Текст книги "Считайте это капризом…"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Лично Марина эту его точку зрения на жизнь совершенно не разделяла.

А он, прямо как старый дед, ворчал в том же духе, пока они с Мариной шли по коридору, пересекали вестибюль и даже уже на подножке милицейского «уазика», в который они загрузились под неодобрительные взгляды сержанта-водителя.

– Куда? – возразил тот. – Мне ведено ждать приказа.

– Считай, что ты его уже получил, – заверил его Маринин милиционер. – Сан Саныч в курсе.

– Точно? – засомневался сержант.

– Как в аптеке!

– Ну смотри, Василич, – буркнул сержант и взялся за рычаг переключения передач.

Только благодаря этой случайности Марина и выяснила, как зовут лейтенанта в гавайской рубахе – Василич, и скорее всего это оригинальное прозвище перешло ему от папаши вместе с отчеством.

– Давай в поселок, – приказал сержанту Василич.

– А чего там случилось? – спросил тот, покосившись на Марину.

– Там чемодан нашелся, – хмыкнул Василич.

– Какой еще чемодан?

– Хороший. Кожаный. Во-он на заднем сиденье лежит.

Сержант не стал больше любопытствовать: то ли удовлетворился полученным ответом, то ли просто плюнул, мол, не очень-то и хотелось.

И «уазик» понесся по маршруту двадцатого автобуса так быстро, что уже через пять минут Василич пытал Марину:

– Какой дом? Этот, что ли? Вопрос застал Марину врасплох, потому что они умудрились заехать на Полевую улицу с другой стороны, и теперь ей трудно было ориентироваться на местности. Настолько трудно, что сержанту пришлось два раза гонять «уазик» из одного конца улицы в другой, прежде чем Марина радостно заверещала:

– Да вот же он, вот!

Василич с сержантом понимающе переглянулись.

Глава 16
МОНУМЕНТАЛЬНАЯ КЛАВДИЯ

Кудлатый пес, как и прежде, спал возле будки, не реагируя на пришельцев. На него даже милицейские погоны сержанта впечатления не произвели.

– Хозяин где-то во дворе, – поспешила сообщить Марина, – можно постучать камнем по калитке, он услышит.

В ответ Василии издал тяжкий вздох и решительно потянул на себя калитку.

Пес проигнорировал явное нарушение границ охраняемой территории, продолжая мирно спать. Хорош сторож.) ничего не скажешь. С другой стороны, чему удивляться, если квартиранты в сарайчике все время меняются.

Василич смело вошел во двор, прихватив с собой рыжий чемодан. Марина последовала за ним, как преданный оруженосец. Василич подошел к двери дома и постучал.

– Машка там живет, – доложила Марина, переминаясь с ноги на ногу, и показала на саманный сарайчик.

Василич не принял ее разъяснения во внимание, продолжая барабанить кулаком в дверь дома.

– Ну чего надо-то? – раздалось за Марининой спиной вопросительное восклицание. Она обернулась и увидела мужичка в трениках. Хозяина, стало быть.

Василич молча полез в нагрудный карман своей гавайской рубахи, достал служебное удостоверение и, не разворачивая, сделал им перед носом мужичка несколько магических пасов.

Мужичок несколько растерялся и даже заорал: «Клава, Клава!», словно призывая на помощь.

На его зов из-за дома показалась дородная женщина, на ходу вытирающая руки о фартук. Кстати, «дородная» – это еще мягко сказано: высокая, плечистая, просто мухинская колхозница, только что не в бронзе. И без серпа. И без своего бронзового рабочего с молотом, потому что мужичок в трениках на эту роль совершенно не годился.

А тот между тем объявил:

– Клава, к нам милиция.

И предусмотрительно отступил в спасительную Клавину тень.

Клава нахмурилась и выставила вперед монументальный бюст, на котором без труда разместился бы поднос с кофейником, кувшинчиком для сливок и шестью чашками.

Василичу пришлось снова лезть в карман рубахи за служебным удостоверением. Только магическими пасами на этот раз ему отделаться не удалось: Клава возжелала взять «корочки» в руки и подробно ознакомиться с их содержанием.

– …Мохов Виктор Васильевич, – закончила она громкую читку с выражением, сверила фотографию со стоящим перед ней оригиналом и только после этого вернула удостоверение Василичу, который, как выяснилось, имел простую русскую фамилию Мохов.

Теперь уже самому Мохову представилась возможность объяснить цель своего визита.

– У вас тут вроде квартирантка проживает, – начал он издалека.

– Проживала, – не моргнув глазом ответила суровая Клава.

– Как проживала? – попыталась вмешаться Марина, но Мохов махнул рукой – мол, тебя не спрашивают, – и она послушно замолчала.

– Буквально пятнадцать минут назад смылась, – спокойно пояснила Клава, – в один момент выкатилась со своими манатками…

Из-за Клавиной спины боязливо выглянул мужичок в трениках и добавил:

– Точно смылась. Вот после ихнего визита.

И он указал на Марину крючковатым желтым пальцем.

– Смылась, значит, – повторил Мохов, бросая рассеянные взгляды по сторонам. – А чего так вдруг, не сказала?

– Как же, скажет она! Да если бы я ее, заразу, не перехватила случайно, то и не знала бы, что она ноги сделала. И даже за квартиру не заплатила, халда такая! – в сердцах поведала обиженная Машкой квартирная хозяйка.

– Не заплатила, это нехорошо, – задумчиво изрек Мохов, косясь на саманный сарайчик, в котором еще совсем недавно Машка беззаботно дрыхла на диване и, наверное, дрыхла бы по сию пору, не потревожь Марина ее чуткий девичий сон. И выставил вперед рыжий чемодан. – А чемоданчик этот вам знаком?

Клава метнула короткий взгляд в сторону чемодана:

– Валькин вроде?

– Валентины Коромысловой, вы хотите сказать? – уточнил Мохов.

– Ну ее как будто, – согласилась Клава.

– А Валентину Коромыслову вы откуда знаете? – поинтересовался Мохов.

– Пх, – фыркнула Клава. – Валька – тоже наша бывшая жиличка. Они вдвоем с Машкой жили во времянке. – И безо всякого почтения к покойной Валентине Коромысловой выдала:

– Тоже, прынцесса! Она только неделю пожила и съехала. Я ее потом один раз в городе видела с каким-то мужиком, так она сделала вид, будто меня не знает. Еще бы – такая краля, а сама, когда расплачивалась, так торговалась, почище, чем на базаре! У нее же хоть и наряды-разнаряды, а задница, прости господи, голая! Я таких знаю: кофта – не кофта, юбка – не юбка, а на еде экономят. Тьфу! – Без сомнения, дородной Клаве экономия на еде казалась чудовищным преступлением.

– Понятно, – глубокомысленно подытожил Мохов. – А чемодан Коромысловой у этой, Машки, как оказался?

В ответ Клава на самом что ни на есть голубом глазу отрапортовала:

– Так Валька сама ей его и приперла. Уже после того, как съехала, примерно неделю назад. При мне это было. Только я с Валькой не разговаривала, а Машка мне потом рассказала, что она, Валька то есть, куда-то настропалилась, а чемодан этот ей на хранение оставила. А что?

Мохов проигнорировал ее любознательность, предпочитая удовлетворять свою:

– Гм-гм… А что вы можете вообще сказать про эту Машку? Как ее фамилия, кстати? Откуда она взялась?

– Машка-то? Фамилия, фамилия… – задумалась Клава. – Как ее там? А, Барсукова! А сама она не то с Оренбурга, не то с Барнаула, я где-то ее адрес записала на всякий случай, не помню только где… С этими закрутками совсем зарапортовалась. Выкинула, наверное… А сказать про нее… – Клава напустила на лицо глубокомысленное выражение. – Да что тут скажешь: шалава, она и есть шалава. Знаете, есть такие, приезжают специально, чтобы задницей вертеть. Каждый божий день под утро заявлялась, знала бы, сроду такую не пустила. Хочется заработать – сидим ведь без зарплаты! – а имеешь одни убытки… – скорбно заключила она и снова поинтересовалась:

– А что она натворила, Машка-то? Мохов пожал плечами:

– Пока не знаю. Знаю только, что со второй. Утонула.

– Валька? Утонула? – заохала Клавдия. – Как же это?

– Да как все остальные. Полезла в море по пьяной лавочке, и в результате – несчастный случай на воде, – пробубнил Мохов.

Клавдия сокрушенно зацокала языком, а Мохов спросил:

– Можно посмотреть, где они жили?

– Да смотрите, если надо, не жалко, – разрешила Клавдия, – только там не прибрано. Эта Машка, зараза, такая грязнуля. Да и Валька, хоть она теперь и покойница, не лучше была, кругом какие-то ватки вечно валялись, все чем-то намазывалась, хотела покрасивше казаться… Нет, в следующий раз я баб к себе не пущу: или мужиков, или семейную пару, – резюмировала она. – Опять же и блуда меньше будет, а то Машка в последнее время совсем оборзела… Да, – вспомнила она, – у Машки же фингал под глазом, а вчера еще не было.

– Очень интересно, – пробормотал Мохов и, заглянув в приоткрытую дверь сарайчика, повел глазами направо-налево. – Здесь, значит, они и жили? – И, получив утвердительный ответ, вошел внутрь, походил из угла в угол и вернулся.

Марина, Клава и дядька в трениках все это время терпеливо дожидались его снаружи.

Мохов вышел из сарайчика и посмотрел на свои наручные часы. Марина догадалась, что он решил закругляться, и прошептала, делая круглые многозначительные глаза:

– Платье… Платье…

– Ах да, – спохватился Василич. – Вы не в курсе, эта Машка никакое платье не продавала?

– Продавала, – невозмутимо ответила Клавдия. – Валькино платье и продавала, сказала, что та ее попросила. Видать, поиздержалась. – Она хмыкнула. – Вот Машка его и продала одной тут, недалеко живет, на Шоссейной, вроде Вальки, такая гонористая тоже. Платье-то на ней, как на корове седло! Валька ведь худая, как жердь, была, а эта, ну, кому Машка платье сплавила, ничего так, в теле, хоть и дура.

– Ну что ж, Клавдия…

– Матвеевна! – с готовностью подсказала дородная Клавдия.

– …Клавдия Матвеевна, извините за беспокойство. – Мохов опять посмотрел на часы. – И до свидания. – Он подхватил рыжий чемодан и взял курс на «уазик», стоящий у ворот. Возле него уже нервно разгуливал сержант.

Марина привычно засеменила за Моховым. Когда они были уже у калитки, их окликнула Клавдия:

– Адрес-то искать?

– Какой адрес? – рассеянно спросил Мохов.

– Да Машкин же!

– А-а… Ищите, ищите… – махнул он рукой.

Прежде чем забраться в «уазик», Марина поинтересовалась у Мохова:

– А на Шоссейную поедем?

– Это еще зачем? – не понял он.

– Поговорить с той женщиной, которой Машка продала платье Коромысловой.

Мохов застонал:

– Слушайте, Виноградова, я сам знаю, что делать. А вам советую успокоиться и продолжать отдых – вы ведь сюда отдыхать приехали, если я не ошибаюсь?

Марина кивнула.

– Ну вот, вы хотя бы с этим согласны, – обрадовался он. – Вот и отдыхайте себе дальше, а мы как-нибудь без вас разберемся: и с платьями, и с Машками, и с чемоданами…

– Еще сестра Коромысловой – Полина… – начала Марина.

– И с Полинами тоже, – едва сдерживая раздражение, добавил он. – И вообще хватит мне уже, что я тут с этими чемоданами таскаюсь, будто мне делать нечего. Разберемся мы, разберемся, – повторил он.

Марина ему не поверила, она прекрасно понимала, что все, о чем он мечтает, – это побыстрее от нее отделаться.

* * *

Однако из «уазика» Марина выбралась с твердым намерением последовать совету Мохова. Не потому, что так же, как и он, предпочитала считать случившееся с Валентиной Коромысловой несчастным случаем на воде, вовсе нет, просто другого выхода у нее не было. Все, Валентина утонула, чемодан она сама оставила у Машки, а та продала ее любимое платье по ее же, Валентининому, совету. Как говорится, решили и постановили. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

И – не исключено – она бы немедленно приступила к выполнению моховского завета – отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать, – если бы… Если бы не произошло нечто непредвиденное. Она увидела директора пансионата «Лазурная даль», понуро входящего в здание милиции. Под мышкой у него был портфель, такой раздутый, будто в него засунули пару арбузов.

– Да это же, это же!.. – удивленно воскликнула Марина.

– Ну что там еще? – немедленно запаниковал Мохов, едва успевший вывалиться из «уазика» с чемоданом наперевес.

Марина, не обращая на него внимания, рысью понеслась за Павлом Николаевичем. В результате чего уже через минуту стала свидетельницей трагикомической сцены, разыгравшейся в дежурной части.

Директор «Лазурной дали», все еще сжимая в дрожащих руках свой распухший портфель, стоял навытяжку перед дежурным по отделению, наскоро перекусывающим бутербродом, и дрожащим же голосом говорил:

– Я пришел сделать заявление…

– Какое еще заявление? – буркнул дежурный, не переставая жевать.

– О растлении несовершеннолетних, – еле слышно прошептал директор, откашлялся и повторил громче:

– Я пришел сделать заявление о растлении несовершеннолетних!

Дежурный застыл со своим недоеденным бутербродом в руке, а Мохов, только что вошедший в вестибюль, немедленно включился в этот идиотский разговор:

– И кто кого растлил?

Директор обернулся на его реплику, увидел Марину и выронил из рук свой раздутый портфель:

– Вы… вы уже тут?

– Так что там у вас стряслось? – нетерпеливо спросил директора Мохов, шаря по карманам, наверное, в поисках ключа от кабинета.

Директор сделал глубокий вдох, потом выдох, открыл рот, чтобы что-то сказать, и… стал медленно оседать на пол.

Глава 17
ЖЕРТВА АДЮЛЬТЕРА

Пока дежурный с помощью нашатыря приводил в чувство директора пансионата «Лазурная даль», Марина, преданно глядя в глаза совершенно оторопевшего Мохова, повторяла, словно заклинание:

– Вы только ему не верьте… Не верьте… Он ее не растлевал, потому что она совершеннолетняя, ей уже девятнадцать лет!

Мохов затряс головой, как пес, вылезший из речки:

– Кому девятнадцать лет? Да о чем вообще речь? Вы меня тут с ума сведете!

– Машке девятнадцать лет, Машке! Директор тем временем пришел в себя, и дежурный, заботливо обнимая его, как барышню, за талию, усадил на стул и посоветовался с Моховым:

– Может, ему «Скорую» вызвать? Директор оклемался до такой степени, что стал активно возражать:

– Не надо, не надо «Скорую»… Все пройдет, я только сейчас…

Вытащил из внутреннего кармана пиджака какой-то флакончик, вытряхнул из него на ладонь таблетку и, запрокинув голову и закатив глаза, бросил ее себе в рот. Проглотил, усиленно работая кадыком, и примерно через минуту уже порозовел.

«Сердечник, – решила про себя Марина, – а смотри-ка, туда же, по девкам бегает!» Она присела на стул рядом с ним.

– Пал Николаич, Пал Николаич, вы напрасно переживаете, Машке девятнадцать лет, понимаете, девятнадцать!

– Что? Повторите! – Директор перевел на нее страдальческий взгляд.

Марина с удовольствием выполнила его просьбу:

– Машке девятнадцать лет, а значит, вы ее не растлевали!

Его губы задергались и сложились в отдаленное подобие улыбки:

– Машке – девятнадцать?

– Ну да, она сама мне так сказала.

– Сама сказала? – не поверил директор и поискал взглядом свой портфель, который по-прежнему валялся посреди вестибюля, и вид у этого портфеля был совершенно сиротский.

Мохов посмотрел на дежурного, при этом в глазах его стоял вопрос: ты что-нибудь понимаешь? Дежурный ответил ему соответствующим взглядом. Тогда Мохов приземлился на стул по другую руку от директора пансионата «Лазурная даль» и задушевно поинтересовался:

– Могу я все-таки узнать, что здесь происходит?

– Сейчас я все объясню. – Марина мужественно взвалила тяжелый груз ответственности на себя, правда, перед этим заручилась разрешением директора:

– Можно рассказать?

В знак согласия тот молча опустил веки.

Историю Павла Николаевича, Машки и покойной Валентины Коромысловой Мохов выслушал на удивление бесстрастно, ни разу не перебив Марину. А когда она наконец замолчала, в разговор неожиданно вступил сам «виновник торжества», тоном, достойным древнегреческих трагедий:

– Я пришел, чтобы все рассказать… – И после апокалиптической паузы:

– Я понял, что лучше самому все рассказать, потому… потому что одна ложь рождает другую… Я и жене все рассказал, и она мне велела: пойди, Паша, от-, кройся, иначе этому не будет конца.

Марине стало жалко несчастного директора, которому пришлось каяться перед женой. Просто же было покойной Кристине-Валентине задурить мозги такому легковерному бедолаге!

Мохов, которому, похоже, надоел директорский монолог, исполненный жертвенного пафоса, уперся ладонями в колени и заявил тоном, не терпящим возражений:

– Короче, так, граждане, ситуация мне ясна. Вас, уважаемый, шантажировали, и мы с этим разберемся непременно.

– А как же?.. – начал было директор, но договорить ему не удалось.

– А наперед, папаша, советую вам быть поосмотрительнее. Таких Машек у нас за сезон знаете сколько бывает! – укоризненно добавил Мохов почти по-дружески. («Наверное, не меньше, чем утопленников», – подумала Марина.) – Такой сброд съезжается – только держись. Нельзя, нельзя быть таким легковерным. – И поспешил снова обнадежить:

– Разберемся мы с этим, разберемся. А пока отправляйтесь домой, врача вызовите, что ли…

– И… это все? – опешил директор.

– Все, уважаемый, все. – Мохов вскочил со стула и в очередной раз посмотрел на свои часы. – Я бы и рад, но больше не могу уделить вам ни одной минуты. Начальство ждет, извините.

И он ушел, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, оставив Марину и директора в вестибюле, наедине с дежурным, который, успокоившись, с энтузиазмом принялся за свой недоеденный бутерброд.

– И это все? Он не шутит? – снова спросил директор, на этот раз обращаясь исключительно к Марине.

– Все, все, – Марина баюкала его успокаивающими словами, словно малое дитя. – Отправляйтесь домой. Хотите я вас провожу? – Она подобрала с полу толстый портфель, невольно присвистнув. – Что там у вас, кирпичи? – Портфель был даже тяжелее рыжего чемодана Валентины Коромысловой.

– Да нет, – устало отмахнулся директор, – там смена белья, две банки консервов… Жена собрала… на всякий случай…

Бедняга, оказывается, серьезно собрался в кутузку, и в этом, если положить руку на сердце, была и Маринина вина. Как она его напугала! Наверное, не успела она утром ретироваться из его кабинета, как он кинулся к жене – каяться в грехах и посыпать голову пеплом. Впрочем, не без вины, если разобраться. Не заглядывался бы на пышнобедрых Машек, ничего подобного с ним не произошло бы. Хотя, как знать, не исключено, что поход налево и на этот раз сошел бы ему с рук, не вмешайся в эту историю Валентина Коромыслова, предпочитавшая имя Кристина, шантажистка-любительница, а может, и профессионалка. Чем больше Марина узнавала о своей бывшей соседке по номеру, о которой как о покойнице говорить следовало или хорошо, или ничего, но почему-то не получалось, тем тверже становилось ее убеждение: такие сами по себе не тонут, в этом им скорее всего помогают. К сожалению, убеждение, ничем пока не подтвержденное. А главное – не разделяемое теми, кого обстоятельства, сопутствующие гибели Валентины Коромысловой, должны были бы насторожить в первую очередь. Следователем Кочегаровым, например. А также Виктором Васильевичем Моховым, проще – Василичем.

Марина под руку вывела директора «Лазурной дали» из серого здания местной милиции и уже на крыльце, слегка переведя дух, осведомилась:

– Куда вам? На автобус?

– Не стоит беспокоиться, – неожиданно взбодрился этот недавний полутруп и, посмотрев в сторону ближайшей скамейки, возвестил:

– Аня, Аня, меня не посадили!

Со скамейки легко, будто сухой листок, подхваченный ветерком, вспорхнула невысокая брюнетка, такая субтильная, что определить ее возраст, хотя бы даже и приблизительно, не представлялось возможным, и стремительно подалась вперед, чтобы подхватить драгоценную ношу с портфелем, которую Марина с большим удовольствием передала из своих рук в ее.

– Все обошлось, Аня, – со всхлипом сообщил Павел Николаевич, припав к остренькому плечу брюнетки, – все обошлось… Она, оказывается, совершеннолетняя…

Аня погладила его по загорелому черепу и ласково сказала:

– Ну хватит, все уже позади. – Потом встревоженно спросила:

– Как ты себя чувствуешь?

– Уже лучше, – поведал он слабым голосом. – Пришлось таблетку принять.

– Ах ты, господи, – забеспокоилась Аня и осторожно усадила его на скамейку. – Посиди-ка, я сейчас машину поймаю.

И она побежала к стоянке такси, а Марина побрела себе восвояси, уверенная, что для бедного Павла Николаевича теперь самое страшное уже позади. На подступах к автобусной остановке она оглянулась и увидела, как преданная Аня бережно, с особым тщанием загружает в такси потрепанную жертву адюльтера, а также портфель со сменой белья и двумя банками консервов.

* * *

Когда запыхавшаяся Марина вошла в столовую пансионата «Лазурная даль», официантки уже убирали со столов посуду. Марина в смятении остановилась в дверях, подозревая, что наверняка осталась без обеда.

Одна из официанток гневно воззрилась на Марину:

– Вы с какого столика?

– С пятого, – робко ответствовала Марина.

Официантка немедленно подбоченилась:

– Значит, это вы кушать не ходите?

– Но… – начала объясняться Марина.

Официантка ее перебила:

– Обедайте, пока не убрали, но учтите, все уже холодное! – И пригрозила:

– В другой раз, если ходить не станете, не буду вашу порцию подавать.

Робко пискнув «спасибо», Марина юркнула за свой стол, где ее терпеливо дожидались холодный гороховый суп, котлета с затвердевшим картофельным пюре и традиционный компот из сухофруктов, а официантка двинулась дальше, продолжая брюзжать:

– Хотят – ходят, хотят – не ходят, а ты тут надрывайся с этими тарелками!

Марина давилась комковатым пюре и размышляла об особенностях национального сервиса, который умудряется оставаться удивительно ненавязчивым даже в условиях бурно развивающегося рынка.

Гала в одних трусах стояла перед большим настенным зеркалом и придирчиво рассматривала свое крепкое тело. Маринино явление ее нисколько не смутило. Предприняв заранее обреченную на неудачу – при ее-то габаритах – попытку обозреть свою тыльную сторону, Гала пожаловалась:

– Целый тюбик крема извела, а загара – никакого!

Марина покосилась на ее заметно порозовевшие плечи. Да, загаром здесь не пахло, здесь пахло другим, тем, через что лично она уже прошла, – ожогом. Она осторожно предупредила Галу о предстоящих ей неприятностях.

Та легкомысленно отмахнулась:

– Чепуха, у меня шкура барабанная! Раз я приехала на море, значит, должна загореть!

Марина только пожала плечами – дело хозяйское – и, сбросив босоножки, прилегла на кровать.

Гала ушла в ванную, минут через пять вернулась в весьма рискованном для ее габаритов купальнике и принялась собирать пляжную сумку, швыряя в нее полотенце, расческу и солнцезащитные очки. Потом облачилась в просторное, похожее на мешок платье, а на голову водрузила широкополую шляпу из искусственной соломки. Покончив со сборами, она покосилась на Марину:

– А ты чего на пляж не идешь?

– Пойду, только попозже. – Марина, которую потянуло в сон, свернулась калачиком на кровати. – Часа в четыре, сейчас очень злое солнце.

– Ну ты чудачка, – усмехнулась Гала, – отдыхать, называется, приехала. То бегает неизвестно где, то на кровати вылеживается… – И Гала выплыла из номера, что-то напевая. Настроение у нее, судя по всему, было самое что ни на есть курортное-раскурортное.

А Марина, прежде чем погрузиться в приятную послеобеденную дрему, поклялась себе, что, проснувшись, непременно последует Галиному примеру.