Текст книги "Атаульф и другие, Готский для всех"

Автор книги: Елена Хаецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Потому у нашего дяди Агигульфа с Гизарной вражды не будет.

Наш Бог Единый все же лучше Вотана. Без всяких козлов что хочешь тебе сделает, только упросить его надо, подход иметь. Так Одвульф говорит. Он поэтому и хочет быть святым.

Мы с братом договорились отцу нашему Тарасмунду не рассказывать, что ходили с дядей Агигульфом провожать Гизарну в капище. Наш отец боится Бога Единого. А мы с Гизульфом не боимся, мы будущие воины. Годья же говорит: это у нас по молодости и по неразумию.

Дядя Агигульф с Валамиром на другой день отъехали. Долго наставляли их. Рагнарис и Хродомер маялись – лучше бы им с гепидскими старейшинами разговаривать, не сказали бы молодые сгоряча лишнего. Вечером того дня, как Гизарна уехал, дедушка Рагнарис всех нас из дома прочь изгнал и с дядей Агигульфом перед богами уединился. А что там происходило, то нам неведомо. Дядя Агигульф сказал нам с Гизульфом только, что дедушка голову мертвую спрашивал, не гепидская ли она.

Мы спрашивали, что же сказала голова ему и дедушке. Дядя Агигульф нахмурился и молвил, что-де кричала голова: идет на село царь-лягушка. И порты истлевшие на село идут, а кто в портах – неведомо. И много еще напастей голова сулила, но Арбр чудесным образом с полки скувырнулся и голову одолел, чтобы не болтала лишнего.

Гизульф этому не поверил, а я поверил и несколько ночей после того ложился спать не на сеновале, а в дому, на лавке под отцов щит, что с волшебным крестом, чтобы в случае беды оборонил.

Когда Агигульф-сосед уехал, вышло так, что Ахма-дурачок и кривая Фрумо остались на хозяйстве. Фрумо оказалась Ахме ровней и была такой же придурковатой, как и ее муж, только на свой, бабий, лад. Нам было интересно, кто у нее родится, ибо Фрумо ходила уже с животом. Какого такого невиданного богатыря заложил в этот одноглазый сосуд наш брат, Ахма-дурачок? Правда, дядя Агигульф говорит, что неведомо, кто ее обрюхатил. На тинге, где его, дядю Агигульфа, в подвиге этом обвиняли, так и не дознались. Так что отцом ахминого ребенка и Вотан мог быть, Странник.

Мы с нетерпением ждали, когда Фрумо разрешится от бремени. И ждать оставалось уже недолго.

Богарь Винитар, годья наш, говорит, что Вотан есть диавол, по весям рыщущий.

А Фрумо на все вопросы только глупо улыбалась, гладила живот и в рассказе о том, как ее обрюхатили, только до того доходила, что по нужде в кусты пошла. А после хихикать принималась.

Наша мать Гизела и другие женщины то так, то эдак к ней подходили, но только все без толку.

В тот же день, как Агигульф-сосед уехал, мы с Гизульфом, улучив момент, к Ахме отправились – поглядеть, как он с хозяйством управляться будет. Ахма у плетня стоял, в носу пальцем ковырял, гордый был. Объявил нам, что он, Ахма, теперь тут полновластный хозяин. Тут и кривая Фрумо появилась со своим животом. Взялась за живот обеими руками и заговорила с Ахмой: дескать, богатырь мой курочки хочет, курочки.

Мы с Гизульфом сделали вид, будто уходим, а сами за кустом, что у плетня рос, затаились.

Началась тут презнатная потеха. Ахма в курятник полез, выбрался в пуху и давленых яйцах – неловко по курятнику шарил. Мы с Гизульфом от смеха давимся: зачем в курятник лазить, если куры по двору ходят!

Тут и Фрумо, рассердясь, закричала Ахме: "Вот куры, вот куры! Курочки хочу, курочки!" Стали они вдвоем за курицей бегать. Наконец Ахма на пеструшку упал сверху камнем, будто снасильничать хотел, за крыло ее схватил. Она давай другим крылом бить. Гизульф глядел, себя за руку грыз, чтобы со смеху не завопить. Тут Ахма закричал Фрумо: "Жена, топор неси!"

Она знай себе кричит: "Курочки хочу, курочки хочу!" и по животу руками водит.

Ахма с курицей в дом пошел топор искать. Курица бьется, вырывается, а он будто не замечает. В доме походил, уронил что-то, после снова на крыльцо вышел. Мы с Гизульфом по пыли катаемся, стонем, в слезах тонем от хохота. В одной руке курица у Ахмы, в другой боевая секира Агигульфа-соседа, тестя ахминого. Такой секирой лошадь пополам разрубить можно. Ахма секиру за собой волочит.

Ахма курицу за ноги подхватил, как положено, и шмякнул ее головой на плашку. Стал секиру заносить, а секира-то тяжеленная, Ахме одной рукой не поднять. Агигульф-сосед и то с годами перестал ее с собой брать. Тут двух рук и то мало может оказаться. Ахма и взял секиру двумя руками, а про курицу позабыл. Та и вырвалась. Пока Ахма секиру заносил, чтобы курицу обезглавить, она уже была такова. Ахма секиру опустил, она в плашку глубоко ушла. Стал Ахма секиру вызволять, плашку вместе с секирой повалил и сам упал. Фрумо кричать на него стала, богатырем попрекать. И все свое кричит: "Курочки хочем, курочки хочем!" Ахма постоял столбом, а потом как заревет в голос, давай сопли и слезы размазывать.

Тут с нашего двора донесся рев дедушки Рагнариса: "Где они, бездельники? Где их носит?" Мы с братом Гизульфом сразу поняли, что это он про нас. И убежали.

И вовремя убежали. Успели в хлев нырнуть прежде, чем дед показался. Гизульф вилы схватил, а я просто наклонился, будто очищал что-то. Дед проворчал что-то и удалился.

После снова рев его послышался. Он Ильдихо честил за что-то.

Как мы с дядей Агигульфом на ту рыбалку сходили, так дед все время не в духе. Всем в доме достается, но Ильдихо – больше других.

К вечеру, когда солнце низко стояло, прибежал к нам вдруг Од-пастух. Он стадо на Мунда-калеку оставил по дворам разводить; сам же спешил. Мы Ода увидели и испугались. Будто галиурунны за ним гнались или впрямь царь-лягушка на село войной пошел. Не то чужаки объявились. Иначе зачем Оду-пастуху так спешить?

У дедушки Рагнариса на лице мрачное торжество появилось. Дескать, говорил я вам! И говорить Оду велел, потому что мы все молчали, ждали, пока дед распорядится.

А Од говорить не говорил, только в сторону подворья нашего соседа Агигульфа показывал. Мы поняли – беда какая-то случилась. Мы с Гизульфом сразу подумали про ту секиру, что Ахма из дома взял. Ахма хоть и дурачок, а все же наш брат.

Мать наша Гизела дернулась было бежать туда, но Од-пастух на Рагнариса глазищами своими дикими сверкнул. И головой мотнул. А дед понял его. Велел женщинам дома оставаться. Сам за Одом пошел. И мы с Гизульфом следом, только поодаль, чтобы деду на глаза не попадаться. Отца же нашего Тарасмунда дома не было.

У агигульфова подворья уже люди толпились. С полсела, наверно, уже стояло. Дедушка Рагнарис на них цыкнул, чтобы расступились, и на двор пошел, а мы из-за плетня глядеть стали.

По всему двору в пыли лежали куры. Одни были мертвые, другие еще бились. По белым перьям размазывалась кровь. Гуси у Агигульфа были, тех тоже участь эта не минула. Пес дворовый на боку лежал, под брюхо кровь натекла.

Ни Ахмы, ни Фрумо видно не было. Секира как была повалена, в плашке застрявшая, так и лежала. Ее и не трогали.

Дедушка Рагнарис в дом вошел, велев остальным на двор не входить. Сказал, что зло здесь было сотворено великое. Тут Гизульф дедушке на глаза попался; дедушка приказал ему Тарасмунда найти.

Дедушка из дома вышел и сказал, что в доме все в порядке. Но ни Ахмы, ни Фрумо и в доме нет. И назад через двор пошел.

Тут слева от дома лопухи зашевелились. Стон послышался, жалобный такой. Дед повернулся в ту сторону и обмер. Из лопухов выполз Ахма-дурачок. Потянул за собой след кровавый. В руках он меч держал. Агигульф-сосед человек запасливый, из походов много оружия принес. Меч этот памятный был, Агигульф-сосед еще в молодости его у одного могучего воина взял и нам многократно показывал, мечом гордясь. Но с собой этот меч не возил. Этот меч у него в доме висел. Ахма его и нашел.

Ахма был так густо кровью забрызган, что не сразу поняли мы, почему он ползет. Ахма же полз по двору и, меча из рук не выпуская, кур и гусей собирал.

Мы все стояли, оцепенев. Дед было к нему направился. Ахма на него зарычал, привстал и мечом угрожающе тыкать стал. Остановился дед. Впервые в жизни мы видели, как дедушка Рагнарис растерялся и не знает, что делать.

Тут, расталкивая всех, во двор Тарасмунд вошел. Дедушка обрадовался, видать, что есть, на ком зло сорвать, и кричать на отца нашего начал: оставил, дескать, недоумка, когда в капище предлагали отвести в голодный-то год, теперь сам с ним разговаривай! И с соседом Агигульфом тоже. Всю птицу у него погубил, окаянный дурак, пса извел. На роду, что ли, дедушке Рагнарису написано, что сыны его в рабство за долги пойдут один за другим? Потому что Агигульфа, сына младшего, он, дедушка Рагнарис, на это гнусное дело не отдаст. Пусть Тарасмунд за своего сынка полоумного отвечает, коли пожалел на свою голову.

Тарасмунд только и буркнул, что Агигульф-сосед родич теперь наш, с ним договориться можно. И к Ахме направился.

Ахма с мечом опасен был. Для безопасности Ахму убить нужно было бы, но кто же станет убивать человека, родича своего, у него же в доме? Беззаконно это, пусть даже и дурачок Ахма. Да и блаженного убить мало у кого рука поднимется. Это какой грех на себя взять!..

Мы уже разглядели, что Ахма сильно ранен был. На меч от неловкости упал, что ли?

Когда Тарасмунд подошел к Ахме, я затаил дыхание. Неужели и отца родного мечом пырнет?

Тарасмунд наклонился к Ахме, будто тот и не вооружен был, и спросил о чем-то. Ахма приподнялся, стал что-то объяснять ему. Тихо говорили, мы не слышали, о чем. Дедушка Рагнарис закричал недовольно, чтобы Тарасмунд объяснил, в чем дело.

Отец наш Тарасмунд выпрямился и сказал, что Ахма хотел пир устроить. Для того и птицу забил, чтобы всех угостить.

Тут Ахма завопил, перебивая отца, и соплями шмыгая, объяснять стал: мол, гости едут, гости к нам едут. Издалека едут, голодные едут.

Эти слова нам всем очень не понравились.

Решили Фрумо искать. Бояться стали, не случилось ли с ней беды. В селе ее не видели. Теодагаст на кобылу свою сел, по округе поехал. Он Фрумо и нашел. Она на берегу была, выше села по течению, там, где глину мы берем. Шла Фрумо по берегу, сама с собой разговаривала. Теодагасту же объяснила, что Ахма послал ее смотреть, не едут ли гости на пир.

Все жалели Агигульфа-соседа.

Думали еще, не оттуда ли, куда Фрумо ходила, ждать беды. Но потом решили, что оттуда беда прийти не может, потому что еще выше по течению берега больно топкие с обеих сторон. Любая беда завязнет, особенно если конная.

Если сверху по течению беда эта идет, то ей, чтобы к селу выйти, нужно немного на заход солнца взять. А если с той стороны идти, то к селу незаметно не подобраться – там далеко видно.

Ахма-дурачок поранился серьезно, поэтому его решено было к нам в дом забрать, чтобы было, кому за ним приглядывать. И Фрумо тоже одну оставлять нельзя было. Поэтому ее тоже к нам в дом забрали. Дедушка Рагнарис велел Ильдихо за Фрумо присматривать. Ильдихо сердилась и шипела, но дедушку ослушаться не смела.

Ахму же в доме положили, и наша мать Гизела за ним ходила.

И Рагнарис, и Тарасмунд, оба воины бывалые, в один голос говорили: плохая рана.

На другой день после куриного побоища Агигульф-сосед из бурга вернулся. Его раньше ждали; недоумевали, что не едет (потом оказалось, он Теодобада ждал, тот в отлучке был).

Мы как раз трапезничали, когда Агигульф-сосед к нам вошел. Не вошел, а ворвался. Страшен был Агигульф-сосед. Если сравнить, то на том тинге, где дело о бесчестии его дочери Фрумо разбирали, был куда как кроток по сравнению с сегодняшним.

Но благочинность трапезы порушить ему не дали. Дедушка Рагнарис не дал. Агигульф-сосед, весь красный, только рот раскрыл, а дедушка уже велит Ильдихо – чтобы ложку гостю подала. И на место слева от себя показал, чтобы садился. На этом месте обычно дядя Агигульф сидит; но дядя Агигульф сейчас в отлучке. Когда весело деду, он меня или Гизульфа сажает на это место, кто милее ему в тот день. Уже давно хмур, как туча, дед, и место слева от него пустует. А справа, как положено, отец наш Тарасмунд сидит.

Плюхнулся Агигульф-сосед на скамью, ложку принял. Но не ест, к горшку не тянется, очередь свою пропускает. Правда, дышать спокойнее стал, как увидел, что дочь его ненаглядная, кривая и беременная, Фрумо придурковатая, за обе щеки наворачивает, так что за ушами трещит. Так лопала дурочка, что и гостя, кажется, не замечает. Тут Гизела, мать наша, за рукав ее дернула и сказала ей вполголоса: "Поздоровайся с батюшкой". Фрумо отцу заулыбалась, через стол к нему потянулась, чуть горшок не своротила, и поведала: "А Ахма, муж мой, вон там в закутке, помирает". И головой показала, где.

Агигульф-сосед на деда нашего уставился. А дед знай себе степенно кушает и ложкой рот обтирает. Тарасмунд, что справа от деда сидел, глаз от горшка не поднимал, будто узрел там что-то.

Лишь окончив трапезу, дед ложку положил и спросил соседа спокойно: мол, как, в доме был? Агигульф-сосед отвечал: был. Дед сказал:

– Секиру мы от дождя в дом внесли. И меч на месте ли?

Сосед подтвердил: да, на месте и меч, и секира.

Дед же сказал:

– А птица твоя пропала, Агигульф. Жара стоит. Протухла птица.

– А отчего бы это ей протухнуть? – Агигульф спрашивает.

– Отчего же убоина протухает? – ответствовал дед. – От того и протухла. – И добавил: – Нам чужого не надо. Хвала богам, своего хватает.

– А кто птицу-то мою забил? – Агигульф-сосед спрашивает.

– Твои и забили, – дед отвечает.

Сосед наш рассердился и кричать было начал, что, видать, шутники нашлись попользоваться слабоумием дочери и зятя его. Небось, Агигульфа (дяди нашего), шута горохового, с дружком его Валамиром рук дело.

На что дед сурово сказал ему, что сын его Агигульф с Валамиром сейчас жизнью рискуют, среди гепидов, народа вражьего, за село родное ратуют. Или на тинге том у Агигульфа-соседа уши пылью забило, что не расслышал о том, куда младший сын его, Рагнариса, ехать вызвался?

Тут Фрумо вдруг встрепенулась и кричать начала, что курочки она хочет, курочки. Но дедушка Рагнарис на дурочку цыкнул и гаркнул ей, что, дескать, муженьку ее полоумному своих кур резать не даст.

Отец наш Тарасмунд сказал Агигульфу-соседу:

– Ахма, видать, последнего ума лишился, как ты уехал. Пир устроить хотел. Гостей каких-то ждал. Не понравились нам разговоры про гостей этих. Ахма – блаженный; вдруг ему видение было? Хорошо бы Одвульф Гупту из соседнего села привел. Гупта святой. Может быть, отвадил бы Гупта беду. Ибо идет беда, по всему видно. Вот и Ахма помирает.

– Отчего он помирает? – спросил Агигульф-сосед. Видно было, что больше из вежливости спросил, ибо очень зол был на Ахму из-за перебитой птицы и пса изведенного.

Отец объяснил, что, как видно, птиц и пса зарубив, на свинью Ахма покусился. Потому так решил, что подранена свинья была. Свинья за себя постоять сумела, не курица все-таки, зверь серьезный. Видать, толкнула дурака рылом, он на меч и напоролся. Хорошо еще, что выбраться сумел, хоть не заела его свинья, пока беспомощный был...

Тут дедушка Рагнарис, мысли Агигульфа-соседа прочитав, заговорил громким голосом, что наша семья платить за перебитую птицу не будет, ибо Ахма выполнял волю его дочери, которая курочку потребовала. И для нашей семьи Ахма – отрезанный ломоть, ибо Агигульф-сосед, взяв его в зятья, стал ему нынче вместо отца. А что Ахма здесь лежит, то по родственному приветили их с Фрумо, желая хозяйство Агигульфа-соседа от разорения уберечь. Ибо два дурака много не нахозяйничают.

Агигульф-сосед уперся. И раньше доводилось ему оставлять молодых без пригляду; отчего же раньше ничего подобного не случалось? Отчего в одночасье оба последнего ума лишились?

На это отец наш Тарасмунд отвечал: видать, на то воля Бога Единого. Захотел – дал ума, захотел – отобрал.

Дедушка Рагнарис носом шумно засопел, но опровергать не стал.

Нам с братом скоро надоело слушать, как Агигульф-сосед с дедушкой из-за каждой курицы препирается, и мы ушли. Времени прошло немало, прежде чем те договорились между собой. Агигульф-сосед свою дочь Фрумо домой забрал вместе с ее "богатырем"; Ахма же помирать в нашем доме остался. По всему видать было, что не жилец Ахма на этом свете. Так отец наш говорил матери нашей, Гизеле.

Мы с братом были недовольны, что Ахма в нашем доме остался, потому что от его раны очень сильно воняло. А еще стонал он целыми днями, так что жутко делалось. Хорошо еще, что мы на сеновале спали. Отец наш Тарасмунд и Гизела, мать наша, к годье ходили. Но годья сказал, что все в руках Бога Единого. Ежели замыслил Бог Единый Ахму прибрать, значит, приберет и нечего надоедать Ему своими просьбами. Но он утешил нашу мать, сказав, что не от ее грехов помирает Ахма (мать наша почему-то считала, что провинилась в чем-то и что ее наказать решил Бог Единый). Наша мать Гизела очень боится Бога Единого.

Сестрам нашим, Сванхильде и Галесвинте, любопытно было смотреть, как Ахма помирает. Они хотели поглядеть, кто за Ахмой придет: бесы или ангелы. Годья говорил во время чумы, что часто видел, как души грешных людей бесы крючьями утаскивают из тела. Они спорили между собой. Сванхильда говорила, что Ахма напакостил много в жизни и что бесы непременно придут за ним. Галесвинта же говорила, что Ахма блаженный и что за ним придут ангелы.

Что дедушка Рагнарис обо всем этом думал, никто не знал. Отец раз заикнулся, что годью бы надо к Ахме позвать, но дедушка запретил. Он Ахму нарочно возле своих богов положить велел. Так он рек: "Только от богов может прийти и исцеление тела, и просветление ума". Но дедушкины боги молчали.

Мы видели, что дедушка очень зол, потому что он нешуточно побил Ильдихо.

Агигульф-сосед такие новости привез. Задержался он потому, что Теодобада ждал. Теодобад же у аланов в становище был. В нашем селе про аланов мало что знают. Далеко становище аланское от нас. А в бурге у Теодобада аланы – частые гости. И дружинники теодобадовы многие на аланках женаты. Агигульф-сосед сказал, что видел много аланов в бурге и кое-что очень ему не понравилось.

А не понравилось ему то, что аланы очень много мяса привезли в бург и продавали его дешево. Рано они в этом году начали скот бить и слишком много забили. Агигульф, сосед наш и родич, у одного алана спросил, почему они так рано скот забивать начали, не случилось ли чего, но тот алан только и сказал Агигульфу-соседу: отец велел. Он еще у нескольких спрашивал, но никто из аланов ничего толком не объяснял. Аланы вообще народ молчаливый и мрачный, к разговорам не склонный, так что Агигульф-сосед и не удивился.

Видать, Теодобаду у их старейшин еще тяжелее приходится, если с распросами к ним поехал. Поехал же к ним Теодобад потому, что насторожила его эта неурочная мясная торговля. По всему было видно, что откочевывать аланы собираются, потому что молодняк били. Если бы они, как обычно, собирались по осени переходить на зимнее становище, то молодняк бы не били. К осени молодняк уже окрепнет, легко преодолевает перекочевку. Странно, что летом отходить затеяли.

Ждал Агигульф-сосед Теодобада в бурге, мыслями то к мясной этой торговле возвращается, то домой, к дочке беременной да полоумной, устремляется.

Наконец, приехал Теодобад. День уже к вечеру клонился, гроза была. В самую грозу, в дождь проливной, въехал в бург Теодобад с дружиной малой.

Лишь наутро смог Агигульф-сосед с ним перевидаться. Теодобад сам был как туча грозовая. Видно было, что из становища, от старейшин аланских, новых забот себе в бург привез. Видя, что недосуг военному вождю в долгие беседы вступать, Агигульф-сосед прямо спросил его: не дашь ли нам в село воинов? Ибо мало у нас воинов, чтобы в случае беды село оборонить. Теодобад же сразу сказал: не дам тебе воинов, ибо у меня и своих забот по горло. Мне, мол, воины мои все в бурге нужны. На это Агигульф-сосед возразил вождю военному: знал бы ты нашу заботу, не стал бы так легко отмахиваться.

И рассказал Теодобаду все как было. Как Агигульф, сын Рагнариса, с мальчиками на рыбалку ходил на ничейное озеро, как чужака там видел и убил его из засады, как голову с чужака снял и меч его забрал. И не в первый раз уже на ничейном озере чужих замечают, но прежде доказательств не было, одни только тени шастали: то пастуху померещится, то тому же Агигульфу, сыну Рагнариса, по пьяному делу привидится – то ли было, то ли не было. Агигульфу, младшему сыну Рагнариса (сказал Агигульф-сосед) веры мало, ибо парень он горячий да болтливый, любит прихвастнуть да приврать.

Тут Агигульф-сосед, рассказывая свой разговор с Теодобадом, улыбнулся, а дедушка Рагнарис нахмурился.

Теодобад выслушал все это и спросил, как выглядела эта голова. Агигульф-сосед ему и рассказал, что волосы у убитого были рыжеватые, усы он имел длинные. Меч странный у него, кривой. Сын Рагнариса и мальчишки, что при нем были, говорили, что в одежке был мехом наружу. Больше же ничего в чужаке приметного не было.

Теодобад тогда захотел сам на все это поглядеть и спросил, где, мол, голова и меч? Агигульф-сосед сказал, что с головой сын Рагнариса не расстается и что повез он эту голову к гепидам, чтобы с теми потолковать. Тут перебил его Теодобад. Сказал, что узнает, мол, норов сына Рагнарисова, весь в отца. Тому тоже что попадет в руки, уж не выпустит, будь то горшок с кашей, будь то баба молодая, будь то отрубленная голова. Потому и хозяйство крепкое. И улыбнулся Теодобад, просветлел ликом. Только вот непонятно ему, Теодобаду, что это рагнарисова сына к гепидам понесло? От гепидов отродясь толку не было. Чем по их деревням таскаться, шел бы наш дядя Агигульф к какому-нибудь хряку деревенскому и с ним потолковал. И спросил: почему дядя Агигульф с этой головой прямо к бург не поехал?

И сам себе ответил: оттого, что негоже доброму воину постоянно при хлеве да скотине жить. Шел бы, как звали, в дружину теодобадову, в бург. Вот и отупел от плуга Агигульф, сын Рагнариса, потому как с вольвьей задницей много не набеседуешься.

После спросил: а меч тот кривой где? Агигульф-сосед объяснил, что в соседнее село повезли меч.

– В какое село? – спросил Теодобад грозно.

– В то, где Гупта святой живет.

Теодобада даже перекосило от досады. Зачем святому Гупте тот кривой меч? Агигульф-сосед сказал, что Теодобаду, воину опытному, про меч объяснить можно, и он поймет. А сельским не объяснишь, им показать надо. Потому и рассудили, что меч в село нужно отвезти.

Теодобад стрелу от беспокойства в руках вертел. Чуть не сломал стрелу.

Терпеть не может Теодобад святых Бога Единого. Говорит, что воинов портят, с толку их сбивают. Один такой святой как паршивая овца все стадо портит. Мол, Тарасмунд, сын Рагнариса, воин хоть куда был! А в последнем походе смотреть на него противно было. Нашел себе раба-гепида и соплями его обмотал.

И снова крякнул с досады. Ему, Теодобаду, эту голову увидеть бы надо, а заодно и с аланскими старейшинами об этом потолковать.

Тут и спросил Агигульф-сосед: что, мол, аланы скот не ко времени бить затеяли? И снова помрачнел Теодобад. Об этом, мол, и говорил со старейшинами их. Старейшины аланские говорят, что к ближайшему новолунию отходить будут на другое становище. Говорят, еще весной, когда на зимнем кочевье были, на юге, видели, как племя какое-то идет. Оно в стороне шло. Аланов завидев, еще южнее отвернуло. Аланские разъезды дня два за этим племенем на юг шли, а после вернулись. Идет себе племя какое-то на юг – и пускай себе идет. Потому и не стали беспокоиться. Настало время, и аланы с зимнего кочевья на летнее, к бургу перекочевали. Тут же вести пришли от аланских сторожевых отрядов. То племя, что по весне еще видели, свернуло с прежнего пути, к северу взяло. Видать, часть от большого того племени откололась, решили, что не прокормит земля целый большой народ.

И еще аланы слыхивали весть. У вандалов (но не у тех ближних, из которых Велемуд, родич наш, родом, а у тех, что южнее живут, на полпути между зимними и летними кочевьями аланскими), вроде бы, стычка была с тем пришлым племенем. Вроде бы, отбили вандалы у них охоту к ним соваться. Аланы же от ближних вандалов тоже посланных ждут.

Теодобад старейшин аланских спросил: неужто отряда какого-то испугались? Вместе бы отбились. Да еще и вандалы бы на выручку пришли бы. Глядишь, и поход бы на чужаков этих сладился, поживились бы их богатствами и женами. Аланские старейшины же сказали Теодобаду нашему, что не это их тревожит. Вождя их третий сын на охоте дважды волка белого встречал. Гнал волка белого, а тот бежал-бежал, а потом вдруг исчезал. Сын вождя к шаманам пошел. Шаман сперва в верхний мир пошел, к небесным духам, но там волка не было. Шаман в нижний мир пошел, к подземным духам, и там нашел волка. Белый волк племени аланскому дорогу показывал. Хотят духи, чтобы аланы по той дороге уходили.

Шаман в верхнем мире с предками встречался. И сказали предки: зима будет очень ранняя, долгая и суровая. На прежнем месте останетесь – стад своих лишитесь, стад же лишитесь – всего лишитесь. Молодняк не жалейте, забивайте и меняйте на оружие, на зерно, на мед. Потом у вас больше скота будет, чем сейчас, если успеете уйти. Так предки сказали.

Потому аланы и решили сейчас уже на зимнее кочевье откочевать, а воинов молодых отправить новые кочевья искать. Ибо сыновья подросли, тесна земля аланам стала.

Все это аланские старейшины рассказали Теодобаду; Теодобад пересказал Агигульфу-соседу; Агигульф же сосед нам поведал.

Теодобад Агигульфу так сказал:

– Не могу я вам воинов дать. Воины мне в бурге нужны. Сам видишь, Агигульф, опасность с юга какая-то движется, и аланы от нее уходят; нам же уходить пока некуда. У вас же есть в селе добрые воины. – И стал перечислять. Многих назвал, в их числе и сыновей Рагнариса: Тарасмунда, Агигульфа и Ульфа. Сказал, что каждый из этих двоих, а то и троих стоит. Ходил с Тарасмундом и Ульфом на герулов, а с Агигульфом на гепидов ходил, Афару-пса изводить.

На это Агигульф-сосед сказал так, что Ульф, может быть, троих и стоит, но сгинул Ульф с семейством своим, так что и поминать о нем незачем.

Удивился тут Теодобад. Спросил:

– Разве не в село Ульф пошел?

Агигульф сказал, что в селе нашем Ульфа не видели. На это Теодобад сказал, что Ульф всегда был со странностями. И жаль, что такой добрый воин пропал. На том разговор об Ульфе и оборвался.

Хродомер с Рагнарисом долго еще между собой новости эти обсуждали. Хродомер говорил, что, может быть, беда и обойдет нас стороной. А может, Теодобад в бурге оборонит нас от чужих, не пустит их дальше.

Но Рагнарис сердито палкой по земле стукнул и сказал, что хоть белых волков и не видел, а достаточно на свете пожил, чтобы чувствовать: большая беда идет и от нее нам не скрыться.

И стали ждать, какие вести Гизарна из капища принесет, что Агигульф, сын Рагнариса, с Валамиром скажут, с чем Одвульф из соседнего села приедет. Странно показалось еще, что не только Агигульф-сосед припозднился; все наши вестники задержались, хотя давно пора было им возвратиться.

На другой день следом за Агигульфом-соседом и Одвульф воротился. Одвульф мрачный приехал, сам неразговорчивый, на скуле синяк. Одвульф в наш дом пришел рассказывать, потому что у Хродомера невестка рожала. Оттого мы с Гизульфом при рассказе том были.

Так Одвульф говорил.

Прибыл в то село за час до заката солнца, когда с полей все уже домой вернулись и садились ужинать. Знал Одвульф, что в том селе родич у него живет по имени Сигизвульт. Хоть никогда Одвульф этого Сигизвульта не видел, но точно знал, что родичи они и не откажет ему Сигизвульт в крове и еде, коли с вестью приехал.

Стал искать Сигизвульта. В том селе три Сигизвульта жили. В родстве первый из трех спрошенных Сигизвультов признался. Точнее, отрицать родство то не мог.

Как сказал о том Одвульф, так Хродомер, рассказ его слушая, засмеялся. И Рагнарис засмеялся. Сказали, что и те два других Сигизвульта тоже от родства бы не отреклись, ибо все между собой родичи. Дедушка наш Рагнарис еще спросил, как отца того Сигизвульта звали. "Мундом звали", Одвульф сказал. Дедушка Рагнарис с Хродомером головами закивали и переглянулись между собой, будто знали что-то. После Рагнарис буркнул Одвульфу, что, мол, мне он родич, Сигизвульт этот, а тебе так – седьмая вода на киселе. И продолжать рассказ велел.

Пригласили Одвульфа ужинать. После ужина Сигизвульт с ним в разговоры вступил. Спросил родича, с чем в село прибыл. Одвульф и поведал ему, что дело его чрезвычайно важное, срочное, такое, что и старые распри забыть надобно. Сигизвульт спросил, что, мол, за дело такое. Одвульф ему на это поведал, что есть в нашем селе такой воин – Агигульф. Пошел этот Агигульф с мальчишками рыбу ловить на дальнее озеро и там прибил кого-то. И спросил Сигизвульта: не случалось ли в вашем селе чего подобного? Старейшины наши меня, мол, затем и послали, чтобы узнать.

Тут дедушка Рагнарис с досады плюнул, лицом стал как чищеная свекла, однако сдержался – промолчал.

Сигизвульт отвечал степенно (вежливый человек этот Сигизвульт), что коли на рыбалку из их села кто пойдет, то и случится ему прибить то щуку, а то и сома. А кого воин-то тот, Агигульф, прибил с мальчишками? Одвульф на это отвечал, что кого прибил – неведомо. Рыжего какого-то. И голову ему снял. И меч забрал.

На то Сигизвульт еще более степенно осведомился, чем еще поживились тот воин Агигульф с мальчишками? Много ли награбили?

Я этот рассказ слушая, так и замер: неужто про портки Сигизвульту рассказал – опозорил и себя, и нас с дядей Агигульфом? Но Одвульф про портки ничего говорить не стал. Сказал, что ответил этому Сигизвульту весьма вежливо, что не ради грабежа убили рыжего, а просто так. За то, что незнакомый был. За то, что в камышах сидел. И за то, что рыжий этот уже как-то раз попадался на глаза воину Агигульфу, но никто в нашем селе про рыжего не поверил, через что тому воину Агигульфу позор великий вышел. Вот воин Агигульф и рассердился на рыжего и решил правду свою отстоять. Для того и нужна была ему голова того рыжего.

Тут Сигизвульт спросил, что за храбрец у вас такой этот Агигульф? Чей он сын? На это Одвульф отвечал: Рагнариса. Сигизвульт спросил: не того ли самого Рагнариса, которого отец из дома за беспутство выгнал? Одвульф отвечал: того самого, только у нас он – почтенный старейшина, отец многих сыновей. И Агигульф – славнейший из них, хотя и уступает Ульфу, старшему брату своему. Страшен Ульф, средний сын Рагнариса, с мечами в обеих руках.

Сигизвульт и про Ульфа расспрашивать стал. Что, мол, этот Ульф тоже по камышам с мальчишками славы себе добывает? Одвульф на то отвечал, что ныне в рабстве Ульф, проигрался Ульф со всем семейством и перешел к самому князю, к Теодобаду, военному вождю. На что Сигизвульт признал: ежели самому вождю, то воистину славный то подвиг.