблазнитель, разумеется, представился, рассыпался в комплиментах, целовал ей руки, а добравшись до дома, выразил желание вновь встретиться с ней. Загадочно улыбнувшись, красавица не ответила ни да ни нет, попрощалась и уехала. Недели через три, увидев ее на одном из приемов, он подошел к ней словно к старой знакомой и, оторвав ее от чтения газеты, напомнил об их встрече, а заодно попросил представить его знатной особе, прибытия которой ожидали с минуты на минуту. Отложив газету, красавица взглянула на него и невозмутимо заявила:

– Увы, сударь, но я не имею чести вас знать.

– Но ведь я представился вам, сударыня! Разве вы не помните?

– Я вас прекрасно помню. Но я не могу причислить вас к числу своих знакомых только на основании того, что подвезла вас, а вы сообщили мне свое имя.

От такого ответа Соблазнитель застыл на месте, словно соляной столп, а красавица преспокойно продолжила свое занятие. Но когда в. течение вечера возникал общий разговор, красавица любезно отвечала на его вопросы и сама несколько раз обращалась к нему. «Это была настоящая леди с безупречной репутацией», – отметил в «Мемуарах» Казанова. Тем не менее женщина-англичанка продолжала оставаться для него загадкой.

Вызывал удивление Казановы и закон, согласно которому муж, заставший жену с другим мужчиной в предосудительной позе, имел право получить половину состояния оскорбителя супружеской чести. Посмеявшись, Соблазнитель сказал приятелю-соотечественнику, что коли такой закон был бы принят у них на родине, не слишком щепетильные мужья давно были бы самыми богатыми людьми в государстве. «Неужели никому из англичан не приходит в голову заработать на своей половине? Ведь всего-то и надо, что подождать, пока состоятельный кавалер присядет на постель к супруге!» – завершил свои рассуждения Казанова.

Хваленый либерализм английских законов и законопослушание англичан вызывали у венецианца весьма противоречивые чувства. К примеру, он был чрезвычайно удивлен, узнав, что человек, сложивший голову под топором палача за убийство собственного лакея, не вызывает презрения у окружающих и родственники его ходят с гордо поднятой головой. Черт возьми, разумеется, предрассудки не украшают человечество, но всему же есть предел! Если в политике оставлен один голый расчет и изгнана любая мораль, стоит ли брать такую политику за образец? Впрочем, подобными вопросами задавались не столько космополиты, подобные Казанове, сколько просветители, проживавшие по другую сторону Ла-Манша, где в недрах общества уже зарождался вихрь будущей революции.

– У нас все равны перед законом, – говорили Казанове его английские знакомцы. – Наши институты ничем не оскорбляют человеческое достоинство. Да, закон суров, и каждый, кто нарушает его, обязан сознавать, что, будучи уличенным, он непременно понесет наказание. Презрения заслуживает только тот, кто, совершив преступление, пытается увильнуть от положенного наказания. Такое поведение недостойно джентльмена.

– А как же разбойники с большой дороги? – поинтересовался Казанова.

– Что ж, разбойники эти – настоящие мерзавцы, однако они заслуживают жалости. Ведь отправляясь на разбой, они обрекают себя на виселицу. Вот что вы, к примеру, сделаете, ежели вашу карету остановят, приставят вам к груди пистолет и потребуют кошелек? – последовал встречный вопрос.

– Если у меня будет с собой пистолет, – не задумываясь, отвечал венецианец, – я постараюсь застрелить негодяя. А ежели окажусь без оружия, то отдам кошелек, назвав грабителя подлым мерзавцем.

– И будете неправы. Если вы убьете разбойника, вас приговорят к смерти, ибо согласно закону вы не имеете права лишать жизни англичанина. А если вы оскорбите его, он вам ответит, что вы не смеете так говорить, ибо он не нападает на вас сзади, а честно грозит вам пистолетом, предоставив вам самому решать, что вам предпочтительнее сохранить: жизнь или кошелек? Разумеется, отдавая ему кошелек, вы можете сказать, что он занимается бесчестным ремеслом, и он с вами согласится. Более того, он скажет, что непременно окончит дни свои на виселице. Затем он поблагодарит вас за кошелек и посоветует выезжать за пределы Лондона только в сопровождении вооруженного слуги на лошади, тогда ни один разбойник не посмеет на вас напасть. В принципе мы, англичане, зная о неприятностях, подстерегающих нас на дорогах в лице грабителей, всегда имеем при себе два кошелька – один, чтобы отдать грабителям, а второй для наших собственных нужд.

Рассказ сей изрядно позабавил Казанову, он счел рассуждения англичан вполне резонными, но совершенно неприемлемыми для континента.

Перед отъездом ему, как и многим его современникам, Лондон виделся «землей обетованной», а Англия – страной, где царят свобода, порядок, мудрость и законы. Но чем дольше жил он в туманной и дымной английской столице, тем тоскливее ему становилось. Организм его жаждал тепла и солнца, душа – милой «чувствительности», которую он всегда находил у своих соотечественников и у французов. Утонченный латинянин, привыкший большую часть времени развлекать себя галантными похождениями и милой болтовней, он с трудом переносил холодный и сырой лондонский климат и грубые развлечения англичан, которые все поголовно, от простолюдина до лорда, маскарадам и балам предпочитали кулачные бои, с азартом делая ставки на дерущихся бойцов. Какое уж тут веселье, особенно когда все кругом, словно стая зловещих птиц, одеты в платье темно-коричневого цвета и справляют нужду прямо на улице, развернувшись лицом к проезжей части, предоставив тем самым проезжающим в экипажах созерцать сие не слишком занимательное зрелище. Впервые увидев это, Казанова заметил своему приятелю, соотечественнику Мартинелли:

– Мне кажется, что подобные действия оскорбляют тех, кто видит их из окошка кареты.

– А кто вас просит на них смотреть? – резонно заметил привыкший к лондонским нравам Мартинелли. – Когда идущий по улице замечает голый зад, он обычно отворачивается. Ежели, конечно, не имеет особых причин любоваться им.

Казанове пришлось смириться.

В Лондоне он часто скучал. Несмотря на многочисленные знакомства, хождение в музеи, чтение книг и посещение дочери, юной Софи, ему было невыразимо грустно одному в его большом доме, грустно садиться в одиночестве за стол и ложиться в постель. Прожив в английской столице больше месяца, он так и не сумел завести себе любовницу, хотя здешние друзья и приятели усиленно пытались ему в этом помочь. Отчаявшись отыскать в большом и сыром городе возлюбленную, он вывесил возле своей двери не совсем обычное объявление. В нем он предлагал девушкам, говорящим по-французски, снять в его доме квартиру на втором этаже за чрезвычайно умеренную цену. Условие будущим жилицам он ставил всего одно: они должны быть одиноки, никуда надолго не отлучаться и не принимать посетителей, даже родных и близких.

Старуха-англичанка, убиравшая улицу возле дома Соблазнителя, долго смеялась, прочитав вывешенную на дверях табличку.

– Почему вы смеетесь, почтенная? – спросил Казанова.

– Потому что это повешено для того, чтобы смеяться, – ответила она.

– Так вы считаете, что ни одна девушка не явится сюда, чтобы снять квартиру?

– Наоборот, девицы так и побегут, одна за другой. Скажите только, сколько привратнице надо с них запрашивать.

– Цену я определю сам. Не думаю, что их будет много, ведь мне надо именно молодых, порядочных и говорящих по-французски.

– Не знаю, как там насчет молодых, но толпа у вас тут стоять будет, за это я ручаюсь.

– И пусть стоит, – благодушно дозволил Казанова.

Относительно толпы старуха-уборщица оказалась права.

Первые несколько дней прохожие то и дело останавливались почитать необычное объявление. Потом о нем сообщили в городской газете новостей, изрядно посмеявшись над его составителем и вполне доходчиво разъяснив, для кого и с какими целями тот вывесил подобное приглашение.

Статья Казанове понравилась – теперь ему не надо объяснять своей будущей постоялице, чего, собственно, он от нее хочет… Английские газеты нравились венецианцу: нигде, кроме Лондона, он не читал столь остроумных статей, посвященных всевозможным сплетням и курьезам.

Претендентов на дешевую квартиру оказалось порядочно, среди них были не только девушки, но и молодящиеся старухи, и девицы легкого поведения, но всем им было отказано: ни одна из претенденток не была во вкусе Казановы. И вот, когда поток просительниц стал иссякать, наконец, явилась Она – молодая, хрупкая, темноволосая, с бледным печальным лицом. Девушка была красива той утонченной красотой, которая обычно бывает свойственна натурам благородным. Понимая, что он наконец нашел то, что искал, Казанова тотчас пригласил девушку к столу, предложил ей сладости, от коих она со скромным достоинством отказалась, и приготовился выслушать ее. Просительница была немногословна: на прекрасном итальянском языке (Соблазнитель даже решил, что видит перед собой соотечественницу) она сообщила, что желает снять недорогую квартиру, ни услуг горничной, ни повара ей не надобно. Боясь спугнуть робкую красавицу, Соблазнитель со всем согласился, полагая, что, когда она переберется к нему в дом, у него, несомненно, будет время обо всем с ней поговорить.

Расчет Казановы оказался верным. Постепенно он выяснил, что девушку звали Полина, ей двадцать два года и она свободно говорит на нескольких языках, в том числе и на итальянском. Жила она очень скромно, все дни проводила у себя в комнате и только по воскресеньям ходила в церковь. Через некоторое время Казанова, хотя и с огромным трудом, сумел уговорить ее пользоваться услугами его повара и прислуги. Впрочем, Соблазнитель с самого начала понял, что завоевать такую девушку будет нелегко. Однако чем труднее достается победа, тем она желаннее. И в этот раз он, как всегда, был уверен, что нет такой женщины на свете, которая смогла бы устоять перед ухаживаниями мужчины, если тот очень захочет, чтобы женщина полюбила его. Тем более когда мужчина зовется Казановой.

Венецианец начал приглашать Полину к ужину, потом к обеду, потом предложил ей делить с ним все трапезы, мотивируя предложение свое тем, что в одиночестве кусок буквально не лезет ему в горло. Постепенно девушка разговорилась и поведала ему свою историю. Родом она была из знатного португальского семейства. Когда родные просватали ее за богатого португальского графа, она к этому времени уже успела полюбить одного молодого дворянина, менее знатного, но не менее благородного. Решив бежать из страны, дабы обвенчаться за границей, они устроили небольшой маскарад: Полина переоделась в мужское платье, ее возлюбленный – в женское. В таком виде они тайком отплыли в Англию. На корабле священник соединил их узами брака, однако по-настоящему стать мужем и женой они не сумели, ибо всю дорогу их мучила жесточайшая морская болезнь. Когда же корабль прибыл в Лондон, капитан получил приказ задержать приплывшую на его судне девушку и отправить ее назад, в Лиссабон. Так как на корабле женщиной все считали молодого супруга Полины, то его схватили, заперли в каюте и увезли обратно в Португалию. Полина же беспрепятственно сошла на берег и затерялась в городских дебрях. Сообщив письмом семье, что она находится в Лондоне, девушка стала ждать ответа, который должен был решить ее судьбу: суждено ли ей вернуться домой и соединиться с возлюбленным, или же она навсегда останется в Англии. Уезжая из дома, она захватила свои драгоценности, рассчитывая на месте обратить их в деньги. Когда она покидала корабль, супруг заставил ее взять их с собой, и теперь она жила тем, что понемногу продавала их. А так как, по ее словам, она вполне довольствовалась малым, то остаться без средств к существованию она не боялась. Она даже рассчитала, что при жесткой экономии ей вполне хватит этих драгоценностей лет на десять. (Позднее, расставаясь с Казановой, она подарила ему великолепный перстень – на память о их любви.)

Романтическая история Полины чрезвычайно понравилась Казанове, и он преисполнился решимости завоевать красавицу-португалку. Терпение и обходительность сделали свое дело, и вскоре Полина очутилась в его объятиях. Несколько месяцев прожили они как супруги, но затем Полина получила письмо из дома, где говорилось, что родные согласились с выбором ее сердца и она может возвращаться домой, чтобы должным образом вступить в брак с любимым человеком. За Полиной прислали слугу, заказали для нее место на корабле, и теперь беглянке предстояло срочно отплыть на родину. Так что расставание влюбленных было скорым и печальным. Прощальные слова Полины напомнили Казанове Анриетту: она также просила не искать ее, а случайно встретив – не узнавать и обходить стороной.

Казанова внезапно обнаружил, что остался без средств, и понял, что ему следовало бы задуматься о способах пополнения собственного кошелька. Он попытался организовать лотерею, но не сумел: к этому времени в Лондоне уже существовали целых две лотереи, и он не нашел никого, кто бы пожелал рискнуть деньгами, вложив их в столь сомнительный и изначально дорогостоящий проект. Устраивать лотерею на свои средства Казанова не собирался, да их у него и не было в достатке.

Нужда в деньгах становилась все сильнее. Содержание особняка обходилось непомерно дорого, равно как и гастрономические изыски, не говоря уж о пристрастии венецианца к обновлению гардероба. Чего стоил один только костюм из пепельного бархата с расшитым золотым и серебряным узором кафтаном! К нему прилагались рубашка с жабо и манжетами, кружева на которых стоили не менее пятидесяти луидоров, шелковые чулки и башмаки с блестящими серебряными пряжками. В торжественных случаях Казанова непременно увешивал себя дорогими побрякушками, стоимость которых с первого взгляда оценить было просто невозможно: часы, часики, цепочки, брелоки, кольца на каждом пальце, орденский крест, украшенный алмазами по меньшей мере на двадцать тысяч экю… В этом костюме, сверкая, подобно новенькому луидору, он появился при английском дворе, где французский посол добился для него аудиенции у короля Георга III и королевы. Монарх и его супруга милостиво приняли Авантюриста, говорили с ним ласково, но не более того: должность ему не предложили, существенных знаков внимания не оказали. Обычный обмен любезностями. К тому же король говорил так тихо, что Казанова мог только догадываться о смысле его слов.

Что ж, навязываться он не собирался. Однако червячок уязвленного самолюбия упорно вгрызался в душу. Неужели они всегда будут помнить, что он сын комедиантки и внук сапожника? Непризнанный бастард венецианского патриция? Увешанный драгоценностями, вооруженный рекомендательными письмами от наизнатнейших вельмож, имеющий кредит у известнейших банкиров, живущий на широкую ногу, всегда готовый швыряться деньгами, с виду он ничем не отличался от придворных бездельников. Может, только чуть-чуть более громким голосом, чуть-чуть более шумными манерами, чуть-чуть большим количеством перстней с крупными камнями, среди которых явно не было ни одной фамильной драгоценности… Но именно сложив все эти чуть-чутьвоедино, знать отказывалась считать его своей ровней, несмотря на обилие сиятельных приятелей и покровителей, и он это чувствовал. Приятели были рады пошуметь вместе с ним, покутить, приглашали его на приемы и водили его в роскошные бордели, покровители – оказывали протекцию, писали рекомендательные письма. Но признать его своимне был готов никто. Эрудит, говорящий на нескольких языках, знаток латыни, сочинитель и философ, Казанова был знаком с выдающимися умами мира, но и они не считали его своим. Его знания были слишком поверхностны, его стремление прославиться – слишком велико, поэтому чем бы он ни занимался, какими бы науками ни увлекался, ни в одной области он не достиг существенных результатов. Он являлся к ученым как вельможа, демонстрирующий свой широкий кругозор, а к вельможам – как философ, стремящийся убедить слушателей, что он вовсе не тот, кем кажется, а такой же, как они. Ну, может быть, чуточку получше и поумнее. Желание всюду слыть «самым» нередко подчиняло себе даже чувство самосохранения. Подобная раздвоенность порождала неприкаянность и одиночество. Лучшим средством борьбы с этим комплексом были любовницы; без них краски жизни для него блекли, и, пессимист от природы, он становился совершеннейшим мизантропом.