Детство Александра Пушкина

Текст добавлен: 29 сентября 2016, 06:16

Текст книги "Детство Александра Пушкина"

Автор книги: Елена Егорова

Жанры:

Биографии и мемуары

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Назад к карточке книги

Игра в бабки

К маю 1807 года усадьбу в Захарове отремонтировали. Барский дом покрасили снаружи, пристроили к нему по сторонам для удобства два крыльца, наличники на окнах поправили, полы перебрали, комнаты оклеили новыми обоями. В парке у ствола старой раскидистой липы Егор смастерил удобную полукруглую скамейку.

По приезде Надежда Осиповна принялась за перестановку мебели – это было её любимым занятием. Бабушка с Парашей устраивали детей в обновлённом флигеле. Кот Тришка, принюхиваясь, отправился обходить свои владения. Оля пошла с няней в деревню проведать Марьюшку. А мальчиков ждал Стёпка с холщовой сумой через плечо.

– Что там у тебя? – спросил Саша.

– Гляньте сами. – Стёпка положил суму на землю и развязал её.

– Ой, бабки! – обрадовался Николенька. – Как много! Это нам?

– Вот мои, а энти ваши. Егор для вас нонешней зимой сработал.

– Ура! Пойдём скорей играть!

Ребята вышли на утоптанную лужайку, где обычно играли в бабки захаровские мальчишки. Пока там никого, кроме них, не было, Стёпка прочертил линию кона, поставил бабки рядком вдоль неё, отсчитал семь шагов и стал показывать Николеньке, как правильно бросать биту, чтобы сшибить бабку. У того, конечно, сразу не получилось попасть. Промахивался сначала и Саша, за зиму подзабывший игру, но потом он быстро наловчился и стал попадать. Николенька продолжал учиться выбивать бабки, а старшие мальчики принялись играть, прочертив новую линию кона. Очерёдность бросков определили считалкой:

Червончики, первенчики,
Летели голубенчики
По свежей росе, по чужой полосе.
Там чашки, орешки, медок, сахарок.
Выйди, Саша, дружок.

Стёпка был гораздо искушённее в игре, поэтому играли мальчики не на сами кости, как обыкновенно, а на очки – по одному за каждую сшибленную бабку. В этот раз выиграл, конечно, Стёпка. Саша, выбив несколько бабок, оживился, в его голубых глазах загорелись весёлые огоньки. Постепенно он наловчился и с азартом играл в бабки с Николенькой и захаровскими ребятами.

В гостях у князя Голицына

Этим летом дети снова стали приезжать в Вязёмы в церковь и в гости к Анночке Зеленской. Наконец – то Марья Алексеевна представила внучат князю Борису Владимировичу Голицыну, который теперь жил в своём имении, выйдя в отставку в чине генерала. Заботясь о крестьянах, он занялся благоустройством села. Свободное время князь посвящал изучению русской истории, словесности и сочинительству.

Борис Владимирович статен, красив, искренне любезен со своими дальними родственниками. Он быстро завоевал симпатии детей. Пушкины получили возможность пользоваться его богатой библиотекой.

Как – то раз, наигравшись в прятки на свежем воздухе, Оля и Николенька пошли с Анночкой во флигель, а Саша – к дверям дворца.

– Добро пожаловать. Что надобно – с? – спросил его лакей в ливрее, на пуговицах которой красовался герб Голицыных.

– Можно мне в библиотеку?

– Обождите маленько, узнаю. Барин дома, работают – с.

Скоро лакей вернулся и пригласил Сашу:

– Их сиятельство просят Вас к себе. Пойдёмте – с.

Лакей повёл мальчика к кабинету хозяина по высоким дворцовым покоям с изразцовыми печами. Князь сидел за секретером и что – то писал, заглядывая в раскрытую книгу. Потом Саша рассмотрел её: это были «Записки» герцога Франциска де Ларошфуко. Саша поздоровался.

Ответив на его приветствие, Борис Владимирович предложил ему почитать пока журнал «Вестник Франции» за 1790 год, заложенный на странице со стихотворением самого князя. Это была эклога «Дорида» – стихи о счастливой сельской жизни, о любви пастушки Дориды и пастушка Терсиса:

Уже небесного коснулось солнце края,
И луч его вдали бледнеет, догорая;
Покровом вечера окутан небосвод,
В блестящую ладью сейчас луна взойдёт;
И щедрая рука благоприятной ночи
Повсюду сыплет мак, смежая смертных очи;
Увядшая трава, за день опалена,
Прохладой первою росы оживлена.

«Дорида, поспешим в приют уединенья,
Где в тишине земля не ведает волненья;
Дыханием цветов там воздух напоён,
И безмятежный мир вкушает сладкий сон…»

Когда Саша дочитал стихотворение, князь как раз кончил писать и спросил:

– Тебе понравилась эклога?

– Да, очень красивые стихи, Ваше сиятельство.

– Что ж, пройдём в библиотеку.

Библиотека занимала большой зал с камином на первом этаже и светлую просторную комнату на втором этаже, куда и повёл князь Сашу. Высокие шкафы были плотно заставлены книгами на разных языках. На мальчика это хранилище человеческой мудрости произвело сильное впечатление. У него глаза загорелись от обилия фолиантов и небольших томиков. Голицын предложил ему выбрать что-нибудь, рекомендовав несколько книг. Саша взял «Оды» Горация и на первом этаже – том комедий Дениса Фонвизина. Попрощавшись с князем и поблагодарив его за книги, мальчик вышел в сад, присел на скамейке у пруда и принялся читать, забыв обо всём на свете. Он и не заметил, как подошла Оля.

– Сашка, что там у тебя за книги?

– Вот, смотри: Гораций и Фонвизин. Князь дал. Библиотека у него – о – о! От пола до потолка – всё книги, книги, книги. Много тысяч книг.

– И мы тоже тут сядем почитаем.

Сестра попробовала увлечь чтением Анночку и Николеньку, но тем хотелось побегать, а толстые тома казались скучными.

«Как им только не надоест без конца играть в догонялки!» – подумал Саша и снова погрузился в «Оды» Горация.

В Захарове он полюбил читать в уединении, сидя на полукруглой скамейке под липой или у склонённого над речкой Площанкой дуба и обдумывать прочитанное, глядя на прозрачные струи воды и наблюдая за порхающими над ними синекрылыми стрекозами.

* * *

Вспоминая эти дни в годы юности, поэт написал проникновенные стихи:

В младенчестве моём я чувствовать умел,
Всё жизнью вкруг меня дышало,
Всё резвый ум обворожало,
И первую черту я быстро пролетел…

Олины именины

Именины Оли, которые отмечались 11 июля, в 1807 году пришлись на четверг. Службы в Вязёмах не было, и Пушкины поехали в Саввино – Сторожевский монастырь.

Детей подняли пораньше, чтоб успеть к литургии. Веяло приятной утренней прохладой, хотя день обещал быть жарким. По холодку въехали в Звенигород, раскинувшийся на берегах Москвы – реки, которая здесь гораздо уже, чем в первопрестольной. По левому берегу потянулись городские постройки: каменные особняки, двухэтажные деревянные купеческие дома на каменном основании с лавками и магазинами. На правом берегу виднелись избушки, крытые соломой и огороженные плетнями, как в деревне. Дорога к монастырю лежала по холмистому левому берегу мимо древнего собора Успения на Городке, маковка которого едва виднелась за густой зеленью деревьев. Пока ехали, Марья Алексеевна рассказывала детям о монастыре:

«Давным – давно, лет четыреста назад, здесь росли дремучие леса, а на горе стоял высокий столб, с коего издалека сторожили неприятеля. Потому и прозвали гору эту Сторожей. Пришёл сюда преподобный Савва и основал Божью обитель. Узнав о его благочестивой жизни, потянулись к нему иноки. Сам князь Звенигородский Юрий Дмитриевич стал покровительствовать монастырю. На месте прежнего деревянного храма Рождества Богородицы построили каменный. Скоро, детки, вы его увидите. В этом – то храме преподобный Савва Чудотворец и упокоился. Сказывают, что царь Алексей Михайлович, батюшка государя императора Петра Великого, коему служил ваш прадед Ганнибал, охотился здесь на медведя. Ловчие да стремянные от царя отстали, а разъярённый зверь как раз вышел и угрожал государю неминучей погибелью. Оробел царь так, что и голоса не имел позвать на помощь. Тут вдруг предстал пред ним благолепный старец и отогнал медведя. Подивился государь, стал спрашивать старца, откуда он и как звать его. Старец ответил, что он из ближней обители и звать его Саввой. Поглядел царь в сторону монастыря, а старец тем временем скрылся. Поспешил Алексей Михайлович в обитель. Монахи, как увидали его, пришли в великое смятение. Царь спрашивает, который у них из старцев зовётся Саввой, а ему ответствуют, что нет никого с таким именем. Тут понял государь, что сам Угодник Божий преподобный Савва спас его от смерти, возымел особое усердие к обители и заново её отстроил…»

Тем временем дорога повернула от Звенигорода направо к горе Стороже. Раздался необыкновенно красивый звон благовестника, слышный во всей округе. Экипаж въехал в гору и остановился у Святых ворот. На службу собралось несколько купеческих и дворянских семей: день был будний, и большинство простого люда работало на сенокосах. Саша, Оля, Николенька, Марья Алексеевна и Надежда Осиповна перекрестились у ворот и вошли внутрь обители. Колокольный звон всё ещё раздавался с высокой многоярусной звонницы с четырьмя шатровыми башнями, на одной из которых были часы. Такой великолепной звонницы дети нигде не встречали.

– Ух, красотища! – вырвалось у Саши, когда стих звон.

– А чей вон тот сказочный теремок? – спросил Николенька, потянув бабушку к одноэтажным красным кирпичным палатам.

– Это, внучек, терем царицы Марьи Ильиничны Милославской, жены государя Алексея Михайловича. В нём поболе ста лет назад царевна Софья Алексеевна с малолетними государями Петром и Иоанном укрывались от стрелецкого бунта. А правее, смотри, дворец самого царя Алексея Михайловича. Теперь там настоятель обители владыка Августин живут, когда приезжают сюда.

– Как красиво купол золочёный блестит на солнце, переливается весь! – Оля указала на старинную церковь, стоящую на пригорке посреди монастырского двора. – Бабенька, это и есть собор Рождества Богородицы?

– Да, Олюшка. Там и преподобного Саввы гробница. Туда нам на службу.

– Дети, не отставайте, – мать первой направилась к церкви, крепко взяв за руку Николеньку.

Литургия в монастыре шла дольше, чем в Вязёмском храме, и отличалась особенной строгостью и благолепием. Стенописи и иконы старинного иконостаса были строгого византийского письма. Юные паломники причастились и поклонились мощам преподобного Саввы Сторожевского, покоящимся в серебряной гробнице под узорной бронзовой сенью с неугасимыми лампадами.

На обратной дороге в лавках звенигородских купцов Марья Алексеевна и Надежда Осиповна купили детям печатных пряников, Саше и Николеньке – по расписному кубарю, а имениннице Оле – кружевную шляпку.

В Захарове всех ждал праздничный обед с именинным смородиновым пирогом. Пока повар Алексашка накрывал на стол, Саша и Николенька побежали на луг к речке Шараповке собирать полевые цветы: белые ромашки, малиновые гвоздики и лиловые колокольчики. Когда они вернулись к усадебному дому, сестра как раз вышла из флигеля и направлялась к столу. Саша протянул ей большой букет:

– С именинами!

– Ой, мерси! – обрадовалась девочка.

У неё в горенке уже стояли чайные розы, срезанные Марьей Алексеевной с клумбы, но полевые цветы она тоже любила и поставила кринку с букетом на именинный стол.

Когда все уже отобедали, неожиданно приехал из Москвы Сергей Львович. Дети очень обрадовались отцу: этим летом он был редким гостем в Захарове. Война с наполеоновской Францией потребовала напряжённой работы Московской комиссариатской комиссии, где он служил, ведь это ведомство снабжало армию всем необходимым. Оттого в отпуска служащих не увольняли и в департаменте задерживали позже установленных 3–х часов дня. Но по случаю именин дочери Сергей Львович испросил себе короткое увольнение до воскресенья.

Отец достал из плетёного короба, прикрученного сзади к коляске, большую коробку, перевязанную атласной лентой, и, улыбаясь, протянул Оле:

– Это тебе сюрприз! С именинами!

Служа по бухгалтерии, Сергей Львович семейные доходы – расходы тщательно подсчитывал и экономил. Скупой по мелочам, он однако не жалел иногда денег на подарки детям и никогда – на лучших учителей для них. Отец с удовольствием наблюдал, как дочь развязала бант, открыла коробку и запрыгала от радости: там лежала большая кукла в розовом платьице – почти такая же, как у Анночки Зеленской! У куклы было прелестное фарфоровое личико, голубые глаза, золотистые волосы.

– О, мерси, мерси, папа́!

– Ну, как ты её назовёшь?

Призадумавшись, Оля поглядела на куклу, потом заговорщицки на Сашу и, словно что – то вспомнив, ответила отцу:

– Сонечкой!

Саша слегка покраснел: кукла, и вправду, была похожа на милую его сердцу Сонечку Сушкову.

Остаток дня прошёл в весёлой возне и игре в кубари. Светлым вечером дети окружили дядьку Никиту, отдыхавшего от дневных трудов на крыльце, и упросили его рассказать сказку. Тот был мужиком грамотным, умел увлечь маленьких слушателей былинами и сказками, присочиняя интересные повороты сюжета от себя. В этот раз дядька, временами заглядывая в свою тетрадку, начал сказывать детям сказку о славном богатыре Еруслане Лазаревиче: как он Соловья – Разбойника, страшное лесное чудище, победил, как избавил царство царя Вахрамея от трёхглавого морского змея и женился на его прекрасной дочери Марфе Вахрамеевне.

Пёс Соколко улёгся у ног Никиты и, казалось, слушал сказку вместе с детьми. Николенька сидел рядом с дядькой, самозабвенно ему внимая. И ничто в тот счастливый вечер не предвещало скорой беды.

Прощание с Николенькой

Николенька с рождения был слабеньким. Хворал он чаще и дольше, чем Оля и Саша, но в это лето брат вроде стал покрепче, весело играл, бегал с детьми и даже купался в пруду. Все родные радовались такой перемене к лучшему, хотя мальчик сделался озорнее и непослушнее.

На Ильин день погода с утра была жаркой и ясной. Оля, Саша, Николенька и Стёпка играли в прятки в захаровском парке и с ними крестьянские дети: Стёпкин дружок – конопатый Гришка, сын захаровского кузнеца, и Варюшка, шустрая семилетняя девчонка, курносая, со смешными тоненькими косичками. Когда – то Гришка обидел Сашу из – за волчонка, но ребята давно помирились. Девятилетний крестьянский мальчик уже начал помогать отцу в кузнице, но по случаю Ильина дня его отпустили поиграть с товарищами. Водила Варюшка, её жёлтый с красной каймой сарафанчик мелькал между деревьев, пока девочка искала детей, спрятавшихся кто за толстое дерево, кто за бугорок, кто в кустах. Хитрый Гришка влез на тополь и укрылся в густых ветках. Поди сыщи его! Дети и не заметили, как наползла грозовая туча, ведь солнце ещё продолжало светить. С первыми каплями дождя Оля вышла из – за дерева и крикнула ребятам:

– Всё, хватит играть. Бежим домой! Не то промокнём!

Она знала, что Николенька спрятался за кустом, подошла к брату и хотела увести домой, но тот заупрямился, выдернул руку:

– Я ещё поиграю! – и резво убежал от сестры.

К дому с Олей поспешила только Варюшка, а разгорячённым мальчишкам после душной жары понравилось бегать под несильным прохладным дождиком. Девочки уже были у дома, когда солнце скрылось, а дождь стал усиливаться. Издали донеслись раскаты грома. Оля и Варюшка забежали на крыльцо почти сухими, и тут вдруг хлынул настоящий ливень, который становился всё холодней и холодней. Градинки величиной с гречишные зёрна застучали по стёклам. Свинцово – серую огромную тучу на миг пронзила стрела молнии, ударил гром. Тут уж прибежали домой и мальчишки, промокшие до нитки и продрогшие. Детей сразу переодели в сухое, а Николеньку растёрли махровым полотенцем, но это ему не помогло. На другой день мальчик сделался вялым, капризным, а к вечеру слёг в несильной ещё горячке. Ни Оля, ни Саша, ни закалённые крестьянские дети не заболели.

Сначала хворь Николеньки не вызывала у матери и бабушки особых опасений. Лечили его домашними средствами, ставили горчичники, заваривали травы в надежде, что ребёнок вот – вот пойдёт на поправку, как это обычно случалось. Однако через три дня горячка у мальчика усилилась, он охрип и начал кашлять. Послали в Звенигород за доктором. Осмотрев и послушав через трубочку Николеньку, доктор объявил, что заболевание серьёзное, запретил пускать к нему братьев и сестру и, назначив лечение, уехал.

Надежда Осиповна велела перенести больного из «детского» флигеля в дом и послала Никиту в Москву сообщить мужу о болезни среднего сына. Прошение Сергея Львовича о коротком отпуске начальство уважило, и в субботу 27 июля обеспокоенный отец прибыл в Захарово, по пути заехав в Вязёмский храм за священником. Отец Иоанн отслужил перед домашними иконами молебен о здравии Николеньки, особоровал, причастил его и вернулся в Вязёмы.

Несмотря на лечение, брату становилось всё хуже и хуже, лихорадка и кашель усилились, аппетит пропал. Оле и Саше об этом не говорили, ещё надеясь на выздоровление. Только к вечеру 29 июля Николеньке, наконец – то, стало немного лучше, горячка отпустила его, и кашель поутих. Родители вздохнули с облегчением и разрешили старшим детям проведать больного.

Похудевший, бледный, он лежал в кроватке. Увидев брата и сестру, мальчик оживился. Оля первая вступила в разговор:

– Выздоравливай скорей, Коленька. Все тебя играть ждут! Не болей!

– Бонжур, Николя! Тра – ля – ля, тра – ля – ля! Привет, привет! Кончай болеть! – Саша состроил уморительную рожицу, чтобы развеселить братишку.

Тот в долгу не остался: улыбнулся и показал язык.

– Вот поправлюсь и выиграю у тебя в кубари! – он приподнял голову над подушкой, но тотчас обессиленно опустил.

– Ну, хватит на сегодня. Коленька устал, пусть поспит. Идите к себе, завтра снова увидитесь, – строго сказала Надежда Осиповна.

– Адьё, адьё! – задорно попрощался Саша, выходя из комнаты.

– Оревуар, выздоравливай! – пожелала братику Оля, помахав ему ладошкой.

Ночью Саша почему – то долго не мог уснуть, всё вспоминал, как бледный ослабевший Николенька показал ему язык. Сестра тоже ворочалась в кровати, вздыхала. Девочке чудилось, как страшная чёрная туча наползает на усадьбу и закрывает свет. Ближе к полуночи дети всё – таки крепко заснули.

Наутро 30 июля няня разбудила Сашу, когда солнце поднялось уже высоко. Лицо у неё было горестное, глаза заплаканные.

– Беда – то какая! Николушка, ангелочек наш, преставился, – сказала няня, смахивая слёзу.

Саша в первый момент оцепенел. «Как преставился? Куда преставился? Кому преставился? Зачем преставился?» – молоточками стучали мысли в его голове. Рассудок отказывался понимать слова, значение которых мальчик давно знал. Когда ему не было ещё трёх лет, в Петербурге преставился его двоюродный дед Иван Абрамович Ганнибал, а через три месяца после него умерла в Москве Сашина бабушка и крёстная Ольга Васильевна Пушкина. В прошедшем 1806 году в Михайловском опасно захворал дедушка Осип Абрамович Ганнибал. Отец даже специально выхлопотал себе командировку в Псковскую губернию, чтобы проведать и поддержать болящего. Дедушка умер в начале октября, мать и бабушка ездили проводить его в последний путь и вступить в наследство имением. Однако все, кто преставился, были, по Сашиному разумению, людьми очень старыми. Из них мальчик помнил одну Ольгу Васильевну, да и то смутно. С братом Николенькой, который только вчера улыбнулся ему и показал язык, слова «преставился», «умер» Саша никак не мог связать. Он встал, машинально оделся и вышел из спальни. Дверь в Олину комнатку была открыта, и, проходя во двор, мальчик мельком увидел, что няня причёсывает сестру и обе они, всхлипывая, утирают слёзы.

Саша побрёл к дому. У крыльца непонятно зачем стояла запряжённая коляска. Он вошёл в открытую дверь. Из комнаты, где лежал Николенька, слышался неровный голос Марьи Алексеевны, читающей заупокойную молитву: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, новопреставленного младенца Николая, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…»

Надежда Осиповна была в столовой. Под заплаканными глазами у матери темнели круги, в чёрных волосах появилась седая прядка. Надежда Осиповна даже не обратила внимания на старшего сына, потому что Лёвушка, сидя у неё на руках, захныкал, показывая на комнату Николеньки:

– Бьятик! Где бьятик? Хочу к бьятику!

– Нельзя к братику, братик спит, – стала уговаривать мать Лёвушку и разрыдалась.

Вышел одетый в дорожный костюм Сергей Львович. Его печальное лицо выглядело осунувшимся. Мимоходом погладив Сашу по голове, он подошёл к жене и стал утешать её:

– Держись, Надя. Господь забрал от нас Коленьку, такова уж Его воля. Пережить надо это горе.

– Купи там, в Вязёмах, место для могилки поближе к алтарю, не скупись, – сквозь слёзы наказывала мужу Надежда Осиповна. – Пономаря привези сюда… Гробик выбери получше.

– Не заботься, Наденька, всё сделаю как положено.

Сергей Львович поцеловал жену и малыша и пошёл к коляске, по пути снова погладив старшего сына по голове.

Саша только теперь осознал, что Николенька умер, что скоро его похоронят, что больше с братом ему не свидеться, и в отчаянии побежал из дома в парк. В беседке, стоящей на пригорке у пруда мальчик дал волю слезам. Скоро к нему подсела безутешная Оля. Преданный Соколко нашёл их и лёг к ногам.

Дети стали вспоминать, как они играли с Николенькой. Так им казалось, что брат ещё с ними или где – то неподалёку.

– Помнишь, как позапрошлым летом ты отнял у Коленьки жука и подкинул Параше? Она забоялась, а вам обоим смешно было?

– Да. А ты помнишь, как спряталась от Николеньки между домом и поленницей, а он тебя всё равно нашёл!

– Конечно, помню. Ещё ты учил его басню дядюшкину читать, а он озорничал и нарочно слова путал.

– Угу. Потом, когда папа́ спросили, он всё правильно рассказал. Помнишь, на другой день после твоих именин Николенька схватил мой кубарь и бросился наутёк. Я за ним, а он взбежал по лесенке на бельведер. Там мы его и догнали. Он мне кубарь сразу отдал и говорит: «Смотри, как здорово!» Оттуда, правда, вид хорош был: речка, наше сельцо, поля вокруг и облака, плывущие по небу.

– А прошлым летом ты в Юсуповом саду из – за него подрался.

– Ох, и попало мне тогда от мама́ за порванную рубашку!

– Помните, как мы Николку играть в бабки да кубари учили? – присоединился к разговору Стёпка. Брат с сестрой не заметили, когда он подошёл. С ним была Варюшка.

– Николка – добрый. Вот что мне подарили, – девочка показала глиняную свистульку.

– Не верится, что больше нет его с нами, – вздохнула Оля и снова заплакала. Захлюпали носами и все остальные. Пёс Соколко, чуя общее горе, начал подвывать.

Марья Алексеевна нашла детей в беседке и стала их утешать:

– Горе, детушки, горе. Да такова доля, что Божья воля. Забрал ныне Господь Коленьку нашего к себе. Теперь он, ангелочек безгрешный, за нас в раю молится и нас благословляет… Пойдёмте, покушать бы вам надо.

Дети немного успокоились и поплелись за бабушкой. Завтрак был для всех накрыт в берёзовой роще. Через силу поев каши, Оля и Саша пошли в дом. Там в комнате брата пономарь читал молитвы. Детям дали по свече и пустили внутрь. Николенька лежал в гробике, украшенном голубыми лентами и резными деревянными ангелочками по бокам. Лицо его дышало необыкновенным спокойствием. Казалось, он спит и видит счастливые сны.

Сразу после медового Спаса брата отпели в Вязёмской Преображенской церкви. Саше запомнились слова песнопений, полных утешениями для скорбящих родителей и родственников, прошениями об упокоении «новопреставленного младенца Николая» в Царствии Небесном и верой в то, что теперь он, как и говорила бабушка, будет молиться на Небе за всех, любящих его.

Николеньку похоронили прямо рядом с церковью, у алтарной части. С того дня, бывая в Вязёмах, Оля и Саша непременно заходили на могилку брата. Помня, как он любил собирать полевые цветы, они плели венки и клали на холмик, а когда родители установили памятник, то украшали венками и его. На следующий год дети стали находить на могилке садовые цветы, поставленные в глиняный кувшин. Это Анночка Зеленская их приносила. Ей долго не говорили о смерти Николеньки, но летом она сама нашла новое надгробие в церковной ограде.

Сашу потеря любимого брата заставила задуматься о конечности земного бытия, о неизбежности смерти. Однажды он пошёл с книжкой в берёзовую рощу, присел на пенёк и вместо чтения погрузился в свои мысли, в созерцание грустного и прекрасного вида начавших желтеть деревьев. Тут мальчика и нашёл Алексаша, возвращавшийся домой из дальнего леса с полной корзиной грибов.