Текст книги "Умница, красавица"
Автор книги: Елена Колина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Это Ариша, – сказала она одними губами.
Ариша рассказывала об элитарном клубе «Гейша», куда можно попасть только по рекомендации, и Ариша попала.
– Самое главное – понять, какой архетип мужчины перед тобой. Какая женщина ему нужна в постели – женщина-девочка, любовница, мать, хозяйка…
– А что, «хозяйка» в постели пироги печет?
– Не знаю, – серьезно ответила Ариша, – это их ноу-хау. Пока что я записалась на недельный семинар по оральному сексу. Чему тут можно учиться целую неделю? Интересно, правда?
– Интересно, – Соня провела пальцем по затылку Князева – колется…
Сейчас она чувствовала себя всезнающей, снисходительной и мудрой, как великие любовницы, как Елена Прекрасная, как Нефертити, как Жозефина, и уж точно мудрее и опытнее, чем весь элитарный клуб «Гейша», включая даже прошедших обучение на семинаре по оральному сексу. Движения рук Князева ничем не отличались от движения любых опытных мужских рук, но… То, что происходило сегодня в коммуналке на Фонтанке под загадочное Бумбарашкино шарканье, нельзя было назвать сексом и вообще никак нельзя было назвать, разве только чудом, чудом превращения тела в душу, души в тело, а плоти единой в золотистый свет и торжество духа. И какое может быть деление на духовную и физическую любовь, если каждый кусочек его души и тела – чудо?.. Если все давно сказано: скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенье – без кавычек, потому что это про них.
Князев наклонился к Соне.
– Ариша, я… на работе. Ну и что, что суббота, а я вот на работе, – засмеялась Соня. – Ариша, ты такая способная… Ты получишь на семинаре диплом с отличием… Пока.
Этой ночью они ни минуты не спали, но их ночь была полна не только страстью, – Князев вспыхивал и гас не чаще, чем положено северному мужчине, и к утру они оба уже не различали, где его сила, а где нежность.
Какую-то они варили еду – два раза варили, два раза сожгли, и бесконечно пили чай, и разговаривали на кухне Диккенса под ржавое капанье воды из крана. Князев нашел гаечный ключ и прикрутил кран.
Той ночью они почему-то много говорили друг с другом о детстве. Князев боялся в детстве того, что под кроватью. А Соня в детстве боялась того, что на шкафу.
Смеялись, выяснив, что оба выросли под портретами Толстого, Князев под белым картонным портретом из школьного набора «Великие русские писатели», Соня под фотографией в Ясной Поляне.
Они обсуждали, как человеку правильно стареть. Князев вопреки профессии считал, что человеку нужно стареть достойно, несуетливо, – может быть, он просто устал от несчастных глаз стареющих женщин? А Соня собиралась стареть крайне недостойно и суетливо и уже почти договорилась с ним – когда-нибудь он без очереди сделает ей все операции, которые умеет. Странные люди, казалось бы, добыли ключи, так пользуйтесь по назначению, а обсудить, кто чего в детстве боялся и как лучше стареть, можно было бы и в кафе, но они все говорили и говорили. Обоим казалось важным рассказать о себе как можно больше и счастливо убедиться, что тебя ПОНИМАЮТ. А потом их опять бросало друг к другу – такая типичная русская любовь с разговорами до утра.
Ранним утром на безлюдную пока Фонтанку вышли Князев и Соня, оба с запавшими глазами, и оба пошатывались от любви и бессонницы.
– Я тебя люблю, – вдруг неуверенно сказал Князев.
До сих пор он избегал говорить о любви, да и вообще избегал таких отношений, где от него требовались слова. Ведь только романтические идиоты чуть что мычат «люблю-у-у-у»…
– Да?.. А-а, ну конечно, – легко сказала Соня, – еще бы ты меня не любил.
Она зевнула, засмеялась и потерла припухшие веки. Почему мужчины произносят «люблю», словно бросаются с обрыва в реку, – отчаянно и немного обреченно. Как будто кто первый сказал «люблю», кто «первый начал», тот и проиграл какой-то ход в игре. Наверное, они думают – вот черт, попался!
– А ты? – настаивал хирург Князев, волнуясь, как пятиклассник.
– Я? Я тебя люблю.
Почему женщины произносят «люблю» так, словно знают какой-то секрет, – снисходительно и немного хитро. Наверное, они думают – ага, вот ты и попался!
Анна Каренина явно в душе считала, что физическая любовь не вполне любовь и физическое влечение – это стыдно. А может быть, она так и не считала, а это сам Толстой так думал. Наверное, Он испытывал к Анне и страсть, и ненависть – ненависть к физическому влечению, своему. Вот и наказал ее за страсть. Анна сама никогда бы не бросилась под поезд, зачем ей?..
А Сонина страсть была не что-то от нее отдельное, это была – любовь. Прежде сдержанная, можно даже сказать, очень сдержанная, холодная, если честно, почти что фригидная, теперь Соня Головина была готова любить всегда и повсюду, была как раскрученная карусель, которая всегда по инерции немножко кружится.
ИЮЛЬ, БАРБИ
Соня с Князевым никогда не говорили о Барби. Соня – не хотела. А Князев считал, что говорить не о чем. Считал, что с Барби у него ничего не было. Вот – мужчины… Как это ничего не было? А рестораны и после этого домой? Или клиника и после этого домой? Ничего не было…
Князев считал, что с Барби ничего не было. Ресторан, домой, мгновенная штыковая атака или, в зависимости от настроения, долгая подробная сцена – Барби очень хорошенькая, – мгновенное засыпание. Или клиника, домой, мгновенная штыковая атака или, в зависимости от настроения, долгая подробная сцена – Барби очень хорошенькая, – мгновенное засыпание.
Жениться на Барби… Вполне возможно, девчушка имела на него серьезные виды, и мама хотела, чтобы он женился, и кто-то в клинике заводил об этом разговор, но если человек приглашает Барби к себе домой, это не означает «да, я женюсь», а лишь означает, что эта конкретная Барби ему приятна.
Алексей Князев не бросал Барби, он вообще не любил драматических сцен, слов, выяснения отношений, он просто исчез, провалился в пространстве, просто на нее не хватало времени.
Соня с Князевым не говорили о Барби. Но ведь она БЫЛА.
О ВЛИЯНИИ КУКЛЫ БАРБИ НА ДЕВУШКУ БАРБИ ИЗ ХОРОШЕЙ СЕМЬИ
Так что же Барби? Несмотря на свою кукольную внешность, Барби справилась, не потонула в любви и обиде, не заболела, не уехала лечиться от несчастной любви на воды, а продолжала ходить в клинику на операции. И больше ни разу не позволила себе обиженных растерянных глаз, глупых вопросов – мол, что происходит, и так далее.
Она все понимала по-взрослому – что любовь была ЕЕ, мечты о свадьбе были ЕЕ и даже что хирург Князев не вполне ее бросил, а просто исчез, провалился в пространстве, просто на нее не хватало времени. После приезда этой питерской черной галки они еще пару раз съездили к нему домой – вот бы рассказать об этом черной галке!.. Но Барби не была злой, во всяком случае бессмысленно злой.
Она была влюблена в хирурга Князева, – а кто бы не влюбился в равнодушного к своей красоте киношного героя, с легкой небритостью и золотыми руками?
Нет, это преувеличение, что Барби стала такой прагматичной в отношениях с мужчинами, потому что с детства воспринимала себя как куклу Барби. Неправда, что она видела в Бар-би будущую себя. Барби просто играла с Барби, за что и получила свое прозвище.
Первая ее кукла, подарок из-за границы, была блондинка в ярко-красном платье с белой оторочкой, ее тираж был невелик, и сейчас она стоит дорого, но Барби было все равно, потому что она была не коллекционер, а игрун. Все говорили, что кукла похожа на нее, – длинные ноги, пышные волосы, невинное личико. От Барби исходил свет другого мира, но вовсе не чужого, а будущего своего. Иметь Барби было престижно, она была ценность, но девочка Барби была из хорошей семьи, в которой были другие ценности, поэтому ей разрешали выносить куклу из дома, разрисовывать, давать подружкам поиграть.
Потом у нее были разные Барби, и даже редкие модели – русская Барби в кокошнике, расшитом золотыми цветами, Барби-медсестра, Барби в инвалидном кресле. Барби в инвалидном кресле она выбросила. А одной Барби она тайком прорезала царапину между ног гвоздем – она же должна заниматься сексом.
К восемнадцати годам у девушки Барби было двадцать восемь кукол Барби. Она не захотела расставаться со своими куклами, когда вроде бы играть в куклы неловко, и стала называть это своей коллекцией.
Барби (девушка, не кукла) была не какая-нибудь нищая девчонка с окраины, которая, широко раскрыв глаза и рот, стремится к красоте и деньгам. В ее семье были знаменитые юристы, и она понимала, что живая Барби с такими длинными ногами, как у куклы, не могла бы стоять прямо, а ходила бы на четвереньках. Поэтому она и не пошла искать счастья в список «Форбса», чтобы пристроить среди миллионеров свою лучезарность, а отправилась в клинику на Чистых. Девушка Барби все правильно понимала про жизненные ценности, ценности располагались в ее голове по порядку, как трусики на полке, – любовь и семья занимали на полке третье место, после образования и карьеры.
Барби твердо знала, чего хочет, – хирурга Князева, и была по-честному в Князева влюблена. Кроме этого, она соблюдала главное правило девушки – непременно нужно иметь на примете кого-нибудь еще, другого Кена, другого принца. И у Барби всегда был на примете КТО-НИБУДЬ ЕЩЕ.
Когда Барби увидела хирурга Князева, подъезжающего к клинике на машине Jaguar New XJ 3,5 Executive, она улыбнулась ему лучезарной улыбкой и сказала:
– Какой ты красивый в этой машине…
Вечером, дома, она методично перебила своих кукол – всех. Выдернула пятьдесят шесть кукольных ножек. Одна Барби была Барби-Секретный-шкафчик, в груди у нее было отверстие, закрывающееся дверцей в форме сердца. Дверцу можно было открывать и прятать туда какой-нибудь девичий секреток. Ее она тоже растерзала.
Но Барби и дальше будет той же Барби, нежной, светящейся. Для КОГО-НИБУДЬ ЕЩЕ, а возможно, и для хирурга Князева. Кто знает, как сложится…
ИЮЛЬ, ЖИЗНЬ НАСЕКОМЫХ
Соня нервничала, металась по квартире, ей все казалось, будто она забыла самое важное, самое Антоше нужное. Каждый раз она собиралась на дачу к Антоше так тщательно, будто он жил не в Комарове – небольшой деревянный дом на пятнадцати сотках, рядом станция, магазин, залив, – а зимовал на отколовшейся льдине, и она была его единственной связью с Большой Землей. Без разбора накупала книжек, игр, дисков, на даче под приветственный лай Мурзика сваливала все это в кучу на веранде и, закрыв глаза, прижималась к Антоше, утыкалась губами в ямочку на шее, так, словно хотела напиться. На этот раз она привезла Антоше два огромных тома «Жизни насекомых» Фабра, сачок, прозрачные кюветы для жуков – не живых, ни в коем случае не живых.
…Книжки и игры на веранде выросли в большую Кучу. Алексей Юрьевич, изредка наезжая на дачу, подкладывал в Кучу еще кое-что – задачники. Алгебра, геометрия, физика. Алексей Юрьевич был конечно же не дурак, чтобы просто складывать в Кучу задачники и не потребовать отчета, – к концу лета Антоша должен был сдать отцу километры решенных задач.
Антоше Куча была безынтересна, особенной его нелюбовью пользовались задачники по алгебре, геометрии, физике. Но расплата была где-то очень далеко, а сейчас у Антоши в Комарово были совсем другие дела – жуки, стрекозы, бабочки, божьи коровки. Особенно жуки. Что-то он с ними все время делал: подкармливал, строил для них домики, рыл водоемы и прокладывал дороги – в общем, наблюдал. Что будет, когда вместо тетрадей с задачами он предъявит отцу тетрадь, расчерченную на графы «жук-плавунец», «жук-пожарник» и так далее?.. А, собственно, зачем думать, что БУДЕТ, если сейчас все замечательно?..
– Я люблю тебя, Сонечка, я тебя люблю… – это телефон, мобильный. То есть это Князев позвонил Соне на дачу.
…КАК люди жили без телефонов? Без мобильных. Если у кого-то возникала срочная необходимость сказать «люблю», что же он – выходил во двор, продирался сквозь развешенное на веревке белье, поднимал глаза к небу и кричал, выбрасывал во вселенную свое «люблю-у!»?..
– Ты моя хорошая, ты моя единственная, я так соскучился, – горячо шептал в телефон хирург Князев.
Теперь, научившись говорить «люблю», он все повторял и повторял, как голодный, – «люблю тебя, люблю»… И каждое новое ласковое слово Князев сначала осторожно пробовал на вкус – «маленькая моя, любимая», а потом уже уверенно говорил – «маленькая моя, любимая». И неизвестно, у кого больнее замирало сердце, у Сони, неласковой, нещедрой на слова, или у Князева, который шептал нежности горячечными губами и удивлялся – неужели это он, Алексей Князев?..
Особенно почему-то их обоих, и Соню, и Князева, трогали не любовные, а самые простые ласковые слова, с какими обычно обращаются к детям, – солнышко, зайка, – какое-то в этих домашних словах было доверие.
– Спокойной ночи, любимая… – Алексей хотел было отключиться, но спохватился и выкрикнул: – Соня!.. Солнышко…
Сонины мысли этим летом в точности повторяли Анто-шины – зачем думать, что БУДЕТ, если сейчас все замечательно?..
Измена мужу, незаконная любовь в чужой захламленной комнате – все это, у порядочной, конечно, девушки, вроде бы должно сопровождаться чувством вины. Это чувство вины в литературе называется «стыд обратного пути» – имеется в виду, что порядочная девушка со счастливым нетерпением мчится «туда», в комнату с продавленным диваном, и еле волочит ноги от стыда на пути «обратно», на Таврическую, 38 А.
Любовь была, это да, а вот никакого чувства вины у Сони не было и в помине. Главное – это как общие понятия, например понятие «измена», расположить в своей голове. А в своей личной голове Соня расположила все так.
Физическая измена вообще не имеет никакого значения – вот так-то!.. В доисторические времена, когда по земле еще бегали мамонты и писались романы типа «Анны Карениной», было важно не принести в семью чужое семя, ублюдков, бастардов и прочее. Короче, чтобы богатые случайно не передали свои титулы детишкам обаятельных конюхов, а бедные чтобы не кормили генетически чужие рты. Ну как? Соне ее мысли нравились.
Дальше. По-настоящему важна не физическая измена, а ИЗМЕНА Если ты обещал что-то человеку – хороший брак, например, а потом раз – и забрал. Развелся. Тогда измена. Порядочный человек всегда соблюдает свои обязательства.
А Соня не собирается нарушать своих обязательств по браку, так что вот.
Разделял ли Алексей Юрьевич ее теорию измены, – в этом направлении Соня предпочитала не думать, потому что было совершенно ясно: сколько бы она ни предъявляла ему эти свои соображения, он не стал бы различать измену и ИЗМЕНУ, а просто немедленно с ней развелся. Что-то говорило Соне, что ДЛЯ НЕГО измена имела значение. И что она больше не была порядочная женщина, а была какая угодно – счастливая, влюбленная, но НЕ порядочная.
Тут другое важно – почему Соня вдруг осталась без присмотра и так распоясалась, что иногда даже дома не ночевала? И почему Алексей Юрьевич до сих пор ничего не понял? Шерлок Холмс на его месте непременно обнаружил бы множество улик, указывающих на измену, а Алексей Юрьевич на своем месте ничего не обнаружил, а продолжал доверять Соне, как прежде.
А потому, что все благоприятствовало Сониной любви, абсолютно все, и лето, и нечаянный мягкосердечный Диккенс, и, главное, то, как этим летом шли дела Алексея Юрьевича.
Если у Сони этим летом была ЛЮБОВЬ, то у Алексея Юрьевича был ПРОЕКТ, тот самый проект филиала Академии в Сочи.
С проектом создания филиала в Сочи все происходило, как ожидалось. Происходило, но не само собой. Происходило, но не вполне согласно его планам, – в его планы вмешивалось слишком много привходящего, от него не зависящего. Проблема была правильно выбрать землю, выгодно купить землю, получить юридические права на строительство в курортной зоне, и еще было бесконечное множество проблем, и все они требовали встреч, обсуждений и его физического присутствия в Сочи, ура-ура!
Поэтому это лето не было их обычным размеренным летом, когда они то вместе, то попеременно бывали в городе и на даче, и каждый знал про другого, где, когда, во сколько… Этим летом Алексей Юрьевич так часто и внезапно исчезал, что везде, и на даче, и на Таврической, вроде бы не жил, а бывал наездами, и сейчас, против своего обыкновения, не занимал главное место в Сониной жизни, а как-то незаметно стерся. А наезжая, надзирал за Соней с Антошей рассеянно, не в полную силу, считая, что в его семье все в порядке с задачами и женой, не догадываясь, что вместо задач у него были ЖУКИ – плавунцы, пожарники, древесные, майские, а вместо жены – чужая любимая, чужое солнышко.
ИЮЛЬ, МИСТИКА
Князев уже полчаса ждал Соню в Эрмитаже. Вошел с набережной Невы через Малый подъезд, сел на черный кожаный диван у стойки охранника. Сидел, изучал стенд с афишей Эрмитажного театра. Выучил весь репертуар фестиваля «Моцарт XXI» и понял, что не может больше ждать. Улыбнулся охраннику – «я тут, я не нарушитель, не взломщик», поднялся наверх и на следующей площадке сел на зеленый кожаный диван, вскочил, взбежал еще на один пролет и оказался перед главным охранником – вот черт, уже не пройти!
Алексей злился внизу, у входа в Эрмитажный театр, а Соня рыдала наверху, в отделе русской культуры.
– Соня, – строго сказал Князев в телефон, – совесть у тебя есть? Хотя бы маленькая, по твоему небольшому размеру?
На нее смотрели косо – никто не пользуется мобильными в Эрмитаже, почему она себе позволяет?! Соня не замечала – уж если человек пустился во все тяжкие, невыключен-ный мобильный для этого человека сущая ерунда.
– М-м-не-могу, – пробормотала Соня.
– Как это не можешь?! – возмущенно закричал Князев, и охранник неодобрительно прижал палец к губам – тихо!
Соня горестно смотрела на себя в зеркало. Час назад она пила апельсиновый сок в буфете, и оса тоже пила сок, из одного с ней стакана. Хорошо быть осой – можно просто кусать всех, кто тебе не нравится, подумала Соня, еще не ощутив боли. Боль прошла, а вывернутая губа, распухшая щека и оттопыренное ухо остались, и теперь Соня не была похожа ни на красавицу, ни на человека вообще, – ее лицо даже не помещалось в маленькое зеркало в пудренице.
Но ей все же пришлось замотаться в чужой цветастый платок и спуститься к Князеву – не ночевать же ей в отделе в чужом платке.
– Сонечка! – улыбнулся Князев, взял в ладони ее лицо. Распухшие щеки расположились на его ладонях. – Не плачь, Золушка, я сделаю тебе отопластику, лифтинг… ты снова поедешь на бал…
– Что это – отопластика? – из-под одолженного платка слезливо спросила Соня.
– Изменение формы ушей, – охотно пояснил Князев и уже всерьез, озабоченно, спросил: – Ты что-нибудь противоаллергическое принимала?
Соня капризничала, отказывалась ехать на Фонтанку, дулась, ныла и жаловалась. Алексей смеялся, пощипывал ее за оттопыренное ухо, легко целовал распухшие губы. Почему-то такая, некрасивая и несчастная, она особенно ему нравилась.
– Посмотри на меня!.. Нет, не смотри на меня… – командовала Соня, кутаясь в чужой платок.
– Если любишь человека, то любишь его всего, вместе с его отеком, – сказал Князев, и они поехали на Фонтанку.
– Но только на минуточку, – склочно предупредила Соня у входа в подъезд, – я очень слаба…
Минуточка на Фонтанке оказалась долгой, а около часа ночи они решили посмотреть, как разводятся мосты, и вновь очутились на набережной Невы, у Литейного моста.
Князев с Соней долго шли по набережной молча, радуясь не такой уже светлой, скрывающей их поцелуи ночи, своей близости, «минуточке» на Фонтанке, и наконец, уставшие, присели на белые пластмассовые стулья в первом попавшемся кафе у Дворцового моста.
– Здгаствуйте, – прокартавил над ними голос с какой-то очень знакомой интонацией.
Подняли глаза и обомлели. Ленин. В смысле Владимир Ильич. Бородка, кепка, пиджачишко. Хитровато прищуренные глазки, глазки с Красного знамени, с ордена Ленина, с октябрятской звездочки, из фильма «Ленин в Октябре».
– Вгадимиг Ильич Ульянов-Ленин, – представился Ленин и спросил Князева: – Вы, батенька, не возгажаете, если я к вам пгисяду?
Ленин повел с ними разговор о судьбах «Госсии», называл Князева «батенька», а Соню «товагищ». Соня смотрела на Ленина, уплывая глазами, а Князев разговаривал охотно, всерьез, будто на самом деле к ним на белый пластмассовый стул случайно подсел В. И. Ленин. Ночь была прохладная, ветер с Невы, и Владимир Ильич в пиджачишке и футболке, старенькой, с дыркой на вороте, ежился, зябко подергивал плечами.
Раскланявшись с Лениным, пошли дальше по набережной, немного поспорили, кто это, – городской сумасшедший, романтический питерский персонаж, неразгримировавшийся актер?..
– Ты куртку забыл! – ахнула Соня, когда они отошли от кафе. – Вернемся?
– Да нет, не надо, – быстро сказал Князев, – забыл, ну и черт с ней.
– Ага, забыл. – Она видела, как Князев снял куртку и незаметно повесил ее на стул Владимира Ильича. – Ты всем свои вещи раздаешь?
– Ну… я… только вождям мирового пролетариата.
Еще немного поспорили, где грань сумасшествия и нормальности. Соня, как натура художественная, считала, что грань эта условная, зыбкая, а Алексей, как натура медицинская, считал, что грань эта весьма определенная и четко обозначена в каждом учебнике психиатрии. Спорить обоим было сладко.
– А бывает, чтобы человек хотел изменить внешность? Нос изменить, глаза, щеки, вообще все, целиком? – спросила Соня, ощупывая оттопыренное ухо.
– Ну конечно. Психи и разные криминальные люди.
– Чтобы исчезнуть с лица земли и родиться в новом обличье, как граф Монте-Кристо? Но тогда ты… то есть врач, хирург, он же становится первым, кто увидит новое лицо преступника. – Соня остановилась и схватила Князева за руку: – Это же очень опасно!..
– Каждую минуту на земле убивают одного пластического хирурга, разве ты не знала?.. – с серьезным лицом сказал Князев. – Не бойся. Я не беру психов и не делаю операций криминальным авторитетам.
– Да… но ты все равно… ты будь осторожен.
Они еще много интересного видели в эту ночь: видели девочку в длинном свадебном платье, девочка качалась на чугунных воротах, закрывавших двор, туда-сюда, совершенно одна, длинный белый шлейф волочился по асфальту, а фату она завязала на голове, как платок. Со свадьбы сбежала…
…На Дворцовой набережной все окна были закрыты и темны, и только в одном, распахнутом настежь, горела лампа с оранжевым абажуром. У подоконника, как за столом, сидел человек. На подоконнике перед ним стояла раскрытая шахматная доска.
Это был даже не первый этаж, а полуподвальный, и казалось, что человек в окне сидел за столом прямо на мостовой. Лицо у него было красивое, умное мужское лицо – чудесное, но в его позе даже в полумраке угадывалась какая-то диспропорция, и, приглядевшись, они поняли, что человек этот был горбун.
Соня улыбнулась шахматисту в окне, и шахматист в ответ посмотрел на Соню как-то удивительно мягко, печально, любовно… возможно, ей тогда повсюду чудилась любовь, – улыбнулся ей и молча кивнул на доску.
Шахматист в окне не проронил ни единого слова, Князев тоже молчал, так, молча, по обе стороны подоконника, один за окном, другой на набережной, они и сыграли свою партию. Соня стояла рядом, бездумно смотрела то на Неву, то в полумрак комнаты за окном.
Потом, позже, Соня много раз шла по набережной мимо этого дома, искала окно шахматиста-горбуна с ласковым взглядом – НИЧЕГО… Никакого открытого окна, никаких вообще следов человеческого жилья, одни учреждения. Что же это было – галлюцинация? Горбун-шахматист появлялся в окне на набережной Невы только летними ночами? Или шахматист в окне, маячок летней ночи, являлся только избранным, очень сильно влюбленным? Эта ли ночь оказалась богата странными персонажами, или же странные персонажи всегда шляются ночами по набережной Невы, а мы и не знаем, потому что спим, как дураки, и просыпаем все самое интересное?..
…Мистика… Реалистическое объяснение этому могло быть только одно – лето, любовь, странный город Питер.
