Текст книги "Золотая рыбка"

Автор книги: Елена Ткач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Вера, разве вам не ясен ответ? Вы сами выпустили его, подумав, что можно обмануть самих себя… Собственную душу. Вы отступили из света во мрак. И тьма сгустилась до зримого образа, который – еще немного – и мог бы свести вас с ума.

– То есть… Отец Александр, вы напомнили мне Достоевского с его «все дозволено», вернее, не вы – я сама готова была допустить это… Боже мой, значит, только один-единственный помысел, одна мысль…

– И все! И нет человека… Успокойтесь, с вами все хорошо, вас, Вера, Бог хранит… Главное, вы теперь, все поняв, сами себя защитили.

– Он больше не придет?

– Не придет, нет! Скажите, страх еще владеет вами?

– Он почти исчез. Так… самую малость. Отец Александр, ради Бога, скажите мне еще раз, что это существо больше никогда за мной не придет!

– Если вы сами не станете его вызывать – нет, никогда!

– Значит, опасность все-таки существует?

– Она существует всегда, пока жив человек. Не впускайте страх, бейтесь за свою душу, бейтесь за души близких – и никто не войдет! Никакая тьма, никакое зло… Тем более – вы! В вас вдохнули такую силу, вам дарован самый бесценный дар…

– Какой?

– Любовь.

– Но… Я и Алеша… У меня душа разорвана пополам…

– Не мучьте себя понапрасну, – священник не дал ей договорить, – помните, как в сказке: утро вечера мудренее… Дождитесь утра.

– А оно настанет? – Вера широко раскрыла глаза, сразу поняв, что речь идет не о завтрашнем – не о каком-то конкретном утре, а о высшем освобождении…

– Оно всегда настает. Для тех, у кого есть то, что заложено в вашем имени… Вера.

– И… вы думаете, нам нужно завтра ехать… в Ногинск? И вы благословите на то, чтоб мы добыли этот проклятый клад? И как искупить этот смертный грех…

– Пути Господни неисповедимы… Я знаю одно, Вера: иди с Алексеем и ничего не бойся!

С этими словами отец Александр благословил ее и отпустил с миром, наказав явиться к нему вдвоем с Алексеем тотчас, как только они выполнят волю отца и возьмут клад.

«Завтра. Завтра!» – стучало сердце гулко и ровно. «Завтра… Мы с Алешей… Наш путь…» – гасли мысли во тьме – она засыпала.

20

В восемь утра, как и условились, Алексей просигналил под Вериными окнами. Она высунулась из окна и помахала рукой:

– Поднимись на минутку!

– Привет. – Он возник на пороге, толкнув незапертую дверь, и Вера, как ни старалась в это утро настроиться на деловой лад, поневоле залюбовалась его высокой статной фигурой. Косой луч солнца, падавший из окна лестничной клетки, искрился в темных волосах, а глаза его как-то вдруг потемнели и полыхнули синим огнем, перехватив ее восхищенно засветившийся взгляд…

Губы их одновременно дрогнули – оба хотели что-то сказать, но сдержались, продолжая молча глядеть друг на друга. И в этой минутной немотной паузе оба любили друг друга глазами, любили на предельном накале чувств, со всей страстью и нежностью, на которые только были способны и которых прежде в себе не подозревали…

И в этот момент они поняли: как ни старайся – существовать рядом, пытаясь честно играть роли брата и сестры, они никогда не смогут… Этот минутный взгляд, в котором они потонули, в котором мысленно любили друг друга так, как мечтали, – взгляд этот перечеркнул все их усилия поверить в то, что они и в самом деле – брат и сестра! Нет, это были только роли, а исполнители ролей оказались плохими актерами. И достойно сыграть спектакль им вряд ли удастся…

Только под его взглядом Вера поняла, что ее надетая на голое тело блузка полурасстегнута, и, краснея, торопливо застегнула ее до самого воротничка.

– Ты готова? – глухим голосом спросил Алексей, откидывая со лба упавшую прядь.

– Да. Вот это возьми.

Она протянула ему две заранее приготовленные объемистые спортивные сумки.

– Ого! – Алеша с трудом приподнял их. – Ты что, кирпичей туда наложила?

– Знаешь, в таком деле всякое может понадобиться, вот я и… Тебе тяжело? Давай помогу!

– Глупости только не говори – сумки как сумки… Так я спускаюсь?

– Угу, спускайся. А я только дверь запру.

– Слушай… – Он критически оглядел ее фигурку, одетую в джинсы, легкую блузку и курточку. – Ты бы чего потеплее надела… Замерзнешь! Сколько мы там времени проторчим – неизвестно, а на улице ветер.

– Не волнуйся. – Вера с благодарностью ему кивнула: кто еще, кроме мамы, стал бы заботиться о таких вещах… – Я теплое с собой прихватила.

Алексей поставил сумки в багажник, Вера уселась на переднее сиденье, накинула ремень и опустила боковое стекло – в салоне было очень накурено.

«Ну что он там возится!» – нервничала она. Алеша что-то замешкался, а ей отчего-то не терпелось поскорее тронуться с места.

Наконец он уселся за руль, закурил, улыбнулся ей:

– Ну, в добрый час! Тебя не продует?

Распугав мирно чирикающих воробьев, машина рванулась к Садовому, чтобы, промчавшись вдоль осевой, вырулить на шоссе Энтузиастов, а там уж до окружной рукой подать… И вот она – дальнобойная трасса, позади – тяжко ворочающийся со сна субботний похмельный город, впереди – встрепанные и сомлевшие, словно птички, весенние деревушки, разнежившиеся на солнце поля, – скорость, весна, неизвестность!

И Вера радовалась, глядя в окно, – и полям, и солнышку, и свистящему за приоткрытым окошком ветру, а пуще всего – тому, что мчались они все дальше от города, таящего камень за пазухой, от города монстров, нападающих из-за угла… Это расцветающее вольготное утро, загородная трасса с ее бегом наперегонки, диковинная и неведомая цель их путешествия – все это влекло, будоражило и вселяло надежду: а вдруг и впрямь все темное, все ужасное кончилось, вдруг. Всегда теперь будет так – солнце, дорога, свобода и они…

Она поглядывала то в окно, то на Алексея и вспоминала слова отца Александра: «Утро вечера мудренее… Вы на пороге иного жанра!»

«Неужели и вправду?» – подумала Вера и вздохнула, не смея открыть свое сердце радости. А как бы хотелось…

Там, в городе, у подъезда, Вера отчего-то разнервничалась и никак не могла дождаться, когда сборы закончатся, чтобы выехать со двора. У нее было такое чувство, словно они – мишени для невидимого, хорошо замаскированного снайпера. Словно кто-то следит за ними, оставаясь в тени…

Но теперь, вырвавшись за черту города, она воспрянула духом и впервые за долгое время смеялась, наслаждаясь весенним утром, и дышала полной грудью, словно выдохнув угар кошмара, душивший ее… И Алеша тоже немного расслабился и любовался, на нее глядя, а Вера, делая страшное лицо, тыкала пальцем, указывая на дорогу: мол, туда смотри, туда!

И казалось – прошлому не угнаться за ними, на бешеной скорости рвущимися в новый век, за ними – вечными как мир мужчиной и женщиной, любящими наперекор целому свету, восставшему против них… Да, ничто не существовало сейчас для этих двоих… Вот только лежала в бардачке старинная карта… и посверкивала у Веры на шее золотая рыбка… и оба они принадлежали к проклятому роду, и заклятья с них никто не снимал!

А вслед за их бежевым «жигуленком», скрываясь за вереницей машин, неотступно следовал видавший виды, затерханный «мерседес» ядовито-желтого цвета…

Если бы Вера внимательнее вглядывалась в зеркало заднего вида и следила, не сидит ли кто у них на хвосте, она бы непременно узнала этот потертый «мерседес»… и его владельца!

Интуиция не обманула ее. Там, в доме Даровацкого, готовясь к отъезду, они находились под прицелом красных от бессонницы глаз. С самого дня гибели старика Аркадий следил за каждым их шагом. Он знал теперь не только о карте и кладе – ему было известно и место расположения усадьбы, и назначение золотой рыбки. Вера была права, догадавшись, кто именно прятался под окнами особняка в ту ночь…

И теперь он гнал вслед за ними, стараясь не отставать, но при этом и себя не выдать… Все эти дни Аркадий не пил спиртного, не спал и практически ничего не ел – сознательно изнурял себя, чтобы достичь состояния голодного дикого зверя, готового ко всему… Он держался на допинге, добытом за немалую сумму, и теперь мог быть уверен в себе – злой азарт переполнял его мускулы, нервы взвинчены и напряжены до предела, а цель горячила воображение: богатство, несметное и никому не ведомое богатство, ждало его впереди! Вот оно! Кажется, теперь он достигнет всего, жизнь высоко вознесет его над толпой – настоящая жизнь, в которой все, что бы ни окружало его – и люди, и антураж от виллы до безделушек, – было бы по-настоящему дорого и красиво… И на пути к этой цели стояли только двое – эта парочка, замученная своими интеллигентскими комплексами. Да чего там, Верка не в счет – что он, с бабой не справится? Остается один «сыночек» – так он мысленно окрестил Алексея, – ну да с этим он разберется одной левой…

Аркадий распалял себя, понимая, что придется идти до конца, – свидетелей в этом деле быть не должно. Что ж, такой шанс судьба дарит только однажды, и он докажет судьбе и себе самому, что он, Аркадий Корецкий, из породы победителей, что он сумеет выигрывать и эта жизнь ему по плечу!

И когда его влажная от пота рука соскальзывала в карман за платком, чтобы обтереть лоб, ладонь ласкала холодная сталь пистолета.

Ногинск оказался городочком милым, стареньким и уютным. Он словно бы улыбался застенчиво, щуря глазки-окошки своих деревянных домишек и лавочек, спускаясь по косогору к реке, перепоясанной мостом, торгуя чем Бог приведет прямо с машин на рыночной площади.

Вера попросила Алешу притормозить на одной из покатых улочек возле центрального универмага, окруженного ларьками и магазинчиками. Выскочила из машины, юркнула в щель деревянной двери на толстенной тугой пружине, которая бахнула за ее спиной, сотрясая расписную фанерную вывеску с надписью «ОВОЩИ», и вскоре появилась из овощных недр, обнимая газетный кулек с жареным арахисом.

– Сейчас чуть перекусим и двинемся дальше, – возвестила она. – Открой-ка багажник.

– Зачем? – Алеша начал заметно нервничать. – Как я понял по плану, мы минут через двадцать будем у цели. Можем и потерпеть!

– Нет, не можем. Во всяком случае, я не могу – зверски хочется есть! Достань вон ту синюю сумку – в ней термос. Знаешь, говорят, перед смертью не надышишься…

– Ну что ты в самом деле! – Алеша прекрасно понимал, что Веру что-то встревожило, и эта остановка с закусыванием нужна ей, чтобы отвлечься и успокоиться. – Даже в шутку не говори так… Перед смертью! Погляди: птички поют, солнышко светит, ты из редакции своей наконец вырвалась! Свобода… Да еще сейчас добудем клад!

– Солнышко… Птички… Да еще клад! Тебе не кажется, что все это несколько… несерьезно? Ну ты только взгляни на нас – ну какие мы кладоискатели! – Все это она проговорила, жуя бутерброд и наливая Алеше в пластиковый стаканчик кофе из термоса. – Ты посмотри только на свои руки – ты когда-нибудь в жизни землю копал?

– Копал… Ох, черт! Горячий! – Алексей, обжегшись, расплескал кофе, и теперь у него на коленях красовались два мокрых пятна.

– Ну вот, джинсы испортил! Горюшко… – Она взглянула на его растерянное лицо с коричневыми капельками, повисшими на густых темных усах, и расхохоталась. – Не беда, мы это поправим, надевай-ка вот это!

Вера извлекла из своей необъятной сумки комбинезон из парашютного шелка на теплой подкладке.

– Что это? Где ты его взяла? И как раз мой размер…

– Не теряй даром времени – джинсы снимай, я отвернусь. – Она шутливо командовала, похоже начиная входить во вкус. – Где взяла, где взяла!.. Могут быть у девушки свои тайны?

– Ты и себе такой припасла? – Алеша возился со штанинами комбинезона, с трудом вытягивая длинные ноги в тесном салоне.

– А как же! Только другого цвета. У тебя коричневый, а у меня зеленый. Ну что, готов? Теперь отвернись.

Она начала расстегивать «молнию» на джинсах… и вдруг поняла, что не сможет переодеваться бок о бок с ним на этом узеньком пятачке, что это слишком жестокое искушение для них обоих, и по тому, как напряглась его спина, догадалась, что он испытывает те же чувства…

– Алеш, извини… Ты не мог бы выйти?

Он молча вышел из машины и деревянными шагами двинулся вверх по улочке, а Вера начала лихорадочно переодеваться.

Ну вот, она все испортила! Хотела сделать сюрприз, посмеяться, чуть-чуть разрядить напряжение, жестом факира извлекши из сумки злосчастные комбинезоны… Но все – любое движение, каждый, казалось бы, безобидный жест – натыкалось на их непреодолимую тягу друг к другу и страх не совладать с собой… И этому нет исхода.

«Ты забыла, что вы оба проклятые? – обреченно покачала она головой и подумала: – Скорей бы покончить со всем этим. Встрепенулась, затрепыхалась: солнышко, птички… Не для нас все это. Жизни нет и никогда уж не будет!»

– Можно я сяду за руль? – Вера вылезла из машины, переодетая, бледная и сосредоточенная.

– Я не знал, что ты водишь. – Алеша согласно уселся на место рядом с водителем.

– Много ли ты обо мне знаешь? – с горечью бросила она, включая зажигание.

– Слушай… Что случилось?

– Ничего. Просто игры кончились.

– Какие игры? Не забудь – за мостом дорога раздваивается, нам направо.

– Не забуду. А игры… Сам разве не понимаешь? Сначала вы с отцом играли в бирюльки, делая вид, что принимаете всю историю с картой и кладом всерьез. Потом «приплыла» моя рыбка, подтвердив, что, по всей видимости, все это не выдумки и клад действительно существует. Не говоря уже о родовом проклятье, очередными жертвами которого мы оказались… Да, игра спровоцировала ситуацию – жизнь в ответ на ваш зов мгновенно включилась в игру. Это жизнь – игрок! А мы…

– Слушай, сто двадцать – это не слишком? – Алексей с некоторой тревогой смотрел на спидометр.

– Здесь нет ограничений скорости. И гаишников – тоже. Пустынное загородное шоссе. А если и поймает гаишник – чего там, откупимся! Мы же с тобой богаты! Едем брать родовую кассу!

– Ты слишком завелась, поостынь. Да, ты права – это не игры! Мы исполняем последнюю волю отца. Ты что, забыла? Дело же не в богатстве – это наша битва! Добыв клад, мы можем положить предел власти заклятья.

– Я помню об этом. Только все-таки в голове это как-то не очень укладывается… Лешенька, прости, я что-то сама не своя! Дергаюсь. Утром все так хорошо было, а сейчас…

– Это ничего. Это нормально. У кладоискателей всегда так! – попробовал отшутиться Алеша, а потом спохватился: – Слушай! Мы не спросили в Ногинске дорогу до Голованова…

– А тут дорога одна. Сама приведет. Увидим кого-нибудь – спросим. Леш, – вздохнула Вера и убавила газ, – а в самом деле, что за клад? Что в нем – золото, драгоценности, монеты старинные? Мы ведь как-то об этом совсем не думали.

– Вот потому и не думали, что играли… Мы с отцом в мечтах иногда меняли содержимое клада: то в нем были жемчуга и рубины, то золотые кубки и серебряные чаши, то сундук золотых монет…

– А что там может быть на самом деле, нигде не сказано? Может, в семейном архиве где-нибудь, а?

– Насколько я знаю, ничего определенного… Скоро сами узнаем. Вер, там впереди телега какая-то тащится. Притормози – я спрошу дорогу.

Мужик, правивший патлатой замученной лошаденкой, пояснил, что едут они в нужную сторону – до села Голованова еще километров пять будет, а там церковь и речка имеются. Про усадьбу Алексей спрашивать у мужика не стал, чтобы не привлекать к ней излишнего внимания – так, на всякий случай.

Вскоре показалась небольшая церквушка с высокой колокольней, забранной в строительные леса. Она стояла над излучиной неширокой быстроходной речки, разлившейся по весеннему половодью и кое-где вышедшей из берегов. За речкой чуть поодаль виднелся прозрачный лесок, скрывавший ее очередную излучину.

Шоссе тянулось вдоль реки. За поворотом открылось довольно большое село со скотным двором и круглой водонапорной башней. Возле широкого, утоптанного копытами двора высились добрые щедрые кучи навоза – по-видимому, их подготовили на продажу каким-нибудь дачникам-неудачникам…

Даже в салон, овеваемый ветром на скорости, запах проник такой, что Вера зажмурилась и уткнулась лицом в носовой платок, а Алексей только крякнул и с нескрываемым восхищением помотал головой:

– Хорошо в краю родном! Пахнет сеном и…

– Вот именно! – перебила Вера. – И мы готовы умчаться от этого амбре сломя голову, вместо того чтобы…

– Вот она! – крикнул Алеша, высовывая голову из окна. – Вон, за селом, видишь?

– Где, где? А, вижу!

Вера переключила скорость, нажала на газ и глянула в зеркало на убегающую дорогу – она была пустынна. Ни души, слава Богу!

А на невысоком холме над рекой, делающей здесь широкий и плавный поворот, виднелся фасад барской усадьбы.

Кажется, добрались!

21

– Ну что, где машину оставим? – Вера притормозила у обочины.

Дальше шоссе круто сворачивало влево, а усадьба оставалась по правую руку. Ни подъездной аллеи, ни грунтовой дороги, ведущей к ней, не было видно – здание окружал дикий, запущенный липовый парк, густо поросший зарослями малинника и бузины.

– Давай чуть-чуть углубимся, вон на ту полянку. Все-таки в стороне от шоссе. – Алеша оглядел придорожные канавы и опушки. – Вроде сухо. Не завязнем?

– Да нет, не должны.

Машина переползла сухую канавку и встала под сенью кряжистого дуба, чуть поодаль от проезжей дороги. Выйдя из машины, Вера с наслаждением вдохнула чистый душистый воздух, переполненный запахами весенней земли, оживавших деревьев, травы и цветов – вся поляна лучилась светом, словно радовалась, глядя во все глаза на волхвованье весны… А надо сказать, глаз у нее было не счесть – ласковых золотых глазков, опушенных шелковыми ресницами цветов мать-и-мачехи.

Вера не удержалась – сорвала один пушистый цветок и наклонилась над ним, вдыхая терпкий, чуть горьковатый запах.

– Алеш, ты только посмотри! Прелесть какая…

Он посмотрел на нее, грустно улыбнулся и, ни слова не говоря, принялся разгружать багаж.

Нагруженные, как альпинисты, они стали подниматься по склону холма, продираясь сквозь колючий кустарник. Подобравшись к дому, выбрали освещенную солнцем сухую полянку и побросали на землю все свои сумки и свертки, решив устроить здесь нечто вроде базового лагеря. Первый привал!

– Чай будешь? – Вера раскладывала на салфетке бутерброды с копченой рыбой и с сыром, вареные яйца, малосольные огурчики и свежие помидоры.

– А ты что, еще и чай приготовила?

– Неизвестно, сколько времени нам тут торчать. Я подумала – пить захочется, магазинов поблизости нет… У нас еще кофе остался, а здесь в термосе – крепкий чай. И большая бутылка «Спрайта»!

– Ну ты и запасливая! – подивился Алеша.

Мысленно он уже был там – в усадьбе, в родовом гнезде, где едва ли не целых два века обитали его незнакомые предки. Неужели сейчас он проникнет туда – в этот дом, который по праву мог бы ему принадлежать…

«Я здесь, с вами…» Он испытывал ни с чем не сравнимое чувство, будто все его предки собрались здесь, встречая последнего своего потомка, и, незримые, наблюдают за ним, напутствуют его с высот своей потусторонней свободы…

Но приветствовали они не его одного – с ним была владелица рыбки – последняя из женщин в их злосчастном роду, кому была доверена его тайна, наследница поколений, получившая в дар не славу, не честь и богатство, а только безысходность и боль…

Его сердце защемило от нежности – и за что ей такое? Разве не достойна она лучшей доли?!

«Как же ты хороша, моя девочка, моя милая, ненаглядная и несчастная девочка! Как жестока женственность, воплощенная в тебе, – в твоей ранимости, в твоем отвращении ко всякой мышиной возне, в твоей импульсивности, которая презирает расчетливость, в твоей искренности, которая порой губит тебя, и в твоем упрямом ожидании праздника, который тебя предает…

Как ты умудрилась сохранить эту беззащитность – при всех ударах, которые наносит судьба, ударах, которые ты научилась держать, как профессионал на ринге… Ты не позволишь себя сломать, к тебе не пристанет грязь, тебя не коснется пошлость в таких ситуациях, побывав в которых другая – не такая хрупкая и с виду более жизнестойкая – сгорбится и угаснет, навсегда утеряв способность радоваться жизни и верить ей. Верить, несмотря ни на что… Ты научилась улыбаться сквозь слезы, а такая улыбка никогда не угаснет! И твоя видимая беззащитность – это твоя мелодия, которую пронесешь ты сквозь все времена, способные только лгать и убивать, мелодия, ставшая лейтмотивом истинной женственности…

Ты никогда не утратишь своей детской способности удивляться, своей загадочной полуулыбки… Ты никогда не откажешься от них ради выгоды! Ты, моя милая, вся сотканная из светотени, лунных бликов и полутонов, – ты стоишь на ветру, никем и ничем не защищенная – ни деньгами, ни властью, ни громким именем, – ты стоишь на ветру, чтобы сохранить и пронести сквозь время свою неотмирность, наивность и простоту – свою красоту – душу женственности!

И как бы я хотел защитить тебя, подхватить на руки и унести прочь – укрыть от ветра – прочь от этого времени, разорванного между ухмылкой вседозволенности правящих бал бандитов и озлобленной нищетой… и от себя самого, который не смеет тебя от этой доли заслонить… и просто любить!»

Он отошел в тень, прислонился к колонне, с которой сыпалась известь, обнажая остов из кирпичей, и поглядел на Веру. Это был взгляд, каким узник глядит сквозь прутья решетки на парящего в небе голубя: Алексей любовался ею – любовался издали, исподтишка, оберегая ее покой, стараясь избежать любых проявлений своего отнюдь не братского чувства – той страсти, противостоять которой с каждым часом становилось все трудней…

А Вера, поняв, что ему сейчас не до бутербродов, стала сворачивать свою самобранку, убирая ненужные, приготовленные ею с таким тщанием и любовью дары…

И, словно разогретая солнышком, оттаяла в ней внезапная мысль: «Как бы мне хотелось ребеночка Алешке родить!» И сама себе удивилась – никогда прежде подобных помыслов не возникало, она не принадлежала к типу женщин-наседок и к возне с детишками относилась с некоторой долей иронии. А тут… Может, это место вызвало в ней такое желание – родовое гнездо, вырастившее не одно поколение. Ныне гнездо одряхлело, на нем лежала печать вырождения и в прямом, и в переносном смысле – дом обветшал, а род, можно считать, был на грани исчезновения: они с Алексеем оказались последними веточками на родовом древе, и при этом оба не имели детей…

Алексей тем временем справился с собой и явился из своего укрытия как ни в чем не бывало, надев личину деловитой озабоченности…

Так бродили они вокруг да около, погруженные в свои мысли, стремясь всячески оттянуть тот момент, когда надо будет приступать к делу. Слишком опасным, судя по предостережениям отца, могло стать это дело, и самое неприятное крылось в том, что опасность эта была неведомой, а сама ее природа – внезапной и неожиданной, подстерегавшей смельчаков из-за угла…