Текст книги "Планета грибов"

Автор книги: Елена Чижова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Трава, деревья, грибы
(среда)

За оградой хозяйственного двора маячил продавец в красной кепке, но не с рулеткой, а с блокнотом. Останавливаясь у каждого штабеля, что-то прикидывал на глаз.

Сидя на вчерашнем камне, он следил за его передвижениями, слегка поеживаясь, время от времени поглядывая по сторонам. От пруда, затянутого ряской, тянуло бензином. Или машинным маслом. «Машины, что ли, моют? – встал и прошелся взад вперед: от валуна до помойки и обратно. За эти полчаса, которые провел в ожидании рабочих, солнце так и не выглянуло. – Надо было куртку надеть…» – по голым рукам бежали мурашки. Утром было не до этого: стоял на крыльце, не чувствуя холода, не замечая неба, обложенного тучами. Смотрел на дверь. Дверь во времянку была закрыта – черенок сторожил крепко и надежно.

Перешел дорогу, вдыхая первозданный запах свежеструганой древесины. Прежде чем обратиться, взялся за прутья ограды, словно искал опору:

– Вот, девять часов… Вчера вы сказали… Я пришел. – На мгновение отвлекшись от хитрых подсчетов, продавец повернул голову. – Рабочих. Мне надо найти рабочих… Вы сказали… вчера.

– Вчера я не работал, – продавец почесал карандашом за ухом.

– Простите, видимо, я обознался… Другой, ваш… коллега… Он сказал, рабочие приходят к девяти. Но… тут никого…

Сегодняшний продавец, которого он принял за вчерашнего, пихнул карандаш в задний карман и простер руку.

Взгляд, продолжив траекторию указательного пальца, уткнулся в телеграфный столб. От самой вершины – там сидела черная птица: галка или ворона – до уровня человеческого роста столб был усеян объявлениями.

Он подошел и задрал голову.

ВСЕ ВИДЫ СТРОИТЕЛЬНЫХ РАБОТ.

СТРОИТЕЛЬСТВО ПОД КЛЮЧ.

ОПЫТНЫЙ САНТЕХНИК.

ЭЛЕКТРИК. ЛИЦЕНЗИЯ.

БРИГАДА. ВЫСТРОИМ И ОТРЕМОНТИРУЕМ ВСЁ.

ПОЛНЫЙ ИЛИ ЧАСТИЧНЫЙ РЕМОНТ НА ВАШЕЙ ДАЧЕ.

ВЫПОЛНЮ ЛЮБОЙ СТРОИТЕЛЬНЫЙ ЗАКАЗ.

Читал лаконичные фразы, прислушиваясь, словно пытался расслышать голоса, предлагавшие себя с такой неколебимой уверенностью.

Те, что повыше, выглядели солиднее: куски фанеры, прибитые к столбу. Ниже лепились клочки бумаги: большей частью напечатанные, но попадались и написанные от руки.

«Господи, неужели так просто? И онипридут?..»

Мысленно представил себе людей, умеющих делать всёсобственными руками, готовых явиться немедленно, стоит только позвонить. Чувствуя легкое головокружение, привстал на цыпочки. Отрывал бумажные хвостики с номерами телефонов, собирал как ягоды – в горсть. Собрал и сунул в нагрудный карман. «Нет», – достал кошелек, спрятал в боковое отделение. Туда, где лежали использованные билеты – автобусные, трамвайные, троллейбусные. В своем роде эти клочки – тоже билеты. Обратно, в привычную жизнь, где нет ОТКРЫТЫХ дверей. Все заперто надежно и прочно.

«Главное сделано», – огляделся и увидел людей.

Еще несколько минут назад он бродил как во тьме. Теперь словно наконец вышел к свету. Люди явились во множестве, шли по своим делам: кто за молоком, кто на рынок за овощами. К хозяйственному двору съезжались машины: он слушал хлопки дверей.

Как по мановению чьей-то крепкой руки, открывалось все: ставни ларьков, железные ворота ограды.

Смотрел, изумляясь и радуясь, переживая свою причастность к этому вечному движению. Круговороту простых ежедневных целей и малых дел, к которым взрослый человек не должен относиться с опаской. Как же он ошибался, вступая в этот мир! Не-охотно – да что там: по докучливой необходимости! Оказалось, здесь все организовано хорошо и рационально. Надо только знать элементарные правила. И следовать им.

Прислушивался к себе, удивляясь новому опыту: видимо, нечто похожее переживают путешественники. Или пришельцы, оказавшись на чужой планете. Всё вокруг кажется странным. Люди, к которым обращаешься, говорят непонятные вещи. Но проходит время и все проясняется. Встает на свои места.

От развилки он не стал сворачивать. На этот раз двинулся прямо… —

* * *

Выйдя на крыльцо, она обводит глазами заросли травы. Особенно густо заросла бывшая клумба. Когда-то здесь росли цветы: те самые, которые дала соседка. Простенькие: астры, петуньи, тигровые лилии. Но тогда, в последнее дачное лето, они казались роскошными. Куда роскошнее нынешней экзотики: всех этих аргирантемумов, кальциолярий и амарантов – их предлагают ландшафтные дизайнеры.

«Язык сломаешь!.. Так». – Она переключается на список дел.

Розовый бланк так и не нашелся. Вчера искала до самого вечера: перерыла комоды, тумбочки, шкафы. По логике вещей документы должны храниться в папке, но родители – с них станется! – могли сунуть куда угодно. Рылась в коробках из-под обуви. Пальцы перебирали пустые пузырьки от лекарств, свечные огарки, пачки оплаченных квитанций, катушки, клубки разноцветной шерсти, лампочки, пальчиковые батарейки, стертые ластики, патроны с остатками губной помады, пахнувшие прогорклым вазелином. На нижней полке обнаружилась пачка рукописей. Стараясь не отвлекаться на отцовскую писанину, перебрала листок за листком. В одном месте глаза все-таки зацепились: диалог персонажей, мужчины и женщины, что-то вроде любовной сцены или объяснения:

–  Нина, Ниночка! Я знаю, мы с тобой – одно целое! Наша общая жизнь. Я не могу, просто не могу представить своей жизни без тебя! – Петр подошел к окну и отдернул занавеску. – Дорогая моя, иди же, иди ко мне.

Нина подошла и встала рядом. Он обнял ее одной рукой. Светлая головка жены склонилась к его плечу.

– Петруша, милый, как же я тебя понимаю! У нас общее прошлое. Наша вечная память!

– Да, да! Прошлое… Значит, и настоящее, и будущее… Знаешь, о чем я мечтаю?

«Не знаю и знать не хочу», – сжав зубы, задвинула ящик одним толчком. Внутри что-то хрустнуло, видимо, направляющие.

«Придется заказывать дубликат… Все равно ехать, оформлять заявку… – она чувствует утренний прилив бодрости. Как в юности, когда выходила на крыльцо. Ели, стоящие у кромки леса, упруго топорщатся ветвями. – Хорошо, что приехала… Очень хорошо… Кофе? Нет, выпью в городе», – к машине она идет, улыбаясь: не город, а райцентровская дыра… Уже открыв дверцу, вдруг вспоминает: забыла запереть дом. Но лень возвращаться. Заводит машину, разворачивается под соснами, едет не оглядываясь. «Ну какие здесь воры…» Ворам, которые позарятся на всю эту рухлядь, следовало бы приплатить…

Нина, Ниночка! Я знаю, мы с тобой – одно целое!– слова, вырванные из контекста, кажутся особенно беспомощными.

Время от времени отец зачитывал вслух. Спускался с чердака: сядь, послушай, вот написал кусочек, надо проверить интонацию. Спрашивал: ну, как на твой вкус? Мать всегда восхищалась: замечательно, все как в жизни!

«Меня не спрашивал… – Она сворачивает на асфальтовую дорогу. – А если бы спросил? И в какой это жизни нормальные люди такразговаривают?» Во рту неприятно горчит.

Она притормаживает у магазина на горке.

Свет, бликующий на асфальте, слепит глаза. Слепые глаза видят пыльный проселок, по которому движется грузовик. В кузове покачиваются бидоны – сейчас их начнут разгружать…

В юности ходила сюда за молоком. В те годы молоко продавалось по записи: в начале месяца подавали заявки, заносили в конторскую книгу. Покупатели сходились заранее: неизвестно, когда привезут. Разбредались, усаживались в тени. Чтобы не сбить очередь, ставили пустые бидончики. Завидев молочную машину, сбегались, занимали места. Очередь принимала форму шмелиного роя. Водитель выходил из кабины, откидывал борт. Рой гудел терпеливо. Если кто-то опаздывал, его место караулил бидон…

Она поднимается по ступеням. С опаской, будто переходит воображаемую границу, вступает в пространство памяти. Там остались деревянные полки: крупы, макароны, брикетные супы, портвейн Солнцедар. Отрава отравой, при чем здесь солнце?..

Открывает дверь.

Магазин как магазин. Теперь такие везде, в каждом чертовом пригороде. Отделы: гастроном, хлебный, молочный. Вода представлена пятью-шестью наименованиями.

Она замирает у прилавка, пытаясь вообразить: тех, стоявших в тойочереди. Если бы им сказали: настанет время, когда здесь будут продавать воду.Наверняка забросали бы камнями… Или пустыми бидонами…

– «Аква Минерале с газом».

– Вам похолоднее? – продавщица кивает на холодильник. Бутылки: разноцветные, рядами. Кока-кола, чай, пиво, квас.

– Нет, – она качает головой.

Из-под крышки бьет пенная струя.

Женщина с ребенком на руках оборачивается. Не то чтобы осуждает. Простореагирует.

«Ну почему? Почему они не могут держать свои реакции при себе?»

Мы с тобой – одно целое! Наша общая жизнь…

«Не общая, а моя. Которая никого не касается…» – пьет, высоко задирая бутылку, будто трубач, дующий в трубу. Выдувает дивную мелодию своего недалекого будущего, которую никто из местных не услышит. Когда будущее обратится в настоящее, она будет далеко.

Краем глаза замечает: ребенок – смотрит внимательно, шевелит губами, словно подпевает беззвучной песне. Она закручивает крышку. Коротким, решительным жестом. Будь он постарше, наверняка бы понял. Тетенька хочет сказать: это – моя вода.

Младенец ударяется в плач. Направляясь к двери, она чувствует себя виноватой. Хотя, если разобраться, при чем здесь она? Ребенка мучает жажда – за этим должна следить его мать. Мать, а не чужая женщина.

Женщина. Ее мать любила это слово. Морщится. «Мне никогда не нравилось». Даже в юности, когда оно должно казаться загадочным.

Забираясь в жаркую машину, вспоминает милое лицо, скромное ситцевое платье: старенькое, для работы в огороде. Думает: таженщина не назвала бы себя женщиной –хозяйка, мать, жена…

Казалось бы, раннее утро, но в салоне уже не продохнуть. Она включает кондиционер. «Жара. И это дурацкое марево. Все-таки что-то странное с погодой… —

* * *

Клочки с номерами телефонов он разложил на обеденном столе. В два столбика, соблюдая строгий порядок: справа напечатанные, слева – написанные от руки. Первые казались безликими. Тех, кто скрывался за ровными компьютерными буквами, невозможно вообразить. Прижав их ладонью, чтобы не нарушить порядок, отодвигает в сторону.

Безотчетно повторяя жест отца, потирает руки, прежде чем погрузиться в изучение корявыхбукв и цифр. Именно это свойство кажется особенно обнадеживающим: их вывели неловкие пальцы. Значит, привычные к физическому труду.

Мужской голос, ответивший на вызов, выслушал сбивчивое объяснение и, помедлив, дал ответ: на этой неделе все заняты на другом объекте. «Не решите до субботы, звоните. Кого-нибудь пришлю».

Жалкое желание: отложить до субботы – шевельнулось, но улеглось.

Второй голос оказался женским. Она обещала передать бригадиру. Сказала: перезвонит в течение часа.

На третий звонок никто не отозвался.

В распоряжении четвертого только водопроводчики. «Читали объявление? Там же ясно, черным по белому». – Он хотел извиниться, но раздраженный басок дал отбой.

Пятый, надолго задумавшись, так что пришлось окликать: алло! алло! Вы слушаете? – ответил, что работы по горло, лето, слишком малый объем, чтобы браться.

Шестой оказался тем же женским голосом, который обещал передать его просьбу бригадиру. Он сверил номера телефонов и признал свою оплошность: «Простите… Но там, на столбе, два ваших объявления. Вот я и…» Во всяком случае, она подтвердила прежнее обещание: ждите, перезвонит.

Он засек время и принял решение: сделать перерыв.

Прислушался, но ничего не расслышал: родители молчали. Он кивнул удовлетворенно: еще бы. На его месте даже они не добились бы большего. Всё, от него зависящее, сделано. Теперь надо дождаться обещанного звонка.

«А если не дождусь? Если вообще не позвонят?.. И что тогда? – снова подступала паника. – Как – что? Звонить и звонить последовательно, по всем оторванным номерам. Рано или поздно кто-нибудь обязательно откликнется. Согласится. Придет… Главное, добросовестность и методичность. Торопиться некуда. Они же не торопились. Жили так, словно им отведена целая вечность: копать, таскать, полоть…»

Телефонный звонок раздался раньше, чем он – уже в третий раз – проверил время. Голос, говоривший с едва уловимым акцентом (кажется, все-таки белорусским), назвался бригадиром. Выслушав, спросил адрес.

– Сосновая улица, дом шестнадцать, – он представил себе карту: – Знаете магазин на горке? Если от него, надо свернуть по Еловой, там – до леса, дальше – направо и до конца. У меня самый последний участок…

Хотелось объяснить подробнее, сказать: Сосновая – легко запомнить. По аналогии с названием райцентра. От магазина совсем недалеко, неторопливым шагом минут пятнадцать, – но голос не дослушал:

– Понял. Завтра в одиннадцать. Кто-нибудь будьте дома, – и отключился.

Он сел на скамейку, смиряя радостное волнение. «Сделал. Справился. Этот бригадир – человек…»

Оперся ладонями о колени: «Почитать или пообедать?..» Давило голову. Этим летом как-то особенно часто. Снова всплывали старухи: сперва та, что советовала обратиться к водопроводчику, – в руке она держала шланг. За ней другие, базарные, – расположившись за дощатым прилавком, стояли над плодами своих трудов. Стараясь отрешиться от давящей боли, он всматривался в лица, но снова видел овощи: старуха-огурец, старуха-картофелина, старуха-кабачок…

Поднялся и обошел дом.

За дощатым туалетом виднелась компостная яма: сорняки и палые листья, слоями, вперемешку с дерьмом. Лет через пять вонючее месиво сгнивает – превращается в подкормку, которую можно раскладывать по грядкам. Огурцы, картошка, кабачки, патиссоны… Помидоры, укроп, петрушка. Говорили: из земли – на стол. С осени закладывали в ямы: слой картошки, слой песка, снова слой картошки. Клубни, долежавшие до лета, припахивали гнильцой. Сперва доесть старое – незыблемый принцип. За это время новое успевало подгнить. Последние закаткидоедали в августе. В это время начинался круговорот банок: полные – с дачи, пустые – на дачу. Огурцы, компоты, варенье… Движение – из года в год по одному и тому же кругу, как лошади в шорах.

Глядя на компостную яму, буйно поросшую сорняками, думал: «Это мне так кажется. А им – нет. Мои родители не тосковали и не печалились. Герои, не хуже самохваловских метростроевцев – мускулистых людей какой-то особой породы, готовых бросить вызов природным недрам. Чудотворцы своего участка земли…

Говорили: разбитьсад и огород. Растения, посаженные их руками, не зависели ни от века, ни от общественного строя. Росли, плодоносили, цвели. И все-таки он не мог отрешиться от странного чувства: не сад, а натюрморт. Островок мертвой природы, искусственная реальность, прирученная, но так и не ожившая. Может быть, они тоже это чувствовали? Копали, пололи, прищипывали клубничные усики, гордились своими свершениями, но никогдане радовались: он не помнит улыбок на их губах.

Вниз уходили гигантские ступени, заросшие лопухами и крапивой. На языке родителей это называлось: террасы. Всё – вручную. Лопатами, в четыре руки. Носили булыжники. Укрепляли склоны, добиваясь почти геометрической точности. Теперь прямые углы смягчились и расползлись. Природа, не имеющая уважения к труду прошлых поколений, размыла искусственные очертания, словно прошлась варварской кистью.

Стоял, вглядываясь в победное буйство сорняков. Поле битвы, на котором сражались родители. Только их неусыпный труд сдерживал восстание этихмасс. Теперь сорняки обрели свободу. В памяти всплыла надпись, начертанная на одной древней стеле, кажется, царя Саргона, разрушителя цивилизаций:

НА РУИНАХ,

ОСТАВШИХСЯ

ПОСЛЕ МОИХ ПОБЕД,

РАСТУТ СОРНЯКИ.

Вдоль дальнего забора разрастался малинник – колючие кусты, в родительские времена усыпанные ягодами. С годами все выродилось. Он уже не собирал. Яблони тоже одичали. Яблоки, когда-то крупные и сочные, – теперь с детский кулачок.

«Может, полить?..» – но уже отрешенно, как о мертвом ритуале, пришедшем из глубины веков. Из чужой – давным-давно стершейся – памяти.

Поздно. Время упущено. Вода, которую он откроет, достанется сорнякам… —

* * *

Похоже, она зря волновалась. Девица, дежурившая в конторе, охотно выписала дубликат. Остальные документы в порядке. Теперь – кадастровая съемка.

– Вы помните? Мне – по срочному тарифу. Я предупреждала, по телефону.

Обещала, что приедут завтра. В самом крайнем случае послезавтра: лето, много заказов.

– Я могу поговорить с непосредственными исполнителями?

Девица развела руками:

– Все на выезде. Но вы не беспокойтесь. Вам обязательно позво́нят.

– Позвоня́т или приедут? – На всякий случай положила на стол еще одну бумажку.

– Сперва позво́нят, потом приедут.

Улыбка, проплаченная дополнительно, оказалась на диво хорошей.

– Вы говорили, надо собрать подписи.

– Так это потом, когда оформим, – девица объяснила важно. – Соседи должны подписать готовый документ.

Она выходит из конторы. Оглядывается, читая вывески:

СТРОИТЕЛЬНЫЙ ДВОР

МЯГКАЯ МЕБЕЛЬ

ПОРТЬЕРЫ НА ЗАКАЗ

Делает шаг в направлении стеклянной двери: может, зайти? Поговорить с продавцами, полистать местный каталог. С мебелью все ясно заранее: флок, отечественный гобелен… Общее представление получила в отделе светильников, когда тетка в красном сарафане выбирала торшер. Самое интересное – портьерные ткани. В иных обстоятельствах непременно бы зашла. Продавцы, если их правильно разговорить, охотно отвечают на вопросы:

– А вы бы что выбрали?

– А эта, с разводами, – как на ваш вкус?

– А какие из них пользуются особым спросом?

Почти ясно она слышит голос своего заместителя: Ну что здесь может быть интересного? Это же не наш сегмент…

На самом деле такон никогда не спросит. Разве что подумает. Но она умеет читать мысли.

Напротив, через дорогу, – стекляшка, опоясанная цементным поребриком.

КАФЕ АНЖЕЛИНА

Она останавливается у кромки, пережидая поток машин. Будний день, а движение как в городе: не жизнь, а наглядная агитация. Население богатеет на глазах.

Пользуясь паузой, отвечает на вопрос заместителя:

«Во-первых, сегмент почтинаш: через пару лет тетка в красном сарафане вполне может стать нашей клиенткой. Деньги – характеристика динамичная: сегодня нет, а завтра… Самое стабильное – вкус. Дальновидный поставщик не должен отрываться от народа».

Кажется, понял. Во всяком случае, кивнул.

«Ну и славно, – она кивает в ответ. – Идите и работайте. А я выпью кофе».

Переходя на другую сторону, пытается представить себе эту Анжелину: супруга хозяина? Или любовница, местная барби? Ей нет никакого дела, но все-такилучше бы любовница или вообще никто– просто иностранное имя, случайное, которое можно легко заменить на другое, лишь бы оно тоже было иностранным: Илона, Диана… «Смешно, – она смотрит на солнце сквозь темные стекла. – Кажется, я вообще ненавижу жен. Всех: и нынешних, и бывших. Включая себя…»

В кармане вибрирует телефон. Она садится за столик.

– Американо. Нет, сахара не надо. И сразу – счет.

Снова римский партнер. Все, что он скажет, ясно заранее: «Надо определяться с позициями. Срочно. Поставщики торопят». Это же самое говорил и вчера, и позавчера. Сколько можно отвечать: пожалуйста, дождитесь меня. Неделя ничего не решает. Поставщики никуда не денутся, подождут.

Сидя над чашкой кофе, она гасит раздражение: «Ждет, что дам отмашку: решайте без меня. Говоришь, говоришь… Как об стену горох…»

Ткани для российского рынка всегда отбирает сама. Шиниллы, жаккардовые структуры, микрофибра. Всё, включая искусственную кожу.

Этогоон не может понять. Говорит: есть же консультанты, дизайнеры.

«Вот именно. Вашидизайнеры и вашиконсультанты», – допивает кофе одним глотком.

ВСЕ ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ КОЛЛЕКЦИИ, МЕБЕЛЬНЫЕ И ПОРТЬЕРНЫЕ ТКАНИ ПОДОБРАНЫ СПЕЦИАЛИСТАМИ. В ПОДБОРЕ УЧАСТВОВАЛИ ИТАЛЬЯНСКИЕ ДИЗАЙНЕРЫ И КОНСУЛЬТАНТЫ.

Конечно, участвовали, отчего не поучаствовать. Только где б она была со своим бизнесом, если бы шла у них на поводу! У нашихпокупателей – свои вкусы. Особенные. Что европейцу хорошо, то русскому – ну, не знаю… хотелось бы чего-нибудь…

В НАШИХ КАТАЛОГАХ ВЫ НАЙДЕТЕ САМЫЕ МОДНЫЕ КОЛЛЕКЦИИ МЕБЕЛЬНО-ДЕКОРАТИВНЫХ ТКАНЕЙ. СОВРЕМЕННЫЙ ДИЗАЙН И ОГРОМНЫЙ ВЫБОР ПОЗВОЛЯТ ВАМ ВЫРАЗИТЬ СВОЮ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ В ИНТЕРЬЕРЕ И НАПОЛНИТЬ ЕГО ОСОБЫМИ ЭМОЦИЯМИ.

Раскрыв картонку, вкладывает сотенную купюру: сумма включает щедрые чаевые. Выходя из кафе, прикидывает: процентов тридцать. Обычно оставляет пять. Но девица куда-то испарилась.

Идет к машине, продолжая диалог со своим новым заместителем: «Для сегмента, с которым мы работаем, индивидуальность – ключевое понятие. В разговоре с клиентом его следует употреблять как можно чаще». Что-что, а это ее дизайнеры вызубрили назубок. Конечно, решение остается за покупателем, но важно правильно предложить.

В сущности, новый заместитель ей нравится. Иначе бы не взяла. Тем более сейчас, в сложившихся обстоятельствах, когда он остается здесь, в России. Практически вместо нее. В современном мире физическое присутствие не обязательно. Везде мобильная связь. Можно руководить откуда угодно: хоть из космоса, хоть с того света. Рано или поздно ученые решат и эту проблему. Усмехается, пытаясь представить себе далекое будущее, в котором и хоронить будут с телефонами. В принципе, идея не новая. Еще древние египтяне снабжали своих мертвых всеми достижениями этого света, которые могут понадобиться после смерти…

В салоне африканская жара. Открывает бардачок: роется. Как назло, влажные салфетки закончились. «Ничего. Приеду – умоюсь…»

Какие-то решения ему придется принимать самостоятельно, не отвлекая ее по пустякам. От него она не ждет чудес: справится – хорошо, не справится… Кто знает, может, и к лучшему. Сам-то он уверен, что справится. Ей импонирует его уверенность. Наверное, так и надо, когда тебе тридцать лет. В начале девяностых этому мальчику было десять. По-настоящему он не помнит прошлой жизни. В сравнении с ним она – динозавр, выживший после ледникового периода. Чего она только не делала, пока не вышла на эту тему: возила шмотки – сперва из Польши, потом из Турции, торговала на рынке, одно время держала закусочную. В голове вспыхивают картинки – яркие, как в телевизоре.

– Выключить, выключить! – она трясет головой.

Спаслись те, кто сумел приспособиться. Остальные просто доживают: проводят остаток дней. Она чувствует это всегда, особенно когда делится с ним своим опытом. К ее советам он прислушивается внимательно, во всяком случае, делает вид.

«Вы должны понимать: индивидуальность – эффектное слово, которое нравится клиентам. На самом деле здесь, в России, общая жизнь: вкусы, потребности, перечень тайных желаний. Каждому сегменту рынка соответствует свой список. Шагнув вверх по лестнице доходов, старый список желаний откладывают в сторону. Достают новый. Как из ящика письменного стола или из дачной тумбочки…» – выезжая с парковки, она жмурится от солнца.

«Вы хотите сказать: у меня тоже общие? Но я…» – он смотрел на свои брюки, купленные в дизайнерском бутике. Хотя, конечно, дело не в брюках. Брюки – следствие. Этот мальчик прост, как газета «Правда», циничен с младых ногтей.

В пятницу предупредила: вернусь не раньше среды, заодно и отдохну.

Пожал плечами: отдых в Ленинградской области – не его стихия. Скорее, возвращение к истокам, к прошлому. Которого он не то чтобы стыдится – просто стер из памяти. Как крошки со стола. Когда брала на работу, спросила: «А где ваши родители?» Назвал областной городок: где-то в направлении Ладоги. «И чем они занимаются?» – «Не знаю. Живут», – равнодушно, как о кошках или кроликах.

А может, она несправедлива? Кто знает, чем этот мальчик интересуется? Политикой? Ну какая теперь политика… Или, например, оккультизмом? Многие увлекаются, вертят столы, вызывают души предков…

Нина, Ниночка!У нас – общее прошлое. Значит, и настоящее, и будущее… –резко, рывком поворачивает руль. Проскакивает перед носом у встречной машины.

– А вот это хрен! Я. Вам. Не нанялась! – громко, будто они должны услышать – ее клиенты, чьи вкусы она чувствует нутром и презирает в себе.

«В сущности, это и есть мой талант: знать, что им понравится. Потому что – в глубине души – мне тоженравится это: чуть более пестрое, чуть-чуть более яркое. Невозможно объяснить словами… С этим надо вырасти, видеть с самого детства: вязаные салфетки, кривые рамочки, стены, оклеенные цветочными обоями – подлинник советской жизни, от которого не избавиться, сколько ни пытайся взглянуть глазами ихдизайнеров…

Покупатели, чьи руки ощупывают ткани, которые она выбрала, – что они вообще знают про индивидуальность! Индивидуальность – это ее борьба: девочки из интеллигентной семьи, чьи родители всерьез полагали, будто они – особенные.

Наша дочь – очень современная девушка, выбрала торговлю, – всю жизнь она слышит голос матери, видит презрительную усмешку.

Сколько раз думала: вот родилась бы в простойсемье. Представляла себе соседку, женщину в ситцевом платье, которая однажды назвала ее доченькой. Они бы простогордились: еще бы! В сравнении с ними доченька, которую они простолюбят, поднялась на ступеньку выше, получила прекрасное образование, открыла свое дело, стала успешным предпринимателем…

Машина движется по лесной дороге, соединяющей Сосново с дачным поселком. Ей уже неловко за эту вспышку, чуть не обернувшуюся аварией.

«И чего я на него напустилась? – она улыбается своему заместителю. – Парень как парень. Работящий, добросовестный. Если и врет – по мелочам. А с другой стороны – одергивает себя, – кто теперь не врет?»

Последнее время расплодились варварские типажи. Черепа как у неандертальцев. «Вот-вот… – она кивает. – Будто время движется вспять». По сравнению с ними, ее заместитель – воплощение таланта и ума.

Среди елей и сосен мелькают цементные надгробья, расцвеченные искусственными венками: кладбище, разбитое на краю леса. Напротив, на другой стороне дороги, – бревенчатая церковь, раньше ее не было. Тоже местные умельцы… Она объезжает машины, припаркованные у обочины, – около кладбищ всегда полно дорогих. Такое впечатление, будто умирают исключительно бедные, а богатые их навещают, приезжают на роскошных машинах…

В боковом зеркале вспыхивают анилиновые цветы. Она отворачивается, пытаясь подавить в себе чувство вины, но оно никуда не исчезает. Наоборот: ей хочется выйти, воспользоваться случаем, чтобы как будтонавестить. Странно, но их присутствие она чувствует на любом кладбище, кроме Южного, где они похоронены… Она жмет на газ. Ей не за что себя винить. Родительские могилы прибраны. В прошлом году обновила ограду, кресты, надгробья – две гранитных плиты.

На подъезде к ДЭКу стоят мусорные контейнеры. За ними цементная стена, огораживающая территорию помойки. На стене объявление:

АНТИКВАР.

ПОКУПАЮ ДОРОГО: МЕБЕЛЬ, ПРЕДМЕТЫ БЫТА, РАМЫ ДЛЯ КАРТИН В ЛЮБОМ СОСТОЯНИИ.

ВЫЗОВ ОЦЕНЩИКА БЕСПЛАТНО.

Она съезжает на обочину. Порывшись в бардачке, нашаривает блокнот и ручку. Ей не нужны этиденьги. Надо просто отдать. В хорошие руки. Не выбросить. Расстаться по-хорошему… Конечно, чистое суеверие, но, может быть, тогда и у нее все сложится…

Прежде чем тронуться с места, оглядывает штабеля досок, лежащих за оградой: раньше на этом месте был кинотеатр, теперь – строительный магазин. На мгновение нырнув в прошлое, вспоминает шорох кинопроектора, острый луч, в котором висят частички пыли. На белом экране, словно рождаясь от этого луча, вырастают высокие агавы, меж которыми, победив царапины и помехи старой пленки, скачет Чингачгук Большой Змей.

Она сворачивает на Еловую. Теперь только прямо, до самого леса. Чингачгук скачет назад, уходя в глубины памяти… Перед последним поворотом она тормозит и выходит из машины. Хочется пройтись. Просто так, без цели. Сперва по лесной дороге, ведущей к линии Маннергейма, потом, не доходя до болота, свернуть. Почувствовать мох, упругий, пружинящий под ногами. Увидеть островки вереска – сиреневатые пятна на темно-зеленом фоне, стволы корабельных сосен, которым никогда не стать кораблями…

«Еще неизвестно, когда снова сюда приеду…» – будто не старый киношный индеец, а она сама вот-вот поскачет за солнцем, уходящим на запад, за линию горизонта. Надо торопиться, чтобы ночь не застала в прериях.

Даже про себя ей не хочется говорить: никогда… —

* * *

Он идет по лесной дороге. В небе – слишком высоко, чтобы расслышать шум мотора, – рисуется реактивный след.

Остановившись под деревом, пытается представить себе мир глазами летчиков: дома, времянки, сараи… Когда высота набрана, всё становится игрушечным: не дома – домики. Не машины – модели машинок. Дороги, похожие на муравьиные тропки, по которым ползают маленькие люди. «А если из космоса?..» Закрыв глаза, представляет себе карту Ленинградской области: ветки железных дорог, они начинаются в центре Петербурга, тянутся в разные стороны. На взгляд пришельцев, это похоже на куст. «Хотя, – он идет дальше, внимательно глядя под ноги, словно боится споткнуться, – может быть, на их планете вовсе нет кустов. Только трава и деревья…»

Все остальное – лес: километры бессмысленного пространства, темного и непроходимого.

Дорога сворачивает к линии Маннергейма. В этой местности – единственный осмысленный маршрут. Дальше только болото.

Острый наконечник стрелы, нарисованной самолетом, уходит за пределы видимости. Белый след, разрезающий небо, расползается под жаркими лучами. Когда-то здесь шли бои. За семьдесят лет окопы заросли и обвалились. Кости ушли в землю: и наши, и финские. Остались только камни: валуны, выложенные в линии. Они похожи на гигантские челюсти. Земля – богиня-мать, пожирающая приметы человеческой истории. Рано или поздно ее каменные зубы перемелют всё… Он вспоминает вчерашнюю летучку, возвращается к словам капитана: каждый организм старается увеличить число своих генов в последующих поколениях. Что человек, что дерево – никакой разницы. Он оглядывает стволы, поросшие мхом. В юности думал: я умру, а этот лес останется. Казалось, деревья будут стоять вечно. Дойдя до просеки, замедляет шаги. Лет пять назад этой просеки не было. «Что ни год, здесь всё становится неузнаваемым – после каждой зимы».

В родительское время лес почитался неприкосновенной территорией: за вырубку полагался солидный штраф. Конечно, рубили – как без этого, если всё строилось из древесины. Но все-таки тайно, с оглядкой. Иногда, когда случалось выйти ночью, слышал стук топора.

Садится на пень, вытягивает ноги. «Теперь не церемонятся. Куда ни глянь – свежие пни. Уж это точно не дачники. Тут нужна техника: специальные пилы, тракторы, грузовики…»

Где-то читал: прежде чем упасть, дерево замирает, будто в его памяти проносится целая жизнь, год за годом – по числу годовых колец. И только потом – шум и трепет ветвей, яростный удар о землю… Вздыбленный комель…

Оглядывается, пытаясь расслышать надсадное гудение, истошный скрежет, вспарывающий древесину… Вокруг стоит тишина. Абсолютная, ни единого звука. Неудивительно: сосны вырубают зимой. Зимой он никогда не приезжает. В его памяти здесь царит вечное лето.