Текст книги "Моя душа состоялась. Дневник Алены"

Автор книги: Елена Полюшкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

Решила категорически: меняюсь. И сейчас это не пустые слова. Слишком сильно желание судьбы. Это погубит меня, но и возвысит. Прорвемся.

Какое блаженство, придти домой. Хоть дом этот мнимый. Но, по крайней мере, знать, что сегодня я вернусь к себе, и никто мне не помешает. Это очень много. Спасибо всем, от кого это зависит. Не знаю, как сложится дальше, но жить мне хочется только здесь. Не мыслю себя вне Москвы. Своя собственная квартира – план-минимум на будущее. Может быть, ждет много всякого, но жить я буду здесь. Сейчас, когда так резко изменились обстоятельства в виде отношений хозяев, я особенно сильно чувствую все преимущества своей независимости, свободы, ла-

комство такой пусть одинокой, но спокойной и комфортной жизни. Даст Бог, прорвусь к тому, о чем мечтаю. Так хочу этого. Так жажду. Господи, не оставь! Я искренна в своих стремлениях, вся открыта лучшему в себе и в мире. Мои желания чисты по-настоящему. Бог не может не знать этого.

Сегодня смотрела ошизительнейший из когда-либо виденных фильмов – «Конструктор красного цвета». Сейчас сложно сформулировать свое отношение. Но все же больше со знаком +. Как бы это ни шокировало, отталкивало, издевалось над зрительским сознанием, перспектива какая-то есть. Не пустое это «формотворчество», важная особинка ощущается. В чем дело, еще не разобралась. Но мой основной критерий оценки – фильм остается, значит, он настоящий. Остается визуальный ряд, мысли по поводу, атмосфера, наконец. И я преклоняюсь перед смелостью режиссера, сумевшего сделать это, прекрасно осознавая возможную реакцию большинства – смех, издевательство, ругань, короче – полное непонимание. Притом агрессивное. Но он сделал это. И продолжает работу. Фильм первый в трилогии. Снят в этом году. Это не художественный в привычном смысле этого слова фильм. Дело не в хронике, составляющей большую часть картины, а в атмосфере, создаваемой автором. Она настолько нова и самобытна, что сейчас я не решусь разбираться в ворохе своих впечатлений. Подожду, подумаю.

Андрей и его фильм очень меня заинтересовали. Несмотря на свою несколько грубоватую внешность, он, по-видимому, тонко чувствующий режиссер, умеющий к тому же довольно четко объяснить свои взгляды. Развернутая система представлений в связи с этим фильмом.

Долго думала, просить ли об интервью. Но протормозила снова. Ладно, если суждено, встретимся все равно.

Я рада, что попала сегодня в «Москву», новоявленный Дом Ханжонкова. Изменилась, видимо, только цена за билеты (500 р.), в остальном все то же.

Доходит 2 ночи. Только что звонил Алеша. У него через несколько дней будет отпечатана пьеса, и он мне сообщает об этом. Спектакля не будет уже точно. Когда разговор зашел о Меньшикове, в тоне Алеши мне послышались нотки недовольства: у него – съемки, он такой занятой. И теперь какой-то новый проект с одним Феклистовым. Мне кажется, с Олегом у них не очень-то сложились отношения. Я когда-то писала о разности их творческой природы и о своей, той же, что и у Олега. Но я – огонь, стрелец, я пластичнее по духовной структуре. К тому же женщина. И поэтому мне легче поддерживать более мягкие отношения с очень разными людьми.

Алеша снова просил стихи. Я согласилась. Что мне стоит. Чет – нечет. Я решила меняться. Во всем больше свободы и легкости. Постепенно добьюсь, чего хочу.

До этого звонил Б. Снова все то же. Как утомительно, право. Но забавно – оттачиваю на нем свое остроумие.

Привлекает все новое. Я опасна в этом отношении. Когда человек раскрыт, я меняюсь с ним. А может, просто не была настоящей?

Меньшиков, Нижинский. Два пламени моих неугасимых. Спектакля не предвидится. Но я почему-то не теряю надежды. Слишком огромно люблю. Страшит мысль о пустоте. Тянет, тянет к дому на Пречистенке. С этой тягой справиться не могу, и еду, как полоумная, и брожу вокруг него, и плачу и тоскую в душе. Олег, легкий, талантливый, надменный – разный. Нижинский – гений души и тела, вдохновенный, мучимый страстями и болезнью. Люблю вас, люди мои замечательные. Два главных человека в судьбе этого времени. Период? Болезнь? Биография. В которой все крайности и противоречия так необратимо перемешались, что не стоит и пытаться однозначно определить и объяснить что-то сейчас. Просто знаю, что мы еще встретимся. Снова.

5.07. Уверенность в себе по большому счету – это, наверное, тоже дар. Сомнения помогают, но сомнения творческие, а не личностные. Вопрос не стоит: талантлив – не талантлив, а только: почему конкретная эта деталь не получается у меня, насколько быстро я развиваюсь в своем деле. Только так надо.

6.07. У меня нет случайных рифм, тем более фальшивых. Я не ищу их. Это они преследуют меня, а я отбиваюсь. Я не ищу знакомства с ними. Но они догоняют, проникают в строчки. Бог же мой – ритм. Всегда пытаюсь поддерживать с ним дружбу.

7.07. Что чувствует птица, кружа над городом в пасмурный недовольный день? Ветер изо всех сил пытается раздеть по листику деревья. Тучи бесконечной вереницей грусти плывут в дальнее. А птицы носятся по сумрачному, неправдоподобно тяжелому небу лучшего летнего месяца. И им нет дела до мелких забот и тревог наших жизней. Что они чувствуют там, в вышине, точки для нас, земных, кем они предстают для небесных очей, и что они видят сами, устремляясь навстречу ветру?

Красота моих фраз (не красивость) грустна, печальна по своей сути. Я сознательно «приподнимаю» стиль над обыденной речью. Для меня – литературное произведение не равно реальности. Так же, как и кино, театр, живопись. Это особый мир, существующий по своим законам. Защита от реальности? Скорее осознание самоценности его и проведение границ между разными мирами. Равными или нет, выяснится потом. Сначала просто оформление того самобытного, что чувствуешь в себе, в систему ценностей и свобод. Только твоих. Выявление главного и развитие его. И для этого, как минимум, нужно, чтобы не мешали. Просто я пишу так, как пишу. Как велит Бог. Индивидуальность моя складывается сама по себе, неведомыми мне путями иду я к осуществлению себя. Это правда. Многое получается бессознательно. Я пишу именно так, потому что нужно миру сейчас именно это. И понимание этого сильнее меня.

В последнем стихотворении нет слова «танец», но для меня оно там незримо присутствует. Я его чувствую.

8.07. Была у Боголюбовой. Ездила за фотографиями к спектаклю. Поднимаюсь на второй этаж Ерм-го, захожу в открытую дверь кабинета. И вижу Меньшикова, удобно расположившегося на диванчике с сигаретой. Там была Исаева и несколько незнакомых мне людей. Могу тысячи раз репетировать встречи с Олегом, но когда вижу его лицо в лицо, накатывает столбняк. Нет, держусь я более-менее сносно, улыбаюсь, поддерживаю разговор…

Но внутренняя оторопь сковывает. Олег загорелый, в белой ослепительной рубашке и синенькой изящной жилетке. Курил. Разорялась больше всех Исаева. Мы тихонько с Г.Б. разговаривали про фото, рецензии и т. д. Я отобрала фотографии. Тут Исаева спрашивает, где будет публикация. Отвечаю. Она начинает прикалываться по поводу «С. и Ш.». Потом, впрочем, добавляет, что «хороший журнал», ей нравится. Олег в этих разговорах не участвовал. Я объяснила Г.Б., что в «МН» не получилось, объяснила почему, а «С. и Ш.» – это случайно. Она сказала, что вообще не любит все эти «МН» и тому подобное. Особенно после отвратительной статьи Гирбы. Я согласилась. Она предложила посидеть с ними, пока дождь, но мой столбняк забормотал: «Нет, нет, я пойду». И я, забрав 3 фотографии и попрощавшись, тронулась в путь. На ходу встретилась глазами с Олегом, и несколько секунд мы смотрели друг на друга. Я шла к выходу, умоляя свои губы не сдаваться и не произносить предательского «до свидания». Справились. «До свидания» сказала всем, кроме него: Г.Б., в пространство, окружающим, ему – нет. «В неравной борьбе молчаний». В неравной. И все-таки я уверена в себе. И найду настоящего.

Все повторяется. Все совмещается. Совпадает не все, но лучшее – непременно.

Я не фанатка. Я – судьба. Меня много. Болею. Меня мало. Плачу. Я всегда есть, и это что-то значит. Сомневаюсь. Но «Нижинский» – лучшее из всего, что я пока написала.

Олег красив. Бог игры. Артист. Судьба. Призрак. Явь. Ночь и день одновременно. Танец – это Олег. Легкость и вдохновение. Люблю его высоту. Которая и моя тоже. Стихия единая. Алеша, прости, но здесь нам не по пути. Разные. Похожие. Не прохожие. А с Олегом прохожими только кажемся, а похожее в нас – свыше. Прохожие мнимые, похожие на чью-то мнимость. Люблю небо, искусство и тебя, мое черноглазое солнце.

А вечером – передача о «Нижинском». Очередная необратимость.

Нижинский для меня неизбежность. Я уже выбрала. И не обернусь. Рецензия моя так много значит. Я как будто слилась со спектаклем.

Сегодняшняя передача поразила бессильем и полным непониманием сути спектакля. Вопросы блеклые и глуповатые. Спектакль остался по ту сторону. В который раз! Недопонятый. Вечные «недо». Катя Уфимцева – милая очень, славная, но сегодня не получилось у нее удачной передачи. Пересказ о жизни гения танца из книги Красовской с почти дословно приводимыми цитатами из статьи В.М., куски спектакля и бездарные вопросы интервью. Все это тяжело на меня подействовало. И я подумала: как все-таки верно я угадала в своей работе. И как важно, чтобы ее напечатали.

Я не верю, не могу поверить, что меня могут напечатать «С. и Ш.». Именно там. «Кино для шестого отряда» – и вдруг мое. Не сочетается. Значит, какая-то накладка. Но…

Не пытайся исправить то, что уже состоялось. Не покушайся на осуществимое. Будь собой, и все придет к тебе. Мастер.

Да разве я покушаюсь? Ничего подобного. Отвезу завтра фотографии. Передам все снова в лапы судьбы и случая и буду отдыхать. По крайней мере, постараюсь последнее выполнить. Хотя отдых для меня – такая условность.

Олег – настоящий. И не персонаж вовсе. А боль. Живая жизнь. Хоть я всегда это знала. Режиссура для него – это еще впереди. «В каждой поэме распахнуты двери, и ему рады в любой из них».

9.07. Была в универе. Сегодня там экзамен-рецензия. Видела В. М., все последнее время после общения с ним так неуютно, о чем бы ни говорили, скована я или нет. Говорила с Варей о многом. Об уходе.

Ездила в редакцию. Л.Ф. не застала, оставила фотографии.

Ах, вот еще Надя. Придя на рецензию, обнаружила ее среди пишущих. Оказывается, мои слова запали в ее сердце, и она в последний день успела съездить и привезти документы. На собеседовании очень понравилась В.М. Он ее отмечал. Да, конечно, ей здесь место. Я всегда говорила. Как тесен мир!

В.М. милый, чудесный. Но у нас теперь с ним все не так. Я обвиняю себя в который раз и не могу справиться с собой.

Снова ни во что не верю. Невразумительно. Снова дотронулась и раскровави-ла рану Нижинского. И все вернулось в меня, о чем в последнее время старалась не вспоминать. Боюсь, закрутит снова вихрь неизлечимой болезни: слов, взглядов, додумок. Закружит голову, завоюет разум.

И снова – пропащая моя Золушка, ты измучаешь себя и окружающее пространство своей горячкой. Бредом наилегчайшим и завораживающим. Это принесет тебе новое знание. И это сожжет тебя снова. Но если ты любишь, веточка моя хрупкок-рылая, ты справишься и с этой непридуманной болью. И ты сумеешь для него жить. И мир оценит, и поймет, и узнает, и расстроится за все годы без тебя, одинокая моя лучинка. Нега твоя и истома – это судьба тоже. Судьба, которая поможет состояться другой. Ты только не сдавайся. Вся твоя жизнь – полет от тревоги к тревоге. И это судьба. Будь достойна ее. Мастер.

Страшно и высоко. Высоко от перспективы возможного. Страшно поверить – не оборвется ли? Нет. Главное – не оборачиваться. Прохожий, настоящий прохожий – всегда тот, кто идет навстречу тебе. И остановиться вам нужно одновременно. Условие это обязательное. Но только не оборачиваться.

10.07. «Нижинский» вытянул всю кровь. Обезлюдела душа моя. И площади моих страстей пусты. Лето, такое легкомысленное и стильное, сжигает за ним и мной в память мосты.

Что ты сделал со мной, танец? Во всех ликах ты прекрасен для меня. Снова болею.

В историю с публикацией не верю. Если все же получится что-то, очень удивлюсь. Но, конечно же, буду рада. Но это нескоро.

Спина болит, душа болит, Нижинский болит.

Каждый раз, когда нужно уезжать из Москвы, даже ненадолго, возникает чувство, будто теряю важное что-то. Упускаю. Пропускаю. Вот меня нет дома. А мне, может, звонят, чтобы перевернуть судьбу. Я что-то не услышу, не узнаю, не сделаю. Это нечто пройдет мимо, и все из-за того, что я в нужный момент не была на месте. Понимаю, довольно глупые мысли. Но цепляюсь за Москву, за свое присутствие в ней, как за последнюю соломину. Когда ничего нет, живешь истомой, миражом. Но Москва слухам не верит. Она верит судьбе. Я люблю ее за это. Она не мираж, а живая загадка и освобождение, мука и легкость одновременно, в каждом новом мгновении единая. Волшебница, балерина, Золушка, лучик мой, воспетый безмятежностью. Ночка заветная, переливающаяся цветами радужных созвучий Бога. Москва, молчание королей и восторги голубиной весны на карнизах. Нежность к тебе и о тебе. Небо, восходящее на глазах, изумрудное перед бурей, позолоченное перед счастьем, розовощекое после поцелуя. Легкость, полет, услада. Москва, моя песня невидимая и живая, журчащая живой песнью прощения и побед, разлук и очарований. Москва, ты мое зеркальце рассветное. Смотрюсь в тебя. Не жду ответа, но всегда слышу его.

Проблем вокруг – бездна! Но… «ожидание счастья разве ошибка?» И я верю в себя, несмотря ни на что.

11.07. Читаю про кино. Думаю о кино. Только об этом. Желание быть причастной к этому завораживающему миру грез и чуда пугает своей силой, бредовой настойчивостью. Новая страсть, сжигающая, смертельная. Любая страсть моя смертельна, потому что всерьез. Я не играю, а бросаюсь к каждому чувству как к возможной судьбе, не мнимой. И я не знаю, что из того, уже бывшего, осталось чем-то, а что сгинуло в неизвестность. Литература по большому счету, кино по большому счету. Любовь тоже. По-другому не могу. Все через серьезность желания, а не легкостью вдохновенного самочувствия. Не легкость, а боль, страх, сомнения. Пора привыкнуть бы, а я все сопротивляюсь, ищу иных выходов и путей. Это не плохо, впрочем. Больше впечатлений. Богаче натура. Но насколько меня такую хватит.

Пришла совершенно дикая фраза: спектакль-массаж. Под впечатлением сверхбогемной атмосферы Дома кино, дурного фильма «У времени в плену» и прочих несуразностей этого дня.

Паша из «К. – daily». С ним не просто, но не безнадежно. В отличие от его друга. Такой попрыгунчик-озорник, очкастая обезьянка. Дело не во внешности, а в стиле поведения. Острослов и ерник. Мотылек и, вероятно, откровенная дрянь. Третьего не помню, как зовут. Симпатичный и невыразительный.

Обменялись с Пашей телефонами. Возможно – пьеса «Лысый брюнет».

Гадкий очкастый банкир испортил настроение. Я устала от всех. Никого значительного в жизни. Так, однодневки-однокрылки шныряют.

Я никому ничего не хочу доказывать про себя. Я устала играть. Мне никто не нужен, кроме родных. Оставьте меня, все равно кроме боли ничего не способны дать. Я не верю в вашу искренность. Я устала от ехидства и фальши. Вы все или льстите, или колете. Я не хочу быть объектом этих изысков. И я не могу быть в стороне. Потому что принадлежу тому же обществу, что и вы. Я так устала от бесконечных этих противоречий, ограничений и условностей. Мне плохо от этого. Мне слишком часто плохо. Я не умею быть одна, но я не нуждаюсь в вас. Всегда около публика всех направлений. В чем мне найти силы? Где? Как? Как мне справиться с этим отвращением? Устала.

12.07. Иногда кажется: я так близка к безумию. Вся устремлена в неизбежное, но отвлечет какой-то пустяк, и снова вся громада житейских блеклых проблем наваливается и занимает мысли и тело. «А счастье было так возможно…». Нет, это страшно. Грозно. Больно.

Нижинский. Любое воспоминание – приятность и терзание. Легче без движения. Легче во сне. Ничто не тревожит. Понимаю теперь наркоманов. Все не здесь и не по-здешнему. Но «Лестница» в этом случае все равно остается.

Олег. Да не нужен мне его пафос. Я хочу понять природу этого таланта. Нет, убедиться, что я поняла ее правильно.

Длиться моя лихорадка долго не может. Хотя я говорю об этом не первый месяц. Когда в который раз выскальзывает из рук обещанное, почти свершившееся, и ни разу за последнее время не ставшее, отчаяние усмехается. Обнимает, усыпляет или делает из меня бурю. Но все это во мне, характер мой, невменяемо рефлектирующий. Всегда. При любой погоде самочувствия. Печальная моя, пропащая. Настолько жизненно чувствую клетку, ее прутья, пространство вынужденного пребывания невелико. Не-ве-ли-ко. И надеюсь, и верю все же в себя, но после всего написанного, наверное, слова эти звучат нелепо. Двойственность томит и спасает. Нет, снова ничего не осталось. Свежего воздуха судьбы не ощущаю. Отступилась? Нет, спряталась где-то совсем рядом, чуть ли не за спиной. Или притворилась моей тенью. Или перебирает волосы ветром. Или… Нет, не посмею. Но, но, но… рефлексия. Синеглазка. Солнышко. Июль. Кино. Чудо. Пустота.

Уверена. Пишу против воли, интуитивно зная, что права. А в видимой жизни – изменений ни на полшага.

Пишу одно. Живу другим. Или наоборот. Но в каждой моей жизни, той и этой, выбираю себя ту же. Разное – границы свободы самовыражения. В мужестве – постоянно сомневаться в себе и своем деле.

Звонила Алеше. Он уже, конечно, знает, что публикация готовится в «СиШ». Ужас! Мне так неуютно говорить про это. Но к черту все эти комплексы. Я еще и не верю, что действительно там напечатают. Важнее вот, что мы говорили о возможном спектакле, осенью, например. Я спросила: от кого зависит, состоится ли он. Алеша: от всех нас. Но в большей степени от Олега, конечно. Я: он что, занят, времени мало? Алеша: да, и это тоже. И он боится снова тоже. Он не хочет рушить легенду. Вот! Вот они слова заветные, о которых догадывалась. Спектакль уже стал легендой, хотят этого его недруги или нет. Он состоялся. И остался. А Олег боится вмешиваться в это пространство легенды о нем. Промелькнул. Вылетел в окно. И нет его рядом. Мимолетно, но и это мнимо. Настоящее. Собираю по капелькам, взглядам, фразам легенду о лучшем из танцев игры. Москва разрешила. А он – ее любимчик.

13.07. Стихи, которые заканчиваются многоточием не в Вечность, а в соседнюю комнату, не имеют права на имя. Большей частью это вообще не стихи.

Рецензии типа А-х легко воспринимаются. И так же легко выветриваются из памяти, не задерживаясь в ней глубиной догадки и ощущением чуда. Рецензии типа «Два лика Нижинского», не покушаясь на чистоту жанра, остаются очарованием мотива, душевностью чувства и настоящей легкостью вдохновения. То, что пишет она – стекло, сквозь которое спектакль не более чем картинка. То, что пробую делать я, – зеркало, каждый находит в нем заветное этого спектакля и только свое.

14.07. Вот и все. Кончилась ошибка. Сейчас звонила Л.Ф. – сокращать нужно в два раза. Это более чем чудовищно. Жалкий обрубок надежд. К тому же снова слова о расплывчатости и прочее и прочее. Она совершенно не чувствует стилистики. Она приводит в пример рецензии в «Столице», компактные и пустые. Она может сравнивать…

Сожгла мосты: забрала материал и отказалась от публикации. На жест это не потянуло. Но событие им и останется – эту рецензию «резать» не могу. Все или ничего. Было сложно решиться. Но сейчас не жалею.

16.07. Розенбаум. Сила интонаций. Чуткость понимания разного в одной судьбе. Живинка.

Второй день в Казани. Стоит посмотреть на фотографии из спектакля, так томительно и непонятно. А может, наоборот, все слишком понятно, и от этого так тяжело. Отказалась от публикации практически без вариантов, без перспектив. Но все же не жалею. Чувствую, что права. Меня жутко коробило, что первая публикация, любимая моя работа, будет напечатана в «СиШ». Несоответствие уровней. Противоестественность даже. Что-то не совпадало. И вот выяснилось. Забрав материал, я испытала такое облегчение! Странно, наверное. Но пусть ничего, чем жалкие ошметки. Пусть простит мне Великий танец, простит это упорство. Я так люблю его и не могу позволить купюры. Думаю, он оценит. Так лучше для всех, любимых и любящих. Надеюсь, будущее все поставит на свои места.

Я не записываю большую часть из всего пережитого и перечувствованного. Если я в себя не поверю, кто тогда сделает это? Я должна смочь добиться того, чего хочу. Дело даже не в этой сумасшедшей бредовой страсти, скорее болезни, чем порыву (все это в одном слове – танец, тот самый – чарующий). Так вот, главное – не это. А моя беспокойная душа, натура человека, вечно ищущего и не умеющего быть довольным собой. Только в людях, в работе творческой я как-то глушу постоянную боль от жизни. Я уже писала не раз. Больно не от конкретных причин, а просто потому, что больно. Всегда. От самой жизни. От себя в ней. Выбираю именно творческую сферу, т. к. ничего больше не умею, не смогу, задохнусь, измучаюсь и погибну. Пусть все эти слова, видимо, высокопарны – это мой болезненный же стиль жизнепостижения. Я так рано устала. Слишком от многого. Меня раздражает моя меланхолия. Я ненавижу себя вялую, апатичную, мелкую. Я умела быть другой, я помню. Неужели характер необратим? Куда я качусь в клубке своих недостатков. Устала от бесконечности этих вопросов. От пытки себя собою. Почему никогда у меня – легко, непринужденно, танцующе? А может… Нет, про самобытность не стоит. Самое простое – приписывать ей все слабости.

Я действительно рада, что не буду печататься в «СиШ». Л.Ф. несколько раз повторила при последней встрече в редакции: «Алена, но это ужасно глупо». Я, кротко и, возможно вправду, глупо улыбаясь, отвечала: «И все-таки я возьму и фотографии. Мне так легче». Она: «Я не понимаю, но глупо».

Я не могла ей сказать, что легче мне, когда все зависит только от меня. И окончательное решение принимаю всегда я. Только так. Сказать это мне казалось бестактностью, но думала я именно так.

Я не могла рисковать этой работой, дорогой мне. К тому же я чувствовала явное непонимание ею как моей стилистики, так и вообще меня – писателя. Отношение преждевременно несерьезное и даже небрежное. Я сознаю, что пока – никто, для них, для окружающих, пусть их много. Очень много. Но вмешиваться в дорогое мне, да, пока несовершенное, может, пусть и «расплывчатое», но настоящее, уже свершившееся, и зажившее я никому не позволю. Называть можно мою позицию как угодно: дешевое самомнение, поза, дурь. Пусть. Но я верю в себя. И то новое, что есть во мне уже. Главное – не останавливаться и не оборачиваться.

Отказывалась от многого, на первый взгляд, перспективного. Может, ошибалась, может, интуитивно чувствовала чуждость, может, догадывалась об особом пути. Мне трудно разобраться в своих всегда противоречивых эмоциях. Но я не жалею ни о чем. Какую меня выбрали, и какую себя выбрала я, уже не изменить. Игра началась. В ней не будет победителей и побежденных. В ней все – люди.

Одно я знаю точно: я должна состояться. Забираюсь в дебри самомнения и бахвальства от страха перед жизнью, от страха за себя – неуверенность. Быть обычной я не смогу. Я дышу небом, болью и звездой, имя которой еще не знаю. Она – моя. Или меня уже нет.

18.07. Если я не буду себя ценить и уважать, то кто сделает это? Я справлюсь со всем. О будущем не думается. Слишком много там сложного, невразумительного.

Томительно и пусто

Не жить ради искусства.

Может, я слишком прислушиваюсь к чужому мнению? И от этого труднее разобраться в себе. Отказаться от всех оценок и решить, что по-настоящему – чудо. И есть ли оно во мне.

Маме благодарна буду всегда. Если бы не она, кто знает, возможно, по-другому бы сложилось все. В какую сторону, неизвестно. Но пусть так. Справимся? Надеюсь и верю. Что еще остается?

«Работаешь ради жизни, а не наоборот» – К. Гинкас.

22.07. Такая несусветная бешеная озорная хохмачка и модница, какой предстаешь ты перед ежедневным своим окружением. В мечтах своих ты – загадка, артистка и чудо! Скованная, напряженная и подозрительная с другими. Ах, какая же ты легкокрылая и воздушная наяву, ведь явь эта – только твоя. Ты вся – восторг проснувшейся жизни, проснувшейся для весны и цветущих улыбок столиц. Лето твое – синева океанов и всех «фабрик грез». Грезишь, грезишь и не прогоняешь зыбкость эту. Ты – любимица судьбы и неба… Боже мой, где золото твоего настоящего, где лучшее из того, что ты предлагаешь миру? Потенциал звезды, внешность эпизода, душа солнечной боли, брось жить миражами, как ты не поймешь, что кончилось, кончилось ожидание и может быть поздно, если не решишься на рывок в вере своей. А ты живешь мечтами, надеждами, не выходя из квартиры «сегодня», придумываешь признание, славу, любовь. Все самое необычное, светлое, великое. Ведь ты думаешь, такая особенность в тебе – беспредельная. И не может, не может, не может случиться, чтобы другие не поняли этого. Другие – многие, другие – все, и не меньше. Ты живешь предвкушением повальной этой горячки. Когда-нибудь я еще напишу обо всех безнадежных глупостях твоей светлой головки. Я так люблю тебя, я боюсь за тебя, но как же я верю в твою звезду, имя которой еще не названо. Это сильнее меня. Так верят только в чудо, и в Бога, и в души бессмертных. Только справься с наваждением, справься с болезнью воли, не показывай, как плохо тебе, даже если хочется рыдать и проклинать весь мир. А он не заметит и, значит, не запомнит. Ты явилась, ты не пройдешь мимо, и солнце славы не пройдет мимо тебя. Ты испытаешь столько разного, что перестанешь бояться смерти. Ты сгоришь от переизбытка человечески возможного. Но гибель эта с улыбкой в небе.

«Оставаясь индивидом, человек становится незнакомцем», – сказал неизвестный мне, но талантливый философствующий скульптор. Передача о нем сейчас по TV. В его работах от человека остается одна душа, более того, ее оболочка, материальность отсутствует. Они невесомы.

Как в стихах Пастернака – большое воздушное пространство. Когда я читаю его, будто вдыхаю огромность свежего воздуха. Я вдыхаю их, и мне просторней.

30.07. Который день я в Казани. Опять погрузилась в отсутствующее состояние. Отсутствующее от Москвы.

Недовольство собой. Моменты просветления редки и непродолжительны. Не желаю выслушивать ничьих комментариев. Грублю. Достается маме. Выплескиваюсь на ней. Презираю себя за это. Я не свободна. Мне бы полет бабочки над цветком радости.

Ночь убегала цитатой охрипшею.

Каждому хотелось закрыть глаза

И любить молчание такое близкое,

Только когда с ним быть рядом Нельзя.

Ночь такая далекая. Не моя. Конец июля. Начало дня. Чего я добиваюсь своей слабой копией Гедды Габлер? Изломы, сломы, заумь… Муть и муляжи механических штампов

Вот поругала себя, и стало легче, но это ненадолго. «Все, что требуется сейчас, только верить…». Только.

«Мер нет в том мире

Этот – повтор».

Лето летело над далью разлуки. Бесконечно глупо сидеть и ждать своего часа, конечно, звездного, гордо отвергая банальные напевы позывных взрослой жизни. Мечтаю о несбыточном, хочу огромности. Пишу редко. Виновата, виновата. Говорю – отдых, а это – безделье. Привычное словцо, чтобы оправдать лень. Лесть прогоняю, обмана пугаюсь. Прохожу мимо или они проходят. Остаюсь на перепутье души и света. И только ветер домой проводит. А на рассвете, а в глубине ночи, а в три пополудни меня тревожит его лицо, ее заботы, его интерес, ее болезни, и эта фальшивка, и эта проверка, и эта конфетка, и перечница тоже. Я как-то выдохлась. Обернуться хотела. Но кто? Наверное, Бог, приказал – не надо. И снова – дороги, города, гости. И снова песнопения. И ты, бедняжка, меня никогда до конца не поймешь. Я сама знаю, со мной тяжко. Постоянные мигрени, непредвиденные затраты, глупые капризы, вздорные сомнения. Мне надоело казаться счастливой, мне надоело играть в наваждение. Я не люблю, и я обожаю всю себя: волосы, грудь, ресницы…

Дед Мороз посмотрит на меня, прищурясь. И возвратится. Но только в колыбельной. Прекратить не в силах – то спад, то окрыленье, то вспышка, то безвыходность. Но всегда вдруг. Для меня главное – ощутить мгновенье. И его остаться, не только наяву.

31.07. Антониони. Человек и кинематограф.

Иногда кажусь себе персонажем чьим-то, чем-то отделенным от себя. Повадки, манеры, психология выписаны умелой рукой, продуманы гениальным замыслом. И любое мое движение укладывается в систему представлений о типе, любая мысль, жест, взгляд подтверждают логику последовательностей. Как бы я ни «рыпалась», все это выдумано уже, просчитано и зафиксировано в неведомом сценарии. Непробиваемая броня вероятностей. Это так раздражает.

Персонаж чьей-то скуки.

Вспоминаю «Дюбу». Как пронзительно звучит там мотив одиночества, красивого одиночества. Гордого и порочного. Но стиль игры выдержан. Две вероятности. Две судьбы. Две смерти. Каждая реальна, но реальность эта не земная. Надмир-ное пространство кино поглощает все и позволяет все. Кино не равно реальности. Оно создает ее.

3.08. Такая непонятная тревога. За жизнь, за все ее проявления.

Сегодня золотая свадьба у бабули с дедом. Были с мамой у них. Потом у дяди Валеры. Как он изменился! Страшно за него. До чего может довести себя человек!

Прорвемся. Трудно говорить сейчас с оптимизмом, ни на минуту не забывая о бренности всего живущего. Плакать хочется от отчаяния. Мысли о смерти стучатся в голову, Сашиным лицом мучают, тревогой за родных, за все близкое. Жутко. Боюсь, содрогаюсь. Меня тошнит и мутит. Бороться с этим невозможно. Нужное самочувствие приходит само.

5.08. Стенник прислал маме письмо. Прислал отредактированную сокращенную рецензию на «N». Очень деликатен, но достаточно строг. Если бы хоть раз В.М так меня воспитывал, как я была бы счастлива. Но, увы! Незнакомый далекий человек понял меня лучше, чем мастер-профессионал, имевший возможность узнать меня за год.

Этот спектакль ворвался в московское театральное бытие воспоминанием о легенде.

«N» – моя фантомная боль. Орган, бывший когда-то частью моей души. И я по инерции продолжаю жить, не веря, что его нет, чувствуя его рядом. Болезнь

Я не знаю, почему спектакль стал легендой. Я просто это чувствую. Дело не в новизне интерпретации, а в масштабе осознаваемого события, осознаваемого как настоящий полет в настоящую Вечность.

7.08. «Звезды среди звезд дают мало света и еще меньше тепла», – сказал Чарли Чаплин. И я осознала, наконец, правду этих слов и этого общества, куда я стремлюсь. Но снежный ком катится, обрастая на ходу новыми привязанностями и увлечениями, новыми и часто сумасбродными выходками и мечтами. Судьба необратима. Несется на полной скорости к своему триумфу или поражению. Но я уже выбрала единственно возможную дорогу.