Текст книги "Разоблаченная Изида. Том II"

Автор книги: Елена Блаватская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Со времени рождения торжественной и величественной концепции о непроявленном божестве адептов древности до таких карикатурных описаний того, кто умер на Кресте за свою филантропическую преданность человечеству, – прошли долгие века, и их тяжелая поступь, кажется, почти полностью изгладила всякое чувство духовной религии в сердцах называющих себя его последователями. Поэтому неудивительно, что выражение Прокла больше непонятно христианам, и отвергается, как «причуда», материалистами, которые в своем отрицании менее кощунственны и атеистичны, чем многие из достопочтенных и членов церквей. Но, хотя греческой эпоптейи больше нет, у нас есть в нашем нынешнем веке народ, гораздо более древний, нежели самые древние эллины, который пользуется «сверхъестественными» способностями до такой же самой степени, как пользовались их предки в дни гораздо более далекие, чем троянские. Именно на этот народ мы обращаем внимание психолога и философа.

Нет надобности углубляться в труды востоковедов, чтобы прийти к убеждению, что в большинстве случаев они даже не подозревают, что в сокровенной философии Индии имеются глубины, которых они не прощупали и не могут прощупать, так как они проходят дальше, не заметив их. В обращении с индусской метафизикой преобладает тон сознания превосходства, оттенок презрительности, как будто только европейский ум достаточно просвещен, чтобы полировать неотшлифованный алмаз древнесанскритских писателей и отделять, что хорошо и что плохо, ради блага своих потомков. Мы видим, как они спорят по поводу внешних форм выражения, без представления о тех великих жизненных истинах, которые те скрывают от взоров профана.

«Как правило, брахманы», – говорит Жаколио, – «редко поднимаются выше класса грихастха [жрецы низших каст] и пурохита (заклинатели, предсказатели, пророки и вызыватели духов]. И все же, как мы увидим… раз уж мы заговорили об этом вопросе и изучаем проявления и феномены, что эти посвященные первой степени (самой низшей) приписывают себе и, по-видимому, в самом деле, обладают способностями, развитыми до такой степени, какая никогда не была достигнута в Европе. Что же касается посвященных второй, а в особенности третьей степени, то они претендуют на власть, позволяющую им игнорировать пространство и время, распоряжаться жизнью и смертью» [378, с. 68].

Таких посвященных, как эти, Жаколио не встречал, ибо, как он сам сказал, они появляются только в самых торжественных случаях, и когда требуется утвердить веру в широких массах путем феноменов более высокого порядка.

«Их никогда не видно ни по соседству с храмами, ни даже в самих храмах, за исключением великого пятилетнего праздника огня. По этому случаю они появляются около полуночи на платформе, воздвигнутой в середине священного озера, подобно призракам, и своими заклинаниями освещают пространство. Огненный столб света поднимается около них и стремительно несется от земли к небу. Странные звуки слышатся в воздухе, и пятьсот или шестьсот тысяч индусов, собравшихся со всех концов Индии, чтобы лицезреть этих полубогов, бросаются наземь, погружая лицо в пыль и призывая души своих предков» [378, с. 78, 79].

Пусть любой беспристрастный человек прочтет «Spiritisme dans le Monde», и он не поверит, что этот «непримиримый рационалист», как Жаколио любит себя называть, – сказал хоть одним словом больше того, что он в самом деле видел. Его сообщения находят поддержку и подтверждаются сообщениями других скептиков. Как правило, миссионеры, даже прожившие полжизни в стране «поклонения дьяволу», как они называют Индию, или неискренне отрицают огульно все то, чего они не могут знать как правду, или же смешно приписывают все феномены этой силе Дьявола, которая превосходит «чудеса» века апостолов. И что же, как мы видим, этот французский писатель, несмотря на весь свой неисправимый рационализм, вынужден признать после повествования величайших чудес? Как бы он ни наблюдал за факирами, он вынужден ясно засвидетельствовать их совершенную честность в отношении их чудесных феноменов.

«Никогда», – говорит он, – «нам не удавалось ни одного из них уличить в обмане».

Один факт следует отметить всем, кто, не побывавши в Индии, все еще воображают, что они достаточно умны, чтобы разоблачить обман притворных магов. Этот ловкий и хладнокровный наблюдатель, этот несомненный материалист после своего долгого пребывания в Индии подтверждает:

«Мы, не колеблясь, открыто признаем, что мы не встречали ни в Индии, ни в Цейлоне ни единого европейца, даже среди самых давнишних постоянных жителей, который был бы в состоянии указать средства, какими пользуются эти чудотворцы при производстве своих феноменов!»

А как бы они узнали? Разве этот рьяный востоковед не признается, что даже он, имея под рукой все имеющиеся средства чтобы изучать многие их ритуалы и доктрины из первых рук, – потерпел неудачу в своих попытках уговорить брахманов раскрыть свои секреты.

«Все, что наши наиболее усердные расспросы могли вытянуть у этих пурохитов по поводу деятельности их глав (невидимых посвященных храмов), – почти ничего не дало».

И опять, говоря об одной из книг, он признается, что, претендуя на раскрытие всего, что желательно знать, она «вдруг прибегает к таинственным формулам, к комбинациям из магических и оккультных букв, в секретное значение которых мы проникнуть не могли», и т. д.

Факиры, хотя они никогда не могут подняться выше первой степени посвящения, являются, тем не менее, единственными посредниками между живым миром и «молчаливыми братьями» или теми посвященными, которые никогда не преступают порога своих священных обиталищ. Фукара-йоги принадлежат храмам, и кто знает, не имеют ли эти иноки святилищ значительно больше отношения к психологическим феноменам, которые сопровождают факиров и которые так красочно описаны Жаколио, чем сами питри? Кто может сказать, не есть ли флюидический призрак древнего брахмана, которого видел Жаколио, – Scinlecca, духовный двойник одного из этих таинственных санньяси?

Хотя это повествование было переведено и прокомментировано профессором Перти из Женевы, все же мы отважимся изложить его собственными словами Жаколио:

«Спустя мгновение после того как исчезли руки, и факир серьезнее чем когда-либо продолжал свои вызывания (мантры), облако, похожее на первое, но более опаловое и более светонепроницаемое начало формироваться в воздухе около небольшой жаровни, в которую, по просьбе индуса, я все время подбрасывал горящие угли. Мало-помалу облако приняло совсем человеческую форму, и я различил в этом призраке – ибо иначе я его не могу назвать – старого брахмана – жертвоприносителя, падающего на колени около этой жаровни.

На лбу у него были знаки, посвященные Вишну, а вокруг тела – тройной шнур, знак посвященных жреческой касты. Он соединил руки над своей головой, как при жертвованиях, и губы его шевелились как бы произнося молитву. В какой-то миг он взял щепоточку пахучего порошка и бросил ее на уголья; должно быть, это был какой-то сильный состав, ибо мгновенно поднялся густой дым и заполнил обе комнаты.

Когда дым рассеялся, я увидел призрака стоящим в двух шагах от меня – он протягивал мне свою бесплотную руку; я взял ее в свою руку, приветствуя, и был удивлен, найдя ее хотя и костлявой и жесткой, но теплой и живой.

Действительно ли ты являешься древним обитателем земли» – сказал я в этот момент громким голосом.

Я еще не закончил вопроса, как слово «да» вспыхнуло огненными буквами и исчезло на груди старого брахмана, оставив впечатление, точно его написали фосфорной палочкой в темноте.

«Не оставите ли вы мне что-нибудь на память в знак вашего посещения?» – продолжал я.

Дух разорвал свой тройной шнур, скрученный из трех прядей хлопка, которым были опоясаны его бедра, дал его мне и исчез у моих ног» [380].

«О, Брахма! что это за тайна, которая совершается каждую ночь?.. Когда лежишь с закрытыми глазами на подстилке, то тело не видишь, и душа улетает, чтобы вступить в беседу с питри… Охрани ее, о, Брахма, когда, покинув покоящееся тело, она уходит, чтобы носиться над водами, бродить по огромным просторам неба и проникать в темные и таинственные уголки долин и великих лесов Химавата!» [«Агручада Парикшай»].

Факиры, когда они принадлежат к какому-либо отдельному храму никогда не действуют иначе, как только по приказу. Ни один из них, если только он не достиг степени чрезвычайной святости, не освобождается от влияния и руководства своего гуру, учителя, который первый посвятил его и научил тайнам оккультных наук. Подобно «субъекту» европейского месмеризатора, обычный средний факир никогда не может целиком избавиться от психологического влияния, оказываемого на него его гуру. Проведя два или три часа в тишине и уединении внутреннего храма в молитве и медитации, факир, когда снова появляется оттуда, месмерически подготовлен и окрепший: он творит гораздо более разнообразные и мощные чудеса, чем до того, как туда вошел. «Учитель» возложил на него руки, и факир чувствует себя сильным.

Можно доказать на основании многих брахманистских и буддийских священных книг, что всегда существовала большая разница между адептами высшего порядка и чисто психологическими субъектами – подобно многим из этих факиров, которые являются медиумами в определенном значении этого слова. Правда, факир всегда говорит о питри, и это естественно, ибо они являются покровительствующими ему божествами. Но являются ли питри развоплощенными человеческими существами нашей расы? Это вопрос, и мы его сейчас же будем обсуждать.

Мы говорим, что факир может рассматриваться в какой-то степени, как медиум, ибо он – что не всем известно – находится под непосредственным месмерическим влиянием живого адепта, своего санньяси или гуру. Когда последний умирает, то сила первого, если он не получил последней передачи духовных сил, угасает и часто даже исчезает. Если бы это было иначе, зачем же тогда факирам не дают права на посвящение второй и третьей степени? Жизни многих из них являют пример такой степени самопожертвования и святости, которые незнакомы и совершенно непостижимы европейцам, содрогающимся при одной мысли о таких самоистязаниях. Но как бы они ни были защищены от власти грубых, привязанных к земле духов, как широка бы ни была бездна между совращающими влияниями и их полными самообладания душами; и как бы хорошо ни защищал их семиузловый магический бамбуковый посох, который он получает от гуру, – все же факир живет во внешнем мире греха и материи, и возможно, что его душа будет запятнана магнетическими эманациями мирских предметов личностей и тем откроет доступ чужим духам и богам. Допустить человека в таком положении, человека, за самообладание которого при любых и всяких обстоятельствах нет полной уверенности, к познанию страшных тайн и бесценных секретов посвящения было бы неразумным. Это поставило бы под угрозу не только то, что должно любою ценою охраняться от профанации, но и было бы согласием допустить за занавес существо, чья медиумистическая безответственность могла бы в любой момент причинить ему смерть через невольное неблагоразумие. Тот же самый закон, который существовал в элевсинских мистериях до нашей эры, имеет силу ныне в Индии.

Адепт должен уметь управлять не только самим собою, но и управлять низшими ступенями духовных существ, духами природы и привязанными к земле душами, короче говоря, теми самими, от которых факир способен пострадать.

Если возражатель скажет, что адепты-брахманы и сами факиры признаются, что сами по себе они бессильны и могут действовать только с помощью развоплощенных человеческих духов, то это равносильно утверждению, что эти индусы незнакомы с законами своих священных книг и даже со значением слова питри. «Законы Ману», «Атхарваведа» и другие книги доказывают то, что мы теперь говорим.

«Все, что существует», – говорит «Атхарваведа», – «находится во власти богов. Боги находятся под властью магических заклинаний. Магические заклинания находятся во власти брахманов. Следовательно, боги находятся во власти брахманов».

Это логично, хотя кажется парадоксальным, и это факт. И этот факт объяснит тем, у кого до сих пор не было ключа к разгадке того (среди них должен числиться и Жаколио, что видно при чтении его трудов), почему факиры должны быть ограждены первой, самой низкой степенью того курса посвящений, чьи высочайшие адепты или иерофанты являются санньясинами или членами древнего Верховного Совета Семидесяти.

Кроме того, в Книге I индусской «Книги Бытия», или «Книге творения Ману», питри названы лунными предками человеческого племени. Они принадлежат к расе существ, отличающихся от нас и, по существу, не могут быть названы «человеческими духами» в том смысле, в каком спиритуалисты пользуются этим термином. Вот что о них сказано:

«Затем они (боги) сотворили якшей, ракшасов, пишач,[96]96
  Пишачи – демоны племени гномов, великаны-вампиры.


[Закрыть] гандхарвов,[97]97
  Гандхарвы – добрые демоны, небесные серафимы, певцы.


[Закрыть] апсар, асуров, нагов, сарп, супарн[98]98
  Асуры и наги суть титанические духи и духи с головами драконов змей.


[Закрыть] и питри – лунных предков человеческой расы» (См. «Законы Ману», кн. I, шлока 37, где питри названы «прародителями человечества»).

Питри являются отдельным племенем духов, принадлежащих к мифологической иерархии или скорее к каббалистической номенклатуре и должны быть зачислены в добрые гении, в демоны греков или в низшие боги незримого мира; и когда факир приписывает свои феномены питри, он подразумевает только то, что древние философы и теурги подразумевали, когда они утверждали, что все «чудеса» производились через посредничество богов, или добрых и злых демонов, которые управляют силами природы, элементалов, которые подчиняются тому, «кто знает». Привидение и человеческого призрака факир назвал бы палит или чутна, а женского человеческого духа – пичхалпай, но не питри. Правда, питара означает отцы, предки; а питра-и – родственник. Но эти слова применяются совсем в другом смысле, чем питри, призываемые в мантрах.

Утверждать перед благочестивым брахманом или факиром, что любой человек может беседовать с духами умерших людей, значило бы потрясти тем, что показалось бы ему кощунством. Разве заключительный стих «Бхагаваты» не говорит, что это великое счастье отведено на долю только святых санньяси, гуру и йогов?

«Задолго до того, как они окончательно избавляются от своих смертных оболочек, души тех, кто творили только добро, например, санньяси и ванапраст, приобретают способность беседовать с душами, которые раньше их ушли в сваргу».

В этом случае питри, вместо гениев, являются духами или, скорее, душами умерших. Но они будут свободно сообщаться лишь с теми, чья атмосфера такая же чистая, как их собственная, и на чьи молитвенные каласа (вызывания) они могут ответить без риска осквернить свою небесную чистоту. Когда душа вызывателя достигла Сайадьям или полной тождественности сущности со Вселенской Душой, когда материя окончательно побеждена, тогда адепт может свободно каждый день и каждый час вступать в сношения с теми, которые, хотя и освобождены от бремени своих телесных форм, все же сами продвигаются через бесконечный ряд преображений, входящих в постепенное приближение к Параматме или великой Вселенской Душе.

Не забывая о том, что христианские отцы для себя и своих святых всегда претендовали на название «друзей Бога», и зная, что этот термин они взяли, вместе со многими другими, из специальной терминологии языческих храмов, – вполне естественно ожидать, что они будут злобствовать каждый раз, когда намекается на эти ритуалы. Так как отцы, как правило, были невежественны и имели жизнеописателей таких же невежественных, как они сами, то мы и не могли ожидать, что найдем в описаниях их блаженных видений ту же изобразительную красоту, какую мы находим у языческих классиков. Независимо от того, следует ли отказать в доверии или же принимать, как факты, видения и объективные феномены как отцов-отшельников так и иерофантов святилищ, – великолепная образность, примененная Проклом и Апулеем в описании малой части конечного посвящения, которую они осмелились раскрыть, совершенно затмевает плагиаторские повествования христианских аскетов, хотя они были предназначены быть верными копиями. Повествование об искушении Св. Антония в пустыне женским демоном является пародией на предварительные испытания неофита в течение Микра или меньших мистерий в Агре – это те ритуалы, при мысли о которых Климент так возмущался, и в которых была представлена лишившаяся дочери Деметра в поисках ее, и ее добродушная хозяйка Баубо.[99]99
  См. Arnolius, Oр. cit. [480], c. 249, 250.


[Закрыть]

Не вдаваясь опять в доказательства, что в христианских, а в особенности в Ирландских римско-католических церквях[100]100
  См. [424].


[Закрыть] те же самые явно непристойные обряды, как вышеуказанный, просуществовали до конца прошлого столетия, – мы обратимся к незнающим устали трудам того честного и храброго защитника древней веры, Томаса Тэйлора. Как бы много ни находила догматическая греческая ученость чего возразить против его «ошибочных толкований», – память о нем должна быть дорога каждому истинному почитателю Платона, который больше стремится к постижению внутренней мысли великого философа, чем обращает внимание на чисто внешний механизм его писаний. Более классический переводчик мог бы передать нам в более правильной фразеологии слова Платона, но Тэйлор показывает нам смысл Платона, и это больше того, что можно сказать о Зеллере, Джовете и их предшественниках. И еще, как пишет профессор А. Уайлдер:

«Труды Тэйлора получили одобрение со стороны людей, способных к углубленному в труднопонимаемые темы мышлению; и надо признать, что он был наделен высшим даром – даром интуитивного восприятия внутреннего смысла рассматриваемых им предметов. Другие могли больше знать греческий язык, но он больше знал Платона».[101]101
  Введение к [4].


[Закрыть]

Тэйлор посвятил всю свою полезную жизнь поискам таких старинных рукописей, которые дали бы ему возможность выработать свои собственные взгляды, касающиеся нескольких неясных ритуалов в мистериях, подтвержденных со стороны писателей, которые сами прошли посвящения. С полным доверием к утверждениям различных классических писателей мы говорим, что как бы смешным, и может быть, распущенным ни казался в некоторых случаях древний культ современным критикам, – он не должен казаться таким христианам. В течение средних веков и даже позднее они ввели у себя почти то же самое без понимания тайного смысла этих ритуалов и вполне удовлетворились неясными и скорее фантастическими истолкованиями своего духовенства, которое приняло внешнюю форму и исказило внутреннее значение. Мы готовы вполне справедливо допустить, что прошли века с тех пор, как большинство христианского духовенства, которому не разрешается ни любопытствовать по поводу Божьих тайн, ни искать объяснений тому, что церковь однажды приняла и установила – имело самое смутное представление о своем символизме, как в его экзотерическом, так и эзотерическом значении. Но не так обстоит дело с главою церкви и ее высшими сановниками. И если мы полностью согласны с Инманом, что «трудно поверить, что духовенство, которое санкционировало опубликование таких печатных изданий[102]102
  Лики с пояснениями «с древних четок благословенной Девы Марии, напечатанных в Венеции в 1524 году с разрешения инквизиции». В иллюстрациях, приведенных д-ром Инманом, Св. Дева представлена в ассирийской «роще», что есть мерзость в глазах Господа, согласно библейским пророкам. «Рассматриваемая книга», говорит автор, «содержит множество фигур, причем все они имеют большое сходство с месопотамской эмблемой Иштар. Присутствие женщины в ней позволяет опознать эти два, как символы Изиды или la nature; а преклоняющийся перед нею мужчина выражает ту же самую идею, которая изображена в ассирийских скульптурах, где мужчины предлагают богине символы себя самих». (См. [424, c. 91]).


[Закрыть] могло быть таким же невежественным, как современные выполнители ритуалов», то мы совсем не собираемся поверить вместе с этим автором, «что последние, если бы они знали действительное значение символов всеобще применяемых римской церковью, они бы не приняли их».

Устранение того, что прямо взято из древнеязыческого поклонения полу и природе, было бы равносильно разрушению всего римско-католического поклонения изображениям – элемента Мадонны – и реформации веры до Протестантизма. Навязывание недавнего догмата о Беспорочном Зачатии было продиктовано этой самой секретной причиной. Наука символогии делала слишком быстрые успехи. Слепая вера в папскую непогрешимость и в беспорочную натуру Св. Девы и ее женской линии происхождения на несколько поколений одна только могла спасти церковь от нескромных открытий науки. Это был ловкий ход со стороны наместника Бога. Какое имеет значение, если «возлагая на нее такую честь», как дон Паскале де Францискис наивно это выражает, он сделал из Девы Марии богиню, олимпийское божество, которое, в силу самой своей натуры, поставленное вне возможности совершить грех, не может претендовать ни на добродетель, ни на личную заслугу за свою чистоту, то есть не может претендовать как раз на то, за что именно она, как нас учили в дни нашей молодости, была избрана среди всех других женщин. Если его святейшество лишило ее этого, то, с другой стороны, он думает, что наделил ее, по меньшей мере, одним физическим атрибутом, которого не имеет ни одна другая девственница-богиня. Но даже этот новый догмат, который, вместе с новой претензией на непогрешимость, якобы революционизировал христианский мир, – не появился первоначально в Римской церкви. Это ничто иное как возвращение к едва припоминаемой ереси первых веков христианства, ереси коллиридийцев, так названных из-за жертвенных хлебцев Деве Марии, которую они считали родившейся от девственницы.[103]103
  См. [410, c. 91, 92], [450].


[Закрыть] Новая фраза, «О, Дева, зачатая беспорочно», является просто запоздалым принятием того, что сперва считалось «кощунственной ересью» правоверными отцами церкви.

Думать хотя бы одно мгновение, что какой-либо из этих пап, кардиналов и других высоких сановников «не был осведомлен» с начала до конца о внешнем значении своих символов значило бы не воздать должного их большой учености и их духу Макиавелизма. Это значило бы забыть, что эмиссары Рима никогда не остановятся перед каким угодно затруднением, которое можно обойти применением иезуитской хитрости. Политика услужливого приспособления никогда не была проведена в такой степени, как это сделали миссионеры в Цейлоне, которые, по словам аббата Дюбуа – несомненно, ученого и компетентного авторитета, – «возили изображения Девы и Спасителя на триумфальных колесницах, подделанных под оргии Джагарнатха, и ввели в церковный церемониал танцовщиц от брахманистских ритуалов».[104]104
  Принсеп цитирует Дюбуа, «Edinburgh Review», апрель, 1851, с. 411.


[Закрыть] Давайте, по крайней мере, поблагодарим политиканов в черных ризах за их последовательность в применении колесницы Джагарнатха, на которой «нечестивые язычники» возят лингам Шивы. Использование этой колесницы, чтобы, в свою очередь, возить в ней римскую представительницу женского начала в природе, показывает понимание и основательное знание старейших мифологических концепций. Они слили два божества и таким образом в христианской религиозной процессии представили «языческого» Брахму или Нара (отца), Нари (мать) и Вираджа (сына).

Ману говорит:

«Верховный Владыка, который существует через себя, делит свое тело на две половины, мужскую и женскую, и из союза этих двух начал рождается Вирадж, Сын».[105]105
  «Maнy», книга I, шлока 32. Сэр У. Джоунз при переводе из Северного «Ману» эту шлоку передает следующим образом: «Разделивши свою собственную субстанцию, могущественная Сила стала половина мужской, половина женской или стала природой активной и природой пассивной; и из женской она сотворила ВИРАДЖ».


[Закрыть]

Среди христианских Отцов не было таких, которые могли бы не знать этих символов в их физическом значении, так как в этом последнем значении они были предоставлены невежественной черни. Кроме того, у всех них было достаточно причин, чтобы подозревать оккультный символизм, содержащийся в этих изображениях; хотя, так как ни один из них – за исключением Павла, вероятно – не был посвящен, они не могли что-либо знать о сущности заключительных ритуалов. Любой человек, открывший другим эти тайны, предавался смерти, не взирая ни на пол, ни на национальность, ни на верование. И христианский отец не был бы более защищенным против несчастного случая, нежели языческий Миста или Μύστης.

Если в течение Аппорреты или предварительных испытаний имелись некоторые сцены, которые могли бы шокировать скромность христианского обращенца – хотя мы сомневаемся в искренности таких заявлений – то их мистический символизм был достаточен, чтобы снять с этих представлений всякое обвинение в безнравственности. Даже эпизод с матроной Баубо – чей довольно чудаковатый способ утешения был обессмертен в меньших мистериях – объясняется беспристрастными мистагогами вполне естественно. Церера-Деметра и ее земные скитания в поисках своей дочери являются эвгемеризованными описаниями одной из наиболее метафизико-психологических проблем, какими когда-либо занимался человеческий ум. Это маска для трансцендентального повествования посвященных провидцев; небесное видение свободной души посвященного о последнем часе, описывающее процесс, посредством которого душа, которая еще не была воплощена, впервые спускается в материю;

«Благословен тот, кто видел общую суету подземелья; он знает как конец жизни, так и ее божественное происхождение от Юпитера», – говорит Пиндар. Тэйлор доказывает, основываясь на утверждениях не только одного посвященного, что: «драматические представления меньших мистерий были предназначены их основателями для того, чтобы указать оккультно на состояние неочищенной души, снабженной земным телом, окутанной в материальную и физическую природу… и что эта душа, действительно, пока не очищена философией, испытывает смерть через свои союз с телом».

Тело есть гробница, темница души, и многие христианские Отцы считали вместе с Платоном, что душа несет наказание через свой союз с телом. Таково основное учение буддистов и также многих брахманов. Когда Плотин говорит, что

«когда душа спускается в зарождение (из своего полубожественного состояния), она принимает участие во зле, и ее относит далеко в состояние, противоположное ее первичной чистоте и целостности; окончательно погрузиться в это равносильно падению в темную трясину»,[106]106
  «Enead», I, кн. VIII – [321].


[Закрыть]

– он только повторяет учения Гаутамы Будды. Если мы вообще верим древним посвященным, то мы должны принять их толкование своих символов. И если, кроме того, мы найдем, что они совершенно совпадают с учениями величайших философов, и те, которые мы знаем, имеют то же самое значение в современных мистериях Востока, то мы должны верить, что они правильны.

Если Деметра рассматривалась, как интеллектуальная душа или, скорее, как астральная душа, наполовину эманация от духа и наполовину окрашенная материей вследствие ряда последовательных духовных эволюции, то мы легко можем понять, что подразумевалось под личиной матроны Баубо, Очаровательницы, которая до того, как ей удается примирить душу – Деметру с ее новым положением, считает себя обязанной принять сексуальные формы младенца. Баубо есть материя, физическое тело; и интеллектуальную и все еще чистую астральную душу можно заманить в ее новую земную темницу только путем показа невинного младенчества. До тех пор, обреченная на свою участь, Деметра или Magna-Mater, Душа, скитается, колеблется и страдает; но однажды отведав магического напитка, приготовленного Баубо, она забывает свои печали; на некоторое время она расстается с тем сознанием высшего интеллекта, которым она владела до того, как вошла в тело младенца. Начиная с этого времени она должна стремиться вновь соединиться с ним; и когда для ребенка настанет возраст разума, то борьба – забытая в течение нескольких лет младенчества – начинается опять. Астральная душа помещена между материей (телом) и высшим разумом (ее бессмертным духом или ноусом). Который из этих двух победит? Результат этой жизненной битвы решается в этой триаде. Это вопрос нескольких лет физических наслаждений на земле и – если они породили злоупотребления – разложения земного тела, после чего следует смерть астрального тела, которое таким образом лишается возможности соединиться с высшим духом триады, который один только дарует нам индивидуальное бессмертие; или, с другой стороны, человек может стать бессмертным миста, посвященным до смерти тела, в божественные истины потусторонней жизни. Полубоги внизу, и БОГИ вверху.

Такова была главная цель мистерий, которые изображаются теологией, как дьявольские, и высмеиваются современными символогами. Не верить, что в человеке существуют некие сокровенные силы, которые путем изучения психологии он может развить в себе до высшей степени, стать иерофантом, и затем передавать другим при тех же условиях дисциплины земной жизни, – значит бросить обвинения в обмане и сумасшествии на ряд самых лучших, самых чистых и наиболее ученых людей древности и средних веков. Что было иерофанту позволено увидеть в последний час, на это они едва лишь намекают. И все же Пифагор, Платон, Плотин, Ямвлих, Прокл и многие другие знали и подтверждали их реальность.

Во «внутреннем храме» или через изучение теургии, осуществляемое частным образом, или единым напряжением целой жизни духовного труда, они все получили практические доказательства таких божественных возможностей для человека, ведущего свою битву с жизнью на земле, чтобы завоевать жизнь в вечности. Что представляла собою последняя эпоптейя, – на это Платон намекает в «Федре» (64):

«…будучи посвященными в эти мистерии, которые с полным правом можно назвать самыми благословенными изо всех мистерий… мы были освобождены от приставания зол, которые в противном случае подстерегают нас в каком-то будущем периоде времени. Также вследствие этого божественного посвящения мы стали зрителями цельных, простых, стойких и благословенных видений, пребывающих в чистом свете».

Это высказывание показывает, что они видели видения, богов, духов. Как правильно заметил Тэйлор, со всех таких отрывков из трудов посвященных можно прийти к выводу, «что наиболее возвышенная часть эпоптейи… заключалась в лицезрении самих богов, облеченных в сияющий свет», или высших планетарных духов. Высказывание Прокла по этому поводу недвусмысленно:

«Во всех посвящениях и мистериях боги проявляют многие свои формы и появляются в различных видах; а иногда, действительно, от них видим бесформенный свет; иногда этот свет соответствует человеческой форме, а иногда он проявляется в другом виде».[107]107
  Тейлор [29, c. 380], комментарии к «Республике» Платона.


[Закрыть]

Чтобы ни было на земле, все есть подобие и ТЕНЬ чего-то, пребывающего в сфере, пока это сияющее явление (прототип души-духа) остается в неизменном состоянии, то же самое происходит с его тенью. Но когда этот сияющий отдаляется далеко от своей тени, жизнь удаляется от последней на некоторое расстояние. И все же тот же самый свет представляет собою тень чего-то еще более сияющего, чем он сам». Так говорит «Десатир», персидская «Книга Шет» [Стихи, 33-41], тем показывая тождественность своих эзотерических доктрин с доктринами греческих философов.

Второе сообщение Платона подтверждает нашу веру в то, что мистерии древних были тождественны с посвящениями в том виде, как они теперь практикуются среди буддистов и индусских адептов. Высшие видения, наиболее правдивые, осуществляются не через прирожденных экстатиков или «медиумов», как это иногда ошибочно утверждают, но путем регулярной дисциплины постепенных посвящений и развития психических сил. Мисты приводились в тесное единение с теми, кого Прокл называет «мистическими сущностями», «сияющими богами», потому что, как говорит Платон, «мы сами были чистыми и беспорочными, будучи освобождены от этого облекающего нас одеяния, которое мы называем телом и к которому мы теперь прикреплены, как устрица к ее раковине» [31, с. 64].