Текст книги "Моя душа состоялась. Дневник Алены"

Автор книги: Елена Полюшкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Так трудно сдержать эмоции! Почему во мне столько стеснительности, зажа-тости? Почему боюсь быть собой до конца? Ведь мыслей много и силы чувствую.

Опять разболелась. Но на его занятия буду ходить. Единственное, что может помешать, – поездка в Питер. Но, по-моему, он сам оттуда. Значит, будет приятно побывать там, зная, что это его город.

Болею. И никому до меня дела нет. Просто так позвонить, узнать, как дела, никто не додумается. Всегда одна. Голова раскалывается. Температура. Печаль вселенская.

Хочется написать так много. Такой очаровательный янтарный сентябрь. Да и просто надо «нарабатывать технику», писать, чтобы быть в форме, как сказал сегодня С. К. Думаю о нем. Прекрасный человек, как я уважаю и люблю Вас.

Но я одна. И скоро ночь. И никто не скажет: «Дорогая, я согрею тебе молока и почитаю мифы древней Греции, а позже мы будем раскладывать пасьянс и мечтать о будущей поездке в Питер. И ты выздоровеешь. Потому что я здесь, и ты нужна мне. И я останусь с тобой, и никто нам больше не нужен. Пусть названивают. Нам нет дела до них». Никто не скажет. Никто не желает этого говорить. Как же так, что я не уродина, не идиотка, не коряга и не плебейка осталась одна. Невостребованная. Сама виновата. Не умею привлекать к себе людей и быть нужной. Куда деваться моей неприкаянной душе?

Чувствую в себе огромность, но что-то мешает мне расслабиться и жить нормально. Видимо, что-то во мне свыше. Пусть непутевое и непонятное, но живое. И страдаю по-настоящему. И одна. Друзья, знакомые, претенденты – все или в прошлом, или в другой реальности, где мне нет места. Только мой преданный Бамбук смотрит на меня преданно. Он один меня понимает, но не может ответить. «Какая разница, кем я проснусь: собой или телефонной трубкой?».

Цикл: сентябрьские города. Время. Мудрость. Осознание себя как Вечности. Город живой. Он слушает, улыбается, любит. Поиски себя. Безвыходность и страсть. Отчаяние. Ночь. Усмешка Солнца и новые пути к сердцу мира. Путешествие. Тихий голос, зовущий за собой, в дальнее и чудесное, где ждут любовь и отдых. Освобождение больной души. Минутками скатываются слезинки дождя. Но ночь уже не одинока. У меня есть Его сердце. Мы нужны друг другу. Янтарь нашей осени и печаль созерцательности бездонных глаз Бога. Больше всего боюсь в них растаять. Но строчки не отпускают. Остаюсь с ними. А в тех глазах нахожу покой и вдохновение. Снова нет тишины. Мелькание дней, событий, импульсов. Я на вершине. И пугаюсь своей значительности. И теряю его. И ничего не меняю уже. Снова новая. И грустная. Календарные вздохи. Простуженный шепот веток, укрытых тонкими жилками инея. Ночь уже не спорит со мной. Алмазный венец рассвета. Будто и не было никогда ни стихов, ни пьес. Все миги и мысли рождаются сейчас и становятся огромным смыслом… Сон? Вокруг пустота пережитого. Жду Рождества, как боли. Не хочу быть одна. Может, ты уже простил и тоже смотришь в ночь и зовешь меня? На краю памяти нашла прикосновение твоих рук и живу только этим. Хотя начинаю забывать твою улыбку. Так страшно. А всего лишь сентябрь. За окном ночь. Я догадываюсь о желтых кляксах разлук. Деревья сопротивляются и просят солнце повременить, побыть с ними еще. Я тоже прошу тебя – не забудь. Я состоюсь. Я стану другой. И буду твоим вдохновением. Я умею. Но мне плохо сейчас. Я привыкла сама справляться со своими муками. Подожди, осталось немного. Я надену алмазный венец сумерек. И ты меня не узнаешь. Так по-новому засверкает моя душа, так страстно и радостно будет мне диктовать Бог слова любви. Помни меня. И жди, если сможешь. Мне станет легче утром, и я пойму многое. И первая наберу твой номер. А сейчас – подумай о моем сердце.

29.09. Память живет в нас на уровне эмоций. Мы помним не столько события, какие-то действия, поступки, а те чувства, которые мы испытали, внутренний настрой, душевное самочувствие, возникающие в важнейшие моменты жизни. В нас жива память впечатлений и страданий, сомнений и восторгов. Без этой чувственной наполненности наши дни мертвы. И наши тела тоже. По крайней мере, для меня это так. Мне сейчас, может, и трудно вспомнить во всех деталях встречи и общение с единственно любимым человеком, но что я в те дни чувствовала, запечатлелось в моей душе, в моем сознании очень подробно и ярко. Я помню каждый порыв души, малейшие нюансы меняющегося ежедневно чувства, свои слезы, отчаяние, всю огромность захватившего меня чувства. Прошло уже больше двух лет, а я так отчетливо, так страстно помню каждое движение и вздох сердца (несколько вычурно, может, говорю), так сильно чувствую то состояние, словно это было вчера или час назад. Мне нетрудно вернуться в то эмоциональное состояние и заново пережить его. Но это больно. Время от времени нахлынет, и я живу только этими воспоминаниями. Но жизнь идет. И требует меня новую. И я меняюсь. Но все же всегда во мне живет память прошедших чувств. А когда они со мной, они уже не кажутся промелькнувшими и канувшими в лету. Я знаю, события не возвратить и не изменить жизнь, но сердцем зажить той, бывшей когда-то, настоящей, я умею. Это печаль. И счастье.

1.10. Жизнь переворачивается. Извивается время. Путаются понятия, и логике нет места в моей душе. После таких вспышек сознания и чувств просто жалеешь, почему я не кто-то другой, кто дает возможность это пережить. В данном случае, почему я не актриса. Но это мне кажется нелепым, стоит немножко подумать и поразмышлять о своей природе. Это не мое, скорее всего. Не стоит обольщаться. Но быть причастной к их миру, к их победам и стремлениям, общаться – моя мечта. Там – настоящее, там творчество. Эта жизнь – моя. Я уверена, что смогу перебороть в себе все комплексы неполноценности и застенчивости, и быть собой, и жить и дышать, не оборачиваясь, когда там «вздох на плацу», как у всех. Не хочу и не буду терпеть в себе эту зажатость, если это мне помешает быть с ними. Ее нужно уничтожить.

Взбудоражена и счастлива. Хорошо, что я есть.

3.10. Взаимосвязь строчек, красок, пластики и музыкальных созвучий. Все гармонично соединено в едином произведении искусства новой жизни, где все эти направления, стили звучат в унисон, воссоздают неповторимость данной минуты и человеческой индивидуальности.

Моя особая ранимость делает мучительной мою жизнь. Любое прикосновение к моему внутреннему, касающемуся творчества или любви, отдается во мне ознобом и болезненностью. Так неуютно сразу. И резко осознаешь свою беззащитность, невозможность отстраниться и дать отпор.

Я мечтаю о новом направлении в искусстве. Когда я пишу стихотворение, в моем сознании всегда звучит определенная ритмическая конструкция. Ритм рождает форму, и форма же вытекает из смысловой напряженности, психологического настроя стихотворения. Форма и содержание не идут одно за другим. Это приходит сразу или наплывами, как волны, постепенно, но они – нерасторжимы, цельны, и внутренняя логика их крепка. Одновременно со звучанием я ощущаю пластический рисунок ритма и мотивов. Движенья пальцев, рук, изгибы колец. Сложные ассоциации, гармонично движущиеся тела в такт им одной ведомой музыки. Музыка существует не только в нотах и звуках, музыка внутреннего мира не менее реальна. Но ее уловить труднее. Она не ярче и не слабее музыки «внешней». Она другая. Но они – одно неделимое целое. Как смысл и форма. Этот второй план любого произведения я хочу осознать независимо существующей реальностью. И не отделяя от уже созданного стихотворения, более глубинно и страстно, в масштабе, каждой клеточкой сердца и самочувствия ощутить это новое и важное.

Еще меня волнует ценность и быстротечность каждого мгновения, каждой минуты человеческой жизни. Каждую фразу этого мага-времени я хочу уловить и вникнуть в бездонность секунды. Забытье, увлечение делом, и теряется ощущение реального, и странно ложными кажутся взаимосвязь пространств и времени, расстояний и памяти. Неуловимо и диковинно. Не зафиксируешь ни движения этого небольшого промежутка времени. А в стихах – все по-особенному. В них время подвижно, а может даже, осязаемо. Оно живет в них по другим законам.

Все это осознанно более цельно и выразительно запечатлеть в произведении искусства – моя мечта. Что это? Композиция из движений, ритмов, мелодий, фраз? Это танец под поэтическую плавно льющуюся мелодию? Или картина, запечатленная в игре человеческой мысли, где каждая фраза дышит и поет? Мне слышится, видится, чувствуется это новое. Мое тело, мой мозг, мое подсознание жаждут этой новой гармонии, которая мерещится уже и дразнит своей близостью. И я душой дотрагиваюсь до струн ее арфы. Но пока не умею сыграть на ней. А театр с его условностью и выразительностью? Это также входит в мою задумку. В мой новый мир, страстный и вдохновенный, красочный и изысканный.

Но не только стиль, формальная стилистическая выразительность. Каждое проявление человеческой природы, высокой культуры, интуитивного проникновения в сущность поэзии жизни – мне близки. И я мечтаю о той минуте, когда пойму, что достигла высот вдохновения, и творчество мое – гармония моего сердца и мира.

Хотелось бы попробовать много и разного – стилевых направлений, этюдов. Также пластических этюдов, танцевальных движений и ритмической организации поэтического мира.

Погода по-ноябрьски кристально чистая и пронзительно холодная.

8.10. Отдала Г. рецензию на «Майскую ночь». Впопыхах, после лекции сунула работу. Ему явно не понравилось, что я это обособляю, не выношу на публику. Снова начинаю болеть предстоящим ужасом критики и разгрома. Г. сегодня говорил о вреде самовыражения, излишнего самопоказа себя в рецензии. Я же не умею по-другому. Стараясь высветить образ, настроение спектакля, я не скрываюсь за показной объективностью, я – везде я. Мне трудно анализировать, как принято, разбирать работу режиссера отдельно, отдельно актерские возможности, мизансцены, язык. То, что я говорю и пишу, не нравится Г. Мы – слишком разные, более того, мы – противоположные. Я – поэт. Он – критик. Это разные полюса. По разные стороны баррикад, как говорится. Будет провал. Я так уверена в себе и так раздавлена своей невозможностью угодить требуемому, Г., всем этим людям, которых уважаю. Я не в силах перестроиться и построиться. Я боюсь разборки, и я уверена в своей правоте.

Глупейшая самоуверенность. Все во мне есть, как есть. Я не хочу сказать, что не нужно развиваться. Но я развиваюсь по своему единственному пути. Других дорог быть не может.

12.10. Что-то случится в жизни. Снова тревога, ожидание, мельтешение предчувствий, страхов, недоговоренностей. Я отравлена театром, этой блистательной и фальшивой богемной жизнью, мишурой напускного и глубиной прозрений. Мне уже трудно ощутить себя вне театральной атмосферы. И новый бред: желание сниматься в кино. Данных у меня – почти ничего. Самоуверенности – сверх меры. Отсутствие, с другой стороны, фотогеничности, ужасная скованность, робость, зажатость. Мука моя! А я говорю об актерстве. Нонсенс. Но отделаться от вздорных иллюзий трудно.

Какое странное порхающее состояние. То мне кажется, я близка к истерике и срыву, то непонятная щемящая тоска и страх перед будущим, а то умиротворенность и тишина, граничащая с равнодушием.

Чувствую, что все легче получается писать, связно и легко излагать свои мысли. Конечно, до совершенства далеко, но прогресс есть. Остается в той же степени овладеть устным словом и умением убеждать.

О театре постоянно думаю. Перед глазами виденные спектакли, в душе – жажда приблизиться и стать своей среди всей театральной тусовки.

Масштаб в каждом миге бытия. Болею этой уничтожающей и возвышающей одновременно высотой. Ожидаю славу и боюсь ее. Говорю, что не в меру горда и высокомерна, и ломаюсь, безумствую, анализирую себя и приговариваю к отчаянию и тоске. Но что-то опять поворачивается внутри, словно щелкает замочек волшебный, и я – веселая, приятная, уверенная. Но до чего редки эти вспышки света. Особенно в последнее время. Увязла я в путанице своих порывов и самоограничений, устала от ожидания и невозможности сопротивляться судьбе. Хотя, честно говоря, несмотря ни на что, улавливаю приближение нового.

А если все кончится исключением из института. Банально и прозаично. Почему-то (наверное, от беспечности) про это не хочется думать. Знаю о глупости такого поведения, ведь науками совсем не занимаюсь, но слишком много в моей жизни сейчас выходящего за эти рамки. Москва. Долгожданная мечта. Я здесь. Но мне мало этого. Хочется покорить очаровательную и насмешливую красавицу, столицу моего вдохновения и таланта.

Трудно примириться с обыденностью повседневности. Хочется праздника и высоты. Высоты мысли, положения в обществе, известности. На чем основаны мои желания? Только лишь на внутреннем самочувствии и странно зыбком, но явственно существующем подсознании, где вся жизнь, как на ладошке, за которою тянусь душой и не могу постигнуть, но слабые отклики, вздохи, шепотки иногда долетают. Они разные. Сейчас – надежда.

Мои поэтические этюды-рецензии слишком самобытны? Тем хуже для них. Многие не поймут. Но не могу же я подстраиваться под массовое сознание, не хочу быть не собой, подчиняясь общепринятому. Люди незаурядные, надеюсь, оценят, банальные – рвать и метать. Но в любом случае, то, что написано, – уже осуществилось и живет.

Я осознаю некоторую недоработку, неполноту, может быть. Но я ведь только начинаю. Все же что-то очень важное, душа, настрой, вернее, чувствование, в моих работах есть. А что до совершенства… Я буду думать, и писать, и учиться. Все у меня получится.

13.10. Увлеклась обереутской эстетикой и философией. Предчувствую в этом свое второе поэтическое дыхание. Мне кажется, я начала останавливаться в своем развитии, штамповать. Без труда мысля образами, когда они постоянно будто наплывают сами, наговаривая их в форму, начинаю как бы костенеть, повторяться, постоянное воспроизводство исходного материала, нового не появляется уже давно, живу собой, прошедшей, прочувствовавшей, и только лишь вспоминаю то или иное свое состояние и передаю это в созвучиях. Но повторы, повторы. Не словесные, не композиционные и не смысловые, по самоощущению себя в пространстве, никакого движения извне. Все варится во мне, не получая новых, свежих источников, компонентов. Долго так продолжаться не может. Раздражает. А где найти не забитое, не зачуханное традиционностью и стереотипами новое самочувствие, понимание и восприятие бытия? Теперь знаю – у обереутов. Тема мало изученная, не заштампованная идеологическими выкладками и исследованиями, полностью открытая для любого, кто пожелает сделать шаг в этот курьезный мудрый мир. Тем более в театрах сейчас начинаются постановки пьес Хармса. В частности, тот прелестный спектакль «Елизавета Бам», который вызвал у меня столько переживаний и откликов.

Еще. Меня очень интересует новый театр, пока существующий при Щукинском училище, но, возможно (нет, просто обязательно), из него получится большое новое явление искусства. Непосредственность и глубина взгляда, талант и прекрасная техника – в этих ребятах так много разного, и они умеют ощутить и преподнести себя ценностью. Я бы очень хотела больше узнать их творчество (пока видела только две постановки). Хотя уже сейчас в голове куча мыслей и образов, намеков на будущую картину, но я бы все же хотела знать о них глубже и больше. Мечтаю познакомиться! Восхищаюсь их эстетикой и философской многогранностью. Они, может быть, сами не подозревают, что создают новое мировосприятие, новое искусство, образ чувствования и мышления на сцене. Их ждет красивое и перспективное будущее, но как бы я хотела узнать их до того, как произойдет их всеобщее признание, чтобы быть с ними не только в момент успеха, на высоте, но и в сомнениях и поисках, и ошибках. Я просто «загорелась» этой мыслью. Отравлена театром безнадежно.

Сегодня идет снег и не тает, мерзавец холод и колкая пустота. На меня обрушиваются размышления, приступы самоуверенности, ожидание дали и выси, и еще бесчисленное множество разных состояний, которые хаотично сменяют одно другое или мирно уживаются на краешке сознания, предоставляя разуму возможность выплеснуть, попробовать запечатлеть их в этих записках.

Вот сижу сейчас и, кажется, обращаюсь мысленно к будущему, которое почему-то стоит за спиной, к поколению новых песен и людей. Глубокая уверенность в своей особенности вселяет в меня иногда такую наглость, что я просто не сомневаюсь, что останусь в памяти, литературе и искусстве, что вся эта моя писанина не канет в лету, а будет кому-нибудь интересна, возможно. И в будущем кто-то (будущие поколения, потомки?) меня оценят и увлекутся моим мирочувствованием. И буду нужна по-настоящему. Боже мой, ну не гордыня ли? Может, и нет. Но необходимо настроиться на ожидание, почему-то все же, кажется, определенную долю признания получу при жизни. А состояться? Так уже состоялась. Собой, самоощущением себя, себя как таковой и себя в сравнении с окружающими.

Извожу бумагу. Тешусь самоупоением. А стихи, такие, как раньше, писать больше не буду. Спадает старая оболочка и образ, новое вот уже совсем рядом. Имидж свой изменять не буду, только добавлю желаемое и выдам за настоящее. Оно постепенно и станет им. И внешне я стану, какой хочу.

Вот перечитала только что мартовские дневниковые записи времен знакомства со Славой. (Странное совпадение, мелькнуло вдруг – слава). И почти что физически ощущала, как в меня входило то распрекрасное самочувствие, энергетика тех дней осталась на листочках тетради и теперь снова возвращается ко мне. Вспомнила Славку, Макдональдс, ЦДРИ, проводы в Питер и 4 месяца разлуки. Потом вспышка: случайная встреча на вокзале, безумные 3 часа, горение, порыв, любование друг другом и снова вынужденная разлука. Но вот я в Москве, он тоже, и вся нелепость в том, что я не могу дозвониться ему. И – молчание. Но мне не грустно. Странно. Возникли аналогии с тем состоянием в марте, когда начиналось с неблагополучия и неопределенности, но самочувствие победило, и такая удивительная легкость и удача.

Мне не грустно. У меня захватывает дух, мне боязно и пьяняще.

С тревогой думаю о пятнице и предстоящем чтении рецензии. Заранее не хочу ею заниматься, подкорректирую непосредственно перед пятницей. Надо, как в омут. Не поймут – черт с ним. Начнут грызть, пираньями растаскивать на кусочки – ерунда, их проблемы. У меня будет репутация странной? Но что же делать с моей неприкаянной душой? Такая я, и быть другой не могу и не желаю.

Никогда не думала, что проблемой для меня сейчас может стать общение. С 15 лет казалось, что добилась необходимой свободы и раскованности в своих внешних проявлениях. Видимо, нет. Что-то во мне дало сбой.

Рецензия должна сама по себе представлять ценность, как независимое самобытное явление. Она не должна давать оценку: это плохо, хорошо, противоречиво, глупо или умно. Нужно передать настрой, суть, которую ты почувствовал. У каждого главное – свое. Но хотелось бы не навязываться, а делиться ощущениями. Не расчленять, а соединять несопоставимое, на первый взгляд, субъективное видение и авторский взгляд, подсознательное и реальное, телесное. В умении тонко, трепетно передать невесомую душу спектакля – основной талант рецензента. Рецензии, ныне существующие, неизбежно уйдут в прошлое. Это вчерашний день. В большинстве своем, это поверхностный взгляд. Можно говорить серьезно, и умно, и глубоко о спектакле, передать образно его строй и фактуру, но современная театроведческая школа безнадежно отравлена атеистическими представлениями о жизни, самим восприятием ее. Даже не столь тут дело в неверии в Бога, можно верить и отрицать, я говорю о способе мышления, статичности исходных данных. Жизнь, как и театр, нужно воспринимать в движении, постоянно изменяющимися и изменяющими окружение.

Читатель, знакомясь с откликом на спектакль, не должен чувствовать свою ущербность от невидения постановки, но хорошо бы, если у него возникнет стойкое желание пойти и посмотреть. Читая статью, важнее наслаждаться ощущением эстетического понимания вещей, о которых там говорится. Это лишь эскиз на тему, созвучие на тему, пластически озвученная акварель. Нелепо? Возможно, для большинства. Но прекрасно и ново. И уверена, за этим – будущее.

Я знаю, что в моей власти писать легко и передавать настроение. У меня даже было занятие такое, записывала: настроение – и через двоеточие: поток сознания, цепь ассоциаций, весь бред, нелепость, алогичность, все, что в данный момент лезло в голову. Получалось сумбурно, безумно, но довольно точно. Не по смыслу, по напряженности переживания. Слов не искала, они сами подхватывали меня и несли в неведомое, но зовущее.

Чего хочу? Достигнуть виртуозной техники передачи на бумаге своих мыслей и чувств, сохранить умение смотреть на мир непосредственно и искренне, ощущать душу образа, движение его в пространстве и сознании, жить своим творчеством, не становясь холодной и равнодушной. Мое кредо – предельная искренность. И талант, конечно же. Это как само собой разумеющееся. Многие желают, но мало кому удается осуществиться личностью незаурядной и яркой.

14.10. У актеров и поэтов много общего. Их искренность и их фальшь одного свойства. Если они не настроены на определенный душевный лад, даже если снизошло вдохновение, талантливой игры (произведения) не получится, личность в плену штампов, уже наработанных, запомнившихся. Есть плохое актерское самочувствие вместо творческого (как их различал К.С.). Но и у поэтов – то же. Есть состояние графоманское, когда силишься выжать из себя нечто значительное, а от этого получаемое – пресно и фальшиво, но в редкие мгновения душевной гармонии можно истинно творить. Вопрос в том, что настоящий поэт тем отличается от графомана (в любом виде искусства), что он умеет вызвать в себе это состояние вдохновения, умеет уловить в себе, да и извне, то странное, не поддающееся пониманию разумом, что составляет сущность искусства. Не насиловать, а возвышать свою душу. Это сложно. Но как же прекрасно.

15.10. Иногда чувствуешь свою полную беззащитность перед судьбой. Не так, так иначе все перевернет, поставит с ног на голову и все сделает по-своему. Вчера, вернувшись с вокзала, не смогла открыть дверь, застревал замок, мучилась около получаса. Время примерно – полдесятого. Записной книжки с телефонами и адресами с собой нет. В Москве идти абсолютно некуда, ехать в Подмосковье в такое время – безумие, бессмысленная трата времени и сил. И тут – бредовая мысль. И все-таки я ее осуществила, хоть понимала абсурдность некоторую. Поехала в высотку МГУ, прямиком направилась в свой «родной» корпус Г (везде, кстати, меня беспрепятственно пропускали), поднялась на 6 (свой когда-то) этаж и уселась в кресло. Решила, что ночь проведу здесь. Пусть трудно и не очень удобно, зато не на улице, а в относительном тепле. Просидела часа полтора, и тут судьба послала свою вестницу. Девушка, хотя нет, ей 35, но выглядит замечательно. Сейчас там на каждом этаже сидит дежурный, и здесь сидел мужчина и читал, периодически уходил. В один из его уходов появилась она и спросила, где этот человек, Сережа, по-моему. Я ответила, что его позвали и он, должно быть, скоро вернется. Голос у меня гнусный, охрипший совсем, она спросила, что со мной. И потихоньку я рассказала, что вот такая я несчастная: болею, вынуждена провести в этом кресле ночь, приехала к подруге, а ее нет. Она сказала, что сидеть здесь – маразм, и надо что-то придумать. Минут 15 пропадала, спрашивала у дежурного о комнате. Наконец появилась с котом на руках и взяла меня с собой. Шли по коридору, чем дальше, тем сильнее меня охватывало чувство какой-то странной неизбежности, рока даже, неопределенное, зыбкое, но тревожащее. Так и есть. Она привела меня к блоку, где мы с мамой год назад жили 2 месяца. Меня охватил страх, восторг. Я поняла, что сопротивляться судьбе невозможно. Комната ее оказалась – бывшая Адина. На двери висел все тот же плакат-календарь с обезьяной в наполеоновской форме и треуголке. Дверь в «нашу» комнату была запечатана, но на внутренней ее стеклянной стороне я увидела все те же картинки, которые я когда-то вырезала из иностранных журналов и наклеивала туда. Странно. Все то же. Комната. Мелочи. Свет в туалете не работал, как когда-то. Уезжая, мы его оставили в таком же виде. Прошел год.

Оказалось, эту комнату снимает (2 тыс.) ее друг Гриша, художник и поэт. Сама она (Наташа) – певица, живет здесь, пока его нет. Но москвичка, не коренная, правда. Из ее слов я поняла, что несколько раз она была замужем, что личность – творческая, независимая и интересная. Хочет петь в Большом театре, и будет петь, не сомневаюсь. Дар свой обнаружила не сразу, теперь же не мыслит без пения жизни. Во многом сделала себя сама. Свободная, творческая личность. Богема, в лучшем смысле этого слова. Комната, кстати, оказалась невозможно запущенной, так же туалет и ванна, на всем следы запустения и небрежности. Но это не главное. Она постелила мне на раскладушке, вернее, матрас, подушка и два одеяла (хоть все равно, даже в одежде, под двумя одеялами утром замерзла). Мы пили чай, говорили о театре, музыке, живописи, литературе. Я читала ей стихи, она показала мне стихи своего Гриши (хорошие, самобытные, но мои лучше). Показывала картины, акварель, хотя по технике очень приближены к маслу. Густые насыщенные краски, наслоения, терпкий несколько колорит. Меня они восхитили. Не знаю, к какому течению отнести его работы, но мне кажется, ему удалось запечатлеть душу образа в движении, в порыве. Недовоплощенное, но живое, творчество в движении, не статичное, а дышащее и умеющее общаться со зрителем. Безумно понравилось, это очень близко тому, чем я сейчас увлеклась, над чем работаю. Мои стихи ей понравились, я думаю, но спокойно, без экзальтированности Гали, без, может быть, глубокого проникновения в суть. Но сделать это вдруг, на слух, конечно же, трудно. Наташа тонкая, начитанная, элитная, непосредственная и аристократичная и по манере держаться, и по внутреннему самочувствию. Надо же! Мы обменялись телефонами. Я выразила желание попасть к ней на концерт. Контральто, очень редко сейчас встречающийся тип. Она много работает, поет. Она глубокая, много знающая из настоящей культуры и литературы, мне до нее в этом отношении далеко, но ведь она почти в два раза меня старше, это надо учитывать. Мы не можем быть равноценны в вопросах образования. Проснулись около 10, я сразу рванула домой и сделала так: вставив верхний ключ в замок и повернув его, насколько было возможно (а «заедал» он всего на пол-оборота), одновременно повернула нижний – и открыла! Просто до гениальности. Если бы пошевелила мозгами вечером, обязательно бы додумалась. Но так нужно было, наверное. Чтоб я поехала «на шару» в МГУ, именно в это время, именно в этом месте пересеклись наши судьбы. Не люблю верить в фатальность. Но здесь я – пас. Столько закономерных случайностей, совпадений. Не умещается в голове эта странность. Даже если мы не встретимся больше (что невероятно), как же хорошо, что была эта милая ночь с разговорами об искусстве, чтением стихов, картинами. Мне так помогают подобные встряски. Я называю это: импровизационное самочувствие. Вылетаешь из привычной жизненной колеи и по-новому начинаешь смотреть на окружение свое и себя оценивать. И просто свежесть неожиданного привлекательна, свежее дыхание, хоть начинается часто с каких-то трудностей импровизация. Но здесь не только я выдумывала, высшие силы также замешаны. Мы вместе. От каждого зависит частичка в сотворении образа, души мира. Я улыбаюсь судьбе. Она снова рядом. Смотрит задумчиво. Молчит. Но не отстает, наступает на пятки. Мне непривычно в новом качестве себя. Хоть внешне и, вроде бы, внутри меня все осталось таким же, не изменилось. В чем же дело? «Меня стало больше…». Снова.

Думаю про свою рецензию на Штайна. Чего-то не хватает ей важного, каких-то штрихов, более точно и метко передающих настрой. Я говорю в конце, что жизнь кончена, но никто не заметил этого, мертвый опустошенный мир, но в спектакле нет ни капли декаданса. Он весь светится изнутри добротой. Мажорное звучание его мне очень близко, но почему же в моих рассуждениях это несоответствие? Я воспринимаю спектакль в светлых тонах, а пишу с мрачностью о конце жизни. И даже записывая, ощущаю легкость мелодии. Мне трудно со стороны воспринимать работу. Быть может, в ней куча несовершенств, которых не замечаю.

То, что я делаю, вряд ли найдет понимание и отклик завтра. Посыпятся обвинения в неконкретности, расплывчатости, неумении подходить объективно и четко формулировать свою мысль. А, может, все дело, действительно, во мне? Это я несовершенна? Конечно, несовершенна, но для всех нельзя стать эталоном.

Почувствовала ли я в спектакле главное, концепцию постановки, говоря академически? Не на уровне: нравится – не нравится. А обобщающее, связующее начало?

Нет, все правильно. Улавливаю. Где-то на уровне подсознания. И не декаданс вовсе, а неизбежность. Чехов жалеет уходящее, но он смиряется с невозвратимос-тью этой эпохи. У него хватает сил признать это, и у него хватает души пожалеть об этом не слезливо-сентиментально, а с высоты будущего, к которому рвется и к которому все равно не может относиться, как Петя с Аней. Кончается жизнь этой эпохи, ее духовного начала. Это не плохо и не хорошо, это совершается. Это неизбежность. Гаев и Раневская принадлежат промелькнувшему, уже умирающему. Они живут, чувствуют, осознают себя. Но здесь дело не только в конкретных людях. Смысл раскрывается на уровне понятия. И дело не в их четком разделении на они и мы. А в смене атмосферы, духовного самочувствия мира и общества, в частности. Они этого не чувствуют. Но это и не важно. А что такое новое, кто может ответить? Это станет ясно, когда и оно станет прошлым, и придет на смену другая реальность.

Фирс остался на стыке эпох. Ему нигде нет места. Страшно.

16.10. Все страхи остались ни с чем. Работу свою не читала. Сначала Г. рассказывал про Кугеля, потом предложил прочитать, что у кого есть. Я сижу, трясусь, молчу. Вышла Люда (кажется, с музееведения, но бывает на наших занятиях). Читала рецензию на спектакль-балет Панова «Три сестры». На меня ее рецензия произвела жалкое впечатление. Взгляд поверхностный, критикующий, затрагивающий лишь внешние моменты. Кроме того, что спектакль плохой и «разбора» нескольких комичных (на взгляд автора) моментов и изображения героев, ничего я отсюда не почерпнула. Мне показалась работа очень слабой, мелкой какой-то, без личностного участия. Разорванные заметки, связующим было негативное впечатление, но композиция не получилась (хоть в начале она сама сказала, что это не столько рецензия, сколько тезисы). Не понимаю, зачем читать непроработанную вещь. Самое противное началось потом. Большинству (мне показалось) наших понравилось. Г. похвалил за афористичность стиля, в целом ему понравилось (вот ужас!). Я решила, что пропала, если всем им нравится это, то меня с моей «музыкой сфер», как сказала сегодня А., пошлют подальше и обломают. Я дала ей, кстати, прочитать свою работу на Штайна. Отнеслась спокойно. Вытащить из нее что-то конкретное трудно. Она относится к этому, пожалуй, как к болезни роста. Это пройдет, она сама в 17 лет так писала, хотя признала, так скажем, что это выше среднего уровня. Она не против, но я ее почувствовала. В ней преобладает ремесленное начало – хорошо сработать. Это не плохо, но не особенно, не самобытно. Даже не так. Она, безусловно, личность, но не того масштаба, как новаторы, творческие люди, несущие что-то совершенно непривычное, свое, непохожее. Как, надеюсь, я. К ней не придерешься. В ее рассуждениях есть логика и цельность, но она – не художник. И это определяющее. Она, возможно, будет много печататься, писать, неплохо, интересно даже, а может, ничего и не выйдет, сойдет на нет. Но в любом случае, это – не явление. С ней мне все более-менее ясно.