Текст книги "Белая шубка"
Автор книги: Елена Верейская
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Бабушкин колобок
Мне было тогда десять лет, а сестре Ляльке пять. Мы жили с бабушкой в маленьком бревенчатом домике с зелёными ставнями. Кругом был сад, такой большой сад, что в нём можно было заблудиться. В саду росло очень много орешника.
Один раз вышли мы с Лялькой из дому, – слышим, бабушка в саду на кого-то кричит, да сердито так. Удивились мы: бабушка была добрая. Побежали посмотреть. Глядим, – стоит бабушка в чёрном платье, маленькая, сгорбленная, на голове косыночка кружевная наколота, лицо всё в морщинках, сердитое, брови сдвинуты. И держит бабушка правой рукой за ухо мальчишку незнакомого, а мальчишка вертится, пищит, никак от бабушки вырваться не может.
Мы с Лялькой остановились, смотрим издали, что будет. А бабушка мальчишку отчитывает:
– Я вам задам, разбойники этакие! Мало того, что орешины ломаете, ещё белочку убили. Зачем убили? Говори!
Мальчишка хнычет, ничего не говорит.
А бабушка снова:
– Что она вам сделала? Кто теперь бельчат кормить будет? И бельчата помереть должны!
Мальчишка говорит:
– Да там всего один.
– Где там?
– А в гнезде!
Бабушка ещё больше рассердилась.
– И в гнездо уж залезли. Где гнездо? Говори!
Да как дёрнет мальчишку за ухо. Тот даже заревел. А бабушка не унимается:
– Где гнездо? Говори!
– Во-он на той ёлке.
Показывает мальчишка прямо в нашу сторону. Мы с Лялькой скорей за куст. Никогда мы бабушку такой сердитой не видали.
Подвела бабушка мальчишку к ёлке.
– Полезай, – говорит, – достань мне бельчонка. Только не думай удирать; я тебя теперь знаю, всё равно разыщу.
Отпустила мальчишку. Мальчишка ухо рукой потёр – оно всё красное. Полез на ёлку, а сам всхлипывает. А бабушка смотрит, как он лезет, да приговаривает:
– Злодеи вы, злодеи! Чего загубили зверька? Смотри, осторожнее! За пазуху бельчонка положи…
Лезет мальчишка на самый верх. А нам любопытно: подошли к самой ёлке. Бабушка нас точно и не замечает. Смотрим наверх: мальчишки за ветками и не видать. Потом, слышим, слезает. Тихонько слезает, осторожно. Правой рукой за дерево держится, в левой что-то несёт. Слез. Взяла у него бабушка бельчонка из рук, дала мальчишке подзатыльник.
– Пошёл вон! И чтоб духу твоего здесь не было!
Подрал мальчишка, только пятки засверкали. А мы уж около бабушки стоим, рассматриваем.
Копошится у бабушки на ладони что-то розовое, голенькое, с длинным-длинным голым хвостом; слепой мордочкой тычется в бабушкины пальцы. А бабушки и не узнать: повеселела, улыбается.
Пошли мы домой. Сейчас же послала меня бабушка в аптеку, соску резиновую купить. Пока я в аптеку бегала, бабушка молока согрела. Налила его в бутылку, соску надела и поднесла бельчонку к губам. Он так и присосался. Мы с Лялькой даже запрыгали от радости. А бельчонок пососал, пососал да и уснул.
* * *
Так бельчонок у нас и остался жить. Возилась с ним бабушка, как с ребёнком.
А Лялька у нас была избалованная, капризная, привыкла, чтобы только с ней носились.
Один раз вижу: сидит Лялька у окна и губы надуты. Я подошла.
– Ты чего дутая? – спрашиваю.
– Да, – говорит, – а чего бабушка бельчонка больше, чем меня, любит?
– Глупая ты, Лялька, – говорю. – Он маленький, а ты большая. Тебя из соски кормить не надо, а он не умеет сам есть. Надо же его выкормить.
– Голый, противный. Всё спит да спит. Я думала, он с нами играть будет.
– И будет, когда вырастет, – говорю. – Подожди немножко.
Прошло четыре – пять недель. Вырос бельчонок. Сидит у бабушки на плече, рыженький, пушистый, длинный пышный хвост кверху задрал, себе на спину положил, а кончик хвоста назад отогнут: на спине не помещается. Ушки длинные, глазки чёрные, быстрые. Сидит на задних лапках, в передних сухарик держит, грызёт его длинными острыми зубками.
Съест сухарик, мордочку лапками вытрет, вскочит на бабушкину голову, а потом как распушит хвост да как перелетит птицей с бабушкиной головы прямо на шкаф. Оттуда – на дверную притолоку, оттуда – на бабушкину кровать – и давай на ней кувыркаться через голову.
– Ишь ты, что выделывает! – удивляется бабушка.
Лялька захлопала в ладоши и кричит:
– Смотрите, смотрите! Катится, как колобок! Колобок, колобок, я тебя съем!
А бельчонок точно понял! Вскочил на шкаф, на Ляльку смотрит и цокает:
– Цок-цок-цок.
Бабушка говорит:
– Напугала Лялька его своими хлопками.
А я смеюсь:
– Нет, бабушка, это он песенку колобка поёт: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, от тебя, Лялька, и подавно уйду!»
– Колобок, колобок, иди ко мне, я не съем! – говорит бабушка и протянула руки к нему. Бельчонок прыгнул к ней на руки, а с них на кровать – и ну снова кувыркаться через голову. Понравилось ему, видно, по мягкой постели кататься!
Тут мы с Лялькой в два голоса хохочем и кричим:
– Колобок, колобок, я тебя съем! – и обе пробуем его поймать. А он увернулся, прыг к бабушке на плечо и суёт мордочку к ней за пазуху, точно спрятаться хочет. Бабушка взяла его в ладони, прижалась щекой к его пушистой шёрстке, а сама всё приговаривает:
– Нет, он бабушкин, бабушкин колобок, никому бабушка своего колобка есть не даст! Наигрался, колобок, отдохни, колобок, баю-бай, баю-бай…
Так бельчонка Колобком и прозвали.
* * *
Со мной Колобок дружил. Очень я любила играть с ним! Приду, бывало, в бабушкину комнату:
– Колобок, давай в пятнашки играть!
– Цок-цок-цок!..
Откуда ни возьмись, вскочит Колобок на плечо – и ну бегать по мне. Коготки у него длинные, цепкие, так кругом меня по платью и носится. А я его ловить должна. Только захочу его схватить на левом плече, глядь, а он уж у правой коленки. Наклонюсь к коленке, а он уже на голове. А иногда возьмёт да и скользнёт нарочно под самой рукой. Иной раз и схватишь его, а он цокнет и вырвется – пошла игра сначала.
Очень было весело с ним.
А Лялька бегает вокруг меня, тоже Колобка ловит, хохочет! Иной раз Колобок и на неё вскочит; ну, тут уж Лялька так завизжит, что не только Колобок – и мы с бабушкой перепугаемся. А Колобок зацокает, хвост распушит да давай от Лялькиного визгу на шкаф удирать. Сядет там и смотрит на Ляльку, и цокает, точно сказать хочет: «Чего визжишь? Чего меня пугаешь?»
– Лялька, – говорю я, – ты зачем нам игру портишь?
Надует Лялька губы и сядет в угол. Тогда Колобок снова – прыг на меня.
Наиграется, устанет и бежит к бабушке отдыхать. Свернётся у неё на ладонях клубочком, брюшко кверху выставит. А потом полезет или в карман к бабушке, или к ней под кофту – спать.
* * *
А Лялька опять недовольна. Вижу – ходит надутая.
– Ты что, Лялька?
– Да. А чего Колобок вас с бабушкой больше, чем меня, любит?
– Дурочка ты, Лялька! То сердилась, что бабушка Колобка больше тебя любит, а теперь, что Колобок бабушку.
– Да. Вот с тобой он играет, у бабушки в кармане спит, а на меня и не посмотрит.
– Так ведь ты же сама визжишь, его пугаешь.
– А зачем он на меня прыгает? Я боюсь. Играл бы так.
Мы с бабушкой смеёмся.
А потом, потихоньку от Ляльки, бабушка мне говорит:
– Аня, а ведь Колобок меня больше всех любит. Правда?
Я ей говорю:
– Правда, бабушка!
А сама в душе смеюсь. Не хочется мне огорчать бабушку, а только смешно мне: обе они – и бабушка и Лялька – из-за Колобка спорят. А вот я-то знаю наверное: Колобок больше всех любит, меня. Ведь играет-то он только со мной. Ну, да я хитрая – помалкиваю.
* * *
Жил Колобок в большой клетке. Дверца в клетку всегда была открыта, и Колобок свободно мог бегать по комнате. Бабушка устроила ему в клетке гнёздышко, и там он спал по ночам.
Лето подходило к концу. Вот один раз бабушка нам говорит:
– Посмотрите, какой Колобок запасливый… Он знает, что на зиму надо запасы делать. Только вот угадайте: где он себе кладовую устроил? Ни за что не угадаете!
Стали мы отгадывать.
– Под подушкой! За диваном! На шкафу! За зеркалом!
А бабушка смеётся и говорит:
– Нет… нет… нет!..
– Ну, – говорит, – смотрите. Только сядьте смирно и не мешайте. Ты, Лялька, не визжи. Вот он сейчас кончит кушать, а что не доест – спрячет.
Мы сели и ждём. Вот Колобок наелся, лапками мордочку вымыл, взял в зубы орешек – и прыг из клетки. Мы смотрим: куда он побежит?
Ну, и правда. Об этой кладовой мы бы ни за что не догадались.
Прыгнул Колобок на стол, а со стола – прямо на бабушкину голову. Передними лапками отогнул косынку и давай засовывать орех в узел бабушкиных волос. Засунул, волосами прикрыл – и прыг в клетку за другим орехом.
Вот была потеха! Все орехи перетаскал на бабушкину голову. Да ведь так ловко уложил их там: ни один не вывалился.
Мы хохочем:
– Бабушка, какой Колобок глупый.
А бабушка нам:
– Вовсе он не глупый. Он же не понимает, что я ему корм в лавке покупаю. А знает хорошо, что зимой под снегом ничего не найдёшь.
И вот так Колобок прятал свои запасы всю осень, каждый день. Вечером бабушка станет расчёсывать волосы, а из них так и сыплются орехи, миндаль, сушёные грибы.
Колобок очень любил сушёные грибы. А бабушка нам рассказывала, как белки летом собирают себе грибы на зиму. Они найдут в лесу сухое дерево и накалывают грибы на засохшие острые сучки. Солнышко грибы высушит досуха, тогда белка и перетаскает их в своё гнездо. А гнёзда они чаще всего устраивают в дуплах деревьев.
* * *
Вот один раз бабушки не было дома. Мы с Лялькой гуляли в саду. А Лялька хитро улыбается: видно, что-то замышляет. И вдруг убежала в дом. Я за ней. А она – шмыг в бабушкину комнату и заперлась на ключ.
– Лялька, впусти!
– Не пущу!
– Что ты там делаешь?
– Не мешай! Хочу, чтоб Колобок и меня любил.
Так и не пустила. А мне интересно, что она будет делать. Выбежала я в сад, обежала кругом дома, влезла на карниз и смотрю в окно.
Вижу, сидит Лялька в бабушкином кресле, бабушкину косынку старую на голову надела, очки бабушкины на нос. И чулок вяжет. Я чуть не прыснула, да нет, удержалась: Лялька-то меня не видит.
А Колобок за Лялькиной спиной в клетке орешки щёлкает.
«Ну, – думаю, – посмотрим».
Вот взял Колобок орех, выскочил из клетки да со всего размаху скок на Лялькину голову.
А Лялька как завизжит на весь дом… Выронил Колобок орех, бросился на шкаф, заметался по всей комнате, только хвост мелькает. А Лялька с рёвом – к двери. Побежала я скорей к ней навстречу. Стоит Лялька в дверях, очки на одном ухе висят. Ревёт.
– Чего ты, Лялька?
– Ой-ой-ой! Какие когти у него о-о-острые…
А один раз было так. Колобку шёл тогда уже второй год.
Позвала нас бабушка.
– Кто из вас, – говорит, – взял у меня клубок шерсти?
– Мы не брали, – говорим.
Стали искать. Искали, искали, всю комнату перерыли – нет клубка. Удивилась бабушка.
А на другой день вдруг платочек пропал, футляр от бабушкиных очков и ещё что-то.
И вдруг, смотрим, соскочил Колобок со шкафа на комод – хвать бабушкин гребешок да обратно на шкаф.
Всплеснула бабушка руками.
– Так вот, оказывается, кто меня грабит-то!
Сейчас же мы придвинули к шкафу стол, залезли на него и видим: Колобок хлопочет – гнездо себе строит. Футляр от очков всё держаться не хотел, так Колобок его гребешком подпирает.
– Колобок, – смеётся бабушка, – ты что же это меня разоряешь?
А Колобок никакого внимания. Приладил гребешок и давай дно у гнезда выравнивать. А дно-то всё устлано очёсками из бабушкиных волос.
Жалко нам было разорять Колобкову работу. Вечером, когда он заснул, вытащили мы осторожно нужные вещи, а вместо них другие положили. На другой день Колобок кончил своё гнездо и с тех пор спал в нём по ночам.
* * *
А вот как мы с Колобком поссорились. Захожу я в бабушкину комнату и зову:
– Колобок! Иди играть.
А сама думаю: «Что он будет делать, если я его ловить не стану?»
Колобок тут как тут. Вскочил на юбку – и ну бегать. А я половила его немножко, да и опустила руки. Стою, не двигаюсь. И Колобок остановился на минутку на моём плече, в глаза заглянул.
– Цок-цок? – спрашивает. Точно сказать хочет: «Что же ты меня не ловишь?»
А я – не шевельнусь.
Опять побежал Колобок по мне, сбежал вниз, нарочно мордочку мне под пальцы суёт. Лови, значит. А я не ловлю. Рассердился Колобок, громко так зацокал. А я стою, как каменная.
Бабушка мне говорит:
– Да уж не мучь зверька. Ну, чего его дразнишь!
А я смеюсь:
– Бабушка, он очень смешно ругается, слышишь?
Остановился Колобок прямо у меня на груди, посмотрел на меня да как вцепится и когтями и зубами мне в лицо. Закричала я, схватила его, оторвала от себя. Да он проворнее меня: пока я его хватала, прокусил мне мизинец до самой кости.
Я – реветь. Из пальца кровь льёт, всё лицо исцарапано. Стала меня бабушка обмывать да йодом мазать, да и говорит:
– Сама виновата. Говорила я тебе: не дразни.
И Лялька со мной за компанию ревёт:
– У-у… Злой Колобок! Бессовестный!
А сам Колобок сидит на шкафу, на нас сверху смотрит.
Несколько дней не выходила я из дому; стыдно было: всё лицо точно после драки. А на мизинце левой руки у меня и до сих пор белое пятнышко – шрам, на память о Колобке.
* * *
На следующее лето бабушка поселила Колобка в большом светлом чулане. Там вместо окна была вставлена проволочная сетка.
Собралась бабушка на две недели в Москву, а Колобка нам поручила. Уезжая, сказала:
– Оставляю Колобка на вас. Кормите, поите его. Да смотрите же, не упустите.
Уехала бабушка.
Лялька говорит мне, а сама так и захлёбывается:
– Анька! Вот когда я с Колобком-то подружусь. Он от бабушки отвыкнет, а ко мне привыкнет.
Я смеюсь:
– Привыкнет он к тебе, коли ты так визжать будешь.
А сама думаю: «Смешные вы обе с бабушкой».
А на другой же день мы Колобка и упустили. Не заперли дверь на крючок, сквозняком её отворило, Колобок и убежал.
Мы не знали, что делать. Что мы скажем бабушке?
И вот под вечер играли мы на лугу за орешником с другими детьми. Вдруг один из мальчишек как закричит:
– Смотрите! Смотрите! Вон Колобок ваш на ёлке.
Смотрим, – и правда. Сидит Колобок высоко на ёлке, хвост пушистый по спине распустил, мордочку наклонил вниз, на нас смотрит.
Вот мы обрадовались!
– Колобок! – кричим. – Колобок! Иди к нам!
Прыгаем под ёлкой, руки к нему тянем. Спустился Колобок ниже, а всё же так, что нам не достать. Смотрит. Мы его и так и этак зовём. Колобок ни с места.
И вот каждый день, когда мы играли на лугу, прибежит на ту же ёлку Колобок, сядет и смотрит на нас. Мы его зовём, он в ответ цокает, а только близко никого не подпускает.
Наконец приехала бабушка. Мы наперебой ей всю правду рассказали. Думали, бабушка очень сердиться будет, а она улыбнулась и говорит:
– Вернётся.
– Да нет же, бабушка, – говорит Лялька, – мы его зовём, зовём, он спустится совсем низко, а в руки не даётся. Точно дразнит.
– Ну, а ко мне вернётся, – говорит бабушка. И на меня посмотрела, улыбнулась.
Я промолчала, а сама встревожилась. Не знаю, чего и хотеть… И Колобка потерять жалко – хочется, чтоб он вернулся, – а в то же время думаю: «Как же это? Ко мне не захотел идти, неужели же к бабушке пойдёт? Ведь это мне обидно будет».
Ну, пошли мы к орешнику. Бабушка позвала:
– Колобок! Колобок!
Послушали – всё тихо. Бабушка снова:
– Колобок! Колобок!
Слышим, шумят где-то листья. Мелькнуло рыженькое пятнышко, ближе, ближе. Смотрим, – сидит Колобок на той же ёлке, вниз глядит. Бабушка руки вверх протянула, зовёт:
– Колобочек мой! Иди же ко мне!
Как увидел Колобок бабушку, зацокал, прыгнул на ветку пониже, да так и бросился к бабушке на руки. Цокает, кувыркается, мордочкой бабушке в лицо тычется, сам не знает, что и делать от радости. Ну, уж и бабушка рада была! Целует, ласкает его.
А я как в воду опущенная…
Пошли мы к дому. Лялька кричит:
– Держи его, бабушка! Держи! Опять убежит!
– Теперь не убежит, – смеётся бабушка.
И ведь правда – не убежал. Так на бабушкином плече и въехал в свой чулан.
Джиахон Фионаф
Между дачей, где жил Дима, и хозяйским домиком был сад, и от дачи к домику шла прямая дорожка. На полпути она пересекала лужайку, а посреди лужайки стояла калитка. Так смешно: никакого забора, а прямо поперёк дорожки – калитка. Дорожка раздваивалась, обегала калитку двумя тропочками с обеих сторон и шла дальше, а под самой калиткой росла густая трава. В стороне от калитки стояла скамейка и перед нею – стол.
Дима выбежал на лужайку и у стола увидел своего младшего братишку Вовку и хозяйскую дочку Марусю. Маруся растирала кукле Дуньке живот, а Вовка лил в куклин рот лекарство. Это они играли в папу-маму.
– А почему у вашей Дуньки один глаз больше, чем другой? – спросил Дима, подходя. Ему было скучно на даче, и от скуки он приставал к малышам.
Маруся загородила Дуньку спиной.
– Не знаю. Отстань!
– А почему вдруг калитка? – спросил Дима. – Глупо: забора нет – и вдруг калитка.
– Не знаю. Говорю тебе – убирайся!
– «Не знаю», – передразнил Дима. – Что ни спроси, всё «не знаю» да «не знаю»!
Маруся заложила руки за спину, выставила ногу вперёд, задрала подбородок кверху и противным голосом сказала:
– Ах ты, знайка какой! А ты знаешь?
– Про что знаю? – не понял Дима.
– Да почему калитка?
– Конечно, знаю, – сказал Дима.
– Ну, почему? Ну, скажи!
– Не скажу. Не хочу. – Дима повернулся и побежал.
– А вот и не знаешь! – закричала Маруся. – А вот и наврал! Сказать-то не можешь, вот и уходишь!
– Да, да, знаю, а вот не хочу сказать! А ты не ори! – крикнул Дима.
– Не знаешь! Не знаешь! Не знаешь! – Маруся засмеялась. – Хвастун ты, ничего ты не знаешь! Правда, Вовка, он ничего не знает?
Вовка подскакивал, сидя на скамейке, и тоже смеялся:
– Не знает! Ничего не знает! Хвастун!
Надо было сейчас же, сразу придумать что-то очень интересное про калитку! Сразу, скорей! И ничего не придумывалось…
Димка вернулся, сел на скамью, сунул руки в карманы и спокойно сказал:
– Глупые. Ну, чего хохочете? Ну, хотите, скажу? Только это большой секрет.
Маруся сразу перестала смеяться.
– Ой, скажи! – прошептала она. – Мы никому не скажем!
Как на зло, ничего не придумывалось!
Дима сказал:
– Я боюсь вам говорить. Вы маленькие, разболтаете.
– Ни за что! – затопала ногами Маруся. – Ни за что, никому!
– Ни за что, никому! – повторил Вовка.
И вдруг придумалось! Дима подсел ближе и зашептал:
– Калитка – это потому, что тут живет волшебник… Джиахон Фионаф…
– Ой! – крикнула Маруся.
– Ты чего?
– Очень страшное имя… – пробормотала Маруся.
– А он сам ещё страшнее! – Дима захлебнулся. – Он такой страшный, такой страшный! Большой, как вон та ёлка, глаза как сковородка, и на голове перья…
Маруся и Вовка сели близко-близко к Диме и притихли. А у Димы вихрем закружились мысли в голове, и всё стало само придумываться, придумываться…
– По-вашему, это лужайка? А на самом деле это всё – за́мок Джиахона Фионафа. Только днём за́мка не видно, ни ограды, ни стен, а видна только калитка. А в девять часов вечера сам Джиахон Фионаф стоит у калитки и всех ловит, кто проходит…
– И ест? – спросил Вовка шёпотом.
– А это – как ему вздумается. Кого съест, а кого и отпустит. А руки у него чёрные, и на каждом пальце по штыку, как у винтовки.
– А ты… не врёшь? – еле слышно спросила Маруся.
– Ну вот! Зачем мне врать! Я сам его видал…
– Ну-у?! – Маруся прижалась к Диме.
– Конечно, сам видал! – захлёбывался Дима.
– Когда?!
– А вот помнишь, я к вам прибегал вечером, мама присылала. Бегу назад – а уж девять часов было, – а он стоит. У самой калитки. Поймать меня хотел, да я увернулся. А он мне кричит: «Если ещё раз попадёшься, поймаю и съем! И если болтать будешь, тоже съем». Ну, вот я и молчал…
– Мы никому не скажем! – уверила Маруся.
– Мы никому не скажем! – повторил Вовка.
– Конечно! – шептал Дима. – Ведь если вы скажете, вы меня погубите. И себя тоже. Видите, вон ворона сидит. Вы думаете, – это ворона? Это слуга Джиахона Фионафа. Она вот всё слушает, что говорят, а потом Джиахону Фионафу рассказывает…
Маруся ахнула.
– А она не слышала, что ты нам сказал?
Дима покачал головой.
– Нет, она же далеко, а мы говорили шёпотом. А потом, днём Джиахон Фионаф ничего не может. Только с девяти часов.
– А где же его за́мок? – спросила Маруся.
– Вот тут, везде. – Дима широко развёл руками.
Маруся и Вовка со страхом посмотрели на лужайку. Лужайка была такая весёлая, ярко-зелёная, через неё бежала жёлтая дорожка, а по дорожке мелькали между тенями деревьев солнечные зайчики. А среди лужайки торчала из земли серая, угрюмая калитка – дверь в невидимый за́мок Джиахона Фионафа.
* * *
С этого дня Диме больше не было скучно на даче. И Вовка, и Маруся слушались его. Он хотел играть в казаки-разбойники, – играли в казаки-разбойники. Он хотел играть в пограничников, – играли в пограничников. А когда Маруся заикалась про игру в папу-маму или в куклы, Дима таращил глаза и шептал:
– Джиахон Фионаф не выносит, чтобы маленькие играли в больших… А ты видела, сколько сегодня ворон в саду?
И Маруся превращалась в разбойника.
Один раз, правда, она робко спросила:
– А как же? Ведь разбойники тоже большие. И в них, значит, нельзя?
Дима очень рассердился.
– Это же совсем другое дело! Это же не папа-мама!
И Маруся успокоилась.
Когда Диме надоедало играть, он уходил в сад и придумывал новое о Джиахоне Фионафе. Теперь он искал Джиахона Фионафа везде. Сидел на своём любимом бугре над прудом и старался разглядеть подводных слуг Джиахона Фионафа. Лежал в траве на спине и сквозь ветки деревьев смотрел, как по синему небу бежали белые облака, и в этих облаках искал страшное лицо Джиахона Фионафа. А потом рассказывал малышам, как из облака в пруд что-то упало и из пруда высунулась огромная-огромная, – во-от такая! – рыба и поклонилась облаку… Наверное, на облаке ехал сам Джиахон Фионаф!
Маруся и Вовка жались к Диме и слушали, разинув рты. А обе мамы очень удивлялись: раньше, бывало, никак не загонишь ребятишек вечером из сада, а теперь малыши сами следили, чтобы к девяти уже непременно быть дома.
Но не всё, о чём думалось Диме, рассказывал он Марусе с Вовкой. Они же ещё малыши, разве они поймут, как Диме хотелось бы быть сильным-сильным и смелым-смелым, и вот сразиться бы со страшным Джиахоном Фионафом, и победить его, и заставить служить себе… Дима освободил бы всех пленников, заточённых в невидимом замке злого волшебника, и заставил бы его сделать этот за́мок видимым, и заставил бы его снести противную старую калитку, а на её месте высились бы красивые высокие ворота, и Дима поселился бы сам с мамой, папой и Вовкой в этом замке и поселил бы в нём всех, кого обидел и обездолил жадный Джиахон Фионаф, и роздал бы Дима им все несметные сокровища из замка… А потом… потом Дима узнал бы от побеждённого великана секрет, как становиться невидимым, и вот тогда… ого! Сколько чудесных дел натворил бы тогда герой Дима!..
И придумывалось, и придумывалось без конца новое и новое, одно увлекательнее другого, – но этого Дима никому не рассказывал.
* * *
Однажды Дима пробирался в самой чаще сада – и вдруг остановился. Ему показалось, точно где-то пыхтит автомобиль: «Туф-туф-туф-туф…»
Дима прислушался. Странно, откуда тут быть автомобилю? Пыхтенье вдруг смолкло. Но, как только Дима двинулся дальше, – снова: «Туф-туф-туф-туф…»
Дима снова остановился. Теперь он хорошо слышал, что кто-то шевелится очень близко, у самых его ног. Он наклонился, раздвинул траву и увидел круглый, колючий комочек – ёжика. Ежик вздрагивал всем телом и, совсем как автомобиль, громко пыхтел: «Туф-туф-туф-туф…»
– Ишь ты, какой сердитый! – рассмеялся Дима, присел на корточки и дотронулся до ёжика пальцем. Ёжик вздрогнул и стал вдруг ещё круглее и ещё колючее.
«Позову Маруську с Вовкой!»
Маруся и Вовка сидели у стола на лужайке; Маруся что-то рисовала на клочке бумаги, а Вовка, весь вытянувшись, не спускал глаз с её карандаша. Дима остановился за их спинами и, задыхаясь, сказал:
– Ежа нашёл! Скорей, а то убежит! Маруська, возьми корзину, палкой его туда закатим и домой возьмём!
Маруся бросила карандаш и вскочила на ноги, но вдруг остановилась.
– А если… если этот ёж Джиахона Фионафа? – спросила она шёпотом.
– Вот глупости! Ёж как ёж, самый обыкновенный. Ну, скорей!
Маруся не двинулась с места. Вовка посмотрел на неё и сказал:
– А если этот ёж Джиахона Фионафа?
– Да нет же! – крикнул Дима.
– А вдруг?.. – прошептала Маруся.
– А вдруг?.. – повторил Вовка.
– Трусы вы! – рассердился Дима. – А я так вот…
«Карр!.. Карр!..»
Дети оглянулись. На калитке сидела ворона. Огромная, с чёрными крыльями и большим клювом. Сидела и смотрела на детей.
Маруся закрыла лицо руками и ткнулась носом в стол. Вовка вцепился в Диму.
– Ты… чего? – спросил шёпотом Дима не то Вовку, не то ворону.
«Карр!..» – крикнула опять ворона.
Вовка заревел. Ворона тяжело взмахнула крыльями, медленно поднялась, пролетела над головами детей и скрылась за деревьями.
Вовка ревел. Маруся так и застыла, уткнувшись в свой рисунок. А Дима очень громко – только голос у него немножко дрожал – сказал:
– Мы не будем трогать ежа.
Маруся вдруг подняла голову, схватила Диму за плечи, приблизила к нему лицо и страшным шёпотом сказала:
– Видишь!
На Вовкин рёв из дачи уже бежала мама. Дима только успел шепнуть Вовке:
– Не рассказывай! Скажи, ушибся!
* * *
В тот же день вечером – Вовка уже засыпал в своей кроватке, а Дима ещё сидел за столом и читал – мама сказала:
– Ах, Димочка, я и забыла, что у нас чёрного хлеба нет к ужину. А с поздним поездом может папа приехать. Сбегай-ка к хозяевам, попроси до завтра немного хлеба.
Дима вышел на крыльцо. Вечер был шумный, ветреный. Весь сад качался и шумел на разные голоса. По небу быстро-быстро мчались оборванные облака, и половина луны то пряталась в них, то вдруг выскакивала на небо и тоже как будто бежала. А по всему саду бегали чёрные тени деревьев и обрывки лунных пятен. Всё бежало; побежал и Дима, и ему казалось, что в нём, отдельно от него, бежит его сердце.
А в комнате у хозяев было очень светло и совсем не страшно. Хозяин сидел за столом и ел щи, хозяйка что-то варила на примусе, а Маруся в углу раздевала куклу. Примус громко шумел, и за его шумом не было слышно, как шумит сад. Дима перевёл дух и попросил хлеба.
– Хорошо, – сказала хозяйка, – я как раз сегодня свежий испекла. Только подожди минутку, видишь, я занята. Посиди пока.
Дима был рад, что не сразу снова идти. Он подошёл к Марусе. Но Маруся смотрела на него испуганными глазами.
– Ты что? – спросил он.
Маруся ничего не сказала, только ущипнула Диму за руку и глазами показала на стенные часы. Дима посмотрел на часы, и сердце у него чуть-чуть ёкнуло. Было без пяти девять.
У Маруси задрожали губы. Она бросила куклу и подошла к матери.
– Мама, я отрежу Диме хлеба. Можно?
– Нет, нет, – сказала мать. – Ты не знаешь, от которого. Ещё чёрствого дашь. Я сейчас…
– Мамочка, Дима… спешит…
Хозяйка обернулась к Диме.
– Дима, можешь подождать минутку?
– Мо… могу… – прохрипел Дима, не отводя глаз от часовой стрелки. А стрелка всё двигалась, всё двигалась, всё ближе, ближе к девяти.
Маруся под шум примуса шепнула Диме на ухо:
– Глупый! Зачем сказал, что можешь? А вдруг не поспеешь!
– Поспею! Ничего!.. Ты не бойся! – храбрился Дима. А сам глаз не мог оторвать от стрелки.
«Пшш-шш…» – потухал примус. Хозяйка поставила кастрюлю на стол. В полуоткрытое окно сразу ворвался шум деревьев. Хозяйка долго выбирала, от какого каравая отрезать. Дима и Маруся впились глазами в часы…
Без полминуты девять. Дима выскочил в сени, забыв поблагодарить. За ним выскочила Маруся.
– Беги! Изо всех сил беги! Поспеешь! – Толкнула в спину. Дверь из сеней на крыльцо хлопнула за Димой. У Маруси в сердце что-то крутилось, точно волчок.
– Маруся! Иди же кашу есть!
Маруся села за стол, взяла ложку.
«Бам!» – первый удар часов. Маруся вздрогнула. Нет, Дима, конечно, уже пробежал мимо калитки… Три, четыре, пять… Конечно, успел!.. Шесть, семь, восемь…. А вдруг?.. Девять!
И вместе с девятым ударом – из сада:
– А-а-а! А-а-а!
– А-а-а! А-а-а! – завопила Маруся. Схватилась руками за уши, головой упала на стол…
– Что?! Что?! Маруся, что с тобой?
Отец схватил Марусю на руки. Маруся кричала:
– Спаси! Спаси Диму! Это его… а-а-а! А-а!.. Это его… Джиахон Фионаф! Д-а-а!
– Что? Кто? Какой Финаф?
– Съест!.. А-а-а!.. Съест!.. Спаси!..
* * *
Когда дверь за Димой захлопнулась, он остановился. Ещё быстрее бежало всё: и тучи, и луна, и тени, и светлые пятна. Сад шумел. Испуганные деревья метались из стороны в сторону. Дима не разобрал, что это: ветер шевелит у него на голове волосы или они сами шевелятся? Он рассердился на себя, топнул ногой и вполголоса сказал сам себе:
– Какие глупости! Ну и что же, что девять часов? Ведь я же сам выдумал Джиахона… – Он не договорил «Фионафа», так стало страшно.
«Вот что, – подумал он, – зажмурю глаза и побегу во весь дух! Дорожка прямая. И ничего не увижу!»
Он крепко прижал мягкий, душистый хлеб к тому самому месту, где скакало сердце, крепко-накрепко зажмурился, весь наклонился вперёд и понёсся. Ветер подгонял его сзади, босые ноги звонко шлёпали по хорошо натоптанной дорожке, хлеб вкусно пахнул, и это как-то успокаивало. Дима разогнался и летел вовсю. И вдруг… Что-то со страшной силой ударило его в лоб, в нос, в глазах вспыхнули огни, и он со всего маху отлетел назад, в холодную и влажную траву.
– А-а-а-а-а! – закричал он от ужаса, от боли, открыл глаза, сел. Туча сбежала с луны, и Дима сквозь слёзы, так и хлеставшие из глаз, увидел ярко освещённую калитку.
«Налетел… дурак!» – выругал он себя, вскочил на ноги, подхватил далеко отброшенный хлеб и уже с открытыми глазами помчался дальше.
И только дома, когда мама всплеснула руками и вскрикнула: «Дима! Что с тобой?!» – Дима громко, в голос заревел и ткнулся окровавленным носом в мамино платье.
* * *
Утром Вовка и Маруся выбежали с разных сторон на лужайку.
Калитки не было. Трава была срыта, дорожка шла прямо, а две тропиночки обегали кусочек свежеутрамбованной земли.
– Где же калитка? – остановился Вовка.
– Калитку папа убрал. Давно собирался. Забор ещё прошлый год сняли, а калитка очень глубоко вкопана была. И калитки нету, и никакого Джиахона Фионафа нету! Это всё Димка выдумал, чтобы нас пугать, а мама сказала, что Димку надо выпороть, – не ври! – одним духом выпалила Маруся.
Вовка стоял, разинув рот, и ничего не мог понять.
Через несколько минут из-за кустов вышел Дима и увидел: на том месте, где вчера была калитка, прыгали, взявшись за руки, Маруся с Вовкой и громко пели:
– Нету Джиахона!
– Нету Фионафа!
– Нету Джиахона!
– Нету Фионафа!
Увидели Диму, остановились. Маруся показала на него пальцем и захохотала:
– Нос-то! Нос-то! Фуфлыга синяя, а не нос!
Дима собрался с духом и громко сказал:
– Ну, давайте в казаки-разбойники.
Маруся подняла обе руки, показала Диме длинный нос и, не сводя с него глаз, крикнула:
– Вовка! Я принесу Дуньку, давай в папу-маму!
– В папу-маму! – обрадовался Вовка.
Дима быстро повернулся на пятках и пошёл в сад. Он чувствовал, что сейчас заревёт. Оттого ли, что очень болел нос, оттого ли, что хохотала Маруся, или оттого, что не было калитки? Он сам не знал.
