Текст книги "Его моя малышка"

Автор книги: Елена Лабрус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Елена Лабрус
Его моя малышка

Глава 1. Марина

– Что скажешь? – спросила она.

Он многозначительно пожал плечами и закурил.

Они стояли у одного из входов в здание, которое и зданием назвать было трудно: безликая коробка, склад, огромный, пятиэтажный. Как огурец в известной загадке «без окон без дверей полна горница людей», только квадратный. И таких складов здесь было десятки. Унылый урбанистический пейзаж на окраине города. С высоты птичьего полёта он выглядел как детский конструктор: игрушечные машинки – фуры, одинаковые как близнецы, с логотипом компании; серые плоские крыши прямоугольниками, один к одному, как незасеянные рисовые поля; мазки, пятна, островки газонов, которые ещё даже не зазеленели.

Стояли молча. Мужчина лохматый, давно не стриженый, в очках, яркой тонкой голубой куртке и спортивных мокасинах на голубой подошве (в тон). И женщина в потёртых джинсах, простой серой футболке и накинутой поверх неё клетчатой фланелевой рубашке (припекало, тепло).

– Сколько? – задала она очередной скупой вопрос, перевязывая в хвостик рассыпавшиеся было по плечам тёмные слегка вьющиеся волосы.

– Почти полтора миллиарда долларов, – зевнул мужчина.

– А в прошлом году «Форбс» оценил наши активы всего в семьсот миллионов, – подставила она лицо солнцу и закрыла глаза.

– Ты увеличила капитал компании за год почти в два раза.

– Да, – кивнула она равнодушно. И ужаснулась: почти год.

Почти год прошёл с того дня как родилась и умерла её малышка.

Бесконечный год, с того момента как ей сказали, что её девочка не прожила и часа, потому что была нежизнеспособной.

Целый год как вердикт врачей не изменился: детей у неё больше, скорее всего, не будет.

И что ещё ей оставалось в свои тридцать пять без мужа, без возможности больше родить, потеряв единственного, зачатого с таким трудом от донора ребёнка? Только с головой окунуться в работу и преумножить капитал своей компании вдвое.

Почти год.

Через несколько дней они могли бы отметить это радостное событие, задувая вместе с малышкой на торте первую свечу…

«Моя малышка, которой я даже имя не успела дать», – слёзы навернулись на глаза сами собой. Нет, нет, это просто солнце. Просто яркое апрельское солнце и больше ничего.

– Что ответишь Гомельскому, Скворцова? – затушил сигарету он, её финансовый директор, Григорий Вагнер, ткнув бычком в песок курительной урны.

– Да не хочу я общаться с этим Гомельским! – отмахнулась она, а затем, прикрывшись рукой от слепящего светила посмотрела на Гриню. – Вот на кой он мне сдался со своими инвестициями? Скажи, нам нужны его деловые предложения?

– Да как знать, Марин, – неопределённо пожал щуплыми плечами Вагнер, а потом вдруг оглянулся. – А зачем же ты тогда его позвала?

– Я?! – Марина повернулась в направлении его удивлённого взгляда. Но проклятое солнце слепило так, что пришлось приложить руку к глазам козырьком.

– Вы не подскажете, а офис Марины Вячеславовны где найти? – остановился напротив неё высокий мужчина, загораживая свет.

– А… там, – неопределённо махнула рукой сама Марина Вячеславовна, не найдя что сказать. Но не вид господина Гомельского собственной персоной при костюме, расстёгнутом вороте белоснежной рубашки, атлетическом развороте плеч и трёхдневной щетине её смутил. Нет. Девочка, что он держал на руках.

Пухленькая малышка, с хвостиком в слегка вьющихся волосах, вцепилась маленькими пальчиками в руку отца, и уставилась на Марину глазёнками-бусинками так внимательно, что женщина нервно сглотнула и не нашлась что ответить. Как не нашла в себе и сил отвернуться от следа на лбу и переносице, что виднелся между ярких тёмных бровок. Точно такой же был у её девочки.

«– Ребёнок лежит неправильно, будем ждать пока развернётся, – сняла врач окровавленные перчатки после осмотра и небрежным кивком дала понять, что Марина может слезать с гинекологического кресла.

– А если она не развернётся? – едва терпя схватку, что повторялись теперь так часто, что почти не получалось отдохнуть, пыталась попасть женщина босыми ногами в брошенные тапочки.

– Значит, стешет себе о ваш позвоночник лицо, или свернёте ей шею при родах, – равнодушно пожала плечами врач. – Но будем надеяться на лучшее».

Она не развернулась, маленькая упрямица. И этот багровый след – синяк, что остался у неё на переносице и на лбу – первое, что увидела Марина, когда новорождённую малышку положили ей на грудь. И ещё взгляд, серьёзный, внимательный. И глазки-бусинки, которым она разглядывала плачущую от счастья мать. Первый и последний взгляд, которым они обменялись. И момент, что до мельчайших подробностей остался в памяти. А потом её забрали, и Марина свою девочку больше не видела. Никогда.

В ушах ещё стояли слова старенькой медсестры про укус аиста и пятнышках на затылке, когда в вену предательски воткнули иглу, чтобы зашить многочисленные разрывы, полученные при родах. А когда она очнулась после наркоза – её малышки уже не было.

«Нужно слушать, что говорит акушерка и выполнять, чтобы потом не плакать. Говорю тужиться – тужиться, говорю дышать – дышать, – отчитывала её та же врач, что сказала о неправильном положении ребёнка и которая сухо, равнодушно сообщила, что к сожалению, ребёнок не выжил. – Тянут до последнего, рожают первого к сорока годам, а потом удивляются, что такие последствия».

– Марин! – вывел её из прострации голос Вагнера, когда уже и Гомельский с малышкой на руках, и его жена, запутавшись в какую сторону открывать дверь, наконец, потянула на себя погнутую, ободранную ручку, пострадавшую сегодня при доставке мебели для расширения IT-отдела, процокала как подкованная лошадь в здание. – Ты разговаривать будешь? Или сказать, что тебя нет?

– Буду, буду, Гринь, – спохватилась Марина, резко меняя своё недавнее решение. – Проверь там в моей любимой переговорной рекламщики за собой убрали?

И застала непрошенных гостей у входа в опенспейс, огромный офис открытой планировки, где среди столов трёхсот сотрудников стоял и стол генерального директора.

Глава 2. Марина

– Какого чёрта ты припёрлась? – тихо, но зло отчитывал Гомельский жену. – Я же сказал сидеть в машине.

– Но ты забрал мелкую, – вяло оправдывалась та.

– А что я должен был сделать? Оставить свою дочь с пьяной матерью?

– Ром, но это же ты уволил няню, – капризно скривила она на редкость красиво подкачанные силиконом губки. – И вообще я в туалет хочу.

И он было набрал воздуха в грудь, чтобы ответить, но только придержал слегка покачнувшуюся жену одной рукой и, увидев Марину, выдохнул.

– Ладно, Лиза, потом поговорим.

– Я могу проводить вас, до туалета, – неопределённо махнула рукой Марина, стараясь не смотреть на малышку, а только на стройную молоденькую блондинку с блестящими льняными волосами, удивительно живыми, густыми и ухоженными, словно этот сливочный цвет был её натуральным. И повернулась к Гомельскому, сверлящего недовольным взглядом жену: – А вам прямо, до конца зала.

Марина хотела оставить эту хорошо подшофе мать у таблички с надписью: «Ж», но повинуясь невыносимому желанию узнать хоть что-то о девочке, зашла следом.

– Сколько вашей малышке? – выдавила она в руку жидкое мыло.

– На следующей неделе будет год, – осматривалась гостья, выбирая по какому из двух длинных рядов кабинок пойти.

– Двадцать пятого? – замерла Марина, так и не донеся руки до крана.

– Да, – удивлённо оглянулась на неё Лиза Гомельская. Но тут же понимающе и довольно улыбнулась, причём своему отражению в зеркале. – Следите за новостями?

– За новостями? – теперь в зеркало на неё с удивлением смотрела Марина.

– Да это же есть во всех пабликах. Сообщение, что в первый день рождения дочери Гомельские устраивают грандиозный приём. Тимур даже гастроли прервал, а Витя написал специально в честь Дианы песню, – сыпала она псевдонимами известных певцов, шоуменов и эстрадных див, называя их по-домашнему настоящими именами и прихорашиваясь.

«Диана, – как сомнамбула повторила Марина и вздрогнула, когда фотоэлемент среагировал и окатил руки струёй воды. – Они назвали мою девочку Диана. – И тут же: – Господи, что я несу? Это их дочь, их ребёнок. Их малышка!»

– Не знаю, будет ли это в сети, – поправив волосы, оценила по достоинству затянутые в пучок волосы, возраст, отсутствие косметики и особенно демократичный небрендовый наряд Марины Вячеславовны эта ухоженная хорошенькая блондинка и едва заметно скривилась. С сочувствием. – Рома настаивает, чтобы прессы не было. Но может, что и просочится, – развернулась она на стройных копытцах, обутых в изящные ботинки на тонких каблуках, и проследовала в ближайшую кабинку.

И ждать, когда она выйдет, было бы совсем странно, хотя очень хотелось спросить у неё про уволенную няню.

«Нет, нет, это глупо. Это бред. Это нервы, – уговаривала себя Марина, возвращаясь в офис. А в уме упрямо вертелось: – Можно уговорить Зойку, она же няня от бога, а ещё педагог со стажем и рекомендациями, её точно возьмут. Я сама собиралась её взять. Или лучше рискнуть самой? В няньки? Мне много не надо: на недельку на испытательный срок, узнать, присмотреться, убедиться, успокоиться. А потом можно жить дальше».

И она даже резко повернула назад, подумав о личном трудоустройстве, не дойдя половину пути до Гомельского, терпеливо ждущего у рабочего стола, когда её чуть не сбила с ног одна из сотрудниц.

– Марина Вячеславовна! Не видели Степаныча? Сказали он в этом корпусе, а я ни найти не могу, ни дозвониться, – сокрушённо махнула девушка рукой с зажатым в ней телефоном.

– А что случилось, Наташ? – тут же забыла обо всём остальном Марина.

– Опять «волнорез» встал, пятнадцатая линия.

– Опять пятнадцатая?

– И опять моя, да будь она неладна. Где этот, мать его, электрик?

– А операторам сообщили, чтобы отключили эту линию от раздачи? – полезла и Марина в карман за своим телефоном, но так его и не достала.

– Да, сообщили, Марин, только толку. Восемьсот позиций разбирать вручную. И фура стоит под направление, – тяжело выдохнула девушка. – А там такой фейерверк!

– Фейерверк? – и уже выслушивая подробности на ходу, рванула владелица крупнейшего в стране интернет-магазина «West-East» лично спасать злополучную линию сборки товара, забыв и про Гомельского, и про его жену, и даже про свои отчаянно-крамольные мысли.

Глава 3. Марина

В электрическом щитке и правда трещало так, словно взрываются одновременно десятки петард. Пахло горелой проводкой. Из-за металлической двери огромного опечатанного несгораемого шкафа валил дым, но сорвать пломбу никто не решался.

– Найдите мне что-нибудь деревянное, палку, быстрее, – скомандовала Марина, перерезая тонкую скрутку проволоки любезно протянутыми ножницами.

И получила в обмен на них обрезок доски, когда её остановил мужской голос.

– Может, всё же я? Марина Вячеславовна? – протянул руку к её почти инструменту пролетариата господин Гомельский собственной персоной. – Подержите ребёнка. И отойдите, пожалуйста, подальше.

Она и отказаться не успела, когда в руках у неё оказалось это сокровище весом килограммов десять, тёплое, уютное, такое незнакомое и знакомое одновременно. И оно не заплакало, не испугалось чужой тёти, а лишь застыло и не моргая рассматривало её с интересом.

– Отойдите! – крикнул Гомельский, заставив Марину очнуться и посторониться.

Одним ударом доски распахнул дверь щитовой. Заслонившись от дыма и искр, оценил обстановку и принял решение в долю секунды.

Громко щёлкнул выключатель, к которому он бесстрашно протянул руку.

Свет дрогнул, но не потух. И в огромном зале стало удивительно тихо – все тридцать транспортёров замерли, словно окаменевшие волны, с гребней которых по ячейкам и распределялся товар. За что вся эта массивная конструкция получила своё поэтическое название «волнорез».

– Марина Вячеславна, – торопился к ним как мог на разбитых артритом ногах пожилой мужчина. – Я на восемнадцатом складе был.

– Александр Степаныч, опять пятнадцатая линия, – прижала к себе девочку Марина. И отвлеклась от электрика, когда её пухлые ручонки с ямочками цепко схватили браслет – единственное украшение, что она зачем-то носила. Очень уж красиво переливались его крупные литые стеклянные бусины. А ещё она часто перебирала их в руках как чётки, когда думала.

– При такой мощности подключённого оборудования, – сильный, уверенный голос Гомельского обратил на себя взгляды всех, в том числе и пожилого электрика, которому его речь и предназначалась. – Зная, что именно с этой линией проблемы, было не самое умное решение поставить предохранитель по амперам превышающий силу возникающего тока. Конечно, он не сработал, и хорошо, что выгорел не весь щиток, – отшвырнул он в сторону доску, зло отряхнул руки и обратился к Марине: – На вашем месте я бы его уволил.

Он протянул руки к ребёнку.

– Хорошо, что вы не на моём месте, – спокойно парировала Марина. Словно от сердца отрывая это пахнущее детской присыпкой, клубничным шампунем и счастьем материнства существо, что было его дочерью.

Но малышка неожиданно заартачилась. Скривила губки, громко запротестовала. И ни за что не хотела ни покидать её руки, ни отдавать оккупированный браслет.

– Возьми, возьми, маленькая, – легко сняла Марина с руки украшение. И довольная улыбка, с которой дитё тут же потянуло его в рот, стала лучшим событием сегодняшнего дня.

Правда возвращаться к отцу она всё равно не хотела. Демонстративно отворачивалась, громко, безутешно, показательно плакала.

И как ни странно, принципиальный Гомельский сдался.

– Александр Степаныч, на сколько мне отпустить людей на перерыв? – мягко спросила Марина, вытирая с бархатной щёчки девочки крупную и блестящую как драгоценный камень слезу. Она и не думала увольнять человека, верой и правдой работавшего на неё столько лет, по прихоти заносчивого дяденьки, пробегавшего тут мимо со своими инвестициями. Ошибаться имеют право все, а Степаныч был опытным специалистом.

– Да здесь я быстро, – виновато засуетился мужчина, за каждую поломку переживавший как за свою личную вину, поясняя что именно он будет делать. – А вот с пятнадцатой линией придётся повозится.

– Хорошо. Работайте. Наташа, объяви двадцать минут перекур, – обратилась она к девушке, которая её сюда привела. – И пока не подключат весь «волнорез», все на ручную сборку пятнадцатой линии. Ребят, надо помочь! – оглянулась она.

– Хорошо, Марина Вячеславовна, – ответила сборочная команда почти хором.

– Пойдёмте, Роман Евгеньевич, выслушаю вас, – кивнула она Гомельскому. – Вы же за этим приехали, а не в наших щитках ковыряться? Надеюсь, в вопросах бизнеса вы разбираетесь не хуже, чем в электричестве.

И, глядя на пятнышки в форме рисовых зёрнышек на затылке вертевшейся у неё на руках малышки, втайне вздохнула, что от затеи устроиться няней лично придётся отказаться. Но ничего, у неё ведь есть Зойка.

Глава 4. Роман

Ехать на встречу к Моржову с женой и ребёнком, конечно, была плохая идея.

Во-первых, какие деловые вопросы с известным банкиром можно решать, держа на руках ребёнка? Никаких. Можно разве что обменяться общими фразами, пожеланиями и документами, да и теми со стороны частного инвестора Романа Гомельского слегка обмусоленными.

Во-вторых, три года назад Елизавета Мурзина, единственная дочь совладельца угольной компании, сменила свою мурлычущую фамилию на звучную Гомельская, а не Моржова, чем поставила жирную точку в их недолгом, но всё же противостоянии. Правда, истинный мотив конкуренции уходил корнями глубоко в недра угольного бизнеса, а истинная причина «победы» красивой фамилии – в многолетние деловые и дружеские отношения и взаимовыгодные договорённости, но то, что было на поверхности, придавало юной Елизавете ощущение собственной значимости и разжигало у мужчин дух соперничества. Даже сейчас.

А в-третьих, Романа просто раздражал сегодня этот Михаил Петрович, он же Миха, он же Одинокий Морж всея Руси, ценитель антикварного фарфора, блондинок, яхт и хорошего маникюра.

Но няню Роман уволил, заехав домой за документами и обнаружив Дианку одну в кроватке, покрасневшую от плача. А Лиза уже к одиннадцати часам утра надралась. Так что выбора особо не было. Их домработница, что порой присматривала за Дианой, по выходным не приходила. А сегодня была суббота.

Разве что можно было оставить Лизу дома. Но та, как побитая собака, всё равно увязалась. И безропотно снесла бы всё: злость, нравоучения, презрение, грубость, потому что была виновата. Но Роман даже особо не злился.

По одному ему понятным причинам он её жалел. И прощал ей это неожиданное пьянство.

Жалел, потому что ей так тяжело далась эта беременность, на которой он настоял.

Лиза в свои двадцать три ребёнка ещё не хотела. А Роману в его тридцать шесть давно было пора, поэтому он был убедителен, безжалостен и последователен. И Лиза уступила.

Тяжёлый токсикоз, угроза выкидыша, постоянные обследования, контроль, и бесконечные анализы – через всё это ей пришлось пройти, можно сказать, по его милости. С её слабым здоровьем это было похоже на пытку. Она мучилась, плакала, страдала, но так и не прониклась материнством, большую часть беременности пролежав в клиниках.

Гомельский свято верил, что, когда его жена возьмёт на руки своего ребёнка в ней проснётся материнский инстинкт. Но и здесь прогадал.

Роды принесли с собой новые проблемы.

Даже то, что малышка родилась недоношенной, но неожиданно крупной и крепенькой, скорее расстроило, чем обрадовало мать. Молоко пропало уже ко второму месяцу. И тогда её слёзы в подушку и усталость от постоянного недосыпа сменились неуравновешенностью и алкоголем.

Менялись няньки. Менялись клиники и специалисты. Менялось её настроение: от неожиданного веселья с грандиозными вечеринками, что словно устраивала прежняя Лиза, та, которой она была до беременности: тусовочная, клубная, до кончиков ногтей светская, живая, озорная; до полной апатии и глухого равнодушия ко всему, вялого и дремотного истощения.

Не менялось только одно: Лиза была несчастна.

И может это была затянувшаяся послеродовая депрессия, как наперебой говорили ему врачи. А может, некоторые женщины не созданы для материнства, как сказала ему тёща, для которой её Лизонька до сих пор была маленькой болезненной девочкой.

Но свою дочь её Лизонька так и не полюбила.

Хотя, чего греха таить, жену Гомельский тоже не любил.

Он понял это когда родилась Диана.

Глава 5. Роман

Дочь. Этот живой комочек в нарядных пелёнках в одну секунду стал для Романа всем. А те жалкие подобия чувств, что он испытывал к жене, на фоне этого всепоглощающего, безграничного, негасимого померкли как фальшивые бриллианты. Там были и престижность, и самолюбие, и холодный расчёт. Правда была когда-то среди этих блестящих «камешков» и искренняя влюблённость. А ещё из настоящего остались жалость, сочувствие, привычка, озвученная при замужестве клятва, обещание, данное её отцу, общие дом и быт, её молодость, красота, скверный характер и благодарность.

Благодарность за это подаренное ему чудо в кудряшках.

Только ради дочери он терпеливо и сносил все капризы жены: её раздражительность по пустякам, её грандиозные проекты, к которым она остывала так же быстро, как и загоралась, бесконечное отсутствие секса, а ещё мнительность и приступы маниакальной ревности, когда с рвением натасканной ищейки она обнюхивала каждую его рубашку. Но это когда не пила.

А когда пила, его Лизонька становилась милой, послушной, бесстрашной, а ещё ему даже перепадало. Иногда. Но зато какой это был секс!

Почему-то глядя, как Лиза по старой памяти кокетничает с Моржовым, надираясь шампанским, именно один из таких моментов Роману и вспомнился. Да настолько ярко, что не будь у него на руках дочери, он бы затащил жену прямо в сияющую чистотой и чёрным мрамором моржовскую ванную. Но тут же подумал и о другом: что, возможно, именно дочь его и спасла от жестокого разочарования, чем в последнее время заканчивались все его попытки склонить жену к коитусу.

Настроение испортилось. Самодовольная рожа Моржова бесила. За пьяную жену стало стыдно. И вместо того, чтобы выслушать предложение банкира, сулящее неплохие дивиденды и ради которого пришлось тащиться к нему для личной встречи за город, он вдруг решил сам сделать предложение одной из самых дорогих компаний Рунета, причём немедленно.

«Если гора не идёт к Магомету, – разумно решил он, поспешно прощаясь, заталкивая жену в машину, и вспоминая их студенческие забавы в виде переписывания окончания известных фраз. – Значит, не нужен ей тот Магомет. Значит, задача того Магомета: лично к горе заявиться в обед».

Даже в субботу. Роман был уверен, что у таинственной мадам Скворцовой это рабочий день.

И велел водителю ехать прямиков к складам «West-East» этой «гешефтсфюрер», что по-немецки значило всего лишь «руководитель предприятия», но «гешефт» означало и «сделка ради барыша», и эту Скворцову он со злости так и называл «барышницей».

И злился Роман потому, что она его тоже, можно сказать, как и жена, отшила.

Она не снизошла даже до телефонного разговора – раз. О ней не удалось найти никакой информации в сети – два (кроме её исключительно закрытой личной жизни, нежелания встречаться с прессой и общаться по любым другим поводам, кроме рабочих). И три: свой бизнес она начала именно так – с перепродажи вещей из известных зарубежных каталогов. Причём одна, сама, без денег, влиятельных друзей, мужей и поддержки. И до сих пор оставалась женщиной-загадкой, с единственной фотографией в сети, что светилась на страницах «Форбс», и датой рождения, что удалось выудить оттуда же.

«Тридцать пять лет? – рассматривал Роман головоломку по имени Марина Скворцова, что сейчас по какой-то нелепой случайности держала на руках его дочь и не верил своим глазам. – Вот эта женщина в дешёвых подростковых шмотках с дурацким хвостиком его ровесница?»

Туда-сюда, плюс-минус год или два в его возрасте точно не считаются. Но одно в его голове точно не укладывалось: имея состояние в семьсот миллионов долларов, как? Как можно выглядеть так? Как можно относиться к себе так? Сидеть за столом, заваленном шоколадками и мусорной корзиной, полной пустыми фантиками от них. В общем помещении, где, пока стоял, Роман насчитал около трёхсот столов. Лично тушить пожар в щитовой. И лично убирать какие-то разбросанные бумаги в переговорной, для того, чтобы можно было просто сесть. Чем она сейчас и занималась.

И хуже всего, что он не понимал: раздражало его это или всё же восхищало?