Текст книги "Амур и Психея 2.0"

Автор книги: Елена Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Елена Яковлева
Амур и Психея 2.0

© Е. В. Яковлева, текст, 2021

© Де’Либри, издание, оформление, 2021

* * *

Моей семье с благодарностью за любовь и заботу, которые вдохновили меня рассказать эту историю.

Все описанные события и персонажи – плод буйного воображения и причудливой фантазии автора.

Нет ничего постоянного, кроме перемен.

Гераклит Эфесский

(I в. до н. э.)

1

Он часто приходил к ней, пусть и не так часто, как ей бы хотелось, но все-таки довольно часто – два раза в месяц, всегда в понедельник. Она ждала, вглядывалась, пыталась получше рассмотреть каждого, кто приближался к их калитке, а когда выбегала на лужайку вместе с сестрами и братом, нетерпеливо поводила ушами, переступала ногами, прислушивалась, стараясь уловить шелестящий звук подъезжающей машины, мягкий хлопок двери, знакомые шаги.

Он всегда приходил именно к ней. Она знала, что так оно и было, хотя он ни разу ей об этом не сказал. Чуть искоса рассматривая его загорелое лицо в мелких морщинках и широкие крестьянские ладони, она чувствовала по его прикосновениям и угадывала в интонациях его негромкого, будто простуженного голоса, о чем он с ней говорил – он считал ее особенной, той, кто больше всех достойна его внимания, заботы и любви. Да и она привыкла к нему, он это тоже знал.

А он обнимал ее за шею, прижимался щекой к ее щеке, поправлял ее челку, расчесывал, поглаживал, похлопывал.

– Ну-ка, смотри, что у меня для тебя есть, Джулия, – говорил он, и в его руках появлялось лакомство: сладкая морковка или яблоко. А иногда и кусочек сахара. – Давай, красавица, пойдем проедемся по дороге до поворота, хочешь?

Конечно, она хотела. Эти неспешные прогулки она любила. Он хорошо держался в седле, но никогда не пользовался стременами, плотно обхватывал ее бока ногами, обутыми в мягкие сапоги, пятками направляя ее движение. Повод натягивал тоже несильно, она могла смотреть по сторонам, слушать то, о чем он всякий раз ей рассказывал под мерное позвякивание сбруи и ее чуть неровный шаг. «Интересно, он понимает, что я хромаю? – думала Джулия, подергивая повод. – У сестер и брата такая красивая походка, ноги сильные. А как они скачут через барьер – вообще одно загляденье! Я, понятное дело, так никогда не смогла бы, а он приходит ко мне, вот берет покататься… Хозяин конюшни говорит, что он странный. А я думаю, ему просто хорошо со мной: и потому, что я его слушаю, и потому, что мы ходим по дороге на холм, а оттуда такой прекрасный вид, да и воздух там густой, часто туманный, как сметана, забивается в ноздри, застилает глаза. Вот и сегодня такой день, сейчас мы дойдем до поворота, потом еще немного вверх по склону, и он снимет с меня седло, и я смогу побегать по траве, проверить, что в ней, прислушаться к журчанью ручья. А может, и белка выскочит из кустов или спустится с дерева – это вообще здорово. Эти белки и бурундуки совсем людей не боятся, выглядывают, уши высовывают, все норовят выпросить какой-нибудь орешек. Не у каждого человека в кармане для них орешки, но у моего всегда есть что-нибудь. Иногда семечки, они их тоже любят».

Джулия была древней скирийской породы. Невысокая, но прекрасно сложенная и со спокойным норовом, она могла бы потягаться со своим братом Джорджем, признанным любимцем округи и гордостью конюшни, если бы не травма, полученная ею при рождении. Но сложилось так, как сложилось – она прихрамывала, совсем незаметно, если срывалась в галоп на горной поляне, но все-таки ощутимо, когда шла под седлом.

За те годы, что она жила при конном заводе, у нее родилось двое совершенно здоровых малышей – Денни, а потом и Донна. Какое-то время они оставались все вместе, но потом ее подросших жеребят продали и Джулия о них больше ничего не знала.

Зато в ее жизни с самого начала, почти что со дня ее рождения, был этот усталый человек. И не сказать бы, что он жил неподалеку. Всякий раз, когда они выходили из ворот, она поворачивала голову в сторону машины, на которой он приезжал, втягивала ноздрями воздух и понимала, что та прошла долгий путь, прежде чем доставить своего хозяина к ней в гости.

Иногда он приезжал не один, а со своей женой, но та была совсем на него не похожа. Шумная, сильно надушенная и ярко одетая, она обращалась к Джулии с какими-то необычными, искусственными интонациями в голосе. А ответов на свои вопросы не слушала. Джулия не возражала, она давала возможность женщине провести щеткой по своей темно-шоколадной гриве, расчесать длинные волнистые пряди темного хвоста, но у той движения были то неловкие, то слишком резкие, да и ухаживать за лошадью она не пыталась, а лишь хотела, как казалось Джулии, показать окружающим, что она в этом деле разбирается и поддерживает мужа в его увлечении. Тот же просто стоял в стороне, негромко переговариваясь с хозяином конюшни, ждал, пока его жене надоест общение с кобылой. И этот момент наступал довольно скоро, женщина почему-то посылала Джулии воздушный поцелуй и направлялась в здание администрации, где всем гостям предлагали пообедать. И потом они выезжали, как обычно без нее, а она так и оставалась сидеть внутри, смотрела телевизор или болтала по телефону – ждала мужа с прогулки, на которую, как она всем заявляла, «она его вытащила из дому».

Сегодня, когда они поднялись на холм, он спешился, снял седло, несильно хлопнул по крупу:

– Ну-ка, давай пробегись! Твои белки-то, небось, нас заждались – пусть выходят, у меня фундук в кармане.

Джулия ответила коротким негромким ржанием, вскинула голову, встряхнула гривой и потрусила по поляне. А он весело присвистнул ей вслед и, улыбнувшись тому, с каким нескрываемым удовольствием его питомица осматривается и вслушивается в октябрьский день, вернулся к скамейке под кленом с раскидистой кроной, где обычно любил отдыхать.

А день-то был действительно прелестный! Середина октября, еще совсем тепло, но мягко и чуть более сыро, чем летом, от земли будто поднималось легкое дыхание приближавшейся осени. Но трава-то, трава какая! Сочная, густая, поблескивавшая капельками тумана, будто шелковая с глянцевыми прожилками. И, разумеется, в траве своя жизнь – все ее обитатели деловито сновали туда-сюда. Джулия наклоняла голову, касалась своими теплыми и мягкими губами травинок, иногда фыркала в них, отчего вся малышня пускалась наутек. Иногда она откусывала какое-нибудь растение, казавшееся ей аппетитным, с наслаждением лакомилась.

Неожиданно почти у самой морды из травы показалась блестящая полосатая спинка, затем она будто выгнулась, обернулась, и вот уже на Джулию смотрели глазки-бусинки, подергивался носик, приветственно подрагивали усики. Джулия не стала фыркать, чтобы не испугать зверька, она лишь слегка дунула в его сторону. А тот и не думал убегать, прижал ушки, сделал еще какое-то движение, потом поднялся на задние лапки, не сводя глаз с огромной лошадиной морды, шумно пережевывавшей траву у него над головой. Джулия мотнула головой в сторону скамейки, встряхнула гривой, звякнула уздечкой. Зверек все понял моментально, он бросился в указанном направлении, а его большая знакомая еще пожевала немного и тоже устремилась вслед за ним – ей стало интересно проверить, фундук ли был у ее приятеля в кармане и достался ли он бесстрашному бурундуку с поляны.

Когда она подошла к скамейке, ее приятель и бурундучок мирно беседовали. Один доставал из кармана очищенные орешки и, разложив их на ладони, протягивал новому знакомому, второй же брал орешки прямо с руки и начинал их тут же грызть.

– Парень, ты давай запасы на зиму делай, что ли, – говорил друг Джулии. – У тебя вон щеки-то какие, набивай!

Понимал ли бурундук, что ему рекомендовалось делать, было не очень понятно – во всяком случае с того места, где стояла Джулия, этого не было видно. Она слегка фыркнула, звякнула сбруей и тихонько подошла поближе.

А бурундука с поляны уже и след простыл – оказалось, что он в один прыжок взобрался на ствол и скоро, пробежав немного по нижней ветке, скрылся из виду.

Человек отряхнул ладони, на его лице было выражение, какое Джулия видела у тех, других, кто возвращался в конюшню после удачного дня, весело переговариваясь. Но только те широко улыбались друг другу, а этот… А что этот делал, отчего ей показалось, что он тоже улыбался? Джулия скосила взгляд на своего друга и поняла, что тот всматривается во что-то, как будто силится различить там, вдали, на склоне, а может, и дальше, одному ему видимый образ, и его глаза, обычно устало прикрытые веками и будто прятавшиеся под густыми бровями, были совсем не такими, как когда он приехал, – они ожили, в них появился блеск и они будто вспыхнули изнутри ярко-бирюзовыми искорками.

Человек же тем временем закинул руки за голову, запустив пальцы в свои бывшие когда-то темными, но все еще густые волосы, откинулся на спинку скамейки и, шумно вдохнув туманный воздух и прикрыв глаза, произнес:

– Джулия, как же твои дела, милая?..

И она подошла к нему сзади, стараясь не шуметь, не звенеть сбруей и не фыркать, она просто приблизилась к нему и тихонько ткнулась губами в его сцепленные на затылке руки.

Потом они шли обратно на ферму, человек вел ее в поводу, всю дорогу ей о чем-то рассказывал, даже спрашивал ее о чем-то. Как бы ей хотелось понять о чем! «Люди такие, они слышат только себя, – думала Джулия. – И они все приходят за помощью. Так странно, они же все умеют сами – вон какие у них машины и дома, и оружие у них, должно быть, в этих домах какое угодно, не одни только луки со стрелами да мечи со щитами. А приходят к лошадям за советом. И пусть, мы же их все равно понимаем, даже если они разучились понимать самих себя».

После прогулки человек, как обычно, отдал седло и сбрую кому-то из конюхов, сам отвел ее в стойло, сменил ей воду, а на прощанье обнял и долго так стоял, прижавшись щекой к ее шоколадного цвета блестящей шее, и дышал как-то странно, порывисто, то и дело с усилием втягивая носом воздух, как будто ему его не хватало. Джулии даже пришлось фыркнуть, чтобы напомнить ему, что она беспокоится. Тогда он вздрогнул и, отстранившись, сначала провел рукой по лицу, а потом потрепал ее по холке и сказал:

– Да, я понял. Ну, мне пора. Я тебе позвоню…

Джулия не очень поняла это «позвоню», но на всякий случай встряхнула гривой, как если бы хотела кивнуть. Он засмеялся, весело так, легко, еще раз хлопнул ее по загривку и вышел, аккуратно прикрывая за собой дверь стойла. Джулия прислушалась к тому, как удалялись его шаги, как приветственно заурчал двигатель дождавшейся хозяина машины. Затем прошуршали шины по дорожке из гравия и уже совсем в конце, когда машина поворачивала на шоссе, она различила негромкий и короткий прощальный гудок, всего один. Но Джулия знала – он предназначался именно ей.

2

Лошадиная ферма принадлежала одному из родителей его бывших учеников. И так случилось, что в годы кризиса она совсем было пришла в упадок. Тогда и лошадей почти что всех распродали, и большую конюшню закрыли, потому что не было средств ни на содержание животных, ни на ремонт помещения. На ферме осталась только пара лошадей скирийской породы. С ними хозяин ни за что не хотел расставаться. Он развернул целую кампанию в СМИ и на разных интернет-платформах, стал искать спонсоров, объясняя, что скирийские лошади жили с человеком с античных времен и невозможно представить, чтобы теперь ни одной бы не осталось в Северной Греции. Словом, нашлось-таки несколько энтузиастов – любителей истории родного края, они собрали средства, вложили их в ферму, стали владеть ею на паях, и пара скирийцев дала потомство. Сначала родился жеребец – писаный красавец, почти черный. А через пару лет – кобылка. А потом – сразу две. Вот только третьи роды прошли не очень удачно, потому что матери Джулии и Джорджианы Альме пришлось сделать кесарево сечение, от которого она так и не оправилась, заболела, и ее не стало через несколько месяцев. А Джулия и Джорджиана выросли в очень ладных кобылок под стать старшему брату Джорджу и сестре Джемме. Все они напоминали окрасом Альму, и только Джорджу досталась черная грива и хвост, как у их отца Альберта. У Джулии же в результате родовой травмы осталась небольшая хромота, которая, впрочем, была практически незаметна и ей самой не мешала.

За воспоминаниями время проходит незаметно, они, как известно, окутывают сознание теплой ватой, приглушают эмоции, купируют раздражение, притупляют разочарование. И вот он уже практически был у ворот своего дома. Оставалось въехать в гараж, и можно подниматься наверх.

– Алекс! – Громкий возглас вывел его из раздумий. – Алекс, что у тебя с телефоном?! Второй час не могу дозвониться!

Он поднял голову. В окне второго этажа стояла Эвелина с сотовым в руке.

– Привет, дорогая! А что у меня может быть с телефоном? Ничего. Просто села батарейка, должно быть. Я уже поднимаюсь.

Алекс заставил себя улыбнуться и помахать ей. О том, что телефон был им намеренно отключен, он моментально вспомнил, но решил, что обсуждать эту тему не станет. «Ничего, Эвелина изобретательна, – подумал он, – придумает какой-нибудь другой повод для выяснения отношений, в этом она мастерица».

Ужин прошел мирно. Они смотрели телевизор, Эвелина щебетала что-то о своих планах съездить в Салоники к знакомому парикмахеру, рассказывала, какие дипломы и сертификаты висят у того в салоне на стенах и как он популярен.

– Алекс, а ты сам не хочешь подстричься? Смотри, какой ты лохматый! Так и будешь ходить с гривой, как у Джулии твоей. Кстати, как она?

– Кто? Джулия? А, ну, она – нормально. Мы прогулялись сегодня на холм.

– Я так и не поняла, почему ты выбрал именно эту кобылу? Ты же мог взять на содержание любую, а взял почему-то ту, что с дефектом… – Эвелина разлила кофе и, встав из-за обеденного стола, устроилась с чашкой и блюдечком с выпечкой на диване перед телевизором.

Алекс промолчал. Он проследил за женой взглядом, и та немало удивилась бы, перехвати она этот взгляд, в котором было сожаление и сочувствие. Чего в нем точно не было – так это нежности.

Алекс приложил руку к животу, пощупал слева, потом справа и сказал достаточно громко, чтобы жена услышала:

– Опять беспокоит язва. Я не буду кофе, спасибо, дорогая. Я пойду прилягу. На телефонные звонки отвечай сама, я свой сотовый уже отключил. Все, я устал.

– Ага. – Женщина на диване сделала в его сторону жест рукой, серебряные браслеты на ее запястье привычно вздрогнули и раздался знакомый металлический звук, не слишком мелодичный.

Алекс вздохнул. «Могло быть и хуже», – привычно подумал он и, дождавшись момента, когда, как ему показалось, Эвелина по-настоящему увлеклась новостным репортажем, проскользнул мимо нее на лестницу и поднялся наверх, в спальню.

За закрытой дверью он почувствовал себя увереннее. Конечно, телевизионный бубнеж доносился и сюда, но он знал, что, если лечь и укрыться поплотнее, натянув одеяло на ухо, удастся заснуть. Алексу вдруг нестерпимо захотелось укутаться вязкой дремой. Может быть, он увидит ее улыбку – в последнее время такие сны он видел все реже, что его одновременно и огорчало, и успокаивало. Он не мог с уверенностью сказать, что именно чувствовал. Усталость. Вот это чувство с ним теперь было каждодневно. Алекс отвернулся к окну, за которым сгущались тени октябрьского вечера и где уже зажегся уличный фонарь, прикрыл глаза и довольно скоро провалился в сон.

3

И вот он увидел себя в «Македонии». Яркое солнце, такое яркое! Оно отражается в зеркалах отеля, играет на их золоченых рамах, солнечными зайчиками пробегает по стенам и мраморным плитам пола в фойе, безжалостно подчеркивает морщины на припудренных лицах у женщин и замятины от долгого сидения на полах пиджаков у мужчин. По всей видимости, это перерыв между заседаниями. Алекс в самой гуще шумно общающейся, обнимающейся, смеющейся толпы. Настроение у всех приподнятое и немного торжественное. Его каждый знает, и он знает абсолютно всех. Вот его берет под руку кто-то из коллег, и он улыбается ей… или, может, это мужчина – лица не узнать. Какое это имеет значение, они все похожи друг на друга! Он говорит, что благодарен за то, что они приехали в Салоники на первую и такую представительную конференцию их учительской ассоциации. А она… или все же он – неважно – благодарит лично его за то, что он так все прекрасно организовал, что эта конференция с международным участием поднимет их статус. Алекс смущается, краснеет, плетет что-то о том, что над всем этим работал весь оргкомитет, но в глубине души знает, что этот человек прав – это он их всех убедил, что нужно арендовать зал именно в «Македонии», а не в каком-нибудь отеле поскромнее, как предлагали некоторые. Он и спонсоров нашел, и турфирмы подключил – и вот он идет, протискиваясь сквозь толпу… улыбающийся, успешный, всеми одобряемый, всеми любимый.

А это кто? Молодая женщина присела в кресло и внимательно читает программу конференции. Он видит ее склоненную голову – она блондинка, и ее юбка чуть подъехала и видны ее коленки… гладкие и не угловатые, как у гречанок. Интересно, какие у нее бедра… Вот сейчас она встает. Длинные и стройные, отличные ноги, что и говорить. Ему становится весело – он ее не знает, она, наверное, один из участников, может быть, даже докладчик. Ну, пусть посмотрят на нее! Выбор докладчиков – это же тоже его дело, он и с этим справился.

А теперь… А это набережная. Они стоят у статуи Александра. Она улыбается. Вот оно, вот то, что он так хотел снова вспомнить – ее улыбку. Ну нет, не отворачивайся, смотри мне в глаза, ну же, вот так… И она смеется чувственно и удивительно светло. И от ее мелодичного смеха у него в ушах звенят маленькие колокольчики абсолютного счастья.

– Алекс, проснись! Слышишь, проснись, что с тобой? – Эвелина несильно тормошила его за плечо, заглядывая в лицо.

– М-м-м?.. – Он приоткрыл глаза, но толком ничего не понял, снова сомкнул веки.

– Алекс, ты меня разбудил. Ты смеялся в голос, что это с тобой?

– Я смеялся? Правда? Извини, дорогая, все в порядке, мне снилось что-то приятное, должно быть. Но ты же знаешь, я никогда не помню своих снов. Спи, спокойной ночи.

Он перевернулся на другой бок и всем естеством, всей силой воображения, на которую только был способен, потянулся к образу, который манил его своим откровенным очарованием. Но ничего не вышло, видение не вернулось. И все же, когда приоткрывший створку окна порыв ночного ветра на мгновенье охладил его лицо, Алекс сделал глубокий вдох. В ту секунду никто не смог бы его убедить в том, что она не коснулась его щеки легким поцелуем.

4

Дни летели все быстрее, недели складывались в месяцы, месяцы – в годы. Изменялась мода, переживались экономические кризисы, уходили в отставку политики, формировались новые правительства, только в доме Алекса ничего не менялось, все шло, как было заведено. Субботу и воскресенье – святое дело – супруги, впрочем как и все их друзья, проводили в домашних делах. Они принимали гостей, навещали друзей, вполне искренне гордились успехами своих обоих детей, теперь уже вполне взрослых.

Понедельник же был выходным днем. Ну то есть по понедельникам у Алекса не было уроков. Конечно, он все равно ненадолго спускался в свой кабинет, разговаривал с учителями, если в этом бывала необходимость, проверял электронную почту, отвечал на телефонные звонки, но все это делал как бы между делом, на бегу. Все знали, что он имел полное право не появляться в школе в этот день, и не задерживали его понапрасну. Куда спешить, всегда можно подождать до вторника, когда он будет весь день до позднего вечера с ними – если не в своем кабинете, то есть в офисе как он говорил, то в классе.

Именно поэтому по понедельникам Алекс всякий раз пытался отвоевать себе время на посещение лошадиной фермы. Но даже если жена не сопровождала его туда, то всерьез рассчитывала, что он ей даст отчет о поездке по возвращении. Она любила слушать его рассказы о том, в какой момент и о чем он подумал, кого видел и о чем с этим человеком говорил. Он же старался рассказывать интересно, с юмором, но Эвелина все равно требовала, чтобы он «бывал у Джулии», как она говорила с ноткой вызова в голосе, не каждую неделю. В итоге в решении этого вопроса супруги сошлись на двух понедельниках в месяц.

Эвелина также считала, что им нужно было регулярно выходить в свет. Довольно скоро они привыкли в свободный от лошадиной фермы понедельник после сытного обеда и послеобеденного сна садиться в машину и уезжать куда-нибудь: в магазины за обновками или, что случалось чаще, в таверну послушать бузуки, а то и в клуб потусить под попсу. Алекс не противился, он знал, что их должны были видеть на людях. Это было правильно и хорошо для их имиджа, а для бизнеса – просто отлично. Школа иностранных языков Алексиса Александропулоса процветала, она не одно десятилетие считалась самой престижной. Ну, правда, в Ларисе было всего три таких школы, но все равно ему было приятно осознавать, что две другие не могли составить конкуренцию его успешному заведению.