Текст книги "Мой папа - мальчик"

Автор книги: Елена Ожич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава 4
Бурый и папа подделывают документы

Утром начались каникулы. И хорошо, решили мы с папой. Одной проблемой меньше, иначе куда папу девать, если бы мама меня в школу отвела? После завтрака, когда мама ушла на работу, мы с Борькой засели в комнате и начали думать, как нам вообще быть и что делать. Хорошо, что Борька соображал ещё вполне по-взрослому. У папы, как-никак, высшее образование и научная степень, а также богатый жизненный опыт. Не то что у меня – четыре класса кое-как.

– Вот что плохо, – сказал папа, – мы с тобой, как два несовершеннолетних, не сможем свободно передвигаться по городу. И дома оставаться в таком виде я не могу. И на работу идти – тоже.

– Да, – кивнул головой я, – вечером придёт с работы мама и увидит, что друг Боря всё ещё здесь. И она очень вежливо, но твёрдо потребует, чтобы друг Боря отправлялся к себе домой.

– Это точно, – вздохнул папа. – До вечера надо что-то придумать. А пока выдай, пожалуйста, другу Боре из своих запасов какую-нибудь футболку и штаны. А то вид у меня какой-то… ботанический.

Да, папка у меня и в самом деле выглядел как настоящий ботаник – рубашка, застёгнутая на все пуговицы, брючки со стрелочками, которые он в кои-то веки надел по случаю дня рождения сына. Всё это, конечно, соразмерно уменьшилось при превращении папы в мальчика, но современные мальчишки в обычной жизни так не одеваются – только если с мамой в поликлинику идут или в какое-нибудь другое особо приличное место.

– Ну вот, папа, – сказал я, – ты и становишься нормальным человеком.

– И не называй меня, пожалуйста, папой. Временно, – попросил меня мальчик, который ещё вчера был моим папой, – а вдруг кто услышит? Смешно получится.

– Да если и услышит, – ответил я, – подумает, что это кличка такая.

– Кличка? Ах да, кличка… Я и забыл, что в моём детстве тоже у всех мальчишек были клички. Только вот я не вспомню, какая была у меня… Может, Борман? Нет, не помню. А у тебя есть кличка, сынок?

– Пап, только не называй меня сынком! – возмутился я.

– А что, такой клички быть не может? – удивился папа.

– Сынок – это обидная кличка, папа. Сынок – это тот, за кого мамаша в школу всегда разбираться прибегает.

– Ну а всё-таки. Нет, мне правда интересно, есть ли у моего сына в школе кличка, – не унимался папа.

– Бурый.

– Что – бурый? – не понял папа.

– Кличка у меня – Бурый.

– Почему – бурый? Никакой ты не бурый. – На редкость несообразительный оказался папа.

– Ну, Миша – значит медведь. А медведь у нас какой? Ну? Бурый. Ну и ещё… – Тут я замялся, не зная, сообщать ли папе всю правду о себе.

– Ещё – что? – спросил папа.

– Ну, ещё я… Ну, это парни в классе так считают… Я иногда бурею…

– Буреешь? – спросил папа. – Цвет меняешь? Как помидор?

– Буреть – значит наглеть, борзеть, добиваться своего…

– А-а-а, – наконец-то понял папа. – Добиваться своего – это хорошо, борзеть и так далее – не очень. Хочешь быть Бурым, оставайся. Но я буду звать тебя Мишкой.

– Да не хочу я быть Бурым, просто меня все так называют, – сказал я. – Хватит уже эти глупости обсуждать.

Я достал из шкафа свои джинсы, серую футболку и отдал их папе. Подумал и добавил свитер и ветровку – неизвестно еще, где папе придется ночевать, а ночи пока холодные. Папа переоделся и подсел к компьютеру.

– Я думаю, что в этих рекомендациях города Бредска должны быть какие-нибудь… хм-хм… нюансы, – ну, юридические тонкости, которые дадут нам возможность свободно передвигаться по городу. «Строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения», так вроде говорят, – размышлял вслух папа, входя в глобальное информационное пространство. – Должны, не может их не быть… – Пальцы его щёлкали по клавиатуре. – Сейчас я проведу этим правилам филолого-юридическую экспертизу..

Папа зашёл на сайт администрации Бредска, во всю ширь которого улыбался наш мэр, приветствуя дорогих земляков и гостей нашего уютного гостеприимного города. У виртуального мэра, распахнувшего широкие объятия, под одной мышкой был герб города, а под другой – телефон общественной приёмной, куда, наверное, и звонила всё время ночная снайперша домком Склочнева. Папа зашёл в раздел «Официальные документы» и нашёл там «Рекомендации по созданию городской среды, безопасной детей и подростков».

– Так-так-так, – папин указательный палец прокручивал колесико у «мышки». – Не то, не то… Опять не то… И это тоже нам не подходит… – бормотал себе под нос папа, пролистывая электронные страницы. – А вот это? Может быть… Ну-ка, Мишка, глянь сюда.

Пункт 145 раздела 14, похоже, давал нам шансы на относительно свободное передвижение по городу.

– Ты только посмотри, куда они его запрятали, – сказал папа, – не у всякого родителя, а тем паче ребёнка, хватит терпения, чтобы дочитать до этого места.

Пункт 145 гласил: «…несовершеннолетний может передвигаться по городу без сопровождения взрослых, имея на руках особым образом оформленную справку и доверенность от родителей, если он направляется: а) в кружок или секцию; б) в поликлинику; в) на работу…» Да-да, именно так.

– Нам надо оформить документы, – сказал папа, – и посетить поликлинику.

– А поликлинику-то зачем? – недоуменно пожал плечами я.

– Надо показать меня доктору, – ответил папа.

– Что-то я сомневаюсь в том, что медицина тут поможет..

– Но не будем исключать и этой возможности, – сказал Боря. – Используем, так сказать, все шансы…

Ну, с доверенностью родителей проблем не было. Папа сел и тут же выписал мне и моему «брату» Борису доверенность в том, что он, папа, доверяет нам одним ездить по городу.

«Они мальчики хорошие, воспитанные, из приличной семьи…» – начал нахваливать самого себя «брат» Борис.

– Ты что, с ума сошёл? Кто так доверенность пишет? – я вырвал у папы лист бумаги. – Пиши по новой. «Я, такой-то, доверяю своим сыновьям Борису… эээ… Борисовичу и Михаилу Борисовичу самостоятельно посещать кружок игры на домре и секцию синхронного перевода с английского языка, а также курсы бухгалтерского учёта и факультатив по математическому анализу в любое удобное для них время. В настоящее время я, такой-то, не имею возможности сопровождать своих детей на внешкольные занятия, необходимые для их всестороннего гармоничного развития. Однако ответственности за их жизнь и здоровье с себя не снимаю. О правилах поведения в общественных местах Борис Борисович и Михаил Борисович уведомлены и о возможной ответственности за их нарушения предупреждены. Дата, подпись».

– Странный у тебя набор какой-то, – сказал папа, дописывая доверенность под мою диктовку. К счастью, почерк у него почти не изменился, да и подпись осталась тоже вполне папина. – И домра, и бухучет, и английский, и матанализ зачем-то приплёл.

– Соображать надо, – постучал я себя по голове. – По этой справке мы можем в любую часть города ехать. А куда, спросят нас, вы, мальчики, направляетесь? На домре играть, ответим мы, если будем в центре рядом с Домом культуры. На курсы юных бухгалтеров идём – если в районе Биржевой, где финансовый институт находится.

– Ну, понял, понял… – прервал меня папа. – Но тут вот ещё сказано, что доверенность нужно у домкома подписать, а потом в ЖЭУ печать поставить и пошлину заплатить, чтобы выдали разрешение установленного образца. Что-то уверенность меня покидает… Вряд ли мы эту справку получим.

– Не окисляйся раньше времени, пап. Будем женщину обольщать.

– Женщину? Нет, что ты! Это исключено. Как могу я в таком виде обольстить женщину? Да и какое я имею на это право, будучи женатым человеком… – начал мямлить папа.

– Слушай, женатый человек, – напомнил ему я, – вечером придёт твоя жена и позвонит Бориной маме, то есть твоей маме, бабе Маше, и тут-то и выяснится, что это за друг Боря такой. У мамы точно обморок будет. А что с бабушкой случится, я даже представить себе не могу – фантазии не хватает.

– Ну, может, оно ещё само собой рассосётся, – робко предположил папа. – Глядишь, и стану я к вечеру снова взрослым человеком. Мне кажется, что я уже немного подрос, разве нет?

– Может, и рассосётся, – мрачно сказал я. – Только неизвестно когда. А пока с тебя, вон, даже штаны твоего сына сваливаются.

– Ну да, ну да… – заметил папа и подтянул джинсы. – Мне кажется, в этой ситуации главное – не начать жить в обратную сторону. Ну, как в фильме «Странная история Бенджамина Баттона». Может, ну их, эти документы? Это же статья за подделку, уголовщина, колония для несовершеннолетних…

– Пап, мы не сможем решить твою проблему, сидя дома. Надо, как ты говоришь, использовать все шансы.

– Значит, женщину? – вздохнул папа. – Надеюсь, одну?

Обольстить нам предстояло домкома Склочневу. Её подпись должна была стоять на отцовской доверенности. А ну как Склочнева не согласится ставить её? К тому же надо ухитриться, чтобы она подмахнула нашу бумагу, не читая. Иначе начнутся расспросы про «брата» Борю. Чтобы она не начала спрашивать, расспрашивать будем мы.

Я взял блокнот и ручку. Папа сказал, что к женщине нужно идти с цветами и конфетами. Подходящего и вообще никакого букета в доме не было. Папа осмотрелся и прихватил с подоконника керамический горшок с каланхоэ.

– Мишка, не жмись, – сказал он. – Я видел, тебе вчера шоколадок надарили. Тащи одну.

Я взял одну, с альпийской коровой на обёртке.

– Какая у нас легенда? – спросил папа.

– Какая у нас… что?

– Ну, нам надо договориться о том, с чем мы заявились к этой женщине, – сказал папа. – Придумать какую-нибудь правдоподобную историю.

– А, ясно.

– Вчера Склочнева на нас накричала, – продолжил папа. – Сегодня мы идём извиняться. Чтобы она нас быстрее простила, мы подарим ей цветы и шоколад. А чтобы усыпить её бдительность, мы скажем, что пришли писать о ней статью. Дали задание на каникулы для школьной газеты – написать статью о своём соседе. А Склочнева у нас – всем соседям сосед.

– Ась? – спросила из-за двери Склочнева. – Каку-таку статью? Я сама вас щас под статью… Уходите, хулиганы, сейчас полицию вызову!

– Ираида Варсонофьевна, – сказал папа голосом глубоким, как Чёрное море, – позвольте подарить вам этот скромный букет, – и поднёс горшок с каланхоэ к дверному глазку.

Через две минуты мы уже сидели на склочневской кухне, и домкомша металась по ней седою курицей, расставляя на столе чайные чашки с какой-то доисторической тусклой позолотой.

– Всё-всё расскажу, ничего не утаю, – ворковала Склочнева, – и как вахтёром в КГБ служила, и как на общественную должность перешла, и как ГТО ещё сдавала… Я ведь на стрельбах сто очков из ста возможных выбивала. Я сразу вижу, кто свой, кто чужой…

Мы допивали уже третий самовар чая. Склочнева сидела на табуретке, прижав к груди подаренный каланхоэ, и поглаживала его, как какое-то бесценное сокровище. А шоколадку она поставила на холодильник, прислонив её к какой-то коробочке так, чтобы альпийская корова на обёртке была видна всем, кто входит в эту кухоньку.

– …и вот я теперь уже который год несу на своём балконе бессменную вахту по охране общественного порядка в нашем отдельно взятом дворе… – разливалась весенним ручьём речь домкома, а с фотографии на стене молодая Склочнева строго смотрела на старую Склочневу, которая сидела тут и выбалтывала двум подозрительным «хулиганам» всю свою, некогда засекреченную, биографию.

– Ираида Варсонофьевна, – снова сказал папа тем же проникновенным голосом, – Миша сейчас записал весь ваш рассказ. Очень интересный, содержательный рассказ. Весьма поучительный для молодёжи. Просим вас в блокноте поставить подпись, что с ваших слов всё записано верно. Таков порядок, извините.

– Да, да, конечно, – затрясла головой вахт-бабушка. – Я порядки знаю. Очки возьму только, в комнату схожу.

– Возьмите мои, – сказал папа и стянул с переносицы свой, как он называл, «бинокль доцента».

Склочнева надела очки на самый кончик носа и стала поверх них глядеть на мои записи, вчитываясь в каждую строчку!

– Нужно подписать каждую страницу, – сказал папа. – Ещё раз простите.

– Не извиняйтесь, юноша, – сказала Склочнева, важно поджав намазюканные по случаю визита «корреспондентов» губы, – раз надо, так надо.

И она мельком просмотрела страниц двадцать, ставя на каждой свою закорючку. В блокнот я вложил и нашу доверенность, которую Склочнева тоже завизировала.

– По крайней мере, мимо Склочневой теперь мы можем ходить спокойно, – сказал я, когда мы вышли из её квартиры.

С визой Склочневой мы пошли в ЖЭУ ставить печать. На нашей доверенности её ставить не хотели и требовали привести родителей.

– Мой папа только что был у Ираиды Варсонофьевны. Или вы, – я старался говорить как можно увереннее и значительнее, – хотите сказать, что такой ответственный и бдительный общественник, как Ираида Варсонофьевна, может подписать документ кому попало?

Паспортистка ЖЭУ хмыкнула, пожала плечами, потом достала из ящика стола круглую печать, нежно подышала на неё и поставила штампик на нашу доверенность.

– Пошлину платите в кассу, – сказала она. – Сто рублей.

– Не вопрос, – сказал папа.

Глава 5
О роли музыки в жизни папы

– Откуда деньги? – спросил я папу, когда мы получили заветную справку и вышли из ЖЭУ почти свободными четвероклассниками.

– Так это, – сказал папа, – кошелёк-то, слава богу, на месте остался. Не уменьшился даже. Хорошо, что я его во двор не взял, а дома в комоде оставил.

– Это хорошо, – ответил я. – Деньги нам, скорее всего, ещё пригодятся. Не у мамы же их просить.

– Если что, – сказал папа, – у меня ещё есть немного. Зарплата недавно была. Последняя, наверное… – грустно вздохнул он.

– Слушай, а тебя не хватятся? В институте? – спросил я.

– Ё-ка-лэ-мэ-нэ!!! – схватился за голову папа. – У меня же сегодня с утра лекция по русскому фольклору у иностранных студентов!!! А в конце я хотел им проверочную работу на дом дать! Это же международный скандал – преподаватель на лекцию не явился! Так, – начал он обшаривать свои карманы, – мобильник всё равно отключён. А, – махнул рукой папа в отчаянии. – Точно уволят! Поехали, может, ещё успеем!

– Куда поехали? Какой «поехали»? – схватил я папу за рукав. – Ты забыл, что ли?

– Ах, да-да-да, – ещё сильнее занервничал папа. – Что делать, Мишка?

– Давай дадим телеграмму декану.

– Какую ещё телеграмму? – Папа чуть не плакал и почти рвал волосы на своей одиннадцатилетней голове, которая ещё вчера была тридцативосьмилетней.

На папиной кафедре было много желающих преподавать фольклор в группе иностранных студентов, но именно папа прошёл там какой-то внутренний конкурс, презентацию для которого он готовил недели три. Даже на это время с ноутбуком на дачу уехал.

– Дом как почувствовал, что хозяина нет, – говорила тогда мама. – Сразу расслабился и рассыпаться начал. Вчера на кухне розетка из стены прямо выпала, сегодня у табуретки сразу две ножки отломились. И замок ещё вчера сломался. Ведь давно отцу говорила: смажь замок, а то заедает. Некогда ему было, а мне теперь замок меняй.

– Ну, какую телеграмму…

– Вот такую, к примеру: «Связи получением наследства вынужден срочно выехать Монголию».

– Ни за что, – твёрдым голосом сказал папа. – Опять Монголия! Так нагло врать начальству я не умею.

– Чёрт с тобою, – ответил я. – Напиши проще: «Семейным обстоятельствам прошу отпуск свой счёт две недели. Тчк».

– Две недели! – Папа снова схватился за остатки волос. – Чтобы я пробыл в этом смешном тельце целых две недели!!!

Ну ни фига себе. Как папу корёжит, оказывается. Я же живу почти в таком же смешном тельце уже целых одиннадцать лет, и ничего.

– Я! Не могу! Быть! Мальчиком! – кричал папа, стоя на детской площадке. – Потому что этого не может быть! Я был уже мальчиком и не хочу снова туда возвращаться!!! Мишка, сынок, скажи, что я вчера пил? Я был очень пьяный, да? – Папа уже чуть не плакал.

– Чай ты пил. Две чашки. Больше не успел, на улицу нас потащил.

– Я не хочу снова быть мальчиком, – папа стал отступать от меня назад, размахивая руками и тряся головой. – Наверняка это всё ваши компьютерные штучки! Ну, скажи, скажи, что так бывает – надеваешь шлем, берёшь в руки штурвал, и ты уже не ты, а какой-нибудь универсальный солдат? Это ты, ты подсадил меня на все эти ваши тупые компьютерные войнушки! Признавайся!!!

И тут я не удержался. Я взял и вмазал папе прямо в глаз. Прямо по очкам. Папа от неожиданности сел на землю, снял свой треснувший «бинокль доцента» и уставился на меня:

– Ах, ты так, – сказал он вдруг тихо, схватил меня за ноги и повалил на землю. Мы катались по площадке, как две змеи, свившиеся в клубок. Папа лягал меня ногой, я выворачивал ему запястье. Потом мы поменялись: я лягал, а он выворачивал. А потом папа как-то хитро вывернулся, сел мне на спину и заломил руку.

– Самбо! – торжествующе сказал папа. – Сколько лет прошло, а ручки-то помнят…

– Слезь! – придушенно крикнул я. – А то хуже будет!

– Кому хуже будет? – спросил папа, который чувствовал себя победителем. – Маме жаловаться побежишь?

– Слезь сейчас же. – Я снова попытался достать папу пяткой. – А дома поговорим.

В этот момент я почувствовал, что какая-то сила вдруг стала приподнимать папу, сидящего на мне, а папа прекратил издавать победные вопли и замолчал.

– Что здесь происходит, я вас спрашиваю? – раздался грозный мужской голос.

Я перевернулся на спину и увидел, что папу за шкирку, как какого-нибудь котёнка, держит одной рукой наш участковый Невзыграйло. Невзыграйло был очень высокого роста, всегда ходил «по форме». Говорят, что он раньше служил в спецназе и ездил в «горячие точки», а потом попросился на более спокойную службу. Невзыграйло был такой огромный, а в руке у него болтался маленький папа. Выглядело это очень смешно.

– Что за драка? – повторил Невзыграйло.

– Это не драка, – пискнул папа, – это выяснение отношений.

– Я, конечно, слышал, – сказал участковый, – что может быть выяснение отношений без драки, но пока такого не встречал. Чего не поделили, орлы?

– Мы не орлы, – пискнул папа, – орлы не мы. Как вы смеете! Я взрослый человек, предъявите документы!

– Нет, это ты предъяви документы, взрослый человек, – сказал густым басом Невзыграйло. – Почему одни, без родителей?

– Я всё сейчас объясню. – И папа стал трепыхаться в могучей длани участкового, пытаясь дотянуться до кармана, где лежала тетрадка.

Ну нет. Только не это. Правда, и только правда – это хорошо, конечно. Но сейчас всё, что угодно, кроме правды. И я перестал смеяться. Я вскочил на ноги и стал спасать папу.

– Товарищ Невзыграйло, тут такое дело, – затараторил я. – Пять минут назад в ЖЭУ нам выдали справку, вот, – и я показал участковому бумажку, – и мы теперь можем одни, без родителей, ходить на занятия в кружки. И вот мы туда и шли как раз. Но па… то есть Боря, брат, хотел пойти на бухучёт, а я – матанализ. А справка-то одна. Копию-то ещё не сделали, не успели. И вот мы решали, кто пойдёт домой, а кто со справкой на матанализ. А потом у нас в пять синхронный перевод и ещё домра…

– Домра? – спросил вдруг суровый Невзыграйло, светлея лицом. – В ДК? У Зои Кондратьевны?

– Ага, – сказал я, ни сном ни духом не ведая, кто такая Зоя Кондратьевна.

– Привет ей передавайте от ученика Стёпы Невзыграйло, – сказал участковый и разжал руку, в которой держал обмякшего папу. Освобождённый папа рухнул на землю, как подкошенный.

– На свои очки, – сказал я, протягивая папе растоптанный в пылу драки «бинокль».

– Не надо, – сказал папа, потирая разные ушибленные места.

– Ты же без них не видишь…

– Уже вижу. Ты мне, Мишенька, зрение-то кулаком и вправил. Не ожидал я такого от родного сына, не ожидал…

– Мужские истерики, – сказал я, – никого ещё до добра не доводили.

– Что?! – снова начал вскипать папа.

– Хорош уже. Пойдём, охладимся, – и я кивнул на ларёк с мороженым в соседнем дворе.

Ковыряя палочкой в стаканчике с мороженым, я спросил у папы:

– Ну, давай выкладывай, что там у тебя за история? Что там такого ужасного произошло в твоём детстве? Почему ты так сильно не хочешь быть снова мальчиком? Есть в этом, конечно, свои минусы, но ведь и плюсы тоже есть.

– Ну да, есть, – хмуро поддакнул папа.

– Ты на работу, к примеру, можешь теперь не ходить…

– Угу, – папа нахмурился ещё сильнее.

– По-моему, быть мальчиком – не так уж и плохо, – сказал я. – Я вот, например, даже рад, что ты у меня теперь… такой. Я сто лет ни с кем не дрался. А тут вот раз, и… Само, правда, так получилось. Но ведь здорово же, когда есть с кем подраться и поговорить. Я тебе дам на роликах своих покататься, у тебя же не было их… тогда.

– Не было, – подтвердил папа.

– Ну так чего киснешь? – подбодрил его я. – Побудешь немного мальчиком, а потом, если найдём способ, снова станешь папой. А даже если и не найдём… Если не найдём, я поговорю с мамой, останешься жить у нас в любом случае.

– Нет, – сказал папа, – если не найдём, я не смогу сидеть на шее у мамы. Я уйду скитаться. Или подделаю документы и поступлю в суворовское училище.

– Ну и всё-таки, – спросил я, – что там такого, в твоём детстве, произошло, что ты сейчас не хочешь хоть немного снова побыть мальчиком?

Папа помолчал, раздумывая, стоит ли посвящать меня в тайны своего тёмного прошлого. Но потом всё же решил ничего от сына не утаивать, сам же вчера каялся в том, что не разговаривает со мной по душам.

– В шестом классе, – начал папа, – произошла одна очень дурацкая история. Очень глупая…

– Ты продолжай, – приободрил его я. – Я всё пойму.

– Наш шестой «А» как-то сорвал урок музыки.

– Ну, в общем-то, обычное дело… – поддакнул я. Но папа так странно на меня посмотрел, что я поспешил поправиться: – Может, и не совсем обычное, но ничего сверхъестественного в этом нет.

– Да, я тоже так думаю, – вздохнул папа. – Но иногда из-за каких-то глупостей меняется вся жизнь. На уроке музыки мы разучивали одну песню. Не знаю, как так вышло, но только когда Марина Петровна давала нам команду петь, мы все начинали мычать.

– Мычать? – спросил я. – Всем классом?

– Ну да. Мы думали, что это очень смешно. Марина Петровна сначала просила нас утихомириться, взывала к нашей совести. Потом стала вызывать нас к доске, чтобы мы пели по одному. Тот, кого вызывали, пел, куда ему деваться, а все остальные мычали. Потом вообще начались форменные безобразия – все стали толкаться, галдеть, стучать стульями. Марина Петровна колотила по клавишам как можно сильнее и грозила нам всевозможными карами за срыв урока. Но вот прозвенел звонок с урока, и все кинулись к выходу. Но у двери Марина Петровна оказалась раньше нас. Она распахнула свои широкие объятья, и несколько человек с ходу врезались в её бюст, обтянутый кримпленовым пиджаком. Объятия музычки захлопнулись, поймав пятерых хулиганов. «Петров, Иванов, Николаев, Сидоров и Борис Свершов, – объявила Марина Петровна, – вы отправляетесь домой за родителями! Немедленно!»

– Ого, – сказал я. – Серьёзный, хотя и вполне предсказуемый оборот.

– Иванов привёл старшего брата. Петров сказал, что у него дома только бабушка, которой очень трудно ходить.

Хотя все знали, что бабушка у Петрова на раз догоняет уходящий от остановки автобус. Николаев вообще никого не привёл, просто ушёл домой, и всё. Сидоров сказал, что у него сегодня соревнования по шахматам, где он будет бороться за честь школы. «Ты бы лучше за свою честь боролся», – сказала ему Марина Петровна и отпустила с миром. Мне же соврать было нечего, мама была в отпуске и уехала отдыхать по профсоюзной путёвке в Ленинград, а к папе я с такими вопросами соваться не решился. И я остался в школе маячить на лестнице. Вечером Марина Петровна, увидев меня, спросила: «Свершов, ты почему ещё здесь? Где родители? Ну, иди домой, не ночевать же тебе в школе. Завтра разберёмся».

– Ну, не так уж и плохо для тебя закончилась эта история… – сказал я.

– Да в том-то и дело, – вздохнул папа, – что с этого всё и началось. После уроков Петров, Иванов, Сидоров и Николаев собрались на школьном стадионе и давай хвастаться, как они ловко провели музычку. И ждали, что скоро к ним выйду и я, и расскажу, с помощью какого вранья мне удалось избежать наказания. А я не вышел. Я остался на лестнице. И они решили, что я их там закладываю, сдаю, предаю – в общем, любезничаю с нашей музыкантшей, изворачиваюсь и говорю: «Да это не я, это всё они, я просто первый побежал…» И ведь не докажешь потом, что такого не было! – воскликнул папа.

– Раз уж они тебе друзья, то могли бы и доверять товарищу… – начал я, кажется, понимать весь ужас папиной ситуации.

– Да в том-то и дело, что не друзья. Ну, то есть, как контрольную списывать, так, конечно, друзья. А как чего другое – так какие уж тут друзья… – вздохнул папа.

– И дальше что?

– А дальше я пошёл домой. С надеждой, что музычка всё забудет и к следующему уроку – а музыка у нас была только раз в неделю – ничего не вспомнит. Возле подъезда на лавочке сидела соседка – бабушка-общественница, вроде нашей Склочневой. «Борис, – сурово сказала она, поджав губы, – тут твои приятели стену в подъезде измазали. Много-о-о про тебя интересного написали. Быстро домой за тряпкой, стену отмывать!»

– Вот гады! – Папу было действительно очень жалко.

– На стене возле лифта, хорошо, что не краской, а мелом было написано: «Борька Свершов, ты дурак, козёл и предатель! В школе можешь больше не появляться. Ты знаешь, что бывает с предателями и подлыми трусами! Смерть предателю!»

– А ты что?

– А я начал рукавом стирать эти несправедливые слова и от обиды закусил губу, чтобы не расплакаться. Шершавая стена больно царапала ладонь, со двора в открытую дверь подъезда заглядывала соседка и покрикивала: «Ходют тут всякие, по подъездам гадят! Ещё обижаются, когда им замечания делают!» И, как бы я ни сдерживал слёзы, я всё равно расплакался. Приду завтра, думал я, всё им объясню, они же ничего не знают!

– И что было завтра? – Я как будто сам стоял в том подъезде рядом с папой и стирал ладонью эти ненавистные колючие буквы.

– На следующий день никто со мной в школе не разговаривал. Мне объявили бойкот. В раздевалке в карман пальто положили воздушный шарик с водой. Когда я попытался его достать, шарик лопнул, и я шёл домой в мокром пальто. Со мной никто не хотел сидеть ни в столовой, ни в классе. Девочки тоже не хотели со мной дружить. Я просил родителей избавить меня от такого позора и перевести в другую школу, но они не согласились.

– А ты им рассказал почему?

– Папа сказал, что мужчина должен решать свои проблемы сам, какими бы они ни были.

– И долго так продолжалось?

– Ну, в школе… Я хотел быстрее стать взрослым, чтобы самому решать, как мне жить и где учиться. Окончив девятый класс, я забрал свой аттестат о неполном среднем образовании и отнёс его в другую школу. Мама узнала об этом только в октябре, когда пришла пора идти на родительское собрание в новую школу, ей классный руководитель позвонила. Мама рассердилась, а потом обиделась. Сказала, что я скрыл от неё, что я не доверяю ей. Короче, дома был скандал.

– Но ты же пытался ей сказать!

– Теперь ты понимаешь, почему я не хочу снова быть мальчиком? – спросил меня папа, ковыряя своё мороженое, которого он не съел ни капельки.

– Теперь понимаю, – вздохнул я.