Текст книги "Тентажиль"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Так всякий раз заканчивалась репетиция – этими его словами: "Все свободны". Свободны... какое там! Они стали пленниками. Днем и ночью думали лишь об одном: о странной пьесе, о том, что в ней происходит, о свой роли в ней и о том, как чудесно стать совсем другим существом, научиться думать, дышать, жить по-новому... выйти на сцену! Об этом им много рассказывал Федор Ильич – человек, без которого они теперь не могли представить себе ни дня.
Может быть, это было их лучшее время. Золотые деньки! Дни цвели, полные надежд, и ничто их не омрачало, ничто не тревожило. Жизнь смеялась, ластилась, и вела за собой. И детство легкой тенью маячило позади, а юность несмятой травой ложилась им под ноги...
Егор уже не так мрачно глядел на жизнь, со Степа слетела маска презрительного превосходства, Боб словно перемолол в себе свою ненависть, девчонки порхали пушинками, а Коста позабыл о том, что похож на разбухший стручок... Они точно выпали из настоящего! Само время держало их за руку и нашептывало: все впереди! Все возможно. Все сбудется...
И никто не знал, что это ласковое время уже отцветает, едва начавшись. Что дни, оттеснившие в душе смуту и детские страхи, уже на исходе – на смену детским спешат страхи взрослые.
А пока Егор все твердил про себя слова Таши: "Она оживет!"
Королева. Непонятное зло... Эти слова крепко засели у него в памяти. Он больше не копался в себе, не бередил свои раны – он летел, как на крыльях, к двухэтажному флигелю, где шли репетиции. Конечно, он рвался к Муре. Но не она одна стала причиной его волнений – Егор был болен театром.
И он не стал исключением – для всех семерых началась новая жизнь.
Глава 5
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Дядя Егора как-то обмолвился, что двадцать второго июня у Федора Ильича день рождения, и ребята решили устроить ему сюрприз. Долго ломали голову, что подарить, и Муру наконец осенило купить "живой ветер" – полые трубочки, которые так чудесно звенят при малейшем дуновении воздуха... Они продавались в киосках с разными восточными благовониями, душистыми маслами, пирамидками, фигурками и всякими разностями, и Степ обещал сгонять за ними в Москву. Сговорились, что девчонки займутся съестным, а ребята купят хорошего пива. Еще решено было взять большой торт и торжественно поднести имениннику вместе с зажженными свечками, чтобы он загадал желание и задул свечи.
Составили список, кому чего купить, и долго считали, по сколько придется скидываться. Получалось, по пятьдесят рублей – меньше никак не выходило... Боб при этом заметно приуныл, а Степ эдак небрежненько бросил: "Не кисни, старик, я за тебя заплачу..." Боб вспыхнул, дико завелся и заорал, что подачки всяких папенькиных сынков ему не нужны, пускай Степ подавится этим полтинником... Потом понял, что выглядит идиотом, сплюнул сквозь зубы и сказал, что полтинник – это вообще не деньги!
Решили собраться во флигеле вечером часов в семь, а до этого все подготовить. И началось – метались, высунув язык, от одного к другому, тащили купленные продукты на дачу к Таше – её бабушка вызвалась помочь с готовкой. Девчонки строгали салат, бабушка пекла пирожки с капустой, а ещё с луком и яйцами, ребята вертелись возле, облизываясь, пока их совсем не прогнали.
Двадцать второго с утра девчонки принялись прибирать в зале – хорошо, что этот день был свободен от репетиций, выходной. Они подмели зал и сцену, водрузили на ней роскошное старинное кресло, которое для этого случая пожертвовала тетя Оля, по сторонам от него поставили две высокие вазы с цветущим жасмином, и сладкий, волшебный его аромат сразу заполнил все помещение.
Все жутко волновались, – уж очень хотелось, чтоб учителю понравилась их затея. При этом топали и горланили так, что могли и мертвого разбудить не то что Федора Ильича, у которого был тонкий слух... Он спал наверху – об этом доложил Коста, посланный на разведку.
Заперли дверь в зал, и Коста остался его сторожить на случай, если вдруг имениннику вздумается туда заглянуть – у него ведь были свои ключи. Степ с Егором поехали в поселок за пивом, Юля вызвалась ехать с ними, чтоб выбрать торт, а Таша с Мурой отправились на дачу за пирожками и всякой-всячиной, приготовленной со вчерашнего вечера.
День выдался жаркий, душный, и девчонки еле передвигали ноги – так с утра набегались из-за всех этих суматошных приготовлений. Таша накануне пол ночи лепила пирожки с ветчиной из слоеного теста и ещё приготовила огромное блюдо селедки под шубой, так что почти не спала и чувствовала себя совершенно разбитой. Странно, такого с ней прежде не было: могла, зачитавшись, не спать всю ночь и потом нисколько не уставала...
"Наверное, просто перетрудилась вчера на репетиции – ахилл потянула, нога ныла всю ночь, вот и теперь болит..." – подумала она, едва поспевая за Мурой, которая шла гораздо быстрей, а теперь исчезла в кустах за поворотом. Таша уже почти миновала кусты, когда оттуда вдруг послышался жуткий глуховатый вой, и что-то прыгнуло Таше сзади на плечи. Она вскрикнула, не удержалась и упала в пыль на дорогу... а позади раздался звонкий веселый хохот подруги.
– Что, здорово я тебя напугала?!
– Мур, ты с ума сошла, что за шуточки идиотские! – Таша поднялась, отряхнулась и возмущенно покрутила указательным пальцем у виска.
– Извини, я не думала, что так получится... Перестаралась! Ну и здорово ты струхнула, признайся, а! – Мура опять залилась смехом, глядя на растерянное и бледное лицо подруги. – Ну прости меня, глупую, сама не знаю, почему мне взбрело это в голову. Таш, ну Ташенька, не обижайся, а? Миленькая, я же тебя так люблю! – Мура кинулась у ней на шею, зацеловала всю...
– Ладно, только больше, пожалуйста, так не делай. Погляди, у меня все ноги в пыли!
– Пошли искупаемся! Жарища жуткая, так что окунуться совсем не помешает...
Они как раз вышли к реке. Та от жары совсем обленилась, текла неспешно и тяжело, а от воды тянуло каким-то неприятным резковатым запахом.
– Чтобы я в эту гадость влезла! – возмутилась Таша. – Да ты что?!
– Да нет, не в реке же купаться, пошли на пруд. Ну, тот, в парке... там вода более или менее ничего...
– Ох, ну ладно, пошли.
Они прибавили шагу и минут через двадцать очутились у ворот парка. В нем было на удивление пусто: обычно в заросших аллеях попадались мамаши с колясками или влюбленные парочки, а тут ни души... Прежде они бы не обратили на это внимания, но теперь, увлеченные странной пьесой, во всем видели что-то загадочное, необычное... Игра в театр подхлестнула воображение, и широко открытыми глазами они старались читать жизнь между строк, надеясь разглядеть такое, чего на простой обыденный взгляд в ней нет. Ждали: вот-вот увидят, почувствуют, а что – и сами не знали. И от постоянного напряженного ожидания душа уставала. Ныла душа.
Девчонки брели в сонной зелени, окутанные летучими облаками тополиного пуха. Хотелось лечь в траву и уснуть... Какая-то тяжесть лежала на сердце, хотелось стряхнуть, отогнать её, но не было сил.
Мура оттого и стремилась к воде, что знала: вода даст силы, поможет очиститься. Эта душевная смута последних дней уже не на шутку сердила её. Под сарафаном у Муры оказался ярко-розовый блестящий купальник, она, не раздумывая, кинулась в воду и поплыла, а Таша осталась на берегу. Скинула босоножки, потрогала воду ногой, нахмурилась и села у берега, обхватив руками колени.
– Ой, Таш, так здорово! Плыви ко мне!
– У меня купальника нет, – буркнула Таша, нехотя вошла в воду, прошлась вдоль берега и вернулась назад.
– Ф-фу, кайф какой! – Мура вылезла из воды и с наслаждением растянулась в траве, глядя в небо. – Таш, ты чего киснешь, сегодня же день такой... праздник все-таки. Я прямо как заново родилась, водичка – это все-таки здорово!
– Да, наверное, но мне что-то не хочется, – Таша кусала травинку. Так ты будешь альбомы эти читать?
– Про Комиссаржевскую? – Мура уселась по-турецки. – Так их дядя Федор только тебе доверил. Под честное слово! Ты у него любимица, он на тебя возлагает большие надежды.
– Глупости, он на всех возлагает. Вон, слыхала: вчера сказал, что хочет с нами работать в Москве, официально зарегистрировать студию... Мур, ты чего?
Та вдруг закрыла лицо руками, а потом вдруг прыгнула к Таше и спрятала голову у неё в коленях.
– Мурка, перестань, мне щекотно!
Мура подняла голову, глаза её засияли.
– Таш, ты никому не скажешь? Клянись!
– Нет, ты просто ненормальная! Ну, клянусь.
– Ой, Ташка, я, кажется, влюбилась! – Мура обвила шею подруги руками, прижалась к ней горячей щекой.
– В кого?
– Только помни, ты поклялась! В Федора Ильича! Я просто с ума схожу! Ой, Ташка! Он обалденный... и вообще... я буду актрисой! Ох, просто сдохнуть можно!
– Мурка, так чего с ума-то сходить, это же здорово – будь! У тебя талант...
– Нет, талант у тебя. А я... у меня не получится, – она сникла и отвернулась.
– Почему это?
– Я несобранная. А Ильич говорит, нужно силу воли иметь, и работоспособность, и ещё много чего... а я перепрыгиваю с пятого на десятое, сама не знаю, чего хочу, и вообще...
– Но теперь-то ты знаешь... – успокаивала её подруга, чмокая в лоб и приглаживая растрепавшиеся волосы.
У Муры на глазах заблестели слезы, она вся дрожала то ли от холодной воды, то ли от волнения.
– Знаешь, у меня сердце, кажется, выпрыгнет! Это так сложно все... он же старый и он на меня ноль внимания... Я для него просто маленькая сумасбродная дурочка!
– Ну, это ты выдумываешь. А потом, почему же старый? Ему всего сорок три – это ещё не старость. Сейчас такие браки в моде.
– Вот, глупая, при чем тут брак?! Не надо мне никаких браков... или надо. Сама не знаю. И потом замуж меня никто ещё не зовет...
– Так позовет... Вот будет у нас в Москве своя студия, ты в ней будешь первой актрисой, он режиссер... Так всегда и бывает, что они женятся.
– Нет, я об этом не думаю. Просто... никогда не встречала такого человека, как он. Он же гений, Ташка! И он... ну, не знаю, самый умный, самый талантливый, самый классный из всех! Разве эти сопляки с ним сравнятся?!
– Нет, не сравнятся конечно. Слушай, ты мне вот что скажи: а чего это ты вздумала, что актрисы из тебя не получится... Я вот читаю и думаю: знаешь, ты ужасно похожа на Комиссаржевскую!
– Я?! Совсем ты поехала!
– Правда, вот почитай – сама увидишь. У меня ещё два старинных журнала есть: "Галерея сценических деятелей" и "Вера Комиссаржевская" – Федор Ильич мне дал. У неё такие письма – обалдеть можно! Вот прочла – и хочется куда-то бежать, лететь... сделать чего-то особенное... Ой, Мурка... ты тоже клянись, что никому не скажешь!
– Клянусь!
– Я... давно мечтала актрисой стать. Только это была просто мечта всерьез никогда не думала... А теперь думаю иногда: а вдруг получится? Ведь говорят, что ничего случайного не бывает. А тут, как снег на голову, эти наши репетиции, спектакль, студия... А вдруг моя мечта – не мечта? То есть, ты понимаешь, вдруг она настоящая?!
– Ташка, конечно, настоящая, тут даже думать нечего... дура, она ещё сомневается! Он же говорит – у тебя талант, тебе в ГИТИС поступать надо. Ты поступишь, я ни секундочки не сомневаюсь...
– Но я же совсем не красивая. И толстая, как бревно!
– Идиотка, совсем ты не толстая. И гляди, как похудела – килограмма на три, наверное...
– На четыре.
– Ну вот! И ещё похудеешь. И потом бывают актрисы вообще некрасивые вон, Барбара Стрейзанд или Джульетта Мазина. А от них глаз не оторвешь! И они на весь мир знаменитые.
– Мур... я вообще-то говорить не хотела, но... – Таша запнулась и закусила губу.
– Давай, говори, раз начала.
– Понимаешь, это, конечно, здорово – наш театр, мечты, репетиции и все такое... но я боюсь, что-то случится.
– Как это, не поняла?
– Ну, с кем-то из нас. Вон, видишь: тучи, – она запрокинула голову, гроза идет. И я знаю, я чувствую: на нас тоже как будто что-то надвигается! Это наверно глупо звучит... А ты сама разве не чувствуешь?
– Я... – Мура задумалась. – Может быть. Я просто не хотела об этом... Но если честно, то да, мне тоже что-то подобное кажется. И потом эта Юля...
– Да, что тебе далась эта Юля? Девчонка, как все...
– В том-то и дело, что не как все! Она шпионка, и ты это прекрасно знаешь! И потом она так к ребятам липнет, что противно смотреть. И к Степу, и к Егору, и к Бобу – ко всем. У неё совсем гордости нет!
– Просто она жутко хочет, чтобы в неё кто-то влюбился, нормальное состояние. Мне, например, её жалко. У неё же просто кошмарная роль – этот Тентажиль несчастный! Сама подумай, ей ведь не позавидуешь!
– Таш, да плевать на нее, мы о другом говорили...
– Нет, Мур, не плевать. Мы теперь не просто соседки по даче – мы артисты. Труппа, театр..... Помнишь, что говорил дядя Федор об актерской семье: нужно друг друга поддерживать, вместе держаться. Так между прочим и в пьесе сказано, помнишь?
– Помню, конечно. Только как-то... ну, не знаю, мне иногда от страха хочется волком завыть. И не понятно, почему это... Сбежать бы отсюда, плюнув на все, а ты говоришь, поддерживать...
– Угу, у меня то же самое. Тоже иногда хочется брякнуть что-нибудь в таком роде: ребят, извините, но я больше с вами не играю. Но ведь нельзя!
– Нельзя. Но если очень хочется, то можно, – невесело усмехнулась Мура. – Я иногда не понимаю, в самом деле я так балдею от всего этого или это мне только кажется?..
– Ты хочешь сказать, что все, что ты мне только что рассказала: и про Федора Ильича, и про мечту стать актрисой – это тебе только кажется?!
– Таш, не мучай меня! – Мура вдруг разрыдалась так горько, что Таша опешила, а потом кинулась утешать подругу. – Я во-обще... – всхлипывала та у неё на плече, – ни-чего теперь не... понима-аю...
– Это все пьеса – она! – мрачно кивнула Таша. – В ней все дело. Тебе ничего не кажется – ты и вправду влюбилась и в театр, и в нашего режиссера, но пьеса... она хочет нас всех как бы того... прихлопнуть.
– Как это? – Мура раскрыла рот, перестав всхлипывать.
– Ну, это я неудачно выразилась. Просто ты погляди на всех... ребята такие напуганные, напряженные... шарахаются от каждого шороха. Вот как я там в кустах на дороге... И все эти разговоры про то, что надо изжить свой страх – это только одни разговоры, страхов все больше, они по-моему только растут от этого... И знаешь, – она понизила голос до шепота, – она ведь глядит на нас!
– Таш, ты чего? Кто глядит, где, откуда?
– Королева! Она там, за дверью, – оглядываясь, зашептала Таша. – Она как будто бы оживает, понимаешь? А потом совсем оживет!
– Перестань, у меня мурашки по коже! – Мура вскочила, тряхнув волосами, ногой притопнула. – Ты что, специально меня пугаешь?
– Но ты же сама призналась, что от страха выть хочется. А я уже стала собственной тени бояться...
– Таш, а может... – Мура наклонилась, заглянув подруге в глаза, – нам во всем Федору Ильичу признаться? Сказать: так и так, мол, боимся... Может, он нам что-нибудь объяснит?
– А знаешь... – Таша прищурилась, – мне иногда кажется, что именно этого он и хочет. Он сознательно добивается...
– Но зачем? – Мура так вытаращила глаза, что они стали совсем круглыми.
– А вот это нам надо выяснить. Может, он ловит кайф, глядя, как мы трясемся от страха. Но тогда он просто ненормальный какой-то, маньяк! Хотя по-моему для него это просто игра. Театр, что ты хочешь! Но если... – она облизнула пересохшие губы.
– Что, если?
– Если это что-то другое... то надо быть настороже. Что-то сошлось, понимаешь? Я не знаю, что именно, но только страх – он как тесто: поднимается, лезет, растет... наползает на нас. Вот увидишь, оживет он, Мур, оживет!
– Тоже мне пророчица Ванга! – фыркнула Мура. – У меня от нашего милого разговорчика прямо в ушах зазвенело. Хватит болтать, пошли. Времени-то уже шесть часов! И дождь хлынет вот-вот...
– Да, хорошо бы успеть до дождя... Неужели шесть, а я думала пяти нет... Давай скорей!
– Все, вперед!
И девчонки бегом понеслись на дачу. Тяжелая низкая туча, наползавшая с севера, медленно приближалась к окрестностям. Шла гроза!
* * *
Как ни спешили, все-таки дождь накрыл их возле самой усадьбы. Сразу вымокли с головы до ног: полило как из ведра! Кое-как отряхнулись, вытерли мокрые волосы, лица и руки и из последних сил втащили корзинки с закусками в зал.
Заглянули с опаской: тут ли Федор Ильич, а вдруг опоздали? Но его не было. Все остальные уже собрались и торопливо заканчивали украшать помещение.
Громыхнуло уже где-то рядом – гроза приближалась. Было слышно, как дождь поливает стены и крышу, колышется за окнами текучей прозрачной завесой... Таша с Мурой распаковали свои корзинки с пирогами, извлекли огромное блюдо, на котором красовалась селедка под шубой, украшенная лучком и укропом. На деревянных дощечках яркими пятнами разложили огурцы, помидоры, редиску и свежие пучки зелени.
Коста, остававшийся сторожить зал, сообщил, что Федора Ильича так и не видать целый день – с утра сидит у себя наверху тихо, как неживой.
– А может, он вышел, и ты его проворонил? – предположил Боб.
– Да нет, там он, часа в два выходил на полчасика, потом к себе поднялся, я видел. Настроение у него плохое по-моему: шел понурый такой, на себя не похожий и что-то все бормотал, бормотал...
– А может, мы все это зря затеяли? – сказала Таша. – Может, ему хочется одному побыть?
– В день рождения? – хмыкнул Степ. – Вряд ли! Ну, народ, надо нам его расшевелить, настроение поднять, если оно и вправду хреновое. В день рождения одному... это ж сдохнуть можно! Ну чего, пойду, что ли, его позову?
– Погоди, подождем еще, – остановила его Таша. – Может, сам спустится. Подарок приготовили?
– Вот он, на двери висит! – Егор указал на желто-зеленые трубочки, прикрепленные к двери сбоку на уровне головы. – Думали подарок вручить в бумажку завернутый, но решили, что так будет лучше – пускай сам его снимет. Этот живой ветерок сразу так зазвенит... Ильич обрадуется! Слышите, вроде наверху ходит кто-то? Его ведь шаги?
– Похоже его... – шепнула Юля.
– Слушайте, а может не надо наш подарок вешать туда... ну, на эту дверь! – сказала Мура. – От неё у меня прямо мороз по коже! Ну её, давайте лучше так вручим, я бумагу подарочную принесла и ленточку.
Она подошла к двери, приподнялась на цыпочки, сняла жалобно звякнувшие полые трубочки – "живой ветер" и принялась аккуратно завертывать в золотистую глянцевую бумагу.
Они все спустились в зал и оглядели сцену, подготовленную к торжеству. Посреди неё торжественно пустовало высокое кресло, перед ним ковром стелилась самобранная скатерть, а позади наискось высилась недавно законченная дверь из последнего действия пьесы. Дверь, за которой по замыслу Метерлинка таилась смерть!
Ее сколотили из толстенных досок пятидесяток, обстругали, ошкурили и покрыли морилкой. Это был единственный конструктивно выделенный элемент декораций: сцена была пуста, её украшал лишь задник из грубого холста, и только в пятом действии должна была появиться дверь, точно из ниоткуда. До того она скрывалась за натянутым полотном из холста, а когда свет вырубался, полотно быстро снимали, и дверь вдруг выступала из темноты. Слабо высвеченная софитом, мрачная дверь на башню... Из-под планшета сцены – из подземелья – к ней вели ступени, и Игрэна по замыслу режиссера, со свечой поднималась на сцену по этим ступеням, в отчаянии пытаясь отыскать Тентажиля. Она старалась приоткрыть дверь, найти в ней хоть малую щелку, но напрасно. Дверь не поддавалась.
Федор Ильич придавал особенное значение этой двери, он говорил, что она – само воплощение рока. Все действие как бы подводит к ней – к неумолимой преграде, губящей все надежды. От одного её вида должно становиться не по себе... Надо сказать, рабочие постарались на славу: даже вблизи это сооружение производило жуткое впечатление. А уж из зала...
"Зрители просто в штаны наложат!" – констатировал Степ, и с ним все без слов согласились. Не дверь, а настоящий монстр! Она была сделана по особому чертежу – отец Степа просчитал все с таким расчетом, чтобы сооружение казалось значительно мощнее и выше, чем на самом деле. Да плюс освещение – уж сколько режиссер колдовал над ним...
И теперь включили боковой софит со специальным фильтром, который давал эффект какого-то зловещего мертвого света. От него на лицах пролегали глубокие тени, искажая черты почти до неузнаваемости... Юлька все вертелась у двери, поправляя гирлянды цветов. На обратом пути она попросила Степа остановить машину, побежала в поле, чтобы нарвать ромашек и колокольчиков, сплела из их длинные гирлянды и украсила ими мрачную дверь. Честно говоря, от этого та выглядела ещё мрачнее.
Таша заметила, что Юля, как приклеенная, все торчит возле этой двери.
– Юлька, что ты все вертишься там, оставь ты свои цветы – и так все классно! Иди лучше к нам. Ох, никак не придумаю, куда блюдо с шубой поставить...
Но Юля, словно её не слышала. Она все ходила кругами возле двери и что-то шептала ей, тихонько и нежно поглаживая...
– Гляди-ка, задабривает! – ухмыльнулся Степ, кивнув Егору на Юлькины странные действия, напоминающие какой-то магический ритуал.
– Она её боится, – хмуро бросил Егор.
– Кого, двери? – не понял Степ.
– Ну да. На её месте я бы тоже боялся.
Это правда, Юля боялась. Боялась смертельно. За дверью таилась смерть.
Нет, не её, конечно, а Тентажиля. Но ведь она так старалась – она вошла в роль!
Вот шагнет туда и... Что будет дальше, Юля не знала. И только молила, чтобы её пощадили...
– Ребят, чего дядя Федор целый день там один наверху? – не выдержал Егор. – Мне это не нравится. Может, плохо ему или случилось что... Пошли, надо его позвать! Уже семь часов.
Страшный грохот раздался над головой. На миг показалось, что рушится крыша. Гром! Он ударил так внезапно, подкрался так близко, точно хотел напугать их до смерти. Девчонки взвизгнули, присели от страха, ребята подскочили на месте и принялись поносить грозу самыми распоследними словами, пытаясь за бравадой и руганью скрыть испуг.
Прежде они при девчонках так никогда не ругались и сами не понимали, в чем дело... Но ощущение близкой опасности стало вдруг таким явным, что захотелось немедленно кинуться бежать под проливной ливень, в грозу – не страшно, лишь бы подальше отсюда...
– Ладно, рванули наверх, – решил Егор. – Подарок у кого? Взяли? Тогда – вперед!
– Погодите, а торт? – остановил всех Степ. – Надо же свечки зажечь. И вообще – хорошо бы, чтоб неожиданно было, это ж сюрприз... О, придумал!
Он подошел к Юле и стал с ней шептаться. Она вскинула на него удивленные глаза, вся сжалась, головой покачала. Он начал её убеждать, руками размахивать. Потом приобнял за плечи и чмокнул в щеку. Неловко так... Но она вся покраснела, как мак, пожала плечами... и согласилась.
– Порядок! – довольный Степ вернулся к ребятам, поджидавшим у лестницы.
– Эй, чего ты задумал? – спросила Мура.
– Да так... идейка одна проклюнулась. Юлька из-за двери с тортом вынырнет, в нем свечки зажженные – вот Ильич обалдеет – отпад!
– Никакого отпада, она же жутко этой двери боится! – вспыхнула Таша.
– Порядок, все будет о'кей, она уже не боится, – заявил Степ с очень довольным видом. – Ну, пошли, что ли?
– Что, всей толпой? – спросил Коста. – Может, кто-то один сначала к нему заглянет. Неловко как-то: сидит себе человек, не ждет никого, а тут вдруг – куча народу!
– Да, пожалуй... – протянул Егор. – Я пойду, а вы тут, у лестницы подождите. А как мы с ним будем сверху спускаться и вы шаги услышите, Юльке махните, чтоб свечки в торте зажгла и на сцену из-за двери выползала. Ну вот, вроде все. Я пошел.
Он пригладил волосы, выдохнул и начал подниматься по лестнице. Снова громыхнуло, но уже чуть поодаль, гроза кружила вокруг старой усадьбы, то отдаляясь, то приближаясь вновь.
Ребята жались друг к другу, точно стайка цыплят в коробке. Они то посматривали наверх, то оборачивались, глядя в темноту зала. Свет в нем погасили, чтобы зажженные свечи на торте выглядели как можно эффектнее.
Егор на цыпочках поднимался по деревянным ступеням. Он не хотел, чтобы там, наверху услыхали, что кто-то идет. Может, надеялся что-то расслышать... шаги, голоса. Егор отчего-то был совершенно уверен, что режиссер не один. И откуда взялась эта уверенность – понятия не имел... Знал – и все! Чувствовал.
Приблизился вплотную к двери, ухом прижался. Тихо. А, нет – чей-то голос. Дяди Федора? Вроде нет – не его. Низкий, глухой, отрывистый... И слов не разобрать. Ага, вот, кажется, чуть-чуть пояснее...
– Нет, нет, не хочу... Уходи! Оставь меня, что за гадость... гадость! Нет! О-о-ох!
Егор не выдержал – приоткрыл дверь и увидел Федора Ильича, ничком лежащего на своем узком диванчике. На столе теплилась свечка. А на стене за кроватью шевелилась какая-то тень. И до того она была жуткая, что Егор, не разбирая дороги, с криком ринулся по ступенькам вниз.
Ребята внизу приняли топот за знак: пора начинать торжество. Махнули Юле – она видела их, а они её нет, ведь она была в темноте, а они – на слабом свету, проникавшем из узенького окошка на лестнице.
Махнули... и тут дверь в зал захлопнулась. То ли от сквозняка, то ли случайно кто-то толкнул... Таша попыталась открыть её, но дверь не открылась. Наверно упал крючок, которым запиралась она изнутри.
Юлька осталась одна в темноте...
Она стояла, прижавшись спиной к холщовому заднику, и держала в левой руке праздничный торт. В правой у неё была зажигалка. Руки дрожали так сильно, что девчонка боялась уронить торт на пол. Ужас душил её. И с каждой секундой он все нарастал. Казалось, вот-вот тьма сгустится и она увидит... увидит... чудовище! Что-то такое, чего невозможно представить... И ЭТО навалится на нее!
Ей всего-то и нужно было в условный момент зажечь свечи и выйти на сцену, обойдя дверь. Выйти из-за двери. Только это...
Дверь эта не открывалась. Никогда! Она попросту не могла открыться так задумана, так устроена – по ходу действия это было не нужно. Рабочие просто сколотили её, прибив к полу – и все.
"Это только декорация, – успокаивала себя Юля. – Декорация... Она не страшная и мне нечего бояться. Совсем нечего..."
Там, в отдалении, в проеме двери в зал стояли ребята. Их фигурки смутно маячили в полутьме. И вдруг что-то хлопнуло. Юлька осталась одна в темноте. В кромешной тьме! Она подумала, это знак: пора начинать. Маленькая, дрожащая девочка с двумя смешно торчащими хвостиками и веснушками на носу чиркнула зажигалкой и начала зажигать свечи. Ох, как их много! Сорок три! Она обожглась, слабо вскрикнула... И тут дверь перед ней вдруг начала открываться.
Юля застыла на месте, приоткрыв рот. Хотела крикнуть, но голоса не было. Дверь открывалась, и там, там... в зале было что-то. Что-то черное, очень черное – чернее мрака. И ОНО стало двигаться на нее.
Торт накренился и шмякнулся на пол. Свечи погасли.
