Текст книги "Тентажиль"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Вроде нормальные. А что?

– Ничего. Так спросила. Степ этот такой прикольный – просто обалдеть! И машина у него классная. Я вообще ума схожу, когда парень за рулем. Это на меня так действует... Таш, а ты не хочешь влюбиться, а?

– Не знаю... я как-то об этом не думаю.

– Врешь, об этом все думают! Ты что, замуж не хочешь?

– Пока нет. И вообще, что в этом хорошего? Ты погляди на взрослых какие они все замученные... одни заботы. Все девчонки только и думают, как бы поскорей выйти замуж, а потом локти кусают.

– Ну, так уж и кусают! Ташка, а почему ты от парней шарахаешься? Ты, что, их боишься? Ну, признайся!

– Ни от кого я не шарахаюсь, просто... – она примолкла, нырнув под плед с головой.

– Просто что? Ну давай, рассказывай, ты ведь знаешь – я никому...

– Ну просто я уже однажды влюбилась, – призналась Таша. – А он... в общем, он захотел... ну, сама понимаешь!

– Постели, что ли?

– Ну да.

– А ты?

– А я сказала "нет". Боялась или... в общем, я не могла, понимаешь?

– Очень даже понимаю. А он?

– Он начал с другой девчонкой гулять. Сделал мне ручкой. И я... в общем, с меня хватит – ну их всех, у них только одно на уме!

– Глупости, просто тебе идиот попался, это не значит, что все такие. Ты своего просто пока не встретила. А может, это кто-то из наших. Странно, да? Мы вчера только познакомились, а я их уже зову "нашими"!

– Да, странно... В жизни вообще много странного. – Ташины глаза блеснули в полутьме. – И таинственного. И вот это мне больше всего интересно. А парни... наверное это придет. Но не сейчас, я знаю.

– Откуда ты знаешь?

– Чувствую...

– Таш, а ты гадала когда-нибудь?

– На чем?

– Ну, на чем угодно: на свечке, на воске, кофейной гуще...

– Не-а. Знаешь, говорят, не надо искушать судьбу.

– Ну вот, опять ты всего боишься! Глупости, все гадают! А у тебя свечка есть?

– Есть у бабушки.

– Принеси, а?

– Но она же спит.

– А ты тихонечко...

Таша покорно сползла с кровати и на цыпочках прокралась в комнату бабушки. Там, в ящичке её тумбочки лежали свечи – свет в поселке часто гас, особенно после грозы, и приходилось сидеть при свечах. Такие вечера Таша особенно любила. Она осторожно взяла свечу и вернулась к себе в комнату, прихватив спички.

– На, зажигай. А на что мы будем гадать?

– Сейчас придумаем! – Мура приладила свечку у края стола, зажгла... Давай на тебя. Когда в тебя кто-нибудь влюбится?

– Мур, перестань, я не хочу! Сама это затеяла – вот на тебя и погадаем.

– На меня? – она пожала плечиками с притворной покорностью – Ладно, давай.

– А что давай – я не умею.

– Это очень просто. Надо закрыть все окна и форточки, чтобы не было сквозняка, зажечь свечку, закрыть пламя ладонями и вызвать чей-нибудь дух.

– Как это?

– Очень просто: сказать, чей дух вызываешь, и спросить, здесь ли он. Если да, то пламя отклонится вправо, нет – влево. Хотя говорят, дух может соврать.

– Зачем?

– Ну, не знаю. Может, просто из вредности, а может у него какие-то свои планы – это ведь дело такое... Еще, говорят, может появиться не дух, а астральная сущность.

– Это ещё что за зверь такой?

– Таш, брось притворяться, ты же про это знаешь побольше меня!

– Ну, читала кое-что... Мне кажется, в таких вещах, когда дело касается потустороннего, надо быть жутко осторожным. Об этом, кстати, везде пишут и предупреждают.

– Ладно, проехали. Так начинаем?

– Давай!

Таша плотно прикрыла форточку, Мура зажгла свечу. В комнате было очень тихо, даже бабочка куда-то пропала. Огонек свечи горел ровно и ярко, освещая Мурины ладони теплым золотисто-розовым светом. Девчонки притихли, не отводя глаз от пламени.

– Вызываю дух Веры Комиссаржевской. Дух, ты здесь?

Пламя чуть поколебалось и отклонилось вправо.

– Дух, скажи, кто-то влюблен в меня?

Свеча ответила: "Да".

– Это Степ?

Пламя не шелохнулось.

– Это Егор?

Огонек свечи задрожал и так резко метнулся вправо, что пламя погасло...

– Ой, Мура, с ума сойти! А почему пламя погасло и что это вообще значит?

– Что Егор в меня втюрился по уши! – сообщила довольная Мура, сияя. Ой, чуть не забыла! Дух, спасибо тебе! Обязательно поблагодарить надо, а то обидится. И ещё по правилам ни за что нельзя задувать свечку – только гасить пальцами... Огонь этого не любит. Да, и ещё надо сказать: злой дух под землю, добрый – на землю. Ну вот, теперь все!

– А что, Комиссаржевская – злой дух? Как-то не верится... засомневалась Таша.

– Просто так надо сказать, когда закончишь гадание – мало ли, кто на самом деле явился, – может, нематериальная сущность, которая притворилась духом Комиссаржевской...

– И все наврала?

– Не исключено, хотя не думаю... Слушай, есть жутко хочется! У тебя нет чего-нибудь пожевать?

– Есть на кухне. Сейчас принесу. А ты что, не ужинала?

– Да мне как-то тогда не хотелось... Давай тащи, а то я сейчас умру с голоду!

Минут через пять Таша появилась в комнате с двумя бутербродами: с сыром и с колбасой, и Мура накинулась на них с таким аппетитом, что у Таши у самой слюнки потекли...

– Ну вот, порядок! Теперь можно баиньки.

– Погоди, давай ещё о чем-нибудь поболтаем, – шепнула Таша, у которой сон как рукой сняло.

– Ой, у меня глаза закрываются, – извиняющимся тоном промурлыкала Мура. – Я вчера всю ночь не спала – Агату Кристи читала, так что уже просто падаю. Завтра потрепемся, хорошо?

– Ладно. Спокойной ночи. Ты осторожнее там, на заборе.

– Не беспокойся, я теперь знаю – там гвоздь! Да, эти пьесы дурацкие оставляю тебе – изучай на досуге. Ну, пока...

Она чмокнула подругу, влезла на подоконник и растворилась в темноте притихшего сада. Таша постояла у окна, вдыхая летучие ароматы цветущих вишен... так хорошо! Стояла бы и стояла... Но одной было как-то не по себе: кажется, кто-то притаился за углом и сейчас прыгнет... Она вздохнула, закрыла окно, задернула занавески и легла, подвернув одеяло под ноги и укутавшись: Таша любила сооружать из одеяла подобие кокона – так уютней! Взглянула на потухшую свечку, снова вздохнула...

"Да, Мура права, я действительно боюсь влюбиться! – подумала она с грустью. – Ну, кому такая понравится: нескладная, толстая, да ещё и думает слишком много. Вот, Мурка – она себе голову не забивает, просто живет и радуется! Делает все, что хочет. Да, конечно, с ее-то внешностью..."

Таша покорно вздохнула, протянула руку к ночному столику, взяла книгу, раскрыла...

– С ятями, надо же! Так, что тут у нас? Не то, не то... А вот, "Смерть Тентажиля". Ну что ж, посмотрим...

И она погрузилась в чтение.

* * *

Когда на следующее утро Мура легко, как птичка, взлетела на крылечко к подруге и направилась прямо к ней в комнату, путь ей преградила Ташина бабушка Надежда Николаевна.

– Тс-с-с... – она приложила палец к губам. – Спит наша Таша. Я к ней в полдесятого заглянула – какое там... Дрыхнет, сонная тетеря! Небось читала вчера допоздна: на одеяле книжка раскрытая.

– А может, проснулась уже? – предположила Мура – ей не терпелось увидеть подругу.

– Ну, посмотри, а я пойду чайник поставлю. Пора уж вставать – день на дворе!

В самом деле, было уже без пяти двенадцать... Мура приоткрыла дверь в Ташину комнату... та спала. Мура вошла, раздернула занавески – яркий солнечный свет плеснул в лицо спящей, та заморгала, прищурилась, села в кровати.

– Ой, сон был какой! А сколько времени?

– Скоро обед! – рассмеялась Мура. – Вставай, лежебока. Пора к режиссеру идти – книжку отдавать. Кстати, зачем ты эту Юлю противную позвала?

– А чем она уж такая противная?

– Ну, какая-то ненастоящая...

– Мур, чего ты выдумываешь? – Таша, зевая, спустила ноги с кровати. Нормальная она девчонка, просто ещё маленькая... Ей же тринадцать лет.

– Ну, не знаю... Я её сейчас встретила: она прямо вся так обрадовалась, как будто я ей сто рублей подарила... а глаза злые. И бегают, точно она чего-то украла! А ненастоящая она, потому что неискренняя. У неё всегда что-то свое на уме...

– Да брось! – Таша быстро оделась. – По-моему, ты преувеличиваешь. Ну, любопытная она, я согласна, а вспомни, разве ты такой не была?

– Я и сейчас такая! – надувши губки, выпалила Мура. – Только эта Юля двуличная! И завидует всем, вот!

– Ох, Мур, ты чего-то сегодня не с той ноги встала!

– Я-то с той, а эта Юля выглядывала что-то сейчас у тебя на участке. Шею вытянула, к забору прилипла... Она вообще все время подслушивает и подсматривает – сколько раз я её за этим занятием заставала, а ей хоть бы что – как с гуся вода. Улыбнется, вякнет: привет! – и пошла себе, как ни в чем не бывало...

Мура выпалила все это одним духом и начала прихорашиваться перед зеркалом, поправляя волосы. Потом, тряхнув головой, обернулась к подруге.

– Ну что, прочитала пьесу?

– Ой, Мур, слушай... – Ташины глаза расширились и стали совсем огромными. – С ума сойти можно!

– Это с чего?

– Да, пьесы, Метерлинк этот – я их все прочитала. Слушай, мне так понравилось!

– Да ну?

– Ты просто вчера была не в том настроении – на них настроиться надо. Это просто здорово: так таинственно и так страшно... Люди живут, мечтают о чем-то... а рядом НЕЧТО! И оно их может сожрать. Ну, не в прямом смысле... Знаешь, потусторонние силы или там рок, судьба... Нет, Мур, ты перечти обязательно.

– Перечту, куда я денусь – ещё роль придется учить. Интересно, кстати, кому какую дадут?

– А ты бы какую хотела?

– Я? Никакую! – Мура состроила капризную гримаску. – Таш, слушай... а как думаешь, это вчерашнее гадание – правда?

Они не заметили, что кто-то подкрался к окну: на подоконник легла легкая тень.

– Не знаю... Я вообще-то к таким вещам всерьез отношусь. Только...

– Что только?

– Мур, я бы тебе не советовала очень лезть в это. Ну, часто гадать.

– А что?

– Понимаешь, есть у меня тетя одна... тетя Женя, мамина двоюродная сестра. Так вот, она говорит, что тот, кто гадает, счастье прогадывает. Нельзя искушать судьбу, говорит, тем более вызывать всяких духов, из-за этого влипнуть можно.

– Интересно куда? – фыркнула Мура.

– Ну, в общем, я в это особенно не вдавалась. Но тете Жене я верю, знаешь, какая она умная!

– Слушай, не бери в голову, чушь все это! А все-таки интересно, влюбился в меня этот Егор или нет...

– Но свечка же ответила: "Да" – огонек отклонился вправо.

– Таш, а давай ещё раз этот дух вызовем! Поподробней расспросим, а?!

– Духов нельзя часто тревожить, это все говорят... Ладно, надо пойти позавтракать, а то и правда скоро в усадьбу. Мур, но какие пьесы, какие пьесы! Я совершенно не ожидала, я из-за них до утра почти уснуть не смогла. Жуткое что-то мерещилось и сон такой странный приснился, знаешь, там...

Девчонки вышли из комнаты, и тот, кто подслушивал под окном, так и не смог узнать, что за странный сон снился Таше.

Глава 4

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

Пока пьесу отксерили, пока все её прочитали, прошло два дня и кончился май – отшумел, залив землю дождем. Налетавший порывами ветер мял тяжелые гроздья сирени, рвал нежный цвет с яблонь и вишен, и дачные поселки пустели – многие сбежали в Москву. Но будущие студийцы стойко перенесли непогоду, с головой окунувшись в текст Метерлинка.

Поначалу этот текст у многих вызвал то же недоумение, что и у Муры. Но потом все изменилось. "Семеро смелых", – так окрестил ребят их режиссер, и не заметили, как подпали под властное очарование магии пьесы, её ауры, её загадки, они увлеклись театром, увлеклись искренне и всерьез, и немалую роль в этом сыграл Федор Ильич.

– Я знаю, что вы растеряны и ломаете голову: что за дурацкая пьеса, и почему мы должны в ней играть? Конечно, было бы проще поставить комедию или мелодраму, но я не хочу идти проторенными тропами – я хочу столкнуть вас с неизвестностью! Вы даже не представляете, сколько возможностей таит этот путь!

В тот день, когда все собрались, прочитав пьесу, Федор Ильич встретил их на полянке. На этот раз он был необычайно строг и серьезен, на лице не было и тени веселости, а глаза горели каким-то лихорадочным нездоровым огнем. Он пригласил их пройти в пустое просторное помещение первого этажа, где предполагалось соорудить деревянный помост – сцену и разместить зрителей на длинных деревянных скамьях.

Ребята вошли и ахнули: все окна были занавешены плотной тканью, не пропускающей ни луча света, в помещении было темно, а на месте будущей сцены горели свечи. Много свечей! Их колеблемые сквозняком огоньки создавали ощущение чего-то призрачного, по стенам плыли тени, углы зала тонули во мгле, и казалось, что пространство и время подчинились иным законам... Юные актеры уселись прямо на пол перед зажженными свечками, а режиссер стоял перед ними, взволнованный, вдохновенный... Он будто вырос, исполинская тень колебалась у него за спиной, блики огня играли на лице, отражались в глазах... Он показался им вдруг существом из иного мира.

– Это лето, игра в театр дают нам шанс оживить воображение, поверить в возможность невозможного! Вера творит чудеса.... Я хочу, чтоб вы поняли: в вашей воле самим творить мир!

Он помолчал, убедился, что ребята, затаив дыхание, слушают его, и продолжил.

– Это известно: театр обладает способностью излечивать человека от страхов, от того, в чем он боится признаться даже себе самому. Переболев своим страхом, вы изживаете его. Представьте себе все самое жуткое, что только возможно, и нарисуйте себе королеву. Соберите все ваши страхи, – а они есть у каждого, уверяю вас! – и воплотите их в этом чудище, в этом исчадии ада – королеве, которая губит юного Тентажиля. Воплощенный кошмар, подстерегающий вас, – он таится в тиши, в темноте, но вы... вы, отыграв спектакль, покидаете сцену. Акт гибели совершится, но он совершится без вас!

– А кто будет играть Тентажиля? – послышался тоненький голос. Вытянув шейку, приоткрыв рот, поднялась Юля.

"Опять пигалица поперед батьки лезет!" – поморщился Егор.

– Ты! – ответил Федор Ильич. – Ты и будешь у нас Тентажилем. Ведь он маленький, он – ребенок, ты подходишь и по возрасту и по росту. Тебе нет ещё четырнадцати, ведь так?

– Д-да, – запнувшись, сказала Юля и села, вжав голову в плечи.

– Ну-ну, выше голову! – улыбнулся режиссер. – Я вижу, кое-кто уже начал бояться. А бояться-то нечего! Все свои страхи переводим в воображаемый план, все! Самое худшее, что только можно представить, – это королева. Но её нет, она на сцене не появляется, поэтому ваш страх не опасен.

– Но вы сказали, – отчего-то волнуясь, начала Таша, – что вера творит чудеса... Что происходит то, во что веришь. Я об этом читала и... – она проглотила ком в горле. – Если так, если мы все поверим в нее, то королева... она оживет!

Но Федор Ильич сделал вид, что не слышал этих слов, и начал рассказывать притихшим ребятам о пьесе и её авторе.

– Морис Метерлинк – редкий пример человека, который был по-настоящему счастлив. Любимец судьбы! Она улыбалась ему... Этот бельгиец глядел на жизнь детски-открытыми восторженными глазами, и жизнь в ответ наделила его всем, о чем можно только мечтать! У него была слава, богатство, здоровье, могущество... Изучая философию, труды мистиков и оккультистов, он работал и в области опытных наук: знал химию, ботанику, зоологию. Он словно стремился слить воедино противоположные взгляды на мир, и, похоже, достиг гармонии: мир казался ему светлым садом, полным непостижимого и таинственного. Он уверял нас: синяя птица счастья – здесь на земле! Оно достижимо – счастье, о котором грезят в мечтах, и достигнув его, душа способна подняться ещё выше – над прежними своими представлениями о нем.

Режиссер медленно двинулся вдоль стены, и его исполинская тень тронулась за ним. Он скрылся в дальнем, неосвещенном уголке зала, и его глубокий волнующий голос теперь доносился из темноты.

– Заметьте, его первые пьесы полны пессимизма. Человек в них бессилен перед игрой высших сил. Но он переболел этой детской болезнью, выдержал испытание и благословил жизнь во всей её полноте. И она ответила ему взаимной любовью... Его муза улыбается миру ясным открытым взором, она зовет нас к радости. Она знает, что мир отвечает тем, кто верит в него, нужно только уметь любить! Да, ему повезло: он родился в богатой просвещенной семье. Но сумел приумножить дарованное ему своей волей, трудом, верой в жизнь...

– Вы сказали, он был богатый? – понурясь и ни на кого не глядя, буркнул Боб. – Так чего ж удивляться, что он был везучий? Счастье богатых любит!

– Да, он был богат. Очень богат! – Федор Ильич вернулся к своим слушателям из темноты, и трепетный свет свечей вновь заиграл на его лице. Когда Станиславский приехал в Бельгию по приглашению Метерлинка, – он собирался поставить "Синюю птицу", – тот встретил его на станции за рулем собственного автомобиля. Константин Сергеевич сначала не узнал его, принял за простого шофера... Метерлинк повез гостя в старинное аббатство монастырь, который для себя приобрел. Зал с хорами, колоннами и изваяниями, кельи монахов, превращенные в спальни, бой старинных часов на башне, библиотека и церковка, шорохи спящего монастыря, кабинет писателя, выходящий на старинную затененную террасу... Средневековый колодец, утопающий в зелени, подземный ход... Метерлинк жил в обстановке, которую сотворил в своих снах, которую описал... Он мечтал поставить свои пьесы прямо в аббатстве, чтобы зрители могли переходить от одного места действия к другому, например, от колодца к башне... Так и было. Мечта стала реальностью! Да, он волшебник, но волшебство этого человека – его вера. Счастливая убежденность в том, что мир создан для радости. Упаднические настроения, так часто свойственные нам в юности, увяли, не принеся плодов. И все это я вам рассказываю для того, чтобы уныние и тоска не расцвели в вас пышным цветом. Чтоб вы смогли перекрыть им питание. Вера творит чудеса, повторяю вам! Помните о Метерлинке, помните о том, кто написал "Синюю птицу" – пьесу, в которой сказано, что царство любви на земле уже наступило... Для того мы и затеваем нашу игру в театр, чтоб эта вера осталась с вами...

– Но почему же мы тогда ставим "Смерть Тентажиля", а не "Синюю птицу"? – спросил Егор.

– Чтобы преодолеть то, что засело в нас – наши страхи. Нельзя двинутся вверх по лестнице, не одолев первых ступеней. А на них – смута, неуверенность, страх... Так прогоним его! А сейчас... – режиссер улыбнулся им простой домашней улыбкой и щелкнул пальцами, развеяв в миг ту атмосферу загадочности, которую сам же и создал. – Сейчас я прочту список действующих лиц и исполнителей. Роли, которые вы будете играть... Пожалуйста, каждый, кого я назову, подойдите сюда ко мне, и задуйте свечу.

– Тентажиль – Юлия Говоркова!

Маленькая веснушчатая девчонка со смешными торчащими хвостиками, которые при каждом шаге подпрыгивали у неё над ушами, робко подошла к режиссеру, наклонилась и задула свечу. Тотчас поплыл белый удушливый дым, извиваясь и тая.

– Игрэна, сестра Тентажиля – Мария Уварова. Подойди!

Мура отчего-то на цыпочках приблизилась к следующей в ряду свечке и задула её.

– Белланжера, сестра Тентажиля – Наталия Осмоловская.

То же проделала Таша.

– Агловаль – Егор Майоров.

Егор поднялся, отчего-то поколебался секунду, решительно подошел к свече и резко дунул. Пламя заметалось, но не погасло. Он повторил попытку, но задул свечку только с третьего раза.

– Три служанки королевы – Степан Грибунин, Борис Соков и Константин Гущин.

Все трое по очереди подошли к своим свечкам и погасили их, надувая щеки.

– И последний – я, ваш режиссер, Федор Ильич Перкун.

Он задул несколько свечей разом, и зал погрузился во тьму. Некоторое время было так тихо, что было слышно, как шмель бьется в стекло. Ребята какое-то время боялись пошевелиться и сидели, не двигаясь, ожидая от режиссера каких-то слов, указаний... Но их не было. Он молчал, и ощущение сгущающейся опасности все нарастало. Чудилось, что вот-вот вопьются чьи-то костистые холодные пальцы или загорятся во мраке огненные глаза... Когда, казалось, нервы больше не выдержат, послышался спокойный голос Федора Ильича и вслед за тем в зале вспыхнул электрический свет.

– Молоцы! Вы выдержали испытание. Никто не спасовал, не задергался, а это хороший знак. Итак, мы начали! Пока здесь будут идти строительные работы, мы будем собираться в моей комнатке наверху и читать пьесу по ролям. Это называется застольный период. Определим сверхзадачу каждого, скрытый план роли, мотивы, которые движут персонажем... Работы предстоит много, попрошу не опаздывать и быть очень внимательными. Начало утренних репетиций в одиннадцать, а когда будет готова сцена, начнем репетировать по вечерам. Но сначала вам предстоит поработать над своим телом, сделать его послушным, сильным и гибким – без этого нет актера. Ну, в добрый час!

И потянулись дни. Над рекой, над поселком, над дачами понеслись невесомые стайки тополиного пуха, июнь взлетел над землей, светлый и пьяный, кружа голову ароматом цветущих садов.

Каждое утро в одиннадцать все собирались на полянке у флигеля и начинали терзать свое тело специальными физическими упражнениями. Растяжки, шпагат, наклоны корпуса чередовались с прыжками, перебежками и внезапными остановками, и тогда на поляне застывали семь застывших живых скульптур, старавшихся придать своим позам энергию и выразительность. Вставали к палке, прибитой меж двумя липами, и гнулись вперед до земли, потом назад, подняв над головой присогнутую в локте руку. Чертили по земле невидимые круги – ронд де жамб, приседали и вырастали на полупальчиках, кололи землю вытянутой в струну ногой – это называлось пике, раскрывали её точно в сторону и держали так, пока нога не начинала дрожать... А в конце бросали ноги с вытянутым носком вперед, вбок и назад – большие батманы.

Все тело от этого страшно ныло, болело, мышцы стонали и требовали передышки, но с ребята с удивительным для непрофессионалов упорством преодолевали трудности, снова и снова бросаясь в бой.

Федор Ильич был просто маг и волшебник. Он заразил своих юных учеников жаждой несбыточного – стремлением к красоте. Он говорил, – и голос его звенел над поляной, – о гармонии, о стремлении к совершенству, и ребята слушали его, раскрыв рот.

– Спокойствие, довольство души – это смерть! – гремел режиссер. Обыденность убивает, а искусство – это шанс уйти от обыденности, возможность разжечь в душе огонь, с которым ничто не страшно! Но чтобы пробудить в себе искру Божью, нужно спалить свои прежние представления и желания. Нужно шагнуть в неизведанное! Я протянул вам руку – идите за мной!

Он точно опоил их жгучим и терпким вином, и вино это оказалось отравленным – все семеро были прямо-таки одурманены игрой в театр! Они готовы были на все, лишь бы учитель признал их достойными той новой реальности, которая творит чудеса и зовется театром...

Федор Ильич рассказывал о времени, когда Станиславский призвал совсем молодого тогда режиссера Всеволода Мейерхольда, чтобы вместе искать пути нового искусства. Собрали труппу, переехали в Пушкино под Москвой, поселились на дачах, сняли сарай для репетиций и начали работу. Новая театр-студия могла стать истоком нового искусства, способного подняться над бытом, свободного от жалких попыток копировать жизнь... Реализм, быт отжили свой век, – говорил Станиславский, – настало время для ирреального на сцене. И Мейерхольд начал ставить "Смерть Тентажиля".

– Пошло почти сто лет, – говорил Федор Ильич. – Мы с вами, до этих дней незнакомые, вновь обращаемся к этой пьесе. Она была первой ласточкой, вестницей нового в нашем театре. Кто знает, каким началом станет она для нас? Но станет, я в этом не сомневаюсь. Эта пьеса – о власти неведомых сил, которые управляют судьбой человека. Люди почти ничего не знают о мире, в котором живут. Их жалко. Они такие растерянные, маленькие... Они игрушки в руках темных сил. Но Метерлинк, преклонявшийся перед красотой, сказал удивительные слова: "Прекрасное никогда не умирает, не очистив чего-либо. Ничто прекрасное бесследно не теряется." Его герои часто гибнут, да, это так... Но свет их души остается здесь навсегда. Мы с вами попробуем восстановить тот спектакль Мейерхольда. Да, попытаемся... Эта попытка – из области бесполезных с точки зрения логики. Я не смогу вам ясно и четко ответить: зачем все эти старания? Я не знаю... Знаю одно: человек, который живет одним разумом, превращается в автомат! Мы собрались не для этого. Надеюсь, я имею дело с людьми, которые не хотят ограничивать свою жизнь только пользой и выгодой, очень надеюсь!

Он быстро нашел общий язык с Сан Санычем – бодреньким и энергичным весельчаком с круглым животиком, нависавшим над брюками, словно перестоявшее тесто. Тот поглядел на потевших у палки ребят, послушал, как они разбирают пьесу, сидя на бревнышках, и загорелся идеей помочь. Тут же появились доски нужной длины и размера, горы гвоздей, металлические кронштейны для подвесных осветительных приборов и занавеса. Двое ражих хлопцев с Украины, принялись, поплевав на руки, строить сцену. Мальчишки сначала вертелись возле, но хлопцы их отогнали, чтоб не путались под ногами.

Федор Ильич съездил с Сан Санычем на какую-то базу и вернулся с огромным рулоном тяжелого гардинного плюша для занавеса. Его нужно было подшить, и девчонки после репетиций садились рядком на бревнышках с иголками в руках. Темно-синяя ткань сплошным ковром покрывала колени, шлейфом падала на траву, головки клонились к плечу, руки вспархивали над тканью, вонзали иглы, те выныривали и руки взлетали вновь... Все три выглядели такими серьезными, будто священнодействовали. Это было очень красиво – настоящая скульптурная группа!

Но самым интересным оказалась читка пьесы. Вечерами все набивались в каморку Федора Ильича, устраивались кто где с экземплярами пьесы в руках, режиссер зажигал свечи – это был неизменный ритуал, – и они начинали.

Пьеса с её недоговоренностью, тайной, атмосферой гнетущей опасности вовлекала в свой загадочный круг. Казалось, её герои стоят на краю пропасти и с ужасом ждут, что их кто-то столкнет туда! У всех читавших даже голоса изменялись – становились испуганными, приглушенными, глаза округлялись, точно воочию видели опасность, которая им угрожала.

Полутьма, мерцанье свечей, блеск глаз... И приглушенный голос режиссера, говорившего медленно, будто во сне:

– Первое действие. Входит Игрэна, держа за руку Тентажиля. Слушайте, что она говорит... "Вот мы, кажется, и одни, хотя здесь нужно быть всегда настороже. Тут подкарауливают приближение самого малого счастья. Однажды я сказала себе – сам Бог с трудом бы меня подслушал – я сказала себе однажды, что становлюсь счастливой... Этого было достаточно: вскоре после того умер наш старый отец, а оба брата исчезли, и никто на свете не мог бы сказать, где они. И вот я осталась одна со своей бедной сестрой и с тобой, маленький мой Тентажиль; будущему я не доверяю..." Она растеряна, она боится, Игрэна. И дальше: "Я много лет жила на этом острове, как слепая; все казалось мне обыкновенным... Здесь царила такая тишина, что спелый плод, упавший в парке, привлекал лица к окнам... И казалось, ни у кого не было никаких опасений... но однажды ночью мне стало ясно, что тут таится нечто иное... Я хотела убежать, но не могла..." Иное... но что? Она не знает. Никто не знает. Но это иное пугает, в нем угроза. Оно может разрушить не только счастье – оно губит жизнь! Как вы думаете, этот мрак, этот ужас – она, королева?

Никто не ответил. Все сидели молча, задумавшись.

– Это она... – шепнула Мура.

– А по-моему нет, не она... – еле слышно прошелестела Таша. – Это что-то еще. Это то, что сильнее её. Она – только орудие зла.

– Ты хочешь сказать, героям грозит само зло? Оно скрывается в пьесе? уточнил режиссер.

– Может быть... да, наверное.

– Да, – подхватил Егор, – служанки исполняют веления королевы, но она сама, похоже, служит кому-то еще. Потому что иначе все было бы проще: сидит злодейка в своей мрачной башне и хочет угрохать всех, кто может занять её место... ну, соперников, что ли. Потому что она опасается за свою безграничную власть. Но тут что-то другое. Тогда пьеса была бы проще, яснее: борьба за престол и все такое...

– Молодец, ты очень точно уловил жанровую особенность пьесы: если бы тут была простая борьба за власть, не было бы всей этой таинственности, недоговоренности. Бах-бах, тюк-тюк ножичком или пулькой – и все дела! Это был бы банальный боевик, тупое мочилово... но не Морис Метерлинк. Не случайно королеву никто не видит. Зло невидимо. Да, королева в пьесе воплощение зла, но не само зло. Она служит ему, как ей служат служанки, тут Егор попал в самую точку. Вот как Игрэна говорит о ней: "Она не показывается... Она живет в своей башне совсем одна; а те, кто прислуживают ей, не выходят днем... Она очень стара; она мать нашей матери и хочет царствовать нераздельно... Она необъяснимо могущественна; и мы, живя здесь, чувствуем беспощадную тяжесть на душе... Тебе не следует пугаться и видеть дурные сны, мы будем бодрствовать над тобой, мой маленький Тентажиль, и ничего дурного с тобой не случится; но не удаляйся ни от меня, ни от сестры Белланжеры, ни от нашего старого правителя Агловаля..." Мы будем бодрствовать, говорят они... и засыпают. Дверь закрыта и днем и ночью дверь, за которой таится зло.

Он помолчал и добавил очень спокойно и строго:

– Эта дверь будет у нас на сцене, но никто из вас не окажется по ту сторону.

– Никто? – не выдержала Мура. – А как же Тентажиль, ведь он в конце говорит с Игрэной, находясь ЗА дверью...

– Я говорю о сути, – недовольно перебил её Федор Ильич. – А суть в том, что каждый из нас не переступит порог. Порог зла! Что от него ограждает, как ты думаешь, Таша?

– Они говорят... нужно держаться вместе, – неуверенно ответила та. Игрэна говорит: надо восстать. Она не хочет больше жить в тени королевской башни.

– А Агловаль говорит ей, что прежние – те, кто там жили, уже все испробовали. Но в последнюю минуту они теряли силу, – сказал Боб. – Он говорит, все напрасно. Нужно только обнять Тентжиля, обвить его руками и другой защиты нет...

– И ещё там есть один интересный моментик, – стараясь выглядеть поразвязней, но за этим скрывая смущение, начал Степ. – Эти хорошие – они трясутся, охраняют Тентажиля, боятся дверей... И потом, когда Тентажиля уже утащили служанки и он оказывается за страшной дверью, Игрэна не может её открыть. А у служанок есть ключ! У них ключи от всех дверей! Значит получается, что злу все можно, для него нет ничего невозможного, а эти, которые обвивают друг друга руками, ничего не могут. У них нет ключей!

– У них нет ключей... – очень тихо и медленно повторил Федор Ильич. Да, в этом все дело. Ну что ж, для начала неплохо! Вы начали потихоньку копать и скоро мы проникнем в самую суть. Мы определим сверхзадачу: о чем будет наш спектакль. Но не останавливайтесь, читайте пьесу снова и снова, всякий раз она повернется к вам какой-то новой своей стороной... Хорошо, на сегодня достаточно. Спасибо, все свободны!