Текст книги "Тринадцатый пророк"

Автор книги: Елена Гайворонская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

До части армянской я не добрался. Голова затрещала от всего этого пёстрого ароматного громкоголосого безобразия. Я купил и с удовольствием выпил банку холодного пива, решил приобрести в качестве сувениров эти жуткие распятия и ретироваться к автобусу. Взяв наугад пять штук, зашёл в лавку, позвал хозяина. Из магазинных недр показался худощавый интеллигентный старичок в очках, мало похожий на владельца сувенирной лавки, скорее, на учителя на пенсии, мягко поинтересовался:

– Чего изволите?

Я протянул распятия, и старичок принялся осторожно укладывать их в бумажные пакетики. Рассеянным взглядом я обвёл стены магазинчика. На одной, висело несколько длинных несколько длинных балахонов с затейливо расшитыми поясами. Интересный фасончик. Я подошёл ближе, потрогал.

– Нравятся? – Хозяин приблизился, и в его мягком голосе прорезались горделивые нотки.

– Классная рубаха.

– Хитон, – поправил старик. – Так одевались во времена Иисуса. Вот это – платье торговца. Видите этот пояс? В нём хранили деньги. Везде вышивка ручной работы. Никакой машинной халтуры. Натуральный лён. Мои костюмы наиболее точно отвечают исторической правде. Можете мне поверить, ведь когда-то я был, так сказать, ведущим консультантом по историческому костюму. Работал на «Мосфильме». Ко мне до сих пор иногда приезжают господа бизнесмены, оставляют заказы. У меня здесь, так сказать, свой маленький цех. Да-а… Но, к сожалению, на исторические костюмы не проживёшь. Спрос небольшой. Вот и приходится торговать всякой ерундой.

Он снова улыбнулся мягко и немного печально, и мне отчего-то стало жаль этого славного старикана.

– Красотища, – сказал я. – Впечатляет.

– Правда? – Глаза старика радостно блеснули из-под лохматых бровей. – А хотите примерить? Я вас сфотографирую на память.

– Можно? – удивился я.

– Почему же нет? Хозяин барин. Ваши тёмные волосы и лёгкая небритость как нельзя лучше подходят к образу.

«Лёгкая небритость» – мягко сказано. На отдыхе мне вообще лень станок в руки взять. Тем более что Магда не имеет ничего против, считает, что щетина придаёт мужчине сексуальности. А что? Прикольный получится кадр. Не думаю, что это будет стоить больших денег. Ну, дам дедку пару шеккелей.

Размышляя таким образом, я стянул джинсы, влез в балахон. Подпоясался.

– Интересный крест. – Заметил дед.

Глазастый, старый чёрт!

Похвала предназначалась золотому украшению, болтавшемуся у меня на груди.

– Это просто так… – Пробурчал я, поспешно пряча крест под ворот. – Семейная реликвия. Память…

– Видно, что не современная штамповка. – Одобрительно покивал старик. Похоже, он разбирался не только в тряпках.

– Вообще-то я атеист.

Старик снова понимающе кивнул, мол, почему – нет, канун двадцать первого века – свобода выбора. Кто в крестах, кто в пирсинге. Напялил мне на башку какое-то полотенце и ловко закрутил наподобие чалмы, оставив один конец болтаться, объяснил: раньше так носили, защищаясь от солнца и песчаных бурь – если что, морду можно замотать. Мол, нынешние жиденькие ветерки ни в какое сравнение не идут с диким безжалостным буйством первозданных пустынных смерчей. А нынче понатыкали домов, – где разгуляться природе? Я не стал спорить. Передал дедку мою «мыльницу» – верную спутницу дальних странствий. Приосанился, изобразил «Чи-из»…

И вдруг, откуда ни возьмись, мерзкий шпанёнок лет десяти-двенадцати. Заскочил в лавку, в один прыжок хапнул мои штаны, выхватил из кармана кошелёк – и дунул во все лопатки. Мы и охнуть не успели. Я гаркнул: «Стой! Держите вора!» – и припустил следом. Гадёныш нырнул в подворотню, я – за ним, но воришка уже смешался с толпой, и я потерял его из виду. Чёрт! Даша ведь предупреждала! Я сплюнул от злости. Народ вокруг переглядывался, тыча пальцами в мою сторону, радостно лыбился. Только тут я вспомнил, что на мне надето. Тысяча чертей, не считая зайца! Надо вернуть деду его дурацкие шмотки да валить подобру-поздорову к автобусу, благодаря судьбу за то, что я взял в круиз не все деньги. Хватило ума сдать в сейф в отеле.

Я покрутил головой, стараясь определить, откуда прибежал. Все эти узкие улочки и лавчонки были на одно лицо. Я пошёл наугад и оказался на площади… Лавчонки закончились, вокруг блестели витрины вполне современных магазинов. Твою мать! Дорогу мне преградил какой-то парень с безумными, выпрыгивающими из орбит глазами, что-то бормоча на непонятном языке. Морская болезнь, свирепые миграционщики, малолетний воришка, теперь этот урод… Пожалуй, для одного дня впечатлений предостаточно. Я решительно оттолкнул придурка, сделал несколько шагов, уже увидел вдалеке мою лавчонку и махавшего рукой хозяина, как вдруг услыхал за спиной истошный женский визг, топот десятков ног и, одновременно, страшный грохот, навалившийся откуда-то извне вместе с падающим на мои плечи небом…

В гортани скребло, словно я наглотался пакли с химическим железистым привкусом, от которого возникло желание сплюнуть или запить эту гадость литром холодной минералки.

Я открыл глаза. Я тотчас снова зажмурился от невыносимой слепящей резкости огненного шара, зависшего сбоку на ярко-синем небесном полотне.

Я жив.

Это осознание пришло одновременно с воспоминанием о случившемся. Чокнутый террорист что-то взорвал на базарной площади. Наверное, меня зацепило… Вот откуда эта чудовищная слабость, превратившая губы в пару сухих опавших листьев. Но боли нет. Я чувствую своё тело от пальцев ног до мочек ушей. Я вижу, дышу. Значит, самое страшное позади. Интересно, мой автобус ещё не ушёл?

Эта мысль подбросила меня, но резкое движение отозвалось внезапной тупой болью в затылке, заставило исторгнуть невольный стон.

Тотчас услыхал быстрые шлёпающие шаги, какие обычно издают босые подошвы. Чумазая девчушка склонилась надо мной, тронула за плечо, что-то вопросительно протараторила. Я покачал головой. Девочка, несомненно, говорила на иврите, в котором я рубил не больше, чем свинья в апельсинах.

– Ты по-русски понимаешь? Рашен!

– Девочка удивлённо приподняла разлетавшиеся от переносицы к вискам густые тёмные брови, засмеялась на высоких тонких нотах (этот смех больно отозвался в моём затылке), затрясла кучерявой головкой.

– Do you speak English? – Произнёс я хрестоматийную до омерзения фразу, в надежде на радостное утверждение.

Но его не последовало. Девочка потряхивала чёрными кудряшками и растерянно улыбалась. Ладно, проехали. Объяснимся на старом добром языке мимики и жестов. Я ткнул себя в грудь большим пальцем:

– Турист. Россия. Москва. Кипр. Круиз. Понимаешь? Мне нужно в полицию. По-ли-ци-я. – Проговорил я почти по буквам. – Understend? [1]1
  Понимаешь? (англ.)


[Закрыть]

Она снова затрясла головой и засмеялась. Дебилка какая-то. Уж полицию-то любой понимает. Пальцем я изобразил на земле круизный лайнер, правда, больше похожий на лодку и громадные, почти океанские волны. Девчонка радостно захлопала в ладоши. Похоже, мои метания были для неё очередной забавой.

Стиснув зубы, я изобразил самолёт. На этот раз я очень старался и, узрев недоумение в круглых глазах собеседницы, старательно пожужжал, изображая шум двигателя, одновременно соорудив из прижатых ладоней с оттопыренными пальцами конструкцию летательного аппарата.

Неожиданно девчонка расхохоталась, покрутила пальцем у виска, проворно вскочила на ноги и, я не успел глазом моргнуть, шлёп-шлёп-шлёп, растворилась в облаке знойной пыли, будто и не было вовсе.

Олигофренка. Этот её жест пальцем у виска – она что, намекнула, будто у меня не все дома? Маленькая дрянь. Я тоже хорош – выпендриваюсь тут вместо того, чтобы как можно скорее подниматься и топать. Главное, сообразить, в какую сторону.

Я поднялся. Тысячи колючек пронзили мои веки, нос, губы, а, когда я вдохнул, впилась в лёгкие. Я закашлялся, пряча лицо в ладони. Ветер едва не снёс меня с ног, асвистел в ушах, замолотил по ногам пучками чахлой придорожной травы, норовя вырвать её с корешком и унести прочь. Проклятый суховей. Ничего себе – негде разгуляться.

Кое-как протёр слезящиеся глаза, наконец, огляделся по сторонам. Вокруг ютились каменные сараи с дырками вместо окон, кое-где наглухо задрапированных рогожами. На стёкла – ни намёка. Двери – разновеликие неструганные сучковатые доски. Между дворами гулял ветер, поднимая столбы огненной пыли. Замызганные полуодетые дети детсадовского возраста забавлялись тем, что бросали камушки в расчерченный на земле квадрат, периодически толкаясь и громко ругаясь. Какая-то женщина без возраста, с головы до ног закутанная в тёмные одежды. несла вязанку хвороста, замешивая дорожную пыль широкими босыми ступнями. Я попытался обратиться к ней, но она подняла на меня выцветшие глаза на изрытом солнцем лице и, молча покачав головой, прошла мимо.

Чёрт возьми, куда я попал? В кибуц для душевнобольных?! Знаю, меня похитили религиозные фанатики с целью получения выкупа. Привезли в свою общину, где до сих пор проживают в ветхозаветной в эпохе. Но почему тогда меня никто не удерживает, не расспрашивает, не угрожает, в конце концов?!

Человек в подпоясанном балахоне с повязкой на голове, вроде той, что закрутил мне старик-костюмер, вёл осла, навьюченного двумя заляпанными холщовыми мешками. Я рыпнулся и к нему, спросил с ходу, как попасть к Стене Плача. Он захлопал набрякшими веками под косматыми бровями.

– Стена! Wall! Плача! Понимаешь?! – Я живо изобразил подобие горьких слёз. – Да как же это на иврите, старый осёл?!

Словно разгадав меня вперёд хозяина, ишак задрал голову и оглушительно заревел. От неожиданности я шарахнулся вбок. Мужик рассмеялся, хлопнул животное по морде, сказав ему укоризненное: «Ц-ц» и что-то спросил у меня. Я в свою очередь развёл руками. Мужик ткнул пальцем в линию горизонта и снова затарахтел. На всякий случай я кивнул и решил уточнить:

– Там Стена Плача? Старый Иерусалим?

– Йершалем, – утвердительно кивнул мужик. И на том спасибо.

Я напряг мозги, как не напрягал со времён первой сессии, и родил:

– Голгофа.

Его лицо выразило крайнее изумление, но, кажется, это он понял и ткнул в сторону противоположную.

Я рванул в направлении, обозначенном заскорузлым пальцем, проклиная Магду, Израиль, Иерусалим, арабов и евреев в целом и туризм в частности. Дорога постепенно перешла в брусчатку. На смену сараюхам взгромоздились сооружения из огромных серых камней с крохотными прорезями-бойницами в стенах. Да и народу заметно прибавилось. Но нормального я не видел ни одного. Ни потёртых шорт, ни маек, ни бейсболок. Ни единой камеры или «мыльницы» в руках. И не слыхал ни одного слова ни по-русски, ни по-английски, хоть тресни. Кругом, куда ни ткни, грязные балахоны, клокастые бороды, закопченные несмываемым загаром рожи. Да вонища давно немытого тела. Ощущение было таким, будто я случайно попал на съёмку исторического фильма, но, как ни старался, не мог обнаружить ни режиссёра, ни оператора, ни съёмочной группы. Иллюзия полного погружения в прошлое, причём весьма и весьма отдалённое. Словно нечаянно попал в машину времени, заряженную веков эдак на двадцать назад. Я свернул за угол и попал на базар. Но вовсе не на тот, где стал жертвой уличных воришек и сумасшедшего террориста. Нет, то был совсем иной базар, нищее подобие того, что я тщетно пытался обнаружить. Какой-то блошиный рынок. Длинные ряды деревянных прилавков под разноцветными тканевыми навесами. Глиняная посуда. Гирлянды из лука, пучки пахучих трав. Сыры, величиной с колесо среднего джипа. Сосуды и кувшины с разноцветным пойлом. Пёстрое тряпьё, имеющее отношение к современной моде как я к астрономии. Птицы в клетках. Блеющие козы. Смрад животный и людской. Что-то больно сверкнуло в глаза. От неожиданности я зажмурился и притормозил. А когда понял, что же меня ослепило, поразился ещё сильнее: передо мной на грубом деревянном столе на кусках кроваво-красного атласа зловеще поблёскивали в солнечном беспределе массивные золотые украшения. Браслеты, колье, серьги, цепи…Мало чем напоминающие привычные миниатюрно-изящные безделушки, запертые в нашпигованных электроникой сияющих витринах столичных магазинов. Огромные, тяжёлые, грубоватой обработки, вроде тех, что выставляют в музеях, в качестве образцов ювелирных украшений древних племён. Завораживающие непривычной, дикой, варварской красотой. И рядом – ни одного секьюрити с автоматом. Лишь торговец в тюрбане, обнимающем круглую голову, что-то затараторил на своём наречии. Тут же рядом вырос другой, принялся совать мне под нос какие-то флаконы, распространявшие приторный мускусный запах, вызвавший у меня головокружение и ощущение муторности в желудке. Я закашлялся, отмахиваясь от них обоих. Откуда ни возьмись, появилась смазливая деваха, чью одежду составляла полоска полупрозрачной ткани да звенящие побрякушки на всех мыслимых и немыслимых частях тела. Призывно засмеялась, что-то горячо зашептала мне в ухо, проворно завладела моей ладонью, провела по твёрдым торчащим сосцам. В любое другое время и при деньгах я, конечно, не упустил бы случая приобщиться к тайным и сладостным порокам Земли обетованной. Но в тот момент меня не возбудил бы и десяток искуснейших шлюх. Отчаянно замотав головой, заскрипев зубами, я вырвался из мускусно-любовного дурмана, чтобы спешить дальше, дальше…

Мои нервы были на пределе. Я уже был готов сам зареветь благим матом похлеще любого ишака, но тут вдали, на горизонте замаячила вожделенным миражом грозная монументальная стена из огромных серо-бурых камней, ощетинившаяся зубчатым верхом. Я перешёл на трусцу, затем побежал. Я толкал кого-то, мне что-то кричали вслед. Ветки деревьев хлестали по физиономии длинными упругими иглами. Я споткнулся о камень. Упал, поднялся. Колено отозвалось горячей липкой болью. Ничего. Потерплю. Осталось совсем немного. Я согласен выйти в любые из семи ворот, даже перелезть. Там, за стеной, нормальный город. Город двадцатого столетия. Автобусы. Автомобили. Здания из стекла и бетона. Магда… Там моя Магда. Я извинюсь за то, её что обидел. Я не хотел. Это всё треклятая жара. Я расскажу Магде о настоящем путешествии. И мы вместе от души посмеёмся…

Со временем изменилось пространство: из лабиринта древних улок я выскочил на площадь, старательно вымощенную всё той же серой брусчаткой. Она лежала на моём пути огромной проплешиной, соединявшей улочки-волоски в единое целое. И центром этого целого являлось грандиозное сооружение из ослепительно-белого мрамора, одновременно величественное и уродливое в своей колоссальной монументальности. Высоченные каменные ступени, ведущие прямо в безмятежно-синее небо, покоившееся на огромном горящем огненным золотом чешуйчатом своде, опирающемся, в свою очередь, на гигантские ноги необъятных колонн. Эта постройка несомненно имела бы успех в кругах поклонников Церетели. Я от души пожалел об отсутствии фотоаппарата.

На площади и вокруг здания толпился народ. Одни входили, другие выходили, весело переговаривались на варварском языке. Что это? Местный храм? Торговый центр? Или то и другое одновременно – два в одном? На крыльце высохший мужичок продавал голубей в тесной клетке, периодически размахивая широкими рукавами и издавая зазывные возгласы. Рядом приклеилась к колонне полуодетая девица, чья улыбка сулила многие удовольствия. Стайка оборванных нищих пряталась в тени, время от времени выползала на свет, потрясала лохмотьями, протягивала худые грязные руки. Грязные дети играли в древние, как мир, салочки. Орали ослы, блеяли кудлатые овцы, лаяли драные псы неизвестных пород. На ступеньках появился осанистый мужчина с окладистой бородой, одетый столь же странно, но, судя по замысловатому головному убору, золочёному подбою и украшенным искрящимися камнями мыскам нелепых штиблет, дорого. Разномастная компания оживилась. Нищие ринулись наперегонки. Девица приобрела позу, от которой покраснели бы модели «Пентхауса». Мужичок выхватил из клетки взъерошенного голубя и, ухватив за ноги, принялся трясти перед носом важного господина и что-то непрерывно лопотать. Но двое крепких молодцов, сопровождающих важную персону, оттеснили всех в сторону. Бородатый господин порылся в висящем на поясе толстом вязаном кошеле и, вытащив несколько монет, швырнул оземь. Нищие, позабыв об увечьях, кинулись за подаянием, переругиваясь, отталкивая друг друга.

Я зажмурился, и перед моим мысленным взором с убеждающей ясностью предстала картина забитой туристами, гудящей разноязыкой толпой площади, ослеплённой солнцем и бликами фотомыльниц… Дежавю? Куда в таком случае всё подевалось? Я отчаянно помотал головой. Чушь. Конечно, это совсем другое место. Какое-то гетто. Я имел непростительную глупость отправиться без путеводителя и забрести в квартал чокнутых религиозных ортодоксов, задержавшихся в каменном веке. Почему в моей тупой башке была заложена дурацкая уверенность о том, что Израиль набит туристами как огурец семечками, и любая кривая выведет к родному автобусу? Осёл безмозглый, без гроша в кармане к тому же.

Обогнув мраморный монумент, я свернул с площади и угодил на узкую кривую улочку меж двухэтажных каменных домов с незастеклёнными окошками-бойницами. Вскоре улица оборвалась, сменилась пустырём. Обстановка вокруг напоминала беженский квартал вроде тех, что показывают по ТВ. Сирость и убожество. Натянутые на четыре вкопанные в землю палки куски материи – жалкие подобия палаток. Тлеющие костры, колдующие над закопчёнными горшками смуглые растрёпанные женщины. Рядом, распятое на тех же палках, сохнет довольно мрачного вида бельишко. Поодаль на соломе дремлют мужчины, рядом переминаются с ноги на ногу скучные ослы, изредка оглашая округу ленивыми криками. Копошатся в пыли смуглые оборванные дети. В душном воздухе – невыносимый смрад от потных тел, прелых лохмотьев, подгорелого мяса, человеческих и животных испражнений. Меня едва не вывернуло наизнанку. Какой-то небритый парень что-то выкрикнул мне вслед, ощерив в усмешке редкие гнилые зубы.

Я пошёл обратно и, наконец, упёрся прямо в стену. Пошёл вдоль. Бежать уже не мог. Пот заливал глаза, сердце колотилось в носу. Я ловил горячий воздух пересохшим ртом, чувствуя себя если не загнанным жеребцом, то ездовой собакой. Где выход? Ворота, должны же быть какие-то ворота… Огромный каменный монстр нависал над головой, грозя раздавить своим могучим древним хребтом. Ворота. Я увидел их издалека: массивные брёвна, сбитые железом, с гигантскими засовами и петлями, в которые запросто можно было просунуть голову. Вероятно, очередная историческая достопримечательность, дошедшая из времён Иисуса. В проём лениво процеживался люд. Поодаль торчали два придурка, одетые в короткие красные плащи а-ля Бэтмен, из-под которых виднелись какие-то железяки. В довершении к хэллоуину в дурдоме – на головах красовались замысловатые каски вроде пожарных, а в руках – длинные железные копья, которыми парни лениво поигрывали, что-то обсуждая. В любой другой момент я бы заржал во весь голос, но нынче мне было не до смеха.

Я припустил с новыми силами. Сейчас я нырну в эти дурацкие допотопные ворота, и это сумасшествие останется в ночных кошмарах. Десять шагов. Пять. Четыре. Три. Два, Один…

Ветер снова чихнул в лицо пригоршней мелкого песка. Я зажмурился, сплюнул. Открыл глаза, тупо глядя по сторонам. Впереди качалось дерево, мелкие серебристые листья трепетали как девственница перед брачной ночью. Ветки раскачивались туда-сюда в такт порывам суховея. Дальше простиралась жухлая трава, клубящаяся пыль, валуны и песок. Более ничего. Город кончился. Солнце стояло над макушкой, прожаривало до самых пят, спекая нутро. Неумолимое солнце пустыни. Пустыни, на сколько хватит глаз.

Под ногами что-то зашуршало. Ящерица. Здоровая, как детёныш варана, наглая, как папарацци. Порскнула – и уселась на камне поодаль, ехидно поблёскивая вострыми чёрными глазёнками: мол, что дальше будешь делать, приятель? Я нагнулся, поднял спёкшийся песчаный ком, швырнул в наглое земноводное. А, когда оно исчезло, осел на горячую землю, обхватил руками голову. Мне хотелось выть от бессилия и внезапно навалившегося ужаса перед леденящей, гнетущей, обмазывающей стылым, липким потом выворачивавшей нутро неизвестностью.

Где я?!

Город, огромный, нашпигованный туристами, электроникой, сверкающий стёклами, кишащий автомобилями, славный город Иерусалим растворился подобно полуденному миражу. Город-призрак. «Летучий голландец». Так вот как это бывает, когда сходят с ума. Я спятил. Сдвинулся. Крыша съехала. Взрывом мне повредило мозги, и в них завелись тараканы. Даже не тараканы – амурские крабы. Всё это мне только кажется. Галлюцинация. А на самом деле я сижу где-нибудь под лопухом с электродами на бритом черепе, а люди в белых халатах колют мне успокоительные. Я в кино такое видел. Вот только не помню, чем закончился фильм…

Отчего я не пошёл вместе с группой и Магдой смотреть древний храм? Чёрт занёс меня на проклятый рынок…

– Я хочу домой! Я хочу домой!!!

Мимо проходили люди. Чужие, странные, равнодушные. Переговаривались на неведомом языке. Сквозили беглыми взглядами, шаркали ногами по песку, шуршали полами длинных одежд. Никому не было до меня никакого дела. Подумаешь, сидит ещё один придурок с расширенными от тоскливого ужаса зрачками. Что-то тускло блеснуло, звякнуло о камень, заплясало у моих сандалий. Монета. Большая, тяжёлая, не похожая ни на одну из виденных мною прежде. На одной стороне – чеканный профиль хмурого горбоносого мужика. Ну и что мне с ним делать? Я тупо вертел медный кругляш, пока не зашёлся в приступе истерического хохота, осенённый догадкой: мне подали милостыню. Чью-то добрую душу тронул мой жалкий вид. Волшебное превращение благополучного туриста в безумного скитальца. Чудо Земли обетованной! Мой дикий хохот перешёл в хриплый кашель. Пить. Полжизни за стакан холодной минералки. Пусть даже воды, противной, из-под крана в отеле, которую и в рот-то брать нельзя: три дня зубы пополощешь, на четвёртый сами выпадут… Но сейчас я выпил бы и её… Я поднялся. Жажда гнала обратно, в сумасшествие каменных стен. Самый надёжный плен – плен пустыни. Не разумом – шестым чувством из гудящего муравейника вычленил мальчишку, тащившего на плече кувшин, в котором плескалась вожделенная влага. Этот плеск я услыхал бы сейчас за сотню миль. Жестом я подозвал его, трясясь, как наркоман в ожидании дозы, попросил глоток. Мальчишка позвенел тощим тряпичным узлом, болтавшимся на грязном поясе, давая понять: за это удовольствие надо платить. И впрямь, что в пустыне может быть дороже воды? Я протянул брошенную мне монету. Мальчишка презрительно сморщился, видимо этого было недостаточно.

– Больше нет… – прохрипел я, отмахиваясь от плывущих красно-чёрных кругов перед глазами.

Мальчишка надменно фыркнул и потрусил дальше. Внезапно мной овладело бешенство. Чудовищный прилив лютой злобы, придавшей мне силы. Я был готов разорвать в клочки, маленького негодяя и каждого, кто помешал бы мне утолить жажду, адским огнём снедавшую внутренности. В два прыжка я догнал мальчишку, сорвал кувшин с плеча, пихнул возмущённого пацана в сторону. Тот заверещал во всю мочь лужёной глотки. Я присосался к кувшину, готов был втянуть его в себя целиком, вместе с глиняными стенками. Вода текла по моему подбородку, заливала одежду… Это было счастье. Момент наивысшего наслаждения, сравнимого с самым головокружительным оргазмом…

Всё произошло с невероятной быстротой. Чьи-то руки вырвали у меня кувшин, одновременно страшный удар в подбородок сбил меня с ног. Рот наполнился солёной влагой. Я кулем плюхнулся на какие-то овощи, жалобно чавкнувшие под моим весом. Рядом оглушительно заревел огромный бородатый продавец тех самых овощей. Я закрыл руками голову, защищаясь от занесённого кулака размером со средний арбуз, но удар обрушился не на меня, он пришёлся по багровой физиономии того, кто вступился за мальчишку-водоноса, и опрокинул меня на овощи, утратившие товарный вид. Тот, оказавшись в нокауте, сплюнул красным, подхватил огромную сучковатую дубину. Кто-то третий бросился разнимать, но ему досталось с обеих сторон. Завизжала какая-то женщина. Побитый миротворец немедленно вооружился доской и, возжаждав отмщения, ринулся в бой, на ходу опрокидывая платяной навес, из-под которого, громко бранясь, выскочил очень недовольный хозяин. Число дерущихся стремительно росло. В ход шло всё, что попадалось под горячие руки, включая злополучный кувшин и испорченные овощи. Со стороны спешили те самые парни в доспехах, базарившие около стены, и их копья, ещё несколько минут назад воспринимаемые мною как нелепый металлолом, грозно и тускло поблёскивали в загорелых мускулистых руках, нацеленные на разгорячённые потасовкой головы. Я сжался и похолодел, приготовившись к чему-то неизбежному и очень страшному. Стражей порядка было трое. Копья, правда, они пускать в ход не стали, ограничились довольно увесистыми дубинками, вроде тех, что применяет наш ОМОН. Свист – и дубинка обрушилась на плечо торговца овощами. Его рука повисла безвольной плетью, а лицо посерело, а сам он не сел – упал на один из ящиков, скорчившись от боли. И тут один из них склонился надо мной. Высокий, широкоплечий, из тех породистых красавчиков, что имеют большой успех у экзальтированных девушек: римский профиль, квадратный подбородок, хищный прищур оливковых глаз, надменно изогнутые тонкие красные губы – мне он сразу не понравился. Видимо, я ему тоже. Атлет брезгливо дотронулся до моего плеча кончиком копья, будто боялся запачкать отполированный наконечник, что-то громко спросил. Я молча покачал головой. Слова прилипли к горлу, но всё равно в них не было смысла. Шестым чувством я понял, что, и эти ребята меня не поймут, и будет только хуже, хоть это трудно было представить. Надменный атлет обвёл взглядом торговцев и громко спросил о чём-то у них. Я ожидал, что торговцы сдадут меня этим бравым воинам с потрохами, ведь именно я заварил кашу, но они молчали. Как в рот воды набрали. Прямо-таки партизаны на допросе. Это напоминало круговую поруку. Перемирие, при котором все живые твари, даже пару минут назад готовые перегрызть друг другу глотки, сплачиваются перед лицом опасности более грозной и чужеродной. Я не мог знать этого наверняка, но чувствовал каждой клеточкой своего измученного обезвоженного обессиленного тела.

Атлет с копьём брякнул что-то отрывистое, по тону напоминавшее ругательство, сплюнул под прилавок, пристально уставился на мои ноги. Этот хищный прищуренный взгляд не сулил ничего хорошего. И пока я соображал, в чём, собственно, дело (в ужасе допуская самое худшее), красавчик ткнул копьём в мои сандалеты, выдал рубленую фразу, сопроводил энергичным жестом левой руки, который можно было перевести как «Дай сюда». Неужели этому уроду понадобилась моя нехитрая обувка, приобретенная незадолго до отпуска на вещевом рынке всего за полсотни баксов. Я автоматически перевёл взгляд на его сандалии, изрядно растоптанные и поношенные. Тут я окончательно всё понял, и внутри меня поднялась волна справедливого возмущения. Грабёж иностранного туриста средь бела дня, да ещё при стечении народа! Я открыл рот, но кто-то сзади тихонько подтолкнул меня в спину, явно давая понять, что спорить не стоит. Я и сам убедился в том, когда в следующий миг атлет безо всяких церемоний пнул меня ногой и, замахнувшись вырванной из-за пояса дубинкой, повторил приказ.

Разуваясь, я цедил сквозь зубы все известные бранные выражения, но, занятый осмотром трофея, вор в законе не обращал на меня ни малейшего внимания. Особенно заинтриговало стервеца выбитый сбоку лейбл а-ля Карло Пазолини. Брови поползли кверху, сломавшись на переносице. Удивлённо хмыкнув, он сунул в них босую грязную ногу, и, к моему сожалению, у нас оказался один размер. Грабитель потоптался на месте вокруг копья, удовлетворённо что-то пробурчал и, швырнув мне свои вонючие обноски, гордо удалился, по пути захватив пару яблок из корзины торговца. Первым желанием было швырнуть мерзкие чужие штиблеты, но здравый смысл и сочувственные возгласы окружающих подсказали, что босиком я далеко не уйду. Я с отвращением обулся и, стараясь не привлекать более ничьего внимания, серой мышкой прошмыгнул меж лотков, пошёл, а, когда убедился, что моя персона не вызывает интереса, побежал, куда понесли заплетавшиеся ноги. Бежал, не разбирая направления, меж огромных глиняных горшков, исполинских сыров, пёстрого тряпья и горящих солнечным блеском побрякушек, задевая макушкой какие-то висящие корзины, веники из пряных пахучих трав.

Базар закончился, как и начался, неожиданно. Передо мной в окружении массивных колонн и нагромождения безликих серокаменных строений вновь простиралась булыжная площадь с тем же самым беломраморным исполинским сооружением.

Что же делать?!

А вот что!

Я поднялся по ступенькам, повернулся задом к входу, передом к народу и заорал, что было мочи:

– Люди! Помогите! Кто-нибудь!!!

Смех. Удивлённые возгласы. Непонимающие физиономии. Многозначительные постукивания десятков пальцев по тупым лбам и заросшим вискам.

Внезапно солнечный жар с огненной крыши, обрушился на мою бедную голову, разрубая пополам. Колени подкосились, я рухнул на горячий мрамор, стиснул голову руками, собирая в единое целое. Кто-то что-то выкрикнул у меня над ухом и визгливо захохотал. Зной становился невыносимым. Краденая вода не принесла облегчения. Она лишь на миг приглушила боль, которая разрасталась теперь с новой силой, прорастая изнутри подобно гигантскому ядовитому плющу. Мутящимся взглядом я обвёл безумные лица, раззявленные рты, нацеленные на меня грязные указательные пальцы, и вдруг из этого бессмысленного паноптикума глянули на меня знакомые чуть раскосые глаза, от которых повеяло прохладой и свежестью.

– Магда! – Выкрикнул я, протягивая руки, чтобы задержать ускользающее спасение. – Магда! Магда!!!

Улица дымилась после взрыва. Всюду блестели осколки выбитого из витрин стекла. И среди разбросанных изувеченных тел – моё собственное, с залитым кровью лицом и слипшимися в косицы волосами. Я видел его откуда-то сверху, с правой стороны, словно наблюдал за происходящим из окна. Боли не было. Я вообще не чувствовал ничего, кроме холода. Люди метались, кричали на разных языках, и от чудовищной какофонии непонятных слов становилось ещё страшнее. Послышался вой сирен. На площадь въехали «скорые» и несколько полицейских машин. Бригада врачей с носилками обступили меня, озабоченно переговариваясь, трогали шею и запястья. Я пытался спросить, что со мной, но меня никто не слышал. Затем меня крайне осторожно погрузили на носилки, задвинули в «карету», на лицо надели маску, к руке прицепили рогатую капельницу.