Текст книги "Байки кремлевского диггера"
Автор книги: Елена Трегубова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Как я уволила из Кремля Шабдурасулова
Так случилось, что в моей журналистской карьере фамилия Шабдурасулов стала нарицательной. Смотри! А-то опять будет как с Шабдурасуловым! – периодически подшучивают надо мной коллеги, когда я публикую чье-нибудь резкое интервью. Или: Ай-яй-яй, как нехорошо ты с ним обошлась – прямо как с бедным Шабдурасуловым! – ругают меня родители за какую-нибудь очередную жертву моей публикации.
А с бедным Шабдурасуловым было, собственно, вот как.
Жарким полуднем прекрасного июльского дня 1998 года я вдруг обнаружила, что газетную полосу Русского Телеграфа, где я в тот момент работала, забивать абсолютно нечем. Добыв список кремлевских чиновников, которые в этот день были не в отпуске, я просто наобум ткнула в перечень пальцем и отправилась к Шабу, как его называли в Кремле. Дай-ка, думаю, попробую его уговорить: может, он под диктофон мне хоть часть своих обычных кулуарных откровений согласиться повторить. Благо что незадолго до этого замглавы президентской администрации Шабдурасулов как раз не для печати делился со мной сенсационными подробностями о том, кто из олигархов проплатил рельсовую войну.
В общем, как в добрых русских сказках, шла я туда, не знаю куда, чтобы принести то, не знаю что. Вернее, куда идти – я как раз знала: в Кремль. А принести нужно было -буквально хоть что-нибудь.
Заявившись к Игорю, тоже откровенно скучавшему в своем кремлевском кабинете, я с порога спросила его:
– Слушай, Игорь, тебе есть что сказать для интервью? Нам абсолютно нечем затыкать дыры в газете!
– Без проблем, – плево отвел Игорь. – Поехали, записывай.
Я, признаться, всегда сразу начинала подозревать какой-то подвох, если в работе мне что-то вдруг давалось слишком легко.
Поэтому решила, на всякий случай, все-таки уточнить:
– Игорь, дорогой, только это не будет обычное фиго-маго, которым вы кормите информагентства? Ты же знаешь: у нас дэд-лайн, и если я сейчас потрачу время на интервью, там хоть какое-то мясо должно быть, чтоб мне вернуться в редакцию не с пустыми руками.
Но Шабдурасулов опять, в своей обычной вальяжной манере, повторил:
– Без проблем!
Я включила диктофон, и полетели…
Я:Игорь Владимирович, когда вы общаетесь с руководством администрации, вам дают ответ на вопрос, хочет ли Ельцин сохранить за собой президентский пост после двухтысячного года?
Шаб:Внутри администрации есть самые разные суждения. Кто-то считает правильным стремление президента идти на третий срок. А кто-то считает, что Борис Николаевич должен быть президентом до двухтысячного года, а дальше передать власть в чьи-то руки.
Я:Вы принадлежите к числу поклонников последнего сценария?
Шаб:Пожалуй, да.
Я:То есть, вы считаете, что Ельцину не следует баллотироваться на следующий срок?
Шаб:Лично я думаю – да. С моей точки зрения, следующий президентский срок – это вообще не юридическая проблема. Это скорее проблема реальной управляемости страной, способности, желания, возможности того или иного человека управлять страной.
Я:А Ельцин, вы считаете, к этому больше не способен?
Шаб:Нет, я бы сказал по-другому. То, что он сегодня может совершенно спокойно поставить на место любого, тут никаких сомнений нет. Он слишком опытен, слишком хитер. Другое дело, нельзя говорить, что физическое состояние Ельцина идеально, что он абсолютно полон сил и активности для круглосуточной работы. Все эти годы в политике дорогого стоят. Мне кажется, что и у него самого накопился такой груз усталости – физической и психологической, которая может перевесить извечное стремление любого политика к власти. Единожды получив власть, очень трудно от нее отказаться. Для многих это превращается в личную трагедию. И если Ельцин примет для себя решение, что еще два года он достраивает страну, а потом передает власть, – это было бы оптимальным.
Я:По вашим ощущениям, Ельцин уже принял для себя такое решение?
Шаб: Мне кажется, что нет.
Я:А Юмашев разделяет мнение, что Ельцину не следует идти еще на один срок?
Шаб:Зная характер Валентина, я думаю, что его позиция близка к моей.
Эти слова стоили Игорю Шабдурасулову карьеры: именно последний пассаж о Юмашеве, а не предшествовавшие ему откровения о тяжелой болезни Ельцина.
Сначала Игорь и сам ничего не понял. Когда я отправила ему по факсу текст интервью для правки (куплет о президенте был там сильно разбавлен малозначительными рассуждизмами о политической ситуации и не бросался в глаза сразу), Шабдурасулов спокойно внес легкие стилистические исправления и послал мне текст обратно.
Впрочем, он тут же попросил меня:
– Лен, ты можешь подождать часок, – я на всякий случай пойду согласую текст с Валентином (Юмашевым. – Е. Т.).
– Хорошо, Игорь, только имей в виду: мы уже заверстываем интервью, и через час ты уже не сможешь мне сказать, что интервью не будет. Максимум, что ты тогда сможешь сделать, – это внести незначительную правку, которая не изменит размер интервью и его общий смысл. Потому что сейчас мы уже засылаем анонсы завтрашнего номера в агентства.
– Без проблем! – в очередной раз заверил меня Игорь.
* * *
Проблемы начались часа через два.
Шабдурасулов перезвонил мне в абсолютной истерике: – Лена, я знаю, что ты меня сейчас убьешь, но интервью ставить нельзя! Валя только что прочитал его и сказал: Не время. Срочно снимайте текст!
– Да ты что, Игорь, издеваешься?! Я же тебя предупреждала! Номер уже заверстан!
– Но я же не виноват, что Валя только что освободился и смог его просмотреть… – оправдывался Шабдурасулов.
Но я еще раз объяснила, что снять интервью уже просто не в состоянии, – это значило бы сорвать весь тираж:
– Единственное, что я могу тебе предложить, – это попробовать позвонить моему главному редактору, – сказала я уже просто с одной целью: избавиться от необходимости наблюдать агонию на том конце трубки.
К счастью, я успела добежать до кабинета главного редактора раньше, чем туда дозвонился Шабдурасулов.
Главный редактор Русского Телеграфа Леонид Злотин задал мне только один вопрос:
– Лена, у вас есть пленка с записью разговора? Получив утвердительный ответ, он крикнул секретарше:
– Если позвонит Шабдурасулов: меня нет, и не будет!
И в эту секунду раздался звонок.
Дозвониться Злотину в тот вечер пытались не только из Кремля. Юмашев поставил на уши всех, в тот числе и инвестора Русского Телеграфа Владимира Потанина. Но главный редактор придумал гениальное ноу-хау. Его просто не было в городе, он отключил мобилу и невозмутимо отправился гулять с любимым псом.
* * *
Именно так 9 июля 1998 года на страницах Русского Телеграфа появилось сенсационное интервью Игоря Шабдурасулова, максимально живо отразившее кремлевскую драму того времени: тяжелобольной Ельцин, собирающийся идти на третий срок, и его немногим более здоровая на голову администрация, тайком пытающаяся его туда не пустить.
Мировые агентства пестрели заголовками: Помощник президента заявляет, что Ельцин слишком слаб, чтобы идти на третий срок!. Мы с Шабдурасуловым чуть не обвалили биржу – на финансовых рынках моментально появились слухи о резком ухудшении состояния здоровья Бориса Ельцина.
Я не успевала снимать трубку для комментариев. В тот день мне позвонили целых шесть японцев (которые всегда почему-то были больше всех озабочены здоровьем Ельцина, видимо, из-за обещанных по дружбе островов), три немца, француз, по одному представителю прочих малых народностей, а также добрая сотня русских.
Иностранные журналисты и дипломаты, в основном, спрашивали: Правда ли, что ваш Ельцин так плох? Зато совершенно обалдевшие российские политики и журналисты в один голос задавали мне совсем другой вопрос: Слушай, а на фиг Шаб тебе все это сказал?! Как ты думаешь, а?
Газета Коммерсантъ в тот день даже обвинила Шабдурасулова в том, что он, по заданию юмашевского и своего покровителя Бориса Березовского, с помощью этого интервью специально хотел девальвировать рубль. Это версия подкреплялась тем, что примерно за месяц до шабдурасуловского интервью Березовский почти слово в слово заявил все то же самое о нулевых шансах Ельцина в 2000 году. Но одно дело – когда такое говорит олигарх, хоть и самый околокремлевский, а другое дело – один из руководителей президентской администрации. Да еще и ссылаясь на мнение главы ельцинского аппарата Валентина Юмашева.
Но я-то на сто процентов знала, что ни за какую девальвацию бедняга Шабдурасулов не боролся! А просто под влиянием разнеживающего июльского солнышка рассказал мне правду о том, что происходит в Кремле. Видимо, в тот момент для Юмашева стало уже настолько общим местом рассуждать со своими приближенными, что Ельцина пора отправлять на пенсию, что Шабдурасулов в первый момент даже и предположить не мог, что его, абсолютно созвучные юмашевским, речи будут криминалом.
* * *
При первой же возможности, сразу после дефолта, Юмашев поспешил избавиться от своего чересчур искреннего заместителя: Шабдурасулова отправили в Белый дом на идеологическое подкрепление созданного по проекту Березовского и просуществовавшего всего несколько недель второго кабинета Черномырдина.
Надо отдать должное Игорю, он оказался вменяемым парнем, и даже после этого скандала сохранил со мной прекрасные отношения. Он вообще всегда предпочитал относиться к этой истории с юмором. Как-то раз, уже в 1999 году, когда его вновь позвали на работу в Кремль, журналисты задали ему на пресс-конференции вопрос, сколько он планирует проработать в администрации.
– Да никаких проблем! – ответил Игорь. – Как только надоест в Кремле работать, – сразу дам интервью Трегубовой, и вперед! В правительство!
Так что фамилия Трегубова в профессиональной карьере Шабдурасулова (как и его – в моей) тоже навсегда осталась понятием нарицательным.
Глава 6
ДЕДУШКА СТАРЫЙ, ЕМУ ВСЕ РАВНО
Стыдно, конечно, для девушки в этом признаваться, но августовский правительственный кризис 1998 года я пережила, без преувеличения, как личную трагедию.
После дефолта, нарушив разом все нормы журналистской этики, я как сумасшедшая бегала по всем доступным мне в тот момент кремлевским кабинетам, умоляя знакомых чиновников, имеющих доступ к президенту, хоть как-то повлиять на Ельцина, чтобы он, вопреки давлению ближнего круга, не принял самоубийственного для страны решения об отставке кабинета реформаторов. И уж тем более – чтобы не повелся на заведомо суицидальный суперплан с эксгумацией политического трупа Черномырдина, который в тот момент, с подачи Березовского, подсовывал президенту Юмашев.
Когда Ельцин все-таки отправил Кириенко в отставку и назначил Черномырдина, даже мой циничный приятель Волин, сидя в своем кабинете в Белом доме, грустно сказал мне:
– Я думаю, что теперь Дедушка быстро умрет. Или скоро подаст в отставку… Потому что зачем ему теперь жить?
Все чувствовали, что это – не просто конец Ельцина, а конец всего того, что этот великий человек, несмотря на всю свою периодическую невменяемость, все-таки упорно пытался построить в стране на протяжении всех постсоветских лет.
И именно в те августовские дни президентские приближенные, провалив один за другим все свои идиотские мелочные суперпланы, предельно сузили для страны выбор дальнейшего пути. После чего отдаться мелкому, выращенному в кремлевском инкубаторе квазидиктатору показалось уже спасением.
То есть, по сути, именно в те дни Кремль, сам еще об этом не подозревая, уже зачал гомункулус Путина.
Странно, но каким-то шестым чувством именно в те дни я и мои друзья-журналисты почувствовали, что вскоре в стране может не стать и единственного бесспорного елъцинского завоевания – свободы слова. В 1998 году, 25 августа, мы с Машей Слоним, Юрой Ростом и Володей Корсунским совершили какой-то странный, ребячливый, совершенно бессмысленный, инстинктивный акт: ровно в полдень вышли на Красную площадь, к Лобному месту и молча, под накрапывавшим дождем, раскрыв зонтики, простояли десять минут. В память о тех пятерых диссидентах, которые ровно за тридцать лет до этого смели выйти на площадь, на то же самое место, в знак протеста против подавления советскими танками Пражской весны. Среди тех пятерых в августе 1968-го на Красной площади был, кстати, и Машкин брат Павел Литвинов. И теперь, в августе 1998-го, я невероятно гордилась тем, что мои взрослые, серьезные друзья, достойно, не прогнувшись, пережившие советские годы, взяли меня, салагу, не нюхавшую пороха, с собой.
Но уже через десять минут, распрощавшись с ними, я быстро прошла сто метров, нырнула под Спасскую башню и опять очутилась в кремлевском застенке. И снова почувствовала себя каким-то несчастным, проклятым посредником между миром людей и подземельем монстров.
Впрочем, вернувшись домой, я все-таки нашла выход из жесточайшей, самой натуральной депрессии: села и с горя написала в статье все, что имела сказать и президенту, и его любимой Семье. А заголовок к тексту поставила из детского садистского стишка, которым мои коллеги пытались хоть как-то меня развеселить:
Дедушка в поле гранату нашел,
Сунул в карман и к обкому пошел,
Дернул чеку и бросил в окно —
Дедушка старый, ему все равно…
Как я стала юмашевской совестью
Я так Вас любил, Лена!, – скажет мне Валя Юмашев в декабре 99 года, в ночь после выборов, которую мы провели вместе в Кремле. И как всегда соврет. Он никогда меня не любил. Скорее – боялся.
Наше с Валей знакомство произошло при весьма драматических для всей страны обстоятельствах – сразу после дефолта, в сентябре 1998 года.
Разогнав правительство реформаторов, Юмашев попытался провести очередную суперкомбинацию с назначением в премьеры (а заодно – и в президентские преемники) Виктора Черномырдина, который пообещал полную лояльность околокремлевским олигархам – в отличие от Кириенко и младореформаторов, которые именно за строптивость и поплатились.
Даже сам Валя, составляя последнюю ельцинскую книгу Президентский марафон, не удержался от того, чтобы прозрачно намекнуть на причину конфликта: Закладывая фундамент, молодые экономисты напрочь забыли о крыше…
Однако юмашевская операция Черномырдин, как и большинство предыдущих его политтехнологических экспериментов, провалилась. Причем на этот раз с таким грохотом, что на грани выживания оказались не только ельцинская Семья, но и все политические реформы, которые Ельцин успел провести в стране за посткоммунистический период.
Дума отказалась утверждать тяжеловеса Черномырдина и пообещала объявить импичмент Ельцину. На фоне внешнего и внутреннего дефолта отсутствие легитимного правительства и полная дискредитация Ельцина неминуемо вели либо к силовой смене власти, либо к силовой же попытке эту власть удержать.
Загнавший сам себя в угол Кремль принял парадоксальное, но единственное в той ситуации спасительное для себя решение: сдаться коммунистам. Вернее, сдать им власть в аренду, в лизинг, на время. И уползти в берлогу зализывать раны. Единственным человеком, которому Ельцин согласился дать подержать власть под честное слово, оказался Евгений Примаков.
Спрятавшись за примаковскую спину, Ельцин, с огромными (как оказалось потом – невосполнимыми) потерями для себя и для страны, на время урегулировал политический кризис, заваренный его же собственным окружением.
* * *
Если бы только Валя знал, как его в тот момент ненавидела вся страна! По крайней мере – та часть политической элиты, которая понимала, что же произошло на самом деле. В сентябре 1998 года мне, пожалуй, не приходилось разговаривать ни с одним человеком ни в Кремле, ни в Белом доме, который, говоря о Юмашеве, обошелся бы без мата.
Я обошлась. 11 сентября я написала в передовице газеты Русский Телеграф: Поверить в то, что Ельцин действительно не хочет быть политическим трупом, можно будет только в том случае, если он сейчас же, немедленно, уволит главу своей администрации Юмашева, дружба которого с великим комбинатором Березовским не имеет уже больше никаких приличных объяснений. Неизвестно, что именно – недостаток образования или разума, – но что-то явно отбило у Юмашева способность понимать, что ценой его игр без всяких преувеличений является страна. Если же отставки этого человека (которого во властных кругах иначе как профессиональным разводчиком уже и не называют) не произойдет, то цинично спровоцированный друзьями Семьи политический и экономический кризис последних недель будет репродуцироваться снова и снова…
* * *
Не стану оглашать почетный список имен, но в день выхода статьи мне позвонили несколько высокопоставленных чиновников и произнесли примерно один и тот же текст: Все получили огромное удовольствие! Но вы же понимаете, что теперь вас к Кремлю на пушечный выстрел не подпустят?
Однако на следующий день, в субботу, 12 сентября, я получила странное сообщение на пейджер: Лена, позвоните мне, пожалуйста, по телефону 206-60-88. Юмашев.
Я точно знала, что Юмашев никогда не общается с журналистами и никогда не дает интервью.
Поэтому первое, что я сделала, – это позвонила Лешке Волину (который тогда возглавлял пиар-службу в правительстве). Накануне по какой-то технической причине он не успел мне дозвониться и отметиться с какой-нибудь остротой по поводу моей передовицы, поэтому я заподозрила, что теперь он решил таким образом отыграться.
– Слушай, Волин, это твои дурацкие шуточки?! Нечего было меня будить в десять утра! – строго сказала я.
Лешка поклялся, что ничего не знает.
Он переспросил номер телефона, который был написан в сообщении, и подтвердил:
– Да, точно, это телефон валиной приемной. Слушай, никогда не знал, что Валя – скрытый мазохист! Не могу поверить, что он захотел пообщаться с тобой после этой статьи!
Я набрала номер.
Юмашевская секретарша засуетилась:
– Ой, Леночка, у него сейчас совещание, но Валентин Борисович очень просил сразу же соединить с вами, как только мы сможем вас отыскать! Подождите секундочку…
Валя моментально взял трубку:
– Здравствуйте, Лена!
– Здравствуйте, Валентин Борисович! Зачем вы просили меня перезвонить?
– Я прочитал вашу статью. И очень хотел бы с вами поговорить. Вы могли бы приехать ко мне сегодня, в любое удобное для вас время?
Часа через два я вошла в святая святых, куда до этого во времена Юмашева не ступала нога ни одного кремлевского журналиста – кабинет главы администрации президента в 1 корпусе Кремля.
Я ожидала увидеть перед собой предельно жесткого человека, этакого главаря Коза Ностра, держащего в своих руках все нити управления страной. Но вместо этого увидела испуганного мальчишку, которому явно очень хотелось спрятаться ото всех под стол и, суча ножками, завизжать, что он больше не играет.
Валя с порога кинулся убеждать меня, что это не он уволил правительство Кириенко, а сам премьер Кириенко чуть ли не на коленях умолял отправить его в отставку.
Усадив меня напротив, Юмашев принялся по дням, и даже по часам, расписывать мне, как он, Валя, доблестно действовал в критические для Родины дни. Причем когда я пыталась вставлять какие-то уточняющие вопросы, он умоляюще причитал: Подождите, подождите, пожалуйста, дайте мне дорассказать, а то я собьюсь… Было такое впечатление, что он и впрямь вызубрил этот свой рассказ назубок и действительно боится сбиться, если хоть на секундочку отступит от текста.
– Двадцать первого августа Кириенко вернулся из командировки. Я встретил его в аэропорту. И Сергей сам сказал мне: Я чувствую, что мы топим президента…
Пересказывать всю версию, предложенную мне Юмашевым, не стану. Не стану по очень смешной причине, которую я объясню несколькими абзацами ниже.
– Честно говоря, Лена, я уже просто устал все время защищать младореформаторов! – подытожил вдруг Валя. – Думаете, мне просто, когда ко мне, например, Куликов прибегает и требует немедленно арестовать Чубайса! (Здесь уже Валя заведомо смешивал временные пласты – описанный эпизод мог состояться только за много месяцев до этого.)
– Что-то я не припомню, Валентин Борисович, когда это вы вообще защищали младореформаторов?
– Ну вот, например, хотя бы в том случае с Куликовым! Я же тогда не дал Чубайса арестовать!
– Ну еще бы вы его дали арестовать! Ведь это открыло бы возможность для уголовных процессов против всех, кто имел отношение к приватизации. Вам не кажется, что это вы защищали себя самого и своих друзей, а не Чубайса?
– Все равно1 Вот вы пишете, что я все время отстаивал интересы Березовского! Но ведь я же не все время отстаивал интересы Березовского!
Эта валина формулировка прозвучала прямо как анекдот. – А! Значит, не все время? Хорошо, Валентин Борисович, тогда не могли бы вы привести примеры, когда вы НЕ отстаивали интересы Березовского?
– Смотрите, вот в прошлый раз, после Дела писателей, Борис Абрамович хотел, чтобы Немцова с Чубайсом вообще выкинули из правительства. А мы только лишили их министерских портфелей и даже сохранили им вице-премьерские посты А сейчас Березовский хотел отправить Кириенко в отставку. Но он хотел, чтобы вместо Кириенко назначили Черномырдина. А мы назначили Примакова! Вот видите: я не иду у Березовского на поводу!
– Понятно, то есть вы хотите сказать, что начинаете вы комбинацию обычно именно так, как хочет Борис Абрамович, а потом, когда она проваливается, заканчиваете уже по-своему? – съязвила я. – Со Связьинвестом такая же схема, по вашей логике, получилась? Березовский добивался, чтобы Связьинвест достался Гусинскому, и поэтому они сорвали проведение дальнейших открытых аукционов. Но во второй части комбинации вы опять-таки не пошли на поводу у Березовского и разобрались с крупной собственностью по принципу не достанься же ты никому? Я вас правильно поняла? А вы не считаете, Валентин Борисович, что если бы в девяносто седьмом году вы не выступали бы в Кремле как прямой представитель коммерческих интересов одной из финансовых группировок, то сейчас, может быть, страна не оказалась бы в таком тупике?
Однако тему Связьинвеста Юмашев обсуждать наотрез отказался, попросив встретиться как-нибудь попозже и подробно об этом поговорить.
Я вернулась к кризису:
– Валь, вот сейчас, отказавшись от идеи внесения кандидатуры Черномырдина в Думу в третий раз, вы тем самым по сути признались, что эта комбинация с попыткой его назначения, которая окончательно дискредитировала президента, была ошибочной с самого начала. А вы не хотите признаться также, что порочной была не только эта комбинация, но и предшествующая, – что вы не должны были в момент острейшего финансового кризиса усугублять его еще и политическим, отправляя в отставку правительство реформаторов?
Тут Валя растерянно взглянул на меня своими честными глазами и жалобным голоском пропел:
– Хорошо, Лена, я сейчас вам все объясню. Сейчас вы все поймете, только умоляю вас: эта информация – уже совсем конфиденциальная, уже совсем не для печати!
Я приготовилась слушать страшную правду.
В изложении Юмашева она звучала так:
– Дело в том, что мы получили секретную информацию по линии спецслужб, что страна находится накануне массовых бунтов, по сути – на грани революции. И дело не в рельсовой войне, которую, как вы правильно писали, иногда подогревали заинтересованные лица. Поверьте – речь шла об информации совершенно иного рода, о секретных докладах, которые делались президенту! Мы просто не имели права рассказывать об этом прессе! И нам, по сути, пришлось принести в жертву правительство, чтобы спасти президента…
* * *
Юмашеву, разумеется, не могло прийти в голову, что спустя всего три месяца наличие такой секретной информации категорически опровергнет в конфиденциальной беседе со мной не кто иной, как будущий российский президент Путин, возглавлявший в кризисный период главную спецслужбу страны.
Но в тот момент Валя не мог не заметить, что этот аргумент произвел на меня должное впечатление. Вернее сказать, это был единственный из всех Валиных аргументов, который звучал хоть сколько-нибудь логично.
– Вот, Лена… Теперь я рассказал вам всю правду, – поспешил усилить он выгодное впечатление. – А теперь… теперь… – голос Вали совсем уже начал срываться, – теперь пишите, если хотите, и дальше, что меня нужно уволить… – на этом пассаже Валя уже чуть ли не всхлипнул.
Теперь он вообще уже походил на слегка недоразвитую девушку, которая только что лишилась невинности, – часто хлопал ресничками, говорил с романтическими придыханиями и чуть ли не смахивал слезинки.
Поскольку все люди, хорошо знавшие Валю, характеризовали его мне как чрезвычайно хитрого собеседника, мне оставалось лишь сделать вывод, что он почему-то был уверен: этот образ должен меня растрогать.
Но, вместо того чтобы утирать валины девичьи слезы, я цинично уточнила, готов ли он все то же самое повторить под диктофон.
– Нет, пожалуйста, Лена, вы не цитируйте меня в газете! – запротестовал Валя. – Может быть, когда-нибудь потом вы напишете о нашей с вами встрече… в ваших мемуарах.
И тут произошла катастрофа. Уже, правда, не в государственных масштабах, а в несколько более мелких масштабах юмашевской личности.
Видимо, от мимолетного упоминания приятной ему писательской темы, главный придворный мемуарист страны Валя слегка расслабился, как-то подозрительно быстро пришел в себя, перестал прикидываться дурочкой, голос его приобрел уверенные мужские нотки, и он – совершенно неожиданно для себя самого – сделал признание, разом перечеркнувшее для меня все его предыдущие двухчасовые откровения:
– Честно говоря, Лена, я вообще считаю, что журналисты никогда не должны знать правду о том, что происходит во власти. Не говоря уж обо всех простых людях. У каждой газеты должна быть какая-то своя версия, отдаленно похожая на правду, и этих разных версий должно быть очень много… Но всей правды не должен знать никто!
* * *
А вот теперь как раз и настало время объяснить, почему чуть выше я отказалась пересказывать всю закулисную хронологию августовско-сентябрьского кризиса 1998 года, которую мне поведал в тот день Валя. Дело в том, что когда после выхода последней, постпрезидентской книги Бориса Ельцина Президентский марафон, я заглянула в главу Рублевая катастрофа, а потом Осеннее обострение, то с изумлением опознала практически слово в слово все то, что я застенографировала в своем дневнике после тогдашних посиделок с Валей.
Так что нетрудно было догадаться, что блюдо, которым попотчевал любопытствующую общественность любимый ельцинский зять и мемуарист Юмашев, – было тоже всего лишь навсего очередной из его многочисленных версий. (Кстати, и то, что во время нашей встречи Юмашев отказался говорить со мной про Связьинвест, тоже, по всей видимости, было связано с тем, что к тому моменту никакую удобоваримую версию для меня он еще изготовить не успел.)
* * *
Но еще один индикатор юмашевской честности оставался мне на десерт. Когда мы уже начали с ним, было, прощаться и Валя клятвенно пообещал мне впредь хорошенько заботиться о стране, а к весне 1999-го года создать новое правительство реформаторов, в комнату беззвучно впорхнула секретарша и, не проронив ни слова, по доброй кремлевской традиции, вручила Юмашеву какой-то огрызок бумажки с карандашной пометкой.
Прочитав ее, он напрягся и обратился ко мне:
– Знаете, ко мне вот сейчас пришли Чубайс с Немцовым… Но я очень хотел бы еще с вами поговорить! Мне так неудобно просить вас, – но не могли бы вы пару минут посидеть у меня в приемной, а потом мы продолжим?
Когда я вернулась, Юмашев был необычайно возбужден:
– Вот вы меня все время ругаете, Лена, а ребята вот сейчас пришли, обняли меня, расцеловали и сказали: Спасибо тебе, Валя, за то, что ты все так хорошо разрулил! Ты просто спас страну!
К несчастью для Юмашева получилось так, что ребята, выйдя от него, не уехали сразу, а решили, видимо, зайти еще и к Тане Дьяченко. Поэтому, когда я окончательно распрощалась с Валей, то как раз столкнулась с парочкой уволенных младореформаторов у лифта.
И, разумеется, не удержалась от соблазна спросить:
– А правда, что вы сейчас Юмашева целовали и благодарили за спасение страны?
Молодецкий хохот Немцова сотряс стены первого корпуса:
– Трегубова, ну скажи, мы что – с Чубайсом похожи на извращенцев?!
* * *
Я ехала домой и недоумевала: ну зачем Юмашеву понадобилось вылить на меня весь этот ушат вранья? Неужели он рассчитывал, что благодаря этому я вдруг превращусь в кремлевского соловья? Или, чего доброго, – в его личного соловья, прославляющего из статьи в статью ум, честь и совесть кремлевской администрации?
Вскоре загадка стала еще более интригующей. Едва я переступила порог своей квартиры, мой домашний телефон начал разрываться: секретарша Юмашева просила меня еще раз переговорить с Валентином Борисовичем, Валя брал трубку, говорил два слова, потом извинялся (Ой, Лена, ко мне тут пришли, мы можем связаться с вами чуть-чуть позже?), и через несколько минут повторялось все то же самое.
В конце концов он все-таки улучил какие-то две минуты и выпалил мне в трубку:
– Лена, я просто хочу вам сказать, что только что, после вашего ухода, я уволил Сергея Ястржембского с поста пресс-секретаря президента. Понимаете, я хочу вам признаться, что когда вы были у меня, я уже знал, что я это сделаю, но я вам не сказал. Потому что я еще в тот момент не сообщил это самому Сергею. Я хочу вам объяснить, почему я это сделал. Я просто хочу, чтобы вы меня поняли! Дело в том, что Сергей превратился в слишком самостоятельную фигуру. И к нему многие стали прислушиваться внутри администрации. Понимаете? Он стал, по сути, вторым центром власти в администрации. И я не мог дальше терпеть такое положение! Вы меня понимаете?…
* * *
Я подумала: сейчас – суббота. Валя прекрасно понимает, что до вторника я все равно никак не смогу использовать эту информацию в газете. Зачем же он тогда названивает мне и как будто оправдывается?
И тут до меня дошло! Видимо, Валя в тот момент все-таки прекрасно понимал цену всем своим поступкам. И своим словам – тоже. А поскольку никто из его приближенных не смел ему высказать всего этого в лицо, то, прочитав обвинения в моей статье, он, как это ни смешно, решил, видимо, выбрать меня на должность своей совести. Что, в принципе-то, похвально: в конце концов каждый человек имеет право захотеть иметь совесть. Или, в крайнем случае, заменить ее хоть чем-нибудь.
