Текст книги "Белое, черное, алое…"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Я, конечно, не рассчитывала, что тертый вор Пруткин, по четвертой ходке, купится на пачку сигарет, пусть и дорогих. Но хоть заинтересуется.

– А прикурить чем?

Я подала ему зажигалку; не «Зиппо», конечно, китайскую одноразовую.

– Можете взять ее с собой, раз я сигареты вам отдала, значит, мне и зажигалка не нужна.

– А чего пришли, меня сигаретками угостить?

– Вы не торопитесь?

– Тороплюсь? Нет. Я хоть стою, хоть лежу, а все равно сижу, так что мне торопиться некуда. О чем говорить-то?

– Да о жизни, – я улыбнулась.

– Милая девочка, – Пруткин перегнулся ко мне через стол. – Давайте ближе к делу. Я эти душеспасительные разговоры много раз слышал и ничего с них не поимел. Чего надо? Про убийство говорить не буду.

– Нет так нет. Я пришла просто познакомиться. Согласитесь, что лучше знакомиться вот так, один на один, а то никакой задушевности…

– А мне никакой задушевности и не надо.

– Нам же с вами работать придется. Разве лучше, если мы будем волком друг на друга смотреть?

– Как вас там, Мария Сергеевна? Может, хватит ля-ля, вы конкретно говорите, чего пришли. Про убийство говорить не буду.

– А почему? Мне кажется, если вы действительно не убивали, – в ваших интересах рассказать мне все как было. Даю вам честное слово, что я тщательно проверю все, что вы мне скажете, и если приду к выводу, что вы не виноваты, я прекращу на вас дело и попрошу у вас прощения за своих коллег.

– Дело вы и так прекратите. Суд те доказательства, которые в деле были, отверг, а новых вы уже не соберете.

– А если соберу?

– Вот видите, вы все гнете к тому, что это я убил.

– Да я вас уже битый час прошу рассказать мне все как было. Вы ведь в суде говорили только про то, как вас били да показания вымогали. А меня интересует, как получилось, что ваша куртка в крови потерпевших и ножик у вас в печке. Вы ведь наверняка сами об этом задумывались?

– Ну и что? Я задумывался, а вы не будете. Вам деньги платят за то, что вы сажаете, а не отпускаете.

– Почему вы все время сопротивляетесь, Владлен Ильич? Я честно хочу разобраться. К вашему сведению, я уверена, что вы убийства не совершали.

– Вот как? – тут он в первый раз на меня посмотрел. – На сто процентов?

– На девяносто. Учтите, я могла бы сказать, что на все сто, чтобы втереться к вам в доверие. Но при этом думаю, что вы там все же были, только не один. А тот, кто был с вами, – тот и убил.

– А! – он махнул рукой. – Это бесполезно.

– Почему бесполезно?

– Вы все равно мне не поверите. И никто не поверит.

– Я постараюсь.

– Да? – Пруткин прищурился. – Хорошо: со мной был президент Ельцин.

Проверяйте.

– Хорошо, что не Клинтон, – я усмехнулась.

– Проверяйте!

– Владлен Ильич! Это несерьезно.

– Вот! Я же говорил, что вы мне не поверите, и никто не поверит. Вызывайте конвой, без адвоката разговаривать не буду. В камеру! А почему вы решили, что со мной был кто-то еще?

Теперь прищурилась я:

– Владлен Ильич, откровенность за откровенность. Вы мне говорите, с кем были, а я вам – почему догадалась.

– Я не говорил, что со мной там кто-то был. Я и сам там не был, и ничего не совершал.

– Владлен Ильич, а что вам мешает сказать мне правду? Я же протокола не пишу, при нашей беседе никто не присутствует, мы только вдвоем…

– А в кармане у вас диктофончик… – перебил меня Владлен Ильич.

– Да нету у меня диктофончика. Вот, посмотрите мою сумку: куда я могу его засунуть?

– А в карманах?

– Вы же видите, на мне узкая юбка без карманов и блузка, тоже без карманов. А в карманах куртки ничего нет, проверьте сами. Проверьте, проверьте, – я вывернула перед Пруткиным карманы куртки. – Владлен Ильич, я своих подследственных на пушку никогда не беру. Если говорю, что не записываю, значит, не записываю.

– Нет… Как вас… Мария Сергеевна… Не выйдет, – сказал Пруткин после долгих раздумий. – Отправьте меня назад, в камеру.

– Владлен Ильич!

– Я сказал – в камеру! Не буду я говорить.

– Ну почему, почему?! – : спросила я в отчаянии, не зная, как к нему достучаться.

Мне казалось – в середине нашего разговора он почти оттаял и почти готов был хотя бы намекнуть мне на правду.

– Да потому, что жить хочу еще.

– Ну кто вам угрожает? Сюда-то не каждый доберется.

– Вот он как раз сюда и доберется, кто другой не доберется, а он-то… Все равно мне никто не поверит. Ну, все! Чао, бамбино, сорри. Как вас? Мария Сергеевна…

– Хорошо, Владлен Ильич. Как хотите. Я вас сейчас отправлю назад. Только знаете, что? Поспрашивайте среди своих знакомых про меня, может, кто-то из них про меня слышал. Я допускаю, что кто-нибудь скажет, что я стерва, но думаю, что ни от кого вы не услышите, что я когда-то сыграла в нечестную игру или подставила своего подследственного. На пушку никого никогда не брала, повторяю.

Спросите?

Он без выражения посмотрел на меня.

– Ну что, приходить мне еще без адвоката?

Он продолжал смотреть на меня так же, без выражения. Ну, это уже победа, он ведь не кричит во все горло, что видеть меня не хочет. А гонор не дает согласиться. Или страх…

– Ждите меня в начале той недели, Владлен Ильич. Приду еще раз без адвоката, хотя, если вы пожалуетесь, мне влипнет за это.

– Вы там поспрашивайте у своих, Мария Сергеевна, – без улыбки проговорил он, – и вам скажут, что Пруткин своих следователей никогда не подставлял.

В прокуратуре я, не заходя в свой кабинет, завалилась к Лешке Горчакову.

Бухнувшись на стул и бросив рядом сумку, я вытянула ноги и заявила Лешке, что скоро раскрою дело Чванова.

– Ты понимаешь, он готов был мне сказать! Я не стала давить, приду к нему после выходных. Но он мне скажет, провалиться мне на этом месте!

– Ты, Машка, поосторожнее, – вяло отреагировал Горчаков. – Помнишь, ты уже дома провалилась!

– Правда ваша, Алексей Евгеньевич.

Я вздохнула. Действительно, в Новый год, выплясывая какой-то невообразимый краковяк вокруг елочки, я громко выкрикнула, что с первого января начну делать зарядку, провалиться мне на этом месте, и именно в этот момент подо мной проломился паркет, и я увязла в треснувших досках-сама судьба дискредитировала мой порыв.

– Лешка, точно говорю: он мне скажет. Я чувствую… Он мне скажет, кто с ним был.

– А почему ты решила-то, что с ним кто-то был?

– Ах да, ты же видеозапись не смотрел. Понимаешь, по всему получается, что, по крайней мере, до участка, где чвановский дом стоит, он тогда, в день убийства, дошел. А вот что с ним дальше было, вопрос. Когда выезд с ним делали, весь участок был под снегом. Он же сразу сказал, где там канава, где кусты, а их и не видно было из-за снега. И прошел правильно. А самое интересное – в одном-единственном месте он проговорился. Везде говорит – я шел здесь, я вошел туда. А в одном месте, когда показывал, с какой стороны дом огибали, он сказал:

«Мы шли вот здесь…» «Мы шли»! И плюс куртка и нож в его доме. С чего бы вдруг такое совпадение? С одной стороны, был он там, все указывает на то, что он там был. А с другой стороны, не убивал. У меня такое впечатление, что его специально взяли с собой, чтоб подставить… Да, Лешка, я тебе самого главного не сказала: Скородумов мне, перед тем как ему плохо стало, заявил, что Денщиков у него обыск учинил не только в связи с шантажом, он считает, что интерес к нему Денщикова связан с убийством Чванова. Надо срочно Денщиковым заниматься!..

– Машка, у тебя телефон надрывается, – прервал меня Горчаков. Я вскочила:

– Вдруг это мама мне звонит по поводу Хрюндика! Вбежав к себе и схватив трубку, я услышала радостный голос бывшего практиканта Игоря Денщикова:

– Машка, ну привет! Давненько мы не общались! Но я, конечно, по делу!

– Ну?! – сказала я, переводя дыхание и усаживаясь у стола с телефонной трубкой.

– Как дела-то вообще?

– Да ничего себе.

– Я слышал, ты на осмотре по депутату отличилась?

– Да ладно, чего там!

– А еще чего хорошего?

Ясно. Проверяет, нет ли на него какого-нибудь компромата. Похоже, он пока не знает про жалобу Скородумова. И слава Богу.

– Работаем.

– Маш, у меня дело на сто рублей. Ты знаешь, у меня семья есть знакомая – Скородумовых. Так вот, человечка, говорят, прямо из твоего кабинета на «скорой» увезли. Я, как услышал, сразу сказал: она может, у нее генералы плачут, как дети… – Денщиков хохотнул и замолчал, видимо, проверяя мою реакцию. – А чего он у тебя был-то?

– Да ты знаешь, нам же из пригородного района дел напихали, как и всем.

Мне досталось дело об убийстве бизнесмена, у которого твой знакомый охрану возглавлял. Я ему и «здрасьте» сказать не успела, как он чуть коньки не двинул.

– Это Чванова-то убийство? Слышал… Ну, а Олег тебе чего-нибудь сказал дельного? – осторожно гнул свое Денщиков.

– Да нет, к сожалению. Я ж тебе говорю – только вошел, сразу упал. Он же сердечник, у него уже инфаркт был. Мы и не поговорили.

– Маш, так я вот о чем, – продолжал Денщиков, по всей видимости, уже успокоившийся, раз я так безмятежно проглотила сообщение о дружбе семьями. – Семья хочет вещи его забрать. Ну, знаешь, люди далекие от юриспруденции, думают, что если шмотки будут дома, то спокойнее… В общем, они чокнулись на этом, плачут, говорят, как же это так – Олежка в больнице, а вещи где-то в прокуратуре. Я к чему: к тебе брат его приходил двоюродный, он слегка заторможенный, объяснить ничего не смог толком. Ты его погнала и правильно сделала, – Денщиков опять хохотнул. – А он, тютя, даже не сказал, что паспорт потерял. Ты уж. выдай ему шмотки, а?

– Да нет проблем, Гарри. Пусть с правами приедет.

– Ой, Машка! А у него и прав тоже нет.

– А на нет и сам знаешь, чего нет.

– Маш, ну, мне ты доверяещь? – Денщиков интимно понизил голос.

– А как же! Хочешь сам расписочку написать?

– Ха-ха! Ну так чего – он зайдет после обеда?

– С документами.

– Маш, ну не выпендривайся, мы свои люди.

– Гарри, ты в уме или нет? Куртка баксов пятьсот стоит, я что, потом из своей зарплаты буду ее оплачивать?

– Маша! Я тебе слово даю, что ты ничего оплачивать не будешь!

– Нет, Гарри, и не проси. И вообще я никому ничего не обязана отдавать.

Скородумов еще не труп.

– Да, еще не труп, – уныло согласился Денщиков, он не мог скрыть, как он сожалел об этом.

– Так что ничего с курткой не случится, если она побудет у меня.

– А кроме куртки, он ничего не оставлял? – небрежно поинтересовался Денщиков.

– А что он еще мог оставить? – очень натурально удивилась я.

– Ну ладно, Маш. Есть компромисс. Ты посмотри сама куртку как следует, может, там в карманах вещи ценные есть, так ты бы отдала хоть их от греха подальше, а?

– Например?

– Ну, может, бумажник, или часы, или карты кредитные…

– Ты что думаешь, я с его кредитной карты попрусь деньги снимать?

– Ну, чтоб спокойнее было…

– Кому? Я в себе уверена. Меня на чужие деньги не тянет. Ты по себе-то не суди.

– Ну ладно тебе, ладно. Так не отдашь?

– Не отдам.

– Ну, пока.

Хороший разговор у нас получился, подумала я, медленно кладя телефонную трубку. Главное, искренний.

– Господи, когда же я все успею?! – простонала я вслух, сжав голову руками.

По Чванову надо людей вызывать, по шантажу носом землю рыть, своих дел выше крыши, с ребеночком побыть надо, обеда на завтра нету…

– Маша, к шефу зайди, – крикнула из коридора зав-канцелярией, пробегая мимо моего кабинета.

– Мария Сергеевна, городская дело по взрыву не берет, просят отработать все первоначальные следственные действия.

– Какие действия?! – ныла я уже в кабинете у шефа, навалившись на его монументальный стол.

– Они просят допросить вдову, референта, домработницу, осмотреть электронные носители информации в офисе у Бисягина, назначить экспертизы…

– Вдову и домработницу опера опросили, их объяснения в деле есть, и референта тоже.

– Объяснения – это одно, а вы допросите с соблюдением всех формальностей, с предупреждением об уголовной ответственности…

– Владимир Иванович, а нельзя деньгами получить? – перебила я шефа.

– Какими деньгами? – он взглянул на меня поверх спущенных на нос очков.

– Заработанными. Мне за квартиру платить нечем, в школу денег надо немерено сдать, и еще кушать хочется. Почему мне вместо денег только дел добавляют?

– О-хо-хо! – Шеф снял очки и стал смотреть поверх моей головы в окно. – Что я могу сказать, Мария Сергеевна? Надо экономнее вести хозяйство, оставлять какую-то сумму на экстренный случай…

Он грустно улыбался.

– Да мне зарплаты на хватает даже до своевременной выдачи, а вы говорите – оставлять на экстренный случай! Я в прошлом году заплатила шесть тысяч подоходного налога. А ведь, по логике вещей, что такое подоходный налог? Это налог с дохода. А что такое доход? Это то, что остается после расходов. Вот если из моей зарплаты вычесть среднюю стоимость потребительской корзины, а также стоимость оплаты жилья и коммунальных услуг, и прочие неотложные выплаты, так я еще и в минусе окажусь. Ну и где мои доходы, с которых дерут подоходный?

– Мария Сергеевна, вам надо отвлечься от мрачных мыслей, займитесь быстренько взрывом.

– Ну уж нет, я им займусь не быстренько, а с чувством, с толком, с расстановкой! С кайфом! Мне уже нечего терять, кроме своих цепей! Давайте дело!

– Ну хотите, я вам денег одолжу?

Шеф снова нацепил очки и разглядывал меня сквозь них отеческим взглядом.

Судя по всему, он к моему бурчанию относился как к шуму мотора холодильника: работает, раз шумит.

– Не хочу.

Я схватила дело со стола, повернулась и вышла в приемную.

– Борис Владимирович, – говорила я спустя пять минут в трубку подполковнику Бурачкову, – выручите в очередной раз? Пришлите мне дворничиху из бисягинского дома, пожалуйста. И вы мне списки жильцов обещали. Сегодня к трем?

И дворничиха будет? Спасибо вам большое, как говорят классики, размеры моей благодарности не будут иметь границ в пределах разумного. Да, Борис Владимирович, и поквартирный обход. Не только в бисягинском доме, мне еще нужен обход трехэтажного дома, где следы на чердаке. Уже сделали? Фантастика!

Пожелав мысленно всяческих благ исполнительному Бурачкову, который еще ни разу на мои просьбы не ответил чем-нибудь вроде «это невозможно», «нет людей», «только через неделю», «а что, сама не можешь?», я раскрыла дело на схеме к месту происшествия и стала для себя решать вопрос, который на месте происшествия не пришел мне голову: если Бисягин жил на втором этаже и, как рассказали операм убойного отдела его вдова и домработница, был спортивным человеком, внимательно относился к своему здоровью, а главное, – всегда поднимался до своей квартиры не на лифте, а пешком, – зачем в таком случае бомбу на него закладывать именно в лифт?

– А, Лешка? – спросила я Горчакова, заглянувшего в мой кабинет. – Зачем, говорю, на Бисягина бомбу в лифт закладывать, если он лифтом не пользовался никогда?

– Никогда, кроме дня смерти, – возразил Лешка. – С какой он тогда радости вчера в лифт залез?

– Плохо себя чувствовал, – уверенно сказала я.

– А кто об этом знал?

– Референт клянется, что никто. Он плохо себя почувствовал, видимо грипп начался, и сразу уехал. Из машины позвонил домработнице, попросил чаю ему сделать крепкого.

– Слушай, а за ним никто со сканером не ехал? Может, прослушали его разговор по мобильному?

– Леша, кто бы за ним ни ехал, за полчаса эту адскую машину не поставишь в лифт. Да и потом, кто мог знать, пешком он пойдет, как обычно, или на лифте будет подниматься. С такими вещами не суетятся. Я имею в виду подготовку взрыва.

– Ну и?..

– Да не на него бомбу ставили.

– Мне нравится ход твоей мысли. Тогда на кого же?

– На кого? А вот пришлет мне лапочка Бурачков список жильцов парадной, и я тебе скажу на кого. На того, кто на пятом этаже живет.

В следующей жизни я буду работать в архиве. Или в аквариуме. Или в музее.

В общем, там, где тихо, спокойно и мало говорят. А может, я сама буду рыбой или креветкой; нет, лучше мидией, чтобы спокойно лежать себе в своей ракушке; а то цветком «Царица ночи» в Ботаническом саду (привыкла уже по ночам не спать).

Должен же мне как-то компенсироваться этот сумасшедший дом, в котором я пребываю уже двенадцать лет! Сколько себя помню, работа строится по принципу: бросьте все, занимайтесь только этим! Ах, вы еще занимаетесь этим? Бросьте все, срочно займитесь тем! Как, еще это не сделано? Бросьте все, и так далее…

Такой славный интеллектуальный разговор с коллегой Горчаковым был прерван беспардонным телефонным трезвоном. Надо подкрутить звоночек, чтобы звонил потише…

– Але! Прокуратурка? А это РУОПчик беспокоит! Мария Сергеевна, это Кораблев. Тут мой начальник вас срочно хочет видеть.

– Да я тебя узнала, Леня. А завтра нельзя? У меня люди к трем вызваны.

– Да я за вами приеду, сейчас прямо метнусь, вы и не заметите, как уже съездили. Ага?

– Лешка, я в РУОП съезжу, – сказала я, положив трубку. – Если ко мне придет кто-нибудь, подержишь?

– Поезжай, подруга, и будь уверена: граница на замке.

– Ах да, ты же бывший пограничник!

– Кстати, знаешь, у нас граница всегда запиралась на замок только изнутри.

Все эти пограничные штучки – и контрольно-следовая полоса, и заграждения – были рассчитаны только на то, чтобы отсюда не выпустить. А с той стороны – вали, кто хочет. Только таких дураков не было. Шпионы с документами «Аэрофлотом» прилетали…

Когда мы с Кораблевым на его машине отъехали от прокуратуры, Леня, сосредоточенно глядя на дорогу, сказал:

– Значит, так: мужик, которому приглянулась скородумовская курточка, сел в черную БМВ. На ближайшем перекрестке его остановил инспектор ГИБДД за проезд перекрестка на желтый свет, он предъявил права на имя Сиротинского Анатолия Степановича и доверенность на машину от Бабенко Надежды Тихоновны, мирно себе подрабатывающей к пенсии в кинотеатре «Слава» и не подозревающей, что она является владельцем БМВ… Что интересно, та же бабушка, Надежда Тихоновна, имеет еще одну машинку, всего лишь «линкольн-навигатор»…

– «Линкольн-навигатор»? Я даже не представляю, что это такое.

– Неудивительно. У нас в городе всего одна такая машинка, это модификация джипа.

– Сиротинский, Сиротинский… Леня, где я могла встречать эту фамилию?

Совсем недавно, а?

– Ой-ой-ой! – захихикал Леня. – Я с вас тащусь, следователь, называется!

Даю три секунды. Не вспомните – это же профнепригодность в чистом виде!

– Сейчас, подожди, подожди… Копия протокола обыска, приложенная Скородумовым к заявлению, протокол по поручению Денщикова И. А., составлен оперуполномоченными Сиротинским В. С. и Бурдейко… Кажется, А. В. Да?

– Эх, черт, выкрутились! Ну все равно, это случайность.

– Но ты-то как запомнил? – поразилась я. – Ты же материал минут пять всего в руках держал!

– Я постоянно тренирую свою память и внимание. Что и вам советую, а то вы скоро себя в зеркале не узнаете. Вообще вам надо больше времени уделять уходу за собой, а то приближающаяся старость уже наложила свой отпечаток на вашу внешность… Ой-ей-ей, больно же, мы так в аварию попадем! Нельзя бить водителя, когда он за рулем! И вообще, дорогая шефиня, у вас ребенок подрастает, а он много вас видит? Вот сейчас: он болен, а вы все клубитесь, ерундой занимаетесь. Вы и не заметите, как состаритесь. Уголовных дел меньше не будет, а ребенок без вас вырастет, ему, между прочим, мать нужна, и когда он здоров, и когда он болен. Мужик плюнет да уйдет к бабе, у которой, может, не такие длинные ноги, зато она по ночам дома спит. Ну? И с чем вы останетесь?

Будете в полном одиночестве вспоминать, как вы в девяносто восьмом году раскрыли страшное покушение одного бомжа на другого или одного депутата на другого, в чем особой разницы я не вижу? Ну, тогда вам и карты вперед, как говорит наш замполит.

– Да, Леня, крыть нечем. Все, что ты сказал, святая правда. Вот прямо сейчас и напишу рапорт на увольнение. Так своему шефу и передай.

– Э-э, нет. Вы уж с ним поговорите. Может, что интересное он скажет, вам и на пенсию расхочется.

– А ты не знаешь, чего ему приспичило?

– Не-а. Где мне. Я ж водила – привези, увези…

– Слушай, а ты сам Денщикова знаешь?

– Лично – нет. Знаю только, что он вертолетовский клеврет в ваших славных органах.

– Надо же, все все знают, а человек работает.

– Ну и что? Мало ли кто с кем дружит.

– Теперь это называется «дружба»? И квартиры стоимостью в шестьдесят тысяч долларов дарят в знак бескорыстной дружбы?

– Что вы сплетни слушаете? Денщиков вот, как напьется, везде рассказывает, что все думают, что он эту квартиру в качестве взятки получил, а на самом деле ему это тесть подарил, и за евроремонт двадцать тонн баксов заплатил, и еще «бээмвэшечку» новенькую подогнал, чтобы зять не пил. Зять-то – та-акой мужик, для счастья любимой дочери ничего не жалко.

– Ну надо же, какая идиллия! Леня, а ты знаешь, что еще год назад Денщиков мне лично в жилетку плакался, что они от нищеты задыхаются, что тесть с тещей инвалиды, тесть запчастями для машин торгует и они еле сводят концы с концами.

– Ну и что? А в этом году тесть сто тысяч «зеленых» на запчастях заработал и зятю приятное сделал. Имеет право!

– Да? А у меня вопрос: он налоги заплатил с этих ста тысяч долларов?

– Ну, Ma-ария Сергеевна! Как вы любите все опошлить!

– А еще у меня вопрос: с таких бешеных доходов тесть может любимым внукам сапоги купить? Все знают, что жена Денщикова – она же тоже в городской работает, в отделе писем, – до сих пор ходит по отделам и клянчит поношенные детские вещи, и ей вся прокуратура приносит, кто что: сапожки, штанишки, рубашечки… Да всего за пятьсот баксов детей можно во все новое одеть! Что ж папаша-то ее – для зятя ста тысяч не жаль, а на внучков не хватило?

– Какая вы, однако! Что ж вы в чужие кошельки-то заглядываете?

– Да свой пустой, Леня.

– Жить не умеете!

– Да, Леня, ни запчастями не торгую, ни делами уголовными. Да уже поздно переучиваться. Слушай, я все хотела спросить: почему Вертолета так зовут? Он же Лагидин Роман Артемьевич?

– Ха! – Леня рассмеялся. – Он сам рассказывает всем, что кликуху получил якобы за то, что в армии пытался угнать вертолет, за это и поимел первый срок.

– А что, это туфта?

– Туфта голимая, первый срок он тянул за кражу пяти ушанок с армейского склада. Крысятник, одно слово.

– А почему ж все-таки Вертолет?

– Есть две версии: во-первых, он, когда в разговоре заводится, начинает руками махать. Вторая версия: когда-то по РУОПу ходила видеокассета, изъятая на обыске, на которой были запечатлены сексуальные оргии господина Лагидина, и в том числе упражнение, которое называется «вертолет». Вот с тех пор и прилипло…

– А что это за упражнение? – с любопытством спросила я.

– У-у, как все запущено! Вы уже почти пенсионерка, а элементарных основ сексуальной грамотности не знаете!

– Где уж мне, Леня, ты ж сам говорил, – я все на работе да на работе… Ну скажи!

– Сами догадайтесь.

– Как же я догадаюсь?

– Ну, сколько лопастей у вертолета?

– Две, кажется…

– Да-а, все действительно запущено. Три, старший следователь Швецова.

– Слушай, а у кого «линкольн-навигатор» – то?

– Я ж сказал, у старушки-билетерши. Представляете, такая леди в буклях по Питеру нарезает на самой что ни на есть навороченной тачке. У-у-у! А в свободное от бабули время на этой тачке по доверенности Лагидин ездит. Причем он бабке даже не внук.

Кораблевский начальник, с первого взгляда вызывающий усмешку простоватым лицом с висячими казачьими усами, которые он постоянно подкручивает, и уютным брюшком, такой своей несерьезной внешностью да плюс кубанским выговором многих людей взял на понт. На самом деле Ай-кью у него превышает все мыслимые пределы, в дипломатических и оперативных тонкостях ему равных нет; а еще у него столько обаяния, что женщины ему проходу не дают: его, как Остапа Бендера, любят домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина – зубной техник.

При виде меня он поднялся, проворно подкатился ко мне и стал жарко обнимать и целовать в обе щеки, щекоча черными усами. Я терпела без возражений – это обязательный ритуал, как в свое время у членов Политбюро. Наконец пыл иссяк, Кораблев уже поставил на стол чашки с пакетиками «Пиквика», и Василий Кузьмич сразу посерьезнел.

– Машечка, ты у нас на депутата выезжала?

– Выезжала.

– А что думаешь?

– Думаю, что не под депутата бомбу закладывали.

– О! Ну, тогда реши задачку.

Кузьмич достал из сейфа толстую папку и стал рыться в ней, ища нужные листки. Я увидела сводки прослушивания телефонных переговоров.

– Ты понимаешь, слушаем Вертолета вторую неделю, есть у нас под него подкопчик, хотели реализоваться, ковыряем-ковыряем, и все пусто. А тут у него в подъезде депутата взорвали… А они же всего боятся, все на свой счет принимают. Ну, мы ручки потерли – сейчас они активизируются, чего-нибудь да сболтнут, и что ты думаешь? В полтретьего депутат на воздух взлетел, а в четыре Вертолету звонят и поздравляют с наступающей годовщиной. Как это понять? Мы всех бандитов перебрали, ни пятого, ни шестого октября вроде бы в прошлом году пальбы не было, никого не хоронили.

– Ну-ка, можно, я гляну? – я аж затряслась от нетерпения.

– На, вот отсюда смотри.

Он положил передо мной листочки с машинописным текстом.

«Входящий: абонент не установлен.

1М – Але! А Романа можно? Рома? Живой еще? Ну, с наступающей тебя годовщиной!

2М – Кто это?! Кто это?! Какая сука?!.

1М – Моя фамилия… (закашлялся, разговор прерван)».

– Понятно, да? – спросил Кузьмич. – Второй мужской голос – это Вертолет.

Первый не установлен.

– Адрес! Василий Кузьмич, миленький, какая квартира у Вертолета?

– Девятая.

– Так, – лихорадочно стала подсчитывать я, – по две квартиры на этаже, у Бисягина третья и четвертая, второй этаж, пятая-шестая – третий этаж… Девятая – пятый этаж. Василий Кузьмич, а зачем Вертолету Денщикова прикармливать, если он с самим прокурором города дружит?

Кузьмич не удивился.

– Видишь ли, по пустякам к большим людям не пойдешь, для всяких мелочей и Денщиков сгодится. А откуда информация?

– Не знаю, дружит или нет, это я сгоряча сказала, но после взрыва наш Дуремар лично в эту самую девятую квартиру заходил зачем-то.

– Интересно, это мы себе запишем.

– А мне-то как интересно! У меня такое чувство, что я могу вам сказать про одну наступающую годовщину. Седьмого октября прошлого года на даче зарезали руководителя строительной фирмы «Фамилия» Чванова и его жену.

– Вот блин, а я ведь про Чванова и не подумал, – медленно сказал Кузьмич.

– А Кораблев чего молчал? Он же у меня по Чванову работает!

– Да я этих сводок вообще не видел! Чуть что, так Кораблев, – возмутился Ленечка.

– А ты знаешь, Машечка, почему мне Чванов на ум не пришел? У него же мать под вертолетовской крышей, вот у меня и не склеивалось, что это вертолетовские его могли грохнуть. – Кузьмич подергал себя за длинный ус. – Так ты хочешь сказать, что все-таки под Вертолета заложили?

– По крайней мере, очень похоже. А можно мне более ранние сводки посмотреть, дня за три-четыре до взрыва?

– Ну, посмотри.

Я стала медленно откладывать листок за листком. Ну должно же что-то проскочить, если я правильно понимаю ситуацию с чердаком. Может, вот это:

«03 октября, 17 часов 28 минут. Входящий – абонент не установлен.

1М – Рома? Ну, мы приехали, мы уже в городе, подъезжаем (голос возбужденный).

2М – Быстро ко мне, нигде не задерживайтесь. С собой, что ли, везете?

1М – Зачем? Там и оставили. А чего его с собой брать, перегрелся он немножечко.

2М – Все чисто? Я спрашиваю, все чисто? Кто эта сука? Я хочу знать, кто эта сука!

1М – Через пятнадцать минут будем».

Я подняла глаза:

– Василий Кузьмич, я на работу съезжу, кое-что уточню и вам отзвонюсь. Мне там бумажки подкинуть должны, может, я вам вечером что-то дельное скажу. За чай спасибо, вот сколько уже с РУОПом работаю, а только вы помните, что я больше люблю чай, а не кофе.

Я встала.

– Машечка! – Кузьмич тоже поднялся из-за стола. Опять начались объятия; ничего не поделаешь – ритуал.

– Кораблев! Машу отвезешь и назад.

– Есть! – Кораблев щелкнул каблуками.

На подъезде к прокуратуре я спросила Кораблева, может ли он подвезти меня поближе ко входу, а то от обычного места парковки далеко идти по грязи.

– Конечно, могу, – ответил он, – я же не на руках вас понесу, а машине все равно, она железная.

Когда мы припарковались, я попросила Леню подняться вместе со мной.

– Пойдем, если бумажки мне принесли, сразу вместе и посмотрим.

Пока мы поднимались на наш четвертый этаж, Кораблев мне выговаривал:

– Что вы так дверью в машине хлопаете? Это вам не КамАЗ. Дома потренируйтесь на холодильнике. Аккуратненько, аккуратненько!

Подполковник Бурачков, как всегда, оказался на высоте: у Лешки на столе дожидались меня справки и объяснения с поквартирных обходов, сложенные стопочкой, а в коридоре сидела та самая пожилая тетенька, которую я видела в день происшествия во дворе с метлой. Я извинилась и попросила ее еще немного подождать, буквально пять минут. Забрав у Горчакова бумаги, я затащила Леню в кабинет и отдала ему половину:

– На, смотри быстро.

Сама я тоже стала листать объяснения жильцов трехэтажного особняка, выискивая по адресам тех, чьи квартиры располагались на последнем этаже.

– Леня, – наконец сказала я, – посмотри вот это.

В объяснении Епанчинцева С. А., 1920 года рождения, было написано, что его квартира расположена на последнем, третьем этаже, над ней чердак, обычно запертый на замок; никогда на чердаке не было никаких бомжей, дети там не играют, поэтому до последних дней факт проживания под чердаком не доставлял Епанчинцеву С. А. никаких хлопот. У него парализована нога, он не выходит из дома, продукты ему приносит работница службы социального обеспечения, она же убирается у него в квартире, и еще приходит медсестра из поликлиники. Со слухом у него все в порядке. Начиная с конца сентября, он стал слышать над головой, на чердаке, шаги. Поначалу он решил, что это сантехники бродят по чердаку, делают профилактику труб перед зимним сезоном. Но для сантехников это были слишком тихие, осторожные шаги, и, кроме того, это были шаги одного человека. Сам он по причине паралича подняться на чердак не мог, хотя заволновался, не бомж ли какой-нибудь облюбовал себе этот теплый чердак, а посылать туда беззащитных женщин, сотрудницу собеса и медсестру, у него язык не поворачивался. Оставалось одно: слушать и на всякий случай запоминать. Некто приходил на чердак каждый день в шесть утра. (Епанчинцев, хотя давно на пенсии, привык просыпаться ни свет ни заря и приход незнакомца на чердак даже в такую рань отмечал себе на бумажке.) Ходил по чердаку мало; в основном еле слышно топтался у окна на крышу, из чего Епанчинцев сделал вывод, что человек на чердаке за кем-то наблюдает. Уходил человек с чердака после полуночи, тихо пробираясь к выходу и, судя по звукам, запирая за собой чердак на замок. Однако третьего октября там явно что-то произошло. В тот день некто, по заведенному порядку, пришел на чердак в шесть утра, отпер замок и тихо проследовал к окошку; а в десять минут второго на лестнице послышался топот ног нескольких человек, бегущих наверх.