Текст книги "Мученики ленинградской блокады. На краю жизни"

Автор книги: Елена Марттила

Соавторы: Светлана Магаева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Милый-премилый Бог!

Сделайте, пожалуйста, так,

чтобы кончилась война

и сын Варсанны, Горгий, вернулся домой.

Далее я робко уточняла, что сына Варвары Александровны зовут Горгий, а не Георгий, опасаясь, что Бог может и не знать такое странное имя. Просила я и за маму, также уточняя, что и ее зовут необычно – Павлой Дмитриевной. Так уж назвала ее моя бабушка Евдокия Михайловна. Я уточняла имена, стараясь облегчить выполнение моей молитвы, ведь мир – велик, а Бог так перегружен работой.

Охраняя меня от чужих ушей, Варвара Александровна предупредила, что не нужно молиться на глазах у всех. Такое недоброе было время. Поэтому я молилась тайно, когда в нашей спальной комнате воцарялась сонная тишина.

Война закончилась, мама выжила, а Горгий так и не вернулся домой. Варвара Александровна сказала, что, наверно, сына убили до того, как мы стали молиться о нем, но ждала его до последних дней жизни.

Ленинградские дети-блокадники в самую трудную минуту стихийно обращались с молитвой к Богу, просили защитить от бомб и снарядов. Бывшая блокадница Полина Никитична Коротеева рассказывает: «Когда бомбежки сильные были, я все время про Бога вспоминала, молилась, чтобы Он спас нас и сохранил… У меня иконка была всю блокаду и сейчас есть» [31].

[31] Голоса измайловцев // А. В. Виноградов, А. Плейжер ред. – СПб.: «ЛЕМА». 2004. – С. 138.

Светлана Магаева

НА КРАЮ ЖИЗНИ

_______________________________________________

ЧУДО ВЫЖИВАНИЯ БЛОКАДНИКОВ

Наше выживание в экстремальных условиях блокады подобно чуду. По решению Гитлера [32] Ленинград должен был исчезнуть с лица земли, а его жители – уничтожены все до единого. Для выполнения приказа были задействованы огромные силы, но, несмотря на жестокие бомбовые удары и артиллерийские обстрелы, город выстоял.

То, что не удалось воздушной агрессии, должен был сделать голод. В «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина приводится высказывание немецкого профессора Цигельмайера – бывшего консультанта Вермахта по проблемам питания армии. Сопоставив скудные запасы продовольствия с численностью населения блокированного города и исходя из представлений науки о минимальных нормах питания, профессор высчитал сроки поголовного вымирания населения. В справке, подготовленной для немецкого командования, он утверждал, что на таком мизерном пайке люди не могут жить дольше месяца, и советовал не рисковать жизнью немецких солдат и не тратить боеприпасы. На послевоенной конференции по вопросам питания Цигельмайер недоуменно спрашивал советского специалиста профессора А. Д. Беззубова: «Как вы выдержали? Как вы могли? Это совершенно невозможно… Я… старый пищевик. Я не понимаю, что за чудо у вас произошло?» [33].

Да, наше выживание было Чудом. Голод и стужа первой блокадной зимы, бомбежки и обстрелы обрекли нас на смерть. И тем не менее в живых осталось более полумиллиона ленинградцев. Многие блокадники, взрослые и дети, неоднократно впадали в голодный обморок с длительной потерей сознания и все-таки выживали!

Другое чудо, недоступное объяснению науки, – отсутствие эпидемий в блокированном Ленинграде. Должно быть, это единственный случай в истории осажденных городов. Немецкие ученые были убеждены, что инфекции непременно будут. По приказу Гитлера и директиве верховного главнокомандования ни один немецкий солдат не должен был вступать в осажденный город в связи с опасностью заражения32. Действительно, к весне 1942 года в Ленинграде сложилась тревожная ситуация. Обессиленный город лежал в руинах и нечистотах. Не было воды, канализация не работала. Блокадников одолевали полчища насекомых. И тем не менее повальных заболеваний не было, хотя отдельные вспышки инфекций возникали.

Всемирно известный эпидемиолог Андрей Яковлевич Алымов пытался разгадать этот феномен. Полковник медицинской службы Алымов был Главным эпидемиологом флота. Зимой 1941/42 года он жил в Ленинграде, то есть в одном из самых эпидемически опасных мест страны. Его резиденция находилась на 16-й линии Васильевского острова.

В лаборатории профессора Алымова из паразитов высевались возбудители сыпного тифа. Подопытные мыши, зараженные тифозными возбудителями, заболевали и погибали, а люди не заболели. Каждое утро Андрей Яковлевич просыпался в тревоге, с ужасом ожидая сообщения об эпидемии. Их начало стало бы концом жизни блокадного города. Наступил апрель, эпидемий не было. Не было их и в мае, и дальше. Может быть, возбудители инфекций не могли размножаться в организме дистрофиков? Но лабораторные мыши были тоже истощены, и тем не менее они заболевали и погибали при типичных признаках инфекции, а люди как-то держались… Непостижимо!

Эта загадка занимала члена-корреспондента Академии медицинских наук А. Я. Алымова и после войны. Работая в его лаборатории, я добросовестно изучала многотомный «Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне» и тематические сборники военного времени по инфекционным болезням в поисках данных о соответствующих изменениях механизмов противоинфекционной защиты организма и не находила нужных нам сведений. Как-то раз Андрей Яковлевич, анализируя мои записи, задумчиво сказал: «Должно быть, Кто-то хранил Ленинград от эпидемий…» – и выразительно посмотрел вверх.

Надо учесть, что Андрей Яковлевич происходил из старинного рода священников. Я подумала, что в своей оценке отсутствия эпидемий он был убежден в Божьем промысле, хотя прямо об этом не сказал. Время было неблагоприятное для открытых признаний. Но я знаю, что Бог всегда оставался в душе Андрея Яковлевича и хранил его во время работы в эпидемических очагах и в экспериментах с самозаражением возбудителями особо опасных инфекций. Ученый многократно проводил такие опыты для испытания вакцинальных препаратов перед внедрением их в клинику. Мнение профессора Алымова о причине отсутствия эпидемий в осажденном Ленинграде дорогого стоит.

Убеждена, что для блокадников старшего поколения христианство было поддержкой и опорой в тяжелых испытаниях. Для моих сверстников, не получивших религиозного воспитания в детстве, чудо нашего выживания со временем стало основанием для веры в Бога и приобщения к христианству, человеколюбивые принципы которого помогли нам выжить в блокадное лихолетье.

Потребность помогать ближнему выросла из горького блокадного опыта. Без взаимопомощи блокадники не смогли бы выжить. С годами мы осознали, что усвоенный нами спасительный принцип взаимной поддержки удивительным образом совпадает с христианской заповедью – и это не случайное совпадение.

Многие жители осажденного города продолжали работать до последних сил, а потом до самых последних… Люди, патрулировавшие промерзшие дома в поисках осиротевших детей, по утрам, колоссальным усилием воли превозмогая голод и слабость, заставляли себя встать с кровати и шли за хлебным пайком для обессилевших, истощенных голодом детей и стариков. С неимоверным трудом преодолевая желание лечь и больше не вставать, они шли на свою ежедневную непосильную, но крайне необходимую работу, от которой зависела жизнь сотен тысяч людей…

Мы пережили тяжкие муки голода и стужи, ожидания насильственной смерти от бомбы или снаряда, потерю родных и близких, страх за судьбу Ленинграда и страны. Мы находились на самом краю жизни и смерти, в пограничном состоянии, определяемом как «жизнь на минимальном пределе» [34].

И все-таки мы выжили, мы смогли выжить. Должно быть, наше спасение так и останется Чудом, противоречащим закономерностям науки.

В спасении более 600 тысяч блокадников решающее значение имели человеческие достоинства ленинградцев: чувство долга, чести и сострадания, способность к жертвенному подвигу во имя жизни родных, близких и даже малознакомых людей, остро нуждающихся в помощи.

Своим выживанием Ленинград обязан защитникам города, властным структурам, поддерживавшим жизнь на том критическом уровне, который при прочих равных условиях позволил продержаться сотням тысяч блокадников. Беспримерный подвиг в истории осажденных городов совершили работники медицинских учреждений по спасению умирающих от голода и холода в стационарах. Тем не менее в условиях поголовной алиментарной дистрофии и отсутствия элементарных коммунальных услуг этой помощи явно недостаточно для объяснения возможности нашего выживания. Далеко не все ленинградцы попадали в стационары, где их обогревали, вводили остро дефицитную глюкозу (в дозе, явно недостаточной для устойчивого выживания) и как-то подкармливали из скудных источников.

Блокадники моего поколения никогда не смогут забыть страдания, пережитые в детстве и юности. Мы не должны предать их забвению, это не предусмотрено законами биологической и социальной памяти. Забыть блокаду не позволит память о погибших мучениках, о страдальцах, преждевременно ушедших из жизни в связи с блокадными недугами.

Память о блокаде ледяной глыбой застыла во многих из нас. И тем не менее блокадные муки, вернее, люди, помогавшие выжить, оставили добрый след в нашей памяти. Они научили нас ценить жизнь и сострадать горю ближних и дальних. Они научили нас относиться друг к другу по-христиански.

Видимо, неосознанным христианским началом, окрепшим в блокадных страданиях, объясняется и наша терпимость к поверженному врагу. Даже сразу после войны мы не испытывали испепеляющей ненависти к немецкому народу и смотрели на пленных немцев со странным для блокадников сочувствием. Первая колонна пленных немцев прошла по Ленинграду после снятия блокады. Это были несчастные, изможденные люди. Какая-то женщина дала молодому солдату, почти мальчишке, кусочек хлеба. Ее никто не осудил: понимали, что не все немцы – фашисты.

Бывшие ученицы 17-й средней женской школы (19-я линия Васильевского острова) помнят неожиданное чувство сострадания к пленным солдатам, старикам и мальчишкам из гитлерюгенда последнего призыва, разбиравшим развалины разбомбленного дома. Это было зимой сорок шестого года. Исхудавшие люди, в жалких лохмотьях вместо одежды. Обмороженные носы, уши, пальцы. Голодный, потухший взгляд. Нет, они не просили, но молча молили глазами дать хоть что-нибудь поесть. В первый послевоенный год мы жили впроголодь, но они были голоднее нас. И как-то само собой получилось, что мы стали подкармливать их корочкой от скудного завтрака, невольно выбирая самых старых и юных. Пленные жадно проглатывали еду и без конца повторяли: «Danke schön, danke schön», поспешно добавляя: «Гитлер капут, Гитлер капут». И, ища сочувствия детей, которых едва не удушили блокадой, показывали фотографии своих мам, отцов или детей…

Да, мы ненавидим фашизм за наше мученичество в детские годы, но немцев как нацию мы возненавидеть не смогли. Мы не испытывали мстительного зла за украденное детство и искалеченную жизнь. Чувство ненависти к поверженному врагу миновало нас. Но должна признаться, что простить злодеяния фашистов мы никогда не сможем – не сможем во имя будущего.

Новые поколения забывают историю или даже искажают прошлое в угоду корысти, вопреки заповедям христианства. Поэтому нам остается уповать и надеяться на Господа.

Господи! Не допусти нигде в мире повториться чему-либо подобному мукам ленинградской блокады.

С этой выстраданной молитвой мы и живем.

[32] Блокада рассекреченная. – СПб.: «Бояныч». 1995. – С. 151—152.

Пиратов В. И. Основные этапы величественно-драматической битвы за Ленинград (1941—1944) // Величие битвы за Ленинград. 1941—1945.– СПб.: «Теса». 2004. – 216 с.

[33] Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга.– М.: «Советский писатель». 1982. – С. 29—30.

[34] Черноруцкий М. В. Алиментарная дистрофия. Исходы и прогнозы // Алиментарная дистрофия в блокированном Ленинграде / Под ред. М. В. Черноруцкого. – Л.: «Медгиз». Ленинградское отд. 1947. – С. 193—203, 363—367.

С. Магаева, Е. Марттила

Мученики ленинградской блокады

_______________________________________________

Елена Марттила

ЛИЦО БЛОКАДЫ

Елена Оскаровна Марттила родилась в Петрограде в 1923 году. Перед самым началом Великой Отечественной войны окончила среднюю школу. Во время ленинградской блокады работала медицинской сестрой в детской больнице имени Крупской, разбирала развалины разрушенных домов, спасая людей. После войны окончила Художественное училище имени В. В. Серова. Преподавала графику в том же училище, вела художественные студии в Ленинградском педагогическом институте имени Герцена и Политехническом институте. Член Союза художников России. Блокадные работы Е. О. Марттила хранятся в Государственном Русском музее, Государственной публичной библиотеке, Государственном театральном музее Санкт-Петербурга.

Указатель

ЛЕНИНГРАДСКАЯ МАДОННА

АВТОПОРТРЕТ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ

У ПРОРУБИ НА НЕВЕ

РЕМЕСЛЕННИК

ЖИЛИЩЕ БЛОКАДНИКА

В ДЕТСКОЙ БОЛЬНИЦЕ

Я ПРИШЛА ПОМОЧЬ ВАМ

ДРУЖИННИЦА

ЭВАКУАЦИЯ НА ЛАДОГЕ

ДЕТИ ПЕРЕД ЭВАКУАЦИЕЙ

СТУДЕНТ

ДЕСЯТЬ ШАГОВ ДО ЦЕХА

ПОДВОРОТНЯ

НА КОНЦЕРТ

ДОБЕГУ

ВСТРЕЧА

ЧЕРЕЗ НЕВУ НА РАБОТУ

ЧЕРЕЗ ЛАДОГУ

ЛЕНИНГРАДСКАЯ МАДОННА

Январь 1942. Гравюра на картоне

АВТОПОРТРЕТ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ.

Февраль 1942. Акварель

Однажды я поняла, что до утра не дотяну и, если лягу, встать уже не смогу (до того у меня уже были обмороки с потерей сознания по несколько раз в сутки). Я просто не смела лечь – это был бы конец… И так стало обидно: я молодая, а меня заставляют умирать, как будто жизнь моя ничего не стоит… Я не хотела умереть в постели, как затравленное Гитлером, согнутое, сломленное существо. Я чувствовала, что умираю, но сдаваться не хотела. Я взяла лист бумаги, кисть и, увидев себя в маленьком зеркальце, решила рисовать то, что вижу, лишь бы рисовать. Коптилка слабо мерцала, а я уже увлеклась и не хотела думать о смерти. Пока я водила кистью, прошла ночь. Взглянув на окна, я увидела сквозь щели светомаскировочной шторы слабый свет. Настало утро, которое я не чаяла увидеть! Я преодолела смерть. Я не подчинилась приказу Гитлера – уморить всех ленинградцев. Я победила! Мне было 18 лет

У ПРОРУБИ НА НЕВЕ

Зима 1941/42. Гравюра на картоне

РЕМЕСЛЕННИК

1941—1942

Рисунок. Картон, соус

Весь город был наполнен ремесленниками – деревенскими мальчишками. Они с дядьками (наставниками) жили, учились ремеслу. А потом мастера ушли (на фронт), а мальчишки остались, но вернуться домой в деревню уже не могли – блокада. И они бродили по улицам, замерзшие, голодные. Многие умирали…

ЖИЛИЩЕ БЛОКАДНИКА

1941—1942. Автолитография по зарисовкам

В ДЕТСКОЙ БОЛЬНИЦЕ

1941. Набросок

Мы работали в Детской больнице имени Крупской, на 14-й линии Васильевского острова, в ожоговом отделении. Приходилось работать в операционной, в прозекторской. И самое ужасное – мне приходилось выносить трупики детей в подвал. Там штабелями лежали детские трупы. Дети умирали не от болезней, а от голода

Я ПРИШЛА ПОМОЧЬ ВАМ

Февраль 1942. Рисунок. Карандаш

Мы ходили по домам и пытались помочь людям. Выкупали хлеб по карточкам, приносили воду, относили детей в детские дома, от остывших матерей

Я ПРИШЛА ПОМОЧЬ ВАМ

Февраль 1942. Рисунок. Карандаш

Мы ходили по домам и пытались помочь людям. Выкупали хлеб по карточкам, приносили воду, относили детей в детские дома, от остывших матерей

ДРУЖИННИЦА

1942. Набросок

Посвящается сандружинницам Гале Словиковской, Лиде Подрябинкиной, Гале Яхонтовой, Сарре Межековской, вчерашним школьницам. В августе – сентябре 1941 года мы вместе учились на курсах Красного Креста. Учились носить раненых на носилках, обрабатывать раны, накладывать жгуты и шины, обращаться с гранатой и противогазом

ЭВАКУАЦИЯ НА ЛАДОГЕ.

ОЛЬГА НАДПОРОЖСКАЯ С СЫНОМ КОЛЕЙ

Апрель 1942. Картон, уголь

ДЕТИ ПЕРЕД ЭВАКУАЦИЕЙ.

Зима 1942. Рисунок. Уголь

СТУДЕНТ.

Февраль 1942. Гравюра на картоне

Однажды в конце февраля, возвращаясь после очередного посещения художественного училища, где мы получали продовольственные карточки (на них давали там же суп дрожжевой – теплая, мутная водичка), я помогла идти одному из студентов, звали его Женя, он шел с большим трудом и все валился на спину. Мы все же дотащились до угла Кирочной улицы и Таврического сада, и здесь Женя рухнул на ступеньки крыльца одного парадного входа в дом и сказал, что ему сюда. Я просила его не садиться, а дойти до дома, до квартиры. Но он не послушался. Так он и остался сидеть на ступеньках, а я побрела к себе на Васильевский остров, задавая себе задачу дойти до определенного места и сесть, а затем – еще до другого и там сесть. А сесть было нельзя… В училище Женя больше не пришел. Образ Жени тревожил меня всегда – я как бы в долгу перед ним. Ему было 17 лет. Этот портрет теперь хранится в Русском музее. Жене бы это понравилось

ДЕСЯТЬ ШАГОВ ДО ЦЕХА

Февраль 1942. Бумага, соус

На Балтийском заводе погиб человек, не дойдя до цеха десять шагов… Отчим и тетя работали на Балтийском заводе. В 1941 году, когда моя тетя уже не могла ходить, рабочие завода каждый месяц приносили ее хлебную карточку! Сами голодные, с опухшими ногами, они плелись через замерзший город (минус 30 градусов!). Им я посвящаю эту работу. Только ленинградцы могли так поступать, и это считалось нормой поведения

ПОДВОРОТНЯ

1941– 1942. Автолитография

Вот такой был город. Никто нигде не убирал. Нечистоты выливали с лестницы и из окон. До второго или третьего этажа была замерзшая желтая глыба

НА КОНЦЕРТ

1942. Набросок

Везут виолончель и ребенка берут с собой. Если погибнуть, то вместе

ДОБЕГУ

Февраль 1942. Гравюра на картоне

Моей однокласснице Валентине Ермолаевой посвящается. Она погибла в апреле 1942 года

ВСТРЕЧА

Март 1942. Гравюра на картоне

Мой друг Михаил Лапшин, одноклассник. В марте 1942 года мы повстречались, но разговора не получилось. Мы были крайне истощены. Он только сказал, что бывает в своей квартире и что «часы-то тикают» (цеплялся за живое…). Погиб в 1944 году под Ленинградом

ЧЕРЕЗ НЕВУ НА РАБОТУ

Рисунок. Бумага, соус

Портрет Зайнаб Ахметовны Яфаровой, которая с двумя детьми жила с нами в коммунальной квартире на Васильевском острове (18-я линия, д. 21, кв. 73) до войны, и уже в войну жили мы все вместе в кухне, затем в нескольких местах (после бомбежек и обстрелов наших очередных пристанищ), а затем вместе жили у моего отчима на работе. Так ходила Зайнаб Ахметовна через бесконечно большую белую пустыню, по льду – через мост далеко, да и опасно (мост обстреливался)

ЧЕРЕЗ ЛАДОГУ

Апрель 1942. Автолитография

Съезжаем на лед – а это сплошная вода-река, и машина по борт уходит в нее. Водитель большой, надежный, суровый. Обе дверцы кабины настежь. Грузовик «плывет», как катер, вода у бортов гребнем идет. В воде же стоят регулировщики… По дороге много машин полузатонувших или заглохших. Люди с них бредут в воде чуть ли не по грудь. Тут же обстрел. И снег валит сырой, густой и крупный. Ни зги ни впереди, ни вокруг. Фары зажгли. Сигнальные огни. Но заблудиться и так невозможно – река ведет. Все молчат, дети тоже. Ревут моторы, и бушует вода. Кое-где взрывы. Ну, летчикам-то ни зги не видно, промахнутся. Никогда: ни до, ни после – не переживала я такого страха. Мне кажется, я не дышала всю дорогу и впервые в жизни молилась Богу…