Текст книги "Кольцо демона"

Автор книги: Елена Величка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Часть вторая. ОСТРОВ САНДФЛЕС

I

О, как стонала сосна, когда отточенное лезвие топора, сверкая, вонзалось в её тело! Как содрогалась она от боли и ужаса! Её пушистая голова билась на серых подушках облаков, и свежая, волшебно благоухающая хвоя, как слёзы, падала на землю. Лес застыл в безмолвном ужасе. Звонкие удары топора раздавались в тишине, как залихватские выкрики солдат, бесчинствующих в захваченном городе.

На звуки расправы прибежала лесная колдунья Ингрид, с криком кинулась к сосне и обняла её израненный ствол. Голубоватое лезвие остановилось в воздухе и метнулось в сторону – лесоруб отшвырнул топор, проклиная ведьму, которую едва не разрубил пополам. Два его товарища, отдыхавшие среди мёртвых стволов, белых пятен древесных опилок и осыпавшейся на землю хвои, бросились ему на подмогу и с бранью оттащили обезумевшую женщину. Она рвалась из их рук, умоляя пощадить эту сосну – источник её чародейской силы.

Искусство Ингрид многим в округе вернуло здоровье и счастье. Она жила одна в маленьком убогом домике на обочине лесной дороги. Птицы и звери были постоянными гостями в её жилище. И не раз лесорубы встречали её на лесных тропах – высокую молодую женщину с королевской осанкой, сопровождаемую ручным волком. Говорили, что часто на рассвете колдунья приходила к растущей неподалёку от её дома сосне и подолгу разговаривала с ней, ласково поглаживая её шершавый ствол.

Лесорубы были не на шутку испуганы. В здешних местах Ингрид слыла могущественной чародейкой и могла страшно отомстить обидчикам. Знай они, что это её дерево, они бы не посмели взяться за него, но их топоры уже успели так глубоко проникнуть в стройное тело сосны, что первая же буря всё равно повалила бы её.

Сосна была не молода и не стара. Высокая, с густой мохнатой кроной, она недаром привлекла их внимание. Её ровный как свеча ствол, быть может, станет мачтой на большом военном корабле и сам король прикоснётся к ней.

Чтобы отвести от себя беду, лесорубы постарались обратить гнев ведьмы на тех, для чьей пользы рубят корабельные сосны – на судовладельцев и хозяев верфей. Ингрид выслушала мужчин в недобром молчании. Когда сосна рухнула, она в последний раз провела ладонью по её стволу.

– Я узнаю, кому ты достанешься. Плохо ему будет!

Колдунья отломила пышную, липкую от смолы ветку и исчезла, унося её с собой.

II

По быстрым рекам шведского севера лес сплавляли на юг страны, где он использовался как топливо и для иных хозяйственных нужд. Лучшая его часть поступала на верфи.

В июле 1657 года сосна колдуньи Ингрид стала мачтой на двадцатичетырёхпушечном корабле «Седой странник», выстроенном по заказу некоего жителя Стокгольма. Георг Хёгвальд – так звали заказчика – прежде служил в королевском военном флоте в чине лейтенанта, но после смерти какого-то родственника сделался владельцем большого состояния и оставил службу. С тех пор он вёл праздное существование, не пытаясь приумножить своё богатство, за что прослыл бездельником. Впрочем, ни в чём другом его нельзя было упрекнуть. В его доме не случалось буйных оргий. Ни разу он не разгромил в пьяном угаре погребок, где обычно собирались моряки и куда он частенько наведывался выпить пива и побеседовать с прежними товарищами по службе. Казалось невероятным, что бывший моряк, да к тому же человек молодой и не обременённый семейством, ведёт такую спокойную тихую жизнь.

В то время население Стокгольма не превышало тридцати тысяч человек, и каждый гражданин был на виду, тем более состоятельные люди. Неудивительно, что с тех пор как Хёгвальд обосновался в городе, о нём ходили разные нелепые слухи. Прислуга внимательно следила за ним, пытаясь узнать, какими чёрными делами он занимается в тайне от добрых людей. Но любопытных постигло разочарование. Хёгвальд не замечал общего интереса к своей особе. Похоже, что ему действительно было нечего скрывать. Его не тревожили подозрительные посетители. Ночи он проводил дома. Молчаливый, необщительный, он любил покой и порядок. В его доме царила глубокая тишина, словно там обитали не люди, а призраки. Слуги ходили на цыпочках, говорили полушёпотом. У болтливых и шумных хозяин высчитывал из жалования за беспокойство.

Роскоши он не ценил. Его комната напоминала обстановкой офицерскую каюту на военном корабле. Одевался он просто и не носил ни парика, ни каких-либо украшений, кроме старинного массивного кольца с сапфиром, которым дорожил как амулетом. На упрёки в пренебрежении модой Хёгвальд обычно отвечал, что не хотел бы выглядеть хуже собственного костюма.

В самом деле, он не был красив. Его узкое остроносое лицо с глубоко посаженными водянисто-голубыми глазами и жёстким ртом, гладкие бесцветные волосы вряд ли могли вдохновить живописца или привлечь разборчивую красотку. Худоба и привычка держаться очень прямо зрительно увеличивали его и без того слишком высокий рост. Но было в этом необщительном и в общем-то скучном человеке своеобразное обаяние, располагавшее к нему с первого взгляда. Никому в городе не приходилось видеть Хёгвальда разгневанным, радостным или печальным. Его невозмутимость, ровный спокойный тон и постоянство требований нравились слугам, и они охотно прощали ему безобидные прихоти.

Когда «Седой странник», наконец, сошёл со стапелей и по городу пронёсся слух, что Георг Хёгвальд приобрёл каперский патент и спешно вербует команду, сплетники угомонились. Впервые за шесть лет жизни в Стокгольме Хёгвальд предпринял нечто, заслуживающее одобрения. Шла война с Данией, и для молодого человека, знающего толк в военном деле, сидеть сложа руки в такое время было просто позором.

III

Достав из кармана трубку, Георг Хёгвальд положил её перед собой на чёрную с золотой вышивкой скатерть и ласково потрепал по голове собаку, с ворчанием привставшую возле его кресла. Это была тощая гладкошёрстая немецкая гончая. Ощетинившись, она смотрела в дальний угол комнаты, куда не достигал свет горящей на столе свечи.

Ненастный вечер стучал мелкими дождевыми каплями в высокое окно. Тяжёлые синие шторы слегка покачивались, когда порывы ветра с воем сотрясали рамы.

– Не бойся, Хильд, – сказал Хёгвальд, поглаживая собаку. – Этот шторм нам не опасен. Другое дело, если такая погода застигнет нас в море. Тогда твоему хозяину придётся несладко.

Собака, носящая имя одной из валькирий, лизнула ему руку и заскулила. Но внезапно из её горла вырвался странный хрипящий звук. Она взвыла и прижалась к ногам хозяина. Удивлённый, он поднял глаза и оцепенел. В трёх шагах от него в густой тени чёрного полога кровати тускло светился туманный столб. Нет! Это была женская фигура, похожая на сгусток мерцающего пара. Вцепившись в резные подлокотники кресла, Хёгвальд безмолвно наблюдал, как она медленно приближается к нему. Очертания её не менялись при движении, словно зыбкое вещество, из которого она состояла, было заключено в невидимую твёрдую оболочку.

Собака в страхе забилась под стол. Пришелица остановилась перед Хёгвальдом, и он услышал её негромкий голос:

– Для тебя срубили мою сосну. Ты лишил меня половины моей волшебной силы, а я возьму твой корабль. Если выйдешь на нём в море, не вернёшься!

Призрачная фигура надвинулась на Хёгвальда. На миг он ощутил себя как бы в наплывшем облаке тумана. Вскочив, он быстро обернулся, но пришелица уже исчезла.

Заперев дверь, хозяин дома вернулся к столу. Собака высунула морду из-под скатерти и виновато взвизгнула.

– Вылезай, Хильд, – хладнокровно произнёс Хёгвальд. – Она ушла. Слава Создателю, я не лесоруб и не сплавщик, но ведьма, кажется, решила выместить на мне свою злобу. Что ж, моё завещание готово… Я не могу отказаться от этой экспедиции.

Набив трубку табаком, он разжёг её от свечи и закурил. Собака подошла, виляя хвостом, и положила голову на колени хозяина. Её тёплые карие глаза смотрели на него с тревожным вопросом. Хёгвальд невесело улыбнулся:

– Великодушное существо, ты живёшь для меня и этим счастлива. Ты разделишь мою судьбу, какой бы она ни была.

IV

Густой туман поглотил вечерний город. Погода напоминала осеннюю, и не верилось, что в разгаре лето.

Остановившись перед аркой своего дома, Георг Хёгвальд окликнул Хильд, рыскавшую за непрозрачной туманной завесой. Вторую половину этого промозглого дня они провели на корабле и теперь возвращались домой. Последний вечер на берегу им предстояло коротать вдвоём.

«Ничего, – думал Хёгвальд, ожидая свою беззаботную спутницу, – мы устроим для себя маленький праздник, я прикажу накрыть стол в зале, зажечь канделябры…»

– Господин, купите птицу!

То, что неожиданное предложение было сделано по-голландски, не так изумило Хёгвальда, как облик существа, появившегося перед ним будто из-под земли. Это был мальчуган лет десяти-двенадцати, тощий, длинноногий, чумазый. Обеими руками он держал за ручку большую корзину и, сгибаясь под её тяжестью, заглядывал в лицо Хёгвальду. В корзине сидел великолепный петух. Свесив три длинных красно-жёлтых пера, он важно посматривал на незнакомца круглым чёрным глазом.

– Купите птицу, господин, – повторил мальчик, с усилием приподняв корзину.

– Птица у тебя замечательная, и я охотно куплю её, – сказал Хёгвальд, на сердце у которого внезапно стало тепло и уютно, словно он уже держал в руках мягкого петуха. – Но скажи, мальчик, почему ты заговорил со мной по-голландски? Разве я похож на чужеземца?

– Наверное, нет, господин, но вы же понимаете меня.

– Да, понимаю. Откуда ты? Как твоё имя?

– Ян, а ещё – Фогель. Так меня прозвали матросы из-за моей птицы.

– Матросы? Значит, ты с какого-то корабля?

Мальчик назвал голландское судно, два дня назад ушедшее из Стокгольма.

– Где же ты живёшь?

– В порту, господин. Купите у меня птицу.

– Куплю непременно, но такие сделки не заключаются на улице. Пойдём ко мне и обсудим условия за ужином.

V

На столе горели серебряные канделябры. Драгоценная посуда сверкала разноцветными огоньками. Петух разгуливал по залу с таким видом, будто попал туда, где в нём больше всего нуждались, и неторопливо склёвывал крошки пирожного, которыми его угощал хозяин дома. Хильд с любопытством следила за невиданной птицей, не отваживаясь на близкое знакомство.

Перед ужином Фогеля заставили вымыться и облачили в длинную ночную рубаху, так как одежды по его росту в доме не нашлось. Взглянув на мальчика, Хёгвальд в первый раз заметил, что тот удивительно похож на него самого: такое же продолговатое лицо, льняные волосы. «Это к счастью», – весело подумал хозяин.

Чтобы маленький гость не чувствовал себя стеснённо, Хёгвальд отослал слуг, усадил его рядом с собой и дал ему вина. Мальчик оживился и, как волчонок, набросился на еду. В продолжение всего ужина его рот ни на миг не оставался свободным, поэтому говорил один Хёгвальд. Хозяин дома никогда не бывал многословен, но в этот вечер он сам себя не узнавал. Он рассказывал голландскому мальчику о «Седом страннике», о своей прежней службе и давно утраченных друзьях. Ян Фогель слушал не очень внимательно. Он грустно размышлял о том, где проведёт ночь. Хозяин не заговаривал о петухе, и постепенно мальчиком овладело беспокойство: уж не вздумал ли богатый незнакомец забрать птицу даром?

– Сколько же ты хочешь за свою пташку? – спросил Хёгвальд, угадав тревогу гостя.

Ян задумался. Нелегко оценить своё единственное достояние.

– Видно, ты так дорожишь этим петухом, что всех моих денег не хватит, чтобы купить его, – сказал Хёгвальд. – Оставайтесь-ка у меня оба.

Серые глаза мальчика расширились от удивления, но хозяин не шутил.

После ужина он отвёл Яна в комнату, где была приготовлена постель, а утром забрал его на корабль.

К вечеру того же дня «Седой странник» ушёл из стокгольмской гавани.

По-шведски Фогель не понимал и пока мог быть только слугой при капитане. Хёгвальд поселил мальчика с матросами, чтобы тот быстрее научился новому языку, но маленький голландец оказался большим сорванцом, матросам не было от него покоя и уже через два дня Хёгвальду пришлось задуматься над тем, куда переселить своё сокровище. Он перевёл Яна в небольшое помещение, смежное со своей каютой. Теперь Фогель всегда был под рукой у хозяина.

В свободные часы Хёгвальд учил Яна говорить по-шведски и скоро тот уже вовсю болтал с матросами. В этом мальчике Хёгвальд нашёл то, в чём больше всего нуждался. Ян привязался к нему. Их внешнее сходство бросалось в глаза, и многие на корабле считали Фогеля сыном капитана. О своих родителях Ян не заговаривал. Вероятно, они умерли. Он вообще очень неохотно рассказывал о себе, и его жизнь до того дня, когда он предложил одинокому прохожему петуха, так и осталась для Хёгвальда тайной.

Размышляя о том, как по возвращении в Стокгольм будет воспитывать своего приёмыша, Георг Хёгвальд совершенно забыл, что ещё недавно считал себя обречённым на близкую гибель.

Петух расхаживал по кораблю, вызывая всеобщее восхищение, которое не разделяла только Хильд. Попытка установить дружеские отношения с пёстрой птицей едва не стоила собаке глаза.

VI

Со дня отплытия прошло две недели. За это время жертвами «Седого странника» стали несколько судёнышек датских и норвежских рыбаков. Хёгвальд потопил их, твёрдо убеждённый, да простит ему Бог, что действует на благо Швеции.

На всяком морском судне, будь то роскошно украшенный военный корабль, тяжеловесный «купец» или скромная рыбацкая посудина, обитает добрый дух-покровитель. Это маленький старичок с обветренным лицом и длинной белой, как пена, бородой. Днём он невидим, но ночью, особенно в непогоду, его можно заметить на палубе. Напевая странную заунывную песню, он ходит по кораблю и крохотным молоточком простукивает каждую доску, бревно и брус. Если что-то не в порядке, тревожный стук молоточка предупреждает команду об опасности.

Конечно, у «Седого странника» был такой покровитель. Хотя никому ещё не доводилось его видеть, матросы говорили о нём с уважением.

Как-то вечером, когда, проверив вахту, Хёгвальд уже собирался уйти к себе и лечь, к нему подбежал страшно возбуждённый Фогель.

– Гере капитан! – воскликнул он, задыхаясь от волнения. – Взгляните, там, на грота-рее… сидит человечек… Он в плаще, и шляпа у него такая высокая, с мягкими полями, как у вас!

– В следующий раз, Ян, – сухо произнёс Хёгвальд, – за подобную дерзость ты будешь наказан, а пока ступай в мою каюту и жди меня, ибо это не всё, что я должен тебе сказать.

Присмиревший Фогель поспешно удалился.

Хёгвальд прошёлся по палубе. Облака, похожие на рваные клубы дыма, стремительно мчались по небу, то и дело закрывая луну. Длинные реи, схваченные парусами, чернели среди переплетений снастей. Заметить с палубы крохотную фигурку, примостившуюся на грота-рее, казалось немыслимым, и всё же в один миг, когда луна освободилась от пелены облаков и засияла в полную силу, Хёгвальд отчётливо различил вверху, на фоне её золотого диска, силуэт крошечного человечка в широкополой шляпе.

Придя в свою каюту, командир «Седого странника» обнаружил Фогеля, сидящего у двери с сонным петухом на коленях. При появлении хозяина мальчик проворно вскочил, прижимая к себе своего неразлучного спутника.

– Я видел твоего человечка, – мрачно сказал Хёгвальд. – Но вот что, Ян, никому не проболтайся о том, что нынче он облюбовал грота-рей. Это очень дурной знак, но незачем беспокоить команду понапрасну. От судьбы не уйдёшь, а может, нам обоим померещилось.

VII

К утру лёг туман. Несколько часов шли почти вслепую. Ближе к полудню молочная мгла поредела, и сквозь неё смутной тенью проступили очертания трёхмачтового корабля. Рассмотреть его флаг было невозможно, но воинственный вид судна, а главное, близость датских берегов говорили о том, что встреча может дорого обойтись шведам. Вскоре туман рассеялся, и датчанин стал виден во всём своём великолепии. Это был трёхпалубный военный корабль, вооружённый никак не менее чем шестью десятками орудий разного калибра. Весь вечер и всю ночь он преследовал «Седого странника» и на рассвете почти настиг его.

– Не отходи от меня, мальчик, – сказал Хёгвальд Фогелю.

Тот стоял рядом с капитаном, держа на руках петуха, и с любопытством наблюдал за царящей вокруг лихорадочной суетой, в которой неуловимо сквозила обречённость. У шведского капера было слишком мало шансов одолеть противника, едва ли не втрое превосходящего его в вооружении и в численности экипажа.

Первые же залпы датчанина сокрушили остатки надежды у самых безрассудных из команды Хёгвальда. На «Седом страннике» рухнули мачты, волны пламени текли по его окровавленной палубе. Окутанный чёрными и белыми клубами дыма, он был похож на горящий замок.

Ян Фогель испуганно смотрел на капитана. Хёгвальд что-то яростно кричал мечущимся по палубе людям, но мальчик не понимал ни единого слова. Вдруг, резко обернувшись к Фогелю, хозяин приказал:

– Прыгай за борт!

Поражённый Фогель не шелохнулся. Не тратя больше слов, Хёгвальд схватил его в охапку и выбросил в море. Прижимая к себе петуха, Ян летел вниз с зажмуренными от ужаса глазами. Погрузившись в ледяную темноту, он не увидел, как новый залп датских орудий снёс часть кормовых надстроек «Седого странника» и оглушённый взрывом Хёгвальд тоже оказался за бортом. Верная Хильд бросилась вслед за своим господином и погибла, засыпанная горящими обломками.

Когда Ян вынырнул, высокая корма «Седого странника» уже порядком отдалилась. Сквозь дым было видно, как несколько чёрных фигур сорвалось с борта, словно камни с крутого обрыва. Фогель пронзительно вскрикнул и вновь с головой ушёл в обжигающую холодом воду. Отчаянно барахтаясь, он почувствовал, как его волосы зацепились за что-то и неведомая сила увлекает его вверх. Жадно глотнув тяжёлого от дыма и гари воздуха, Ян открыл глаза. Перед ним возвышалась, закрывая полнеба, чёрная громадина. Обрывки канатов пучками спускались с неё в воду и, как змеи, шевелились в тёмных волнах.

– Держись, – с усилием вымолвил Хёгвальд по-голландски и, ухватившись за канат, рывком вытащил Фогеля за плечи из воды.

Наугад протянув руку, Ян успел вцепиться во что-то твёрдое, неровное, и тут чудовищная вспышка опалила его нестерпимым жаром, и тяжёлый громовой удар бросил его в душную ночь.

Ян опомнился почти мгновенно. Пальцы его даже не успели разжаться. Он висел на правой руке, левой всё ещё прижимая к себе петуха. Хозяин был рядом. Сражение окончилось. Над датским кораблём стояла густая завеса дыма, но ни один выстрел больше не заглушал голос ветра.

– Ян, – сказал Хёгвальд, – ты сможешь добраться до того корабля? Плыви к нему.

– К датчанам? Зачем, гере капитан?

– Затем, что от нашего «Седого странника» осталось слишком мало, чтобы мы могли рассчитывать на него.

– А вы? Вы поплывёте со мной?

– Нет, Ян. Если датчане подберут меня, то лишь для того, чтобы повесить. Тебя они пощадят. Плыви же, пока не поздно!

– Нет, нет, я не хочу! – воскликнул Фогель, крепче вцепившись в канат. – Гере капитан, позвольте мне остаться с вами!

Хёгвальд не стал настаивать. Лишившись Фогеля, он постарался бы скорее отправиться за своими спутниками. Маленький голландец продлил ему жизнь.

Крестообразный обломок мачты, за который они держались, стал их прибежищем. Они забрались на него, дрожа от холода. Петух, за всю свою жизнь не переживший столько потрясений, сколько выпало на его долю в этот злополучный день, пребывал в глубоком обмороке. Ян Фогель, едва сдерживая слёзы, тормошил и тряс своего любимца. Наконец, к неописуемой радости мальчика, петух начал подавать признаки жизни. Открыв мутные глаза, он томно взглянул на маленького хозяина и вдруг слабым осипшим голосом прокукарекал. От неожиданности Фогель чуть не выронил его. Как ни тяжело было на душе у Хёгвальда, он не удержался от смеха. Счастливый Ян беспечно вторил ему. Эта вспышка веселья была для них как глоток живой воды. Из всего экипажа «Седого странника» уцелели, по-видимому, только они двое, и надежды на спасение у них почти не было.

Уходящий датчанин едва виднелся на фоне серого неба и вскоре совсем скрылся за стальными хребтами волн. Море превратилось в безжизненную пустыню. Лишь обгоревшие, дымящиеся обломки – следы сражения – виднелись повсюду на его поверхности. Набегающие волны окатывали пеной двух уцелевших людей, скорчившихся на изуродованных останках мачты, и вода, стекающая вниз по скользкому дереву, была тревожного красноватого оттенка.

В пылу сражения Хёгвальд не замечал, что ранен, но теперь жгучая боль захлестнула его, как поток лавы. Красный туман застилал ему глаза. Обнимая цепенеющего от холода Фогеля, Хёгвальд изо всех сил старался удержаться в сознании. Он никогда не дорожил жизнью, много раз рисковал ею, находя в этом удовольствие. Но сейчас, когда его силы понемногу уходили вместе с кровью, он с радостью продал бы душу дьяволу за возможность сохранить жизнь ради мальчика, который доверчиво прижимался к нему, не подозревая о том, что скоро останется один посреди мрачного моря.