Текст книги "Паровозик из Ромашкова"
Автор книги: Елена Стяжкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Елена Стяжкина
Паровозик из Ромашкова
Завтра я проснулась, потянулась и посмотрела в окно. За ним была весна, а на моей подушке была размазанная тушь – следы от вчера и сегодня. Ветер не пробивался ко мне в комнату, потому что нас разделял лейкопластырь, наклеенный на форточку и спасший меня от холода зимой. Но завтра я выздоровела, и мне отчаянно был нужен свежий воздух…
Вчера я читала газеты, работала учительницей и мечтала о славе. Однажды, пробегая по коридору своей квартиры, я подумала, что я балерина, сделала па или пируэт, зацепилась за табуретку и сломала четвертый палец на ноге. Потом я долго выла, и соседи вызывали с работы моего мужа. На больничном я писала историкам курсовые и укрепляла бюджет семьи. Когда к нам приехал наш друг детства и моя первая любовь Кирилл, мой муж уже имел любовницу. Такая вот жалость. Мы стали встречаться с Кириллом и сблизились до поцелуев под одинокими желтомерцающими фонарями: целовался Кирилл нежно, вкусно и пахуче. Я пригласила его на пятую годовщину своей свадьбы в ресторан с экзотическим названием «Утка», мой муж пригласил свою любовницу – мою Большую Подругу Машу. Это было для меня неожиданностью. Я заказала блины с икрой, пельмени, фаршированную щуку и три порции шоколадного мороженого.
Моя Большая Подруга Маша произнесла первый тост:
– За окончание диеты во всех смыслах и для всей семьи.
– Да, – сказала я.
– Спасибо, – сказал мой муж.
Кирилл быстро подлил мне вина, думая, что подливает масло в потухший огонь.
– Сухое вино расщепляет жиры, – возникла Большая Подруга Маша, видимо солидаризируясь в намерениях с Кириллом.
– Да, – снова равнодушно сказала я, потому что оценивала свой вес как в полтора раза меньший, чем Машин.
К сожалению, мой муж любил все большое, как баобаб, и светлое, как выбеленные перекисью волосы. Маша была баобабом его мечты, а я всего лишь хрупкой балериной маленького коридора. Собрание, посвященное пятой годовщине свадьбы, хотело от меня скандала, потому что ситуация была ложной. Так сказал Кирилл, отказываясь идти в ресторан. По его мнению, я не должна была любить ложные ситуации, потому что до сих пор оставалась чистой и наивной, как дитя. Но если я дитя, то смысл моих требований прост, как бровь: хочу – причесываю и хожу красавицей, хочу – распушиваю и хожу как дурак, не хочу – и выщипываю, чтоб не думать. В ресторане мне нравилось быть дураком. Мой муж хотел, чтобы я выглядела Большим дураком.
– Давайте выпьем за мою жену, как за удивительный образчик мудрого примирения с действительностью, – сказал он торжественно.
Я не хотела быть образчиком, но снова покорно сказала:
– Да.
Наконец-то заиграл оркестр, и Маша пригласила меня танцевать.
Кирилл сказал, что я не танцую. Маша пригласила моего мужа. «Интересно, – подумала я, – все ли мои подруги такие неуклюжие дуры?» Появление таких крамольных мыслей означало, что я перепила. Я уже вполне могла забраться на стол и задирать юбку. Поскольку задирать мне было нечего (на мне были надеты брюки), я решила идти домой. Мой муж вызвался проводить Машу и взамен предложил Кириллу остаться у нас ночевать. По дороге домой я, наверное, думала, что стала геологом, потому что дважды упала в лужу, а в одной из них искала свою сережку, по секрету сообщив Кириллу, что она у меня из золотого запаса партии. Я была пьяна и хотела допивать. Кирилл из осторожности купил бутылку шампанского, и, счастливая, я бросилась домой искать стаканы. Мы выпили, и я долго откровенничала, заговариваясь и бегая к унитазу в попытках очищения. Потом мы стояли на балконе и смотрели на звезды. Кирилл был уже почти полностью лысым, и я впервые обратила на это внимание. Еще я точно помню, что он показался мне никаким. Он был старше меня на два года, а значит, являлся последним пионером, который кому-то торжественно клялся «жить, учиться и бороться». Я помнила, что любила его за пионерский галстук, который он по секрету давал мне поносить. Ощущая, как целомудренно он держит меня за грудь, я почувствовала себя недостойной приписанной мне наивности и чистоты. Я присела на корточки и потянула его за собой, чтобы нас не увидели из окон чужих квартир. Можно было, конечно, зайти в дом, но тогда я об этом не подумала. Я поцеловала его в кадык, куда попала, туда и поцеловала, и вообще, мне всегда нравились мужчины с кадыками… Кирилл чуть не задохнулся – от неожиданности, наверное, но продолжал гладить меня где нельзя. Я никогда не изменяла мужу, знала, что не изменю и теперь. На мне были старые рваные трусы, и ужас от возможности их обнародования был сильнее девственной трепетности Кирилла. Но он не знал моей страшной тайны и прошептал:
– Я ждал этого столько лет.
– Нет, – ответила я.
– Но почему? – он сильно прижал меня к себе.
– Нет, – снова сказала я, потому что все длинные слова забыла. – Нет, – уже традиционно прошептала я.
Мой шепот показался Кириллу грустным предзнаменованием слез.
– Прости, чистая моя девочка. Прости меня.
Я хотела икнуть. Мой ик мог быть чемпионским. Я сдерживалась изо всех сил. Выглядела я, наверное, трагически. Кирилл попросил меня постелить ему постель. Диван у нас в доме был один – супружеский. По праву женщины я решила его занять. Кириллу же кинула на пол спальный мешок из моего альпинистского прошлого. Утром, когда часы выдохнули восемь ударов, а на площадке задребезжал лифт, я проснулась и обнаружила закутанного в мешок Кирилла рядом с собой. Через мгновение нас увидел пришедший с поздних проводов Большой Подруги Маши мой муж. Он весело сказал:
– Ну, вы даете.
И щелкнул меня по носу. Кирилл открыл глаза и вздохнул. Из его рта воняло перегаром, из моего, видимо, тоже. Он вылез из мешка абсолютно одетый, поправил галстук и собрался уходить. Перед уходом он поцеловал меня в щелкнутый нос, наверное в знак протеста перед грубостью мужа, и сообщил, что уезжает в долгую-предолгую командировку за границу, в страну, где не будет грязных луж и меня. Я сказала ему: «Пока».
Через полгода мой муж бросил Большую Подругу Машу, и мы с ней помирились, а еще через три месяца он бросил меня. Я не знаю, почему мы расстались, потому что непонятно, зачем мы вообще так долго были вместе. Он был чудесным, веселым, жизнелюбивым, равнодушным к нюансам коммивояжером косметической фирмы «Кэри Лэй», я была славной, игривой, азартной и равнодушной ко всему на свете учительницей истории в частной школе для детей глупых, добрых и богатых родителей. Мы были хорошей парочкой с олимпийскими потенциями прожить долгую отдельную жизнь, чтобы на старости обменяться впечатлениями. Но он все разрушил. А я не привыкла жить одна. И решила вновь освятить пустующее место. Первый комковатый блин слепился с Пашей, братом Большой Подруги. Паша был очень военным и очень серьезным. На первое свидание он опоздал ровно на полтора часа, в его объяснениях четко просматривались два троллейбуса, час пик и полное отсутствие денег. Я показала себя с лучшей стороны: занудливая девственно-разведенная училка с претензиями на знание мира. Свидание приобрело черты совещания по вопросам безопасности и мирного урегулирования внутренних конфликтов. В конце вечера, который я определила регулярными зеваниями, Паша томно взглянул на диван и сказал:
– Как не хочется сейчас в транспорте толкаться…
Я заняла ему денег на такси. Больше мы не встречались.
Вскоре, тоже вчера, я вступила в эпопею «трех Сережек». Первый из них, владелец крупного продуктового магазина, граф Калиостро с купеческими замашками и печальными карими глазами, раньше был клиентом моего мужа. Он звонил мне домой несколько раз в поисках обещанной ему косметики и грустно вздыхал на каждое «нет и не будет». Даже через телефонную трубку я слышала запах забытой уже семейной жизни, потому что мой муж тоже пользовался «Кэри Лэй». Однажды Сергей Васильевич пригласил меня в ресторан, и я согласилась исключительно для того, чтобы понюхать свои воспоминания.
Двадцать лет назад этот ресторан был знаменит и престижен. Когда я была школьницей, меня водили туда обедать родители. Сейчас он был обветшалым и помпезным, следы времени и героического прошлого придавали ресторану сходство с крейсером «Аврора». Мой спутник Сергей Васильевич посадил нас за «особый» столик и нежно накрыл мою ухоженную ладошку своей морщинисто-венистой рукой. «Когда-нибудь у меня на теле тоже появятся старческие пятна», – подумала я, и мне стало жаль нас обоих, единственных посетителей грустного ресторана. В огромном пустынном зале гулял ветер, он почему-то дул в мою сторону и приносил мне запах разлагающихся зубов Сергея Васильевича. Но я покорно сидела лицом к судьбе. Печальные, сильно оттянутые книзу глаза Сергея, похожие на глаза бассет-хаунда, явно что-то говорили мне, но смысл молчаливого послания растворялся в воздухе, не долетая и до середины стола. Мы не понимали друг друга и со стороны смотрелись как двухместное скопище идиотов. Я хотела есть, но ритуальное держание меня за руку продолжалось, и мне очень неудобно было склониться над тарелкой. Наконец, уже не надеясь на так и не возникший между нами магнетизм, Сергей Васильевич сказал:
– А вы знаете, лучшему предела нет?
Из уважения к разнице в наших летах я удержалась и не съязвила по поводу исключительной свежести этой мысли. Прорываясь через мое настойчивое молчание, он продолжил:
– Что вы все-таки об этом думаете?
– Ничего, – сказала я.
– А на что вы живете? – спросил он.
Тогда впервые после ухода мужа я задумалась над этим вопросом и выяснила, что доходы от моей педагогической деятельности столь ничтожны, что я живу ни на что. Но ведь живу.
Увидев сомнения и огорчение на моем лице, Сергей Васильевич удовлетворенно улыбнулся и продолжил проявлять заинтересованность моей персоной:
– Ответьте мне честно, чего бы вы больше всего хотели в жизни?
Я решила не затруднять себя враньем и сказала правду:
– Лежать на диване, читать книжки и быть дурочкой.
– Какая прелесть, – покровительственно рассмеялся он.
– Вам правда понравилось? – нежно осведомилась я.
– С вами очень трудно разговаривать, – обиделся он, – но я попробую продолжить. Вы ведь знаете, что мой сын наркоман. – Он взглянул на меня подозрительно и нервно.
– Нет, но мне очень жаль, – сказала я.
И мне показалось, что он сейчас расплачется от моего невнимания к его жизни. Я изобразила сочувствие и посмотрела Сергею Васильевичу в глаза. Он по достоинству оценил этот жест доброй воли, сказал: «Простите», достал огромный полусвежий носовой платок и смачно высморкался.
– Я хочу ребенка, – вздохнул он грустно.
– Я тоже, – сказала я, обрадовавшись, что в чем-то мы все-таки похожи.
– Я очень хочу здорового нормального ребенка, чтобы оставить ему все, что удалось скопить. Неважно, пусть даже девочку.
– А я гораздо чаще мечтаю о дочери, чем о сыне, – ответила глупая я.
– Я же сказал, что меня это устраивает, – раздраженно проговорил Сергей Васильевич. – Если нужно, я даже разведусь с женой, у тебя с ребенком будет хорошая жизнь, а может быть, очень хорошая. – Он игриво погрозил мне пальцем, и его губы, будто оторвавшись от лица, перемахнули через стол и настойчиво прижались к моим.
Я, порядком обслюнявленная, резко отстранилась, и мой спутник, не удержав равновесия, упал галстуком в поджарку по-полтавски. За нашим «особым» столом воцарилась тишина, был слышен звук дребезжащих стекол и грозное сопение Сергея Васильевича.
– Извините, – вежливо сказала я и встала из-за стола.
– Сядь! – крикнул он жутко.
От испуга меня подвели ноги, и я тяжело опустилась на стул. Мысль о том, что Сергей Васильевич слишком старозаветный, чтобы изнасиловать меня прямо в ресторане его молодости, немного приободрила мою трепещущую душу и накинула на мое лицо почти издевательскую улыбку, которую, правда, в один момент можно было стереть или сменить на покорно-жалостливую. Я пробормотала гневно и невнятно:
– Мне пора домой…
– Доедай, я отвезу тебя на машине, – сказал мой спутник, потенциальный отец моей незапланированной девочки, – и слушай: такие предложения я не делаю всем подряд и каждый день. Я видел тебя однажды, ты мне понравилась, я понял, как сильно ты мне нужна. Теперь ты должна понять это.
– Любовь с первого взгляда? – живо поинтересовалась я. – А что, если я алкоголичка и проститутка, беспросветная дура с наследственными болезнями, а?
– Мне шестьдесят четыре года, – он грустно покачал головой, – я не могу себе позволить ошибаться. Ты хорошая, чуть бестолковая девочка. Подумай над этим предложением, а через недельку я перезвоню.
– Я уже подумала, я не могу, – виновато прошептала я.
– Ну вот, я же говорил, что ты хорошая, – улыбнулся он.
Мне стало страшно жаль себя и его, и очень не хотелось с ним ссориться.
– Может, попробуем дружить? – я заискивающе взглянула на него.
– Мне некогда, – обронил он и вытер губы салфеткой.
Хотя теперь я относилась к нему лучше, губы его были все же жутко слюнявыми. На его машине я ехать отказалась, мало ли посадок вокруг, а вдруг он захочет выполнить свою программу немедленно? Сергей Васильевич пообещал позвонить через неделю и уехал, а я долго ковыляла к остановке, сильно натерла ноги и, впихиваясь в переполненный троллейбус, улыбалась началу своей новой «может быть, даже очень хорошей жизни».
Вчера, ровно через неделю, у меня прорвало кран, к счастью, с холодной водой, и я затопила соседей. Видя мою беспомощность в борьбе со стихией, грозный интеллигентный сосед-семьянин решил спасти свою квартиру от моего потопа и кое-как приостановил водотечение. Кое-как, потому что из трубы все же капало: за десять минут натекала кружка, за двадцать – маленькая миска, за полчаса, наверное, натекла бы большая кастрюля, но ее было не подсунуть под ванну к месту аварии. Сосед взял с меня слово сидеть дома и наблюдать за наполнением маленькой миски, а если моя вода еще раз проступит на его потолке, пригрозил он, то я буду возмещать его семье солидный материальный ущерб. Я сочла договор справедливым и осталась дежурить. В тот момент, когда капля сделала миску пригодной для слива в унитаз, раздался телефонный звонок. Но дело было прежде всего: я вытащила наполненную до краев емкость и быстрым ловким движением подставила под ванну сменщицу-кружку и только после этого подошла к телефону.
– Добрый день, это я – Сергей Васильевич, – услышала я.
– Здравствуйте, – донесся до него мой осторожный голос.
– Что вы решили?
– Я не могу, никак не могу, у меня ванна протекает, – зачем-то оправдывалась я.
– Это окончательное решение? – спросил Сергей Васильевич угрожающе.
– Окончательное… Я соседей залила, – виновато перед всем миром всхлипнула я.
«Всего хорошего» повисло в моих ушах, я расстроенно опустилась в кресло и положила трубку, но короткие гудки все били меня по голове, напоминая, что пора подставлять миску.
Самой сложной проблемой того дня был мой ночной сон, вернее, его невозможность. Я прикидывала размеры пола в ванной и свои, жалела, что так быстро отказалась от диеты и что ела в детстве много морковки. От нее я и выросла на метр семьдесят пять. Однако кусок надувного матраса все же там помещался, и если свернуться калачиком и оставить ноги в коридоре, а также заводить будильник каждые десять минут, то эту первую ночь после катастрофы можно было провести с максимальными удобствами. Огорчилась всерьез я только тогда, когда поняла, что теперь мне придется рассчитаться с работы и провести остаток своих дней (а без еды это получится очень маленький остаток) на полу у вечноживого крана. К концу рабочего дня меня хватились в школе, добрый директор послал ко мне гонца – учителя английского языка с машиной «ауди», которого по «счастливому» совпадению звали Сергей Анатольевич. Увидев мои приготовления ко сну, он захотел умереть от смеха. Я оскорбилась и заплакала. Он, уважая мои чувства, потребовал инструменты. В посудном шкафу мной была обнаружена отвертка, на вешалке – молоток. Эти инструменты оказались «не теми». Сережа велел мне не реветь, продолжать удалять воду и сварганить ужин. На объяснения с семьей, которая состояла у него из жены и колли, и на поиск «тех инструментов» он выделил себе полчаса.
– Жди! – крикнул он, нырнув в лифт.
– Ох, – вздохнула я и недоверчиво покачала головой.
Сережа вернулся через двадцать минут, еще двадцать понадобились ему, чтобы закрыть течь.
– Что я тебе должна? – спросила я.
– Десять долларов за бензин и починку, бутылку коньяку – за потерянное время, – по-деловому ответил он.
– Все? – сказала я с надеждой, что он шутит.
– Да, – ответил он и улыбнулся, – я не очень хорошо зарабатываю, но лишнего мне не надо.
Удивительно, я, например, всегда нуждаюсь только в лишнем.
– Хорошо, – проговорила я, – а ужинать ты будешь?
– Ну, конечно, я умираю от голода, – весело прокричал он и пошел мыть руки.
– Тогда я вычту из твоих денег пять долларов и отдам по курсу, – торжественно провозгласила я.
– У тебя есть коммерческая жилка, – улыбнулся он, обнял меня за талию и вытер о мою щеку мокрое лицо.
Я выдала бутылку и поставила на стол ужин. Сережа был очень жадным, но боролся с собой, поэтому пили коньяк мы вместе. Вернее, я пила, а он поедал мои последние продукты. После ужина я опьянела и осмелела настолько, что позвонила соседу-семьянину и сказала, что дежурство снято. Сережа подобрел, и мы начали весело обсуждать наших коллег. На переходе к десерту было обнаружено, что только мы да добряк директор заслуживаем уважения в нашем коллективе, чуть позже, после еще одной моей бутылки, мы ощутили необходимость друг в друге и начали целоваться. После жарких объятий на кухне я была готова поступиться принципом «не спать с женатыми мужчинами» и поступилась им. В поисках дружелюбного дивана (бывшего супружеского) мы, целуясь, миновали кухню и коридор. В пути с Сережей было тяжело, его макушка едва доставала до моего уха, и мне хотелось взять его на ручки. Чтобы доставить мне удовольствие, бедный учитель английского шел на носочках, сообщая мне, что весь ушел в корень. И он не врал: со своим «корнем» Сережа был примерно одного роста… Я проснулась раньше всех в доме и долго рассматривала тонкий профиль Сережи. У него были темные волосы, закрытые домиком глаза и крупный сухой рот, он тихо дышал и нежно улыбался во сне. Мне захотелось прижать его к груди и добром, лаской выбить патологическую, кулацкую жадность из его хрупкого тельца. Еще я думала, что не против делить с ним зарплату и постель. Утром, за завтраком-кофе, он сказал:
– В субботу едем на море. Продукты – твои, бензин – мой.
Я покорно улыбнулась и кивнула. На работу я пришла ко второму уроку, и мы официально поздоровались в учительской…
К морю мы добрались во второй половине дня. Сережа обаял хозяйку-гречанку, и она бесплатно пустила нас в сдаваемый в сезон сарайчик.
Пропуская меня в маленькую калитку, мой друг сказал хозяйке:
– Это моя жена, – а я зарделась, как девица, ни разу не бывшая в загсе.
Хозяйка широко улыбнулась и поприветствовала меня по-гречески:
– Яссас! – и добавила по-русски: – Наконец-то с супругой пожаловал, а то все с девками, да с девками…
– Зачем же вы ее пугаете? – засмеялся Сережа.
Но я в этот момент находилась в хрустальном флаконе признанного на двое суток официального положения.
Нам было настолько хорошо вместе, что я даже забыла о том, что мои продукты намного дороже его бензина. Мы купались и угощались целый день. Сережа, всерьез интересующийся теорией и практикой эротики, кормил меня на пляже запеченным судаком, и пригоршни песка противно скрипели на моих зубах. Я не сопротивлялась и находила этот вкус восхитительным. Я боялась спугнуть мгновение нашей чистой, почти детской близости… Я не помню, в какой момент перестала воспринимать его критически. Он как-то вдруг стал мне нравиться весь, он превратился в воплощенную мечту. При свете заходящего солнца его жадность превратилась в хозяйственность, его бахвальство – в желание мне понравиться, его склонность к обидам – в милую закомплексованность мужчины невысокого роста. Когда первые отблески звезд закачались в темной воде, Сережа организовал из нас команду королевских купальщиков. Я снова порадовалась своей способности легко подчиняться мужчине. Тихо выкатившаяся на звездное небо луна заставила нас отбросить тени. Моя тень была до безобразия растянута, а Сережина – сжата. С радостным, даже тупым смирением я подумала о необходимости пластической операции по укорачиванию ног и вошла в воду. Сережа долго и нежно носил меня на руках, а я вздыхала и сладостно-грустно думала, что только море может сделать меня удивительно легкой, а его таким сильным, я завидовала рыбам, потому что у них не было супружеских отношений и непреодолимых различий в росте и весе, я завидовала рыбам и чуточку жалела их – у них слишком тихая скучная жизнь, и они не стремятся к Сереже… В четвертом часу, который я определила по бледной, лишенной магической косметики ночи луне, мы вернулись в сарайчик. Здесь расхаживал обеспокоенный нашим отсутствием или просто мучившийся бессонницей петух. Он пристально посмотрел на голого Сережу и обиделся. Я видела, что петух собрался объявить утро и доказать Сереже, что он тоже ничего. Но курицы мирно спали, и жаль было их будить по такому ничтожному, как мне казалось, поводу. Я приложила палец к губам и прошептала: «Тс-с-с, не надо». Петух внимательно посмотрел мне в глаза и наклонил голову, мол, если ты так просишь… Он оказался джентльменом и приостановил начало нового дня. Он выкрикнул свое «ура» свету на полтора часа позже всех петухов в округе. В то задержанное утро мы валялись на скрипучих кроватях, смеялись, допивали чистую воду из пластмассовых бутылок и выдохшееся шампанское, сделанное, наверное, из грязной воды. Я была счастлива, очень хотела спать и не ощущала боли от предстоящего возвращения моего Сережи его жене. Хозяйка бродила по двору и ожидала нашего выхода, а выход задерживал Сережа, или я, или наша любовь, о наличии которой, почти задохнувшись от страсти, сообщил мне Сережа. «Он любит меня, – устало и удовлетворенно подумала я. – Он любит меня, а это значит, что не любит свою жену, а это значит, что не будет с ней жить, а значит, мы, наконец, поженимся». Меня нисколько не удивила скорость моего перехода из лагеря покинутых и обворованных жен в стан прекрасных, стремящихся к победе любимых. В моей голове подозрительно быстро расселись расхожие, но от этого только более справедливые клише: «меня никто не жалел», «она его не ценит», «лучшее – враг хорошего», «жизнь – одна» и даже «он сам ко мне пришел». Я, кажется, растеряла свою порядочность, но это нисколько меня не беспокоило. Я была любимой (с этим самоназванием подруг чужих мужей меня познакомила Большая Подруга Маша на вялой разборке наших прошлых отношений), так вот, я была любимой, а она, Сережина Катя, всего лишь постылой, висящей на волоске привычки женой.
После морской прогулки мы встречались все чаще, становились друг другу все ближе, роднее. Единственным, что теперь объединяло его с женой, были деньги, которые он исправно проносил мимо меня в свой хмурый неуютный дом с геранью на подоконнике седьмого этажа. Я была его вечным свидетелем сверхурочной работы и нагло оповещала об этом Катю.
– Здравствуйте, Катя, – говорила я, – у нас совещание по перестройке учебного процесса.
– Спасибо, что позвонили, – отвечала мне она неизменно вежливо.
Я клала трубку, поджимала губы и думала: «Ее интересуют только Сережины доходы, хапугу. Неужели она ничего не чувствует?»
А если чувствует? Сердце мое начинало бешено колотиться, спасительное «так ей и надо» запутывалось в глубинах моих воспоминаний о собственной семейной жизни, и я понимала, что мои претензии на памятник супружеской мудрости во весь рост совершенно вздорны. Я не была слепа, но мне было все равно, чем и воспользовалась Большая Подруга Маша. Но если Катя не ослепла, то значит боролась за свое полуметровое счастье. В такие моменты я всегда представляла, как великий скульптор выбирает для нее постамент, как снимают мерки с ее маленькой фигурки и как она, каменная, прижимая к груди живого Сережу, насмешливо смотрит мне в глаза…
О своей и ее беременности, правда уже семимесячной, я узнала в один день. Утром я проснулась на Сережином плече и радостно сообщила о своих подозрениях и предстоящем походе в больницу. Заикаясь от счастья, он обещал ждать дома. Врач пообещал, что все будет прекрасно, моя малюсенькая беременность протекала нормально. Я, ошалевшая от восторга, влетела в квартиру и наткнулась на настойчиво дребезжащий телефон.
– Да, – радостно прокричала я.
– Сережа у вас? – раздался голос Кати.
– Да! – нагло завопила я, потому что в тот момент море мне было ровно по колено.
– Видите ли, – вежливо заговорила она, – у меня угроза срыва, я в больнице, и мне нужна его кровь. Надеюсь, он не пьян. – Не попрощавшись, она положила трубку.
Бледный Сережа курил на кухне.
– Когда она будет рожать? – тихо спросила я.
– Через два месяца, – ответил он, не глядя мне в глаза. – Но ты не волнуйся, у нее все время выкидыши в этом сроке. Раз семь уже так было.
– Ей нужна твоя помощь, она в больнице, – прошептала я обреченно.
– Я скоро, мой зайчик, – улыбнулся он как ни в чем не бывало и стремительно направился к двери, даже «кстати» не спросив ничего обо мне.
«Вот и все», – сказала я себе и сделала аборт. Катиному ребенку Сережа давал кровь и покой, не терроризируя его мать сексуально. Моему ребенку он дал деньги на смерть и еще апельсины, которые уже не могли витаминизировать его выброшенное в больничный таз тельце. Катина мудрость оказалась достойной руки Эрнста Неизвестного, мои угрызения совести были ей ни к чему.
Сережа не забирал меня из больницы, у него были дела. Он приехал ко мне домой несчастный и влюбленный, остаток сердца во мне екнул и выпустил струйку воспоминаний.
– Я хочу на тебе жениться, – нежно сказал он и погладил меня по голове, – пусть она родит, а у нас еще будут дети, много красивых детей…
– Тяжело быть любовницей при живой беременной жене, – я с трудом улыбнулась своей первой попытке жить по законам совести и выпросить прощение у Сережиной Кати.
– Ты не любовница, ты – любимая женщина, – ответил он, и я впервые за все время нашего «вместе» удивилась, как напыщенно и лживо звучат когда-то дорогие моему сердцу слова.
– Это все, Сережа, – сказала я и ощутила боль, о способности на которую даже не подозревала. – Это все, – снова повторила я и прикрыла глаза.
– Но я действительно хочу на тебе жениться, нужно только подождать.
Я медленно покачала головой.
– Но я буду приезжать и звонить, ты так просто от меня не отделаешься, – Сережа был способен только на шутки такого рода.
Я обрадовалась возвратившейся ко мне критичности. Закрыла за ним дверь и почти услышала, как за ней мгновенно образовалась пропасть. Мне стало жаль соседа-семьянина, теперь ему сложно будет добраться ко мне и спасти свою квартиру от потопа, теперь мой сосед будет сидеть дома и читать самоучитель по альпинизму, который я, так и быть, спущу ему на балкон…
Я выглянула в окно, и под моим горящим взглядом лопнула шина «ауди», еще минут сорок Сережа с удовольствием валялся в пыли двора, меняя колесо, чтобы быстрее уехать и жениться на мне…
Я решила разделить свои страдания с Большой Подругой Машей, наверное, из привычки делиться с ней всем. Я пришла к ней в гости в тот счастливый период, когда она была уже почти замужем, а поэтому «сидела на кефире». Глаза Большой Подруги Маши выражали любовь к почти мужу, которого звали Сергей Янович, и страдания по еде. Она была прекрасна. Я подумала, что должна попытаться всенепременно располнеть, чтобы безоглядно есть все подряд, потому что хуже не будет, а потом вдруг сесть на диету и, не похудев ни на грамм, тихо умереть достойной голодной смертью на глазах чревоугодничающей толпы. Я вполне понимала «кефирный порыв» Большой Подруги Маши. Меня пригласили за стол, я села и уныло улыбнулась. Сергей Янович позволил называть его просто по имени, и я была чрезвычайно польщена, наверное, не всем выпала такая честь. Сергей Янович был моложе нас с Большой Подругой, вместе взятых, почти на тридцать лет, а каждой по отдельности – всего лишь на два. Он был молод и полон, но, в отличие от Большой Подруги, его живот был упруг и величаво выпирал, не образуя противных жировых складок. Сергей Янович был уверен в себе, богат и знаменит. В трехлетнем возрасте он, оказывается, снялся в жуткой производственной драме и блестяще сыграл там незаконнорожденного сына молодого инженера, претендующего на место главного в одном секретном промышленном объединении. Актерская карьера с удивительным постоянством в течение двадцати одного года маячила перед ним, но он все готовился к решительному штурму, отказываясь от мелких и пошлых ролей. Пока же он вполне неплохо зарабатывал в отделе наружной рекламы бывшего Госстраха. Вообще, конечно, он был ничего. Но он был Сережа, а поэтому я видела, что он педант и зануда, чистоплюй и ханжа, женозастройщик и семьененавистник. Я его презирала за имя, а Маша любила за перспективу, поэтому мне с ним было легко, а ей трудно. За столом на моей памяти они поссорились трижды. Сначала он сказал ей, что она толстая, потом назвал ее «засранкой», а чуть позже «алкоголичкой». Мне трудно было втиснуться со своими страданиями в их напряженные отношения, и я напилась и потеряла память. Не знаю, из-за чего поссорились в последний раз, но Маша отчетливо подала, наконец, голос и сказала громко:
– Иди ты! Я тебя выгоняю, я… – и, кажется, она заплакала.
– Я отгружу домой твою подружку, – он указал на меня перстом, – вернусь, и мы договорим.
Я хотела ему сказать, что у меня перед дверью пропасть и нужно взять веревки, но как-то не получилось. Маша, кажется, крикнула нам вслед:
– Не возвращайся никогда. – При этом, по-моему, она держала в руках куриную ножку и страдальчески, а может быть, торжествующе вгрызалась в нее.
Мой сон алкоголика был крепким, но недолгим. Сухость во рту, боль в голове и потребность наведаться к унитазу заставили меня проснуться рано-рано. Я проснулась и ощутила себя голой, но согретой, потом я поняла, что голодна и не одинока, осторожным, медленным взглядом я обвела комнату и диван. Естественно, рядом со мной спал Сергей Янович. Я бесцеремонно толкнула его локтем, и он быстро и недовольно открыл глаза.
– Мы трахались? – спросила я.
– Да, – ответил он надменно-издевательски.
– А мне хотя бы было хорошо? – поинтересовалась я.
– Тебе – не знаю, а мне – не очень, – разоткровенничался Сережа, наверное, для того, чтобы я, наконец, поняла, что такого мой бывший муж нашел в Большой Подруге Маше. – Ты действительно все забыла? – помолчав с полминуты, спросил Сергей Янович.
