Текст книги "Умница, красавица"
Автор книги: Елена Колина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Нина Андреевна была молодая, красивая, полная сил. В данный момент она стояла над душой у домработницы Головиных, и не из каких-то там пошлых соображений, а чтобы по мере своих сил помочь Соне наладить отношения с прислугой.
Нина Андреевна была уверена, что если человек сформировался в хрущевке, а потом у него появилось сразу много слуг, то он не сумеет правильно управлять своим штатом – тетей Олей и дядей Колей. А воспитанные на идее равенства тетя Оля с дядей Колей, в свою очередь, считают для себя унизительным быть в услужении и эту свою обиду компенсируют чрезмерно роскошным ведением Сониного хозяйства – так думала Нина Андреевна.
– Вы неправильно режете картошку, – преподавательским голосом сказала Нина Андреевна. – Нет, вы режьте, Олечка, режьте, а я посмотрю…
«Черт бы тебя драл, черт бы тебя драл», – думала тетя Оля.
Нина Андреевна была очень верная. Внутренне сохранила верность желанию научить, а внешне – себе прежней, настолько, что почти не отличалась от своих молодых фотографий: тот же требовательный взгляд, та же суховатая стройность, четкий овал, стрижка волосок к волоску, идеальная аккуратность в одежде. Нина Андреевна и сама была идеальная, и даже морщинки ее не портили, а, наоборот, подчеркивали идеальность ее старения.
– Моя дочь не какая-нибудь новая русская. Она научный сотрудник, много работает и платит вам деньги за разумное ведение хозяйства, – объясняла Нина Андреевна, по преподавательской привычке выделяя голосом главные слова – «работает» и «разумное». – Вот я, например, сегодня ездила на оптовый рынок и купила йогурты на три пятьдесят дешевле, чем в магазине.
Тетя Оля мельком осмотрела ее твидовые брюки с идеально заглаженными стрелками, тонкий белый свитер – все модное, дорогое, и выразила взглядом: делать тебе нечего, просто хотела потусоваться на оптушке…
– Оля. Я вчера видела по телевизору, как ведущие ток-шоу ели черную икру. Ложкой! В стране, где большинство населения за чертой бедности, едят по телевизору икру!.. Грех говорить, но я иногда сожалею о цензуре… Такая кругом безнравственность, Оля…
– А что такого? – фыркнула тетя Оля. Нина Андреевна всегда бывала права, но ей почему-то всегда хотелось возразить. – Подумаешь, есть деньги, так и едят…
«Оля все еще по капле не выдавила из себя раба… » – печально вздохнула Нина Андреевна.
Обе мамы, Нина Андреевна и Валентина Даниловна, собрались праздновать годовщину свадьбы, не своей, конечно, а Сони с Алексеем Юрьевичем. Свекровь в этот день всегда приходила к Соне с нежненьким букетиком фиалок, называла Соню «моя фиалочка», и поэтому Нина Андреевна тоже приходила.
Самого Головина не было дома, но где бы он ни был, независимо от времени суток это называлось «папа на работе». Сони тоже не было дома – она бессмысленно кружила по дорожкам Таврического сада с целью потянуть время и появиться дома как можно позже. Редкое (четыре раза в году – три дня рождения плюс одна годовщина свадьбы) общесемейное взаимодействие под водительством Нины Андреевны всегда превращалось в сшибку двух миров. Один мир петушился и наскакивал, руководил и настаивал на главенстве в доме дочери, другой благодушно не замечал наскоков. Это и была основная между мирами разница, одна мама – человек с позицией, а другая была простодушно довольна жизнью, прямо как дура какая-то.
Но сейчас Соня не нервничала как обычно и не думала, что хуже – мама кого-нибудь обидит или обидится сама. И то и другое было хуже. УЖАСНО было. Сейчас Соня не предвкушала милый семейный вечерок, а плакала. Ну, не слезами, конечно, плакала, а душой. И в стомиллионный раз перебирала – что же она сделала не так.
Он был влюблен, очень влюблен – это точно. Был влюблен, приехал вслед за мной в Питер. Не мальчик же он, чтобы после первой же встречи потерять ко мне интерес и исчезнуть?.. Тем более, у нас и не было толком ничего в этой не приспособленной для любви комнатке со столом и стулом… Значит, я в чем-то виновата. ЧТО Я СДЕЛАЛА НЕ ТАК?! ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, СЛУЧИЛОСЬ?
…Ох, звонок! Москва!.. Москва… Ариша…
– Ну что? Приезжал? – полюбопытничала Ариша.
– Кто? – искусственно удивилась Соня. – Кто приезжал? Ариша добрая. Любит любовь. Хочет быть в курсе. Соня
ей своих секретов никогда не рассказывала, потому что у нее никаких секретов не было, а когда появился, оказалось, что ей не хочется свой секрет с Аришей обсуждать. Уж очень сочувственный и покровительственный у нее был тон, как будто Соня была маленькая девочка и Ариша посвящает ее в некое таинство – как целоваться или выбирать первый лифчик.
– Ну, он хотя бы звонил? Хочешь, я ему скажу, чтобы позвонил?..
– Да!.. – выкрикнула Соня. – То есть нет…
– Ну и дура. Ложись в саркофаг и лежи там вместо мумии. Позвони ему сама, позвони, позвони, позвони!..
Всего-то несколько цифр, и можно услышать, как он скажет своим гудящим голосом «привет», подумала Соня, и сердце защемило от любви, и нежности, и обиды.
– Нет.
Глупая Ариша. Все понимает про романы и ничего про… про любовь. Князев скажет «привет», а она что скажет: «Ты мне нужен как воздух»? Это чистая правда, самая что ни есть правда, но такую правду не говорят красавцам хирургам из Москвы. Которые прилетели на пару часов в Питер и любили Соню мгновенной любовью в комнатке со столом и стулом, чтобы удовлетворить свое самолюбие.
Мимо проехал маленький мальчик на велосипеде, обдал ее брызгами с головы до ног, мама мальчика толкнула Соню и, не извинившись, пошла дальше, как будто Соня была невидимкой. Будто ее можно было толкнуть и не заметить. Ударить и не заметить. Соня даже не удивилась – всю эту неделю, что она ЖДАЛА, а он не звонил, ей казалось, ВСЕ видят, как она уязвима и беззащитна, или не видят ее вообще. Словно потеряв значение в его глазах, она потеряла значение и в своих, и вообще во ВСЕХ глазах и стала открытой для любого пренебрежительного действия – такой она чувствовала себя обескураженной и униженной. Нелепая отвергнутая влюбленная идиотка, вот она кто.
Соня сделала еще один круг по Таврическому саду и вдруг ужасно устала – как ребенок, который перевозбудился на празднике и которому уже пора домой.
Тетя Оля накрывала на стол, а обе мамы бестолково толкались рядом. Кухонный стол был чересчур современного для обеих мам дизайна – огромная тумба с множеством ящиков, в ящиках лежали вилки-ложки, рюмки-бокалы, все.
– Как ваши творческие успехи? – вежливо осведомилась Нина Андреевна.
Противостояние миров началось еще на свадьбе. Нина Андреевна – культурная женщина, кандидат наук, никогда не позволила бы себе критиковать будущую родственницу. Но… парикмахерша, фе. Мезальянс. Парикмахерша была бывшая ИТР, читала те же журналы, в те же театры ходила, но все равно – фе. Доцент кафедры научного коммунизма Николаева Н. А. находилась на общественной лестнице на десять, на сто ступенек выше. И она всегда старалась быть с парикмахершей вежливой. Вот и сейчас Нина Андреевна вовсе не хотела над ней смеяться – ну поет себе человек в хоре при ЖЭКе на старости лет…
– Я начала репетировать «Калитку». Повезу на конкурс романсов имени Изабеллы Юрьевой. В Ригу.
– На конкурс? В Ригу? Ваш хор пенсионеров при ЖЭКе? – В глазах Нины Андреевны мелькнули растерянность и обида.
– Мы вокальная студия при Доме ученых, – простодушно поправила Валентина Даниловна. – Сонечка поможет мне пошить концертное платье…
– Платье не пошивают, а шьют, простите, конечно.
Они никогда не ссорились, просто беседовали, вот и сейчас Валентина Даниловна искренне говорила о концертном платье, а Нина Андреевна искренне думала, что толстая расплывшаяся парикмахерша свихнулась.
– А ваши успехи как?
– Консультирую, – надменно ответила Нина Андреевна, – и знаете, получаю приличные гонорары.
– Ох ты, как здорово! – обрадовалась Валентина Даниловна. – И сколько платят?
– Я не обсуждаю денежные дела при прислуге, – покосившись на тетю Олю, прошептала Нина Андреевна.
Насчет гонораров все было вранье.
Валентине Даниловне давал деньги сын, давал не считая, просто оставлял в прихожей пачку и говорил: «Мама, я там тебе оставил». Нине Андреевне помогала Соня – почти вся ее зарплата, не слишком большая, умеренная, прямо скажем, зарплата, уходила на приятные мелочи и достойную одежду для матери. Сама Нина Андреевна рассеянно считала, что живет на пенсию, страстно экономила на продуктах, не замечала купленную Соней красивую одежду и любила приобрести себе что-нибудь «по средствам», например голубой китайский пуховик в переходе метро «Невский проспект».
– Вот это мне по средствам, – говорила она, натягивая китайский пуховик на дорогой джемпер из модного бутика, – это была такая игра, в которую она играла то ли с дочерью, то ли сама с собой.
Да, еще Соня платила за образование матери. Это вообще не считалось, потому что образование – это святое.
На самом деле Нину Андреевну было ужасно жаль. Жизнь ее била, покусывала и щипала с вывертом. Какая разница, что преподавать, химию или научный коммунизм, но когда твоя наука вдруг исчезает бесследно?! Как бы чувствовала себя Валентина Даниловна, если бы в результате перестройки ИСЧЕЗЛИ ВОЛОСЫ? И ЧТО ТОГДА СТРИЧЬ? Но даже если бы волосы исчезли, она и тогда была бы в лучшем положении, ведь прежде волосы точно БЫЛИ. А как с научным коммунизмом? Что прежде преподавала Нина Андреевна – воздух, ничто?
Некоторое время после того, как ее уволили из института, Нина Андреевна трудилась в паспортной службе и из доцента, кандидата наук, быстро начала превращаться в тетку с остаточными принципами и легким флером принципиального сумасшествия в глазах, и флер этот все увеличивался и увеличивался по мере развития российского капитализма. Вокруг нее творилось черт знает что, и очень легко было начать злиться и завидовать, но она понимала, что завидовать стыдно и, главное, непродуктивно самой себя сжигать. Поэтому Нина Андреевна изобрела невинный способ борьбы с собой – тех, кому завидовала, начинала жалеть, причем именно за то, в чем завидовала.
А потом Нина Андреевна сориентировалась и нашла себе место в современной жизни.
Она начала учиться. Окончила какие-то левые курсы и приобрела новую профессию – психоаналитика. Ее, как и устроителей курсов, ничуть не смущало, что для того, чтобы хотя бы приблизиться к этому слову, нужно годами учиться, – она получила диплом и СТАЛА психоаналитиком. И с той же уверенностью, с какой прежде произносила: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», она цитировала Фрейда, Юнга и всех, о ком слышала на всякого рода курсах, семинарах, тренингах, где она бесконечно совершенствовала свои знания. Все эти курсы, семинары, тренинги были удовольствием не из дешевых, но… расхожая идея «на образование не жалко» таким загадочным образом перевернулась в сознании Нины Андреевны, как будто Соня теперь была ее РОДИТЕЛЬ, которому должно быть не жалко на ее образование. Так что оплата всяческих курсов и семинаров и вовсе не считалась за помощь.
Сначала Нина Андреевна консультировала знакомых и детей знакомых, затем круг клиентов немного расширился, но о настоящих гонорарах речь, конечно, не шла. Иногда это было чистое волонтерство, иногда натуральный обмен – конфеты, духи, колготки, а один клиент подарил ей фаршированного гуся.
И все эти успехи уже совершенно восстановили социальный статус Нины Андреевны в ее собственных глазах, но тут случилась неприятность. Нина Андреевна не была жадной, но ей было очень-очень горько, и больно, и обидно…
Сколько-то лет назад Валентина Даниловна вместе со своими товарками приватизировали парикмахерский салон, в котором они проработали много лет. А салон этот был в чудном месте, почти что на Невском, и вот теперь этот салон купил какой-то, как Нина Андреевна выражалась, «богатенький», – чтобы устроить там сетевое кафе, очередную «Чашку», или «Ложку», или «Вилку». И ни с того ни с сего, буквально на ровном месте, парикмахерша получила огромные деньжищи. Много тысяч долларов. И за что, скажите пожалуйста?!.
А Нина Андреевна НЕ ПОЛУЧИЛА НИЧЕГО.
Так за что же, за что?! За то, что парикмахерша стригла и делала химию, пока Нина Андреевна защищала диссертацию, учила студентов?! Жизнь потерпела крах, но Нина Андреевна старалась, училась, приобретала новую профессию психоаналитика, а государство, новые богатенькие еще раз ее обидели?!.
В подъезде, у будки охранника, лежала собака, грязно-рыжий свалявшийся комок с острым носиком – полушпиц-полуникто.
– Это вот, – кивнул на собаку охранник.
Полушпиц-полуникто посмотрел на Соню не разуверившимся в людях взглядом, привстал и вильнул хвостом, показывая, что совершенно не рассчитывает быть выгнанным. А лежал по-лушпиц-полуникто на чем-то очень знакомом, и, приглядевшись, Соня узнала свой плед, клетчатый, желто-красный.
Дома Антоша выскочил ей навстречу:
– Она за мной пошла, выбрала меня, из всех людей на улице выбрала меня!.. Можно?..
– Что папа скажет… – с сомнением протянула Соня. – А ты ее покормил?
Антоша метнулся к столу и еще украдкой прихватил маленькую подушечку со своей кровати, и вскоре полушпиц-полуникто возлежал на клетчатом пледе мордочкой на подушке, а перед ним стояла тарелка с любимой Антошиной едой – салатом оливье, и отдельно, на блюдечке, пирог с яблоками.
– Соня, ты похудела, – заметила Нина Андреевна. Похудела, странно… за эту неделю Соня стала конфетным
маньяком. В буфете Эрмитажа продаются потрясающе вкусные конфеты, они так и называются «Эрмитаж». Четыре сорта – в красной обертке, в зеленой, в коричневой, в синей. Соня ела конфеты «Эрмитаж» килограммами и похудела – потому что жила всю неделю, а на самом деле НЕ ЖИЛА, а вся превратилась в телефон, мобильный.
В Эрмитаже принято мобильные выключать, а она даже на экскурсиях не выключала, чем и заслужила презрительные взгляды служительниц, а одна, из зала итальянской живописи XV века, накапала на нее в дирекцию…
А 7 апреля в 20.28 Соня позвонила Князеву сама. Потому что с ним могло же что-нибудь случиться?.. Между прочим, это был вопрос – КАК позвонить. Чтобы питерский номер не высветился. Позвонила, бросила трубку. Князев жив-здоров. Просто забыл про Соню, забыл сразу же после того, как на прощание легко прикоснулся губами к ее щеке. Равнодушно прикоснулся. И равнодушно посмотрел. И равнодушно сказал «пока».
Мне так больно, как будто тигры изнутри рвут меня на части. Уже так много оторвали… Душа болит, сердце болит, живот болит… Может быть, затопать ногами, завизжать? Уйти к себе, сказать, что болит голова? Нельзя, они расстроятся. ЧТО Я СДЕЛАЛА НЕ ТАК?! ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, СЛУЧИЛОСЬ?
Полушпиц-полуникто угощался салатом оливье и смотрел на охранника, Валентина Даниловна и Антоша ели салат оливье и смотрели «Поле чудес», Нина Андреевна ела сациви и говорила о деградации телевидения: из эфира исчезли аналитические программы, приличные люди вообще перестали включать телевизор, кроме, конечно, канала «Культура»…
– Фу, пошлость какая! – поморщилась на ведущего Нина Андреевна. – У этого человека ярко выраженный нарциссизм. Конечно, как следствие комплекса неполноценности.
– А нам с бабулей он нравится, – сказал Антоша и подлез под полную руку Валентины Даниловны. – Правда, ба-булянский?
– Вы с бабулей… – Нина Андреевна иронически улыбнулась. – Может быть, вы с бабулей и ток-шоу смотрите? Это же такая грязь, они специально выкапывают такую грязь… Соня! Не кроши хлеб!
– Я не крошу, меня тошнит, – так испуганно сказала Соня, словно Нина Андреевна могла дать ей по рукам. На ее тарелке высилась хлебная горка.
– Тошнит? – Обе мамы посмотрели на нее, Нина Андреевна с ужасом, Валентина Даниловна с надеждой.
«Нет-нет, что вы, – взглядом ответила Соня, – ничего такого, что вы подумали… »
Вот так они ели и беседовали, и Соня все улыбалась искусственной дрожащей улыбкой и крошила хлеб, а сама все плакала и плакала, не слезами, конечно, – глупо было бы заливаться слезами над салатом оливье из-за того, что ей не звонит случайный, давно забывший о ней любовник.
– Неправильно питаешься, сама виновата, – удовлетворенно сказала Нина Андреевна.
Сама виновата. Если мужчине не приходится добиваться женщины, если она сразу же… отдается, уступает, вступает в связь – пусть все это звучит как в прошлом веке, все равно никуда это древнее правило не делось, – тогда мужчина относится к ней как к эпизоду.
Идиотка, самолюбивая идиотка, вела себя будто он ничего для меня не значит. Будто я бойко кусаю от всех запретных яблок. Но… я же просто на всякий случай, на тот ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ, если я ничего для него не значу…
С приходом Головина все изменилось: Валентина Даниловна намертво приклеилась к сыну влюбленным взглядом, а Нина Андреевна вся подобралась и надулась, словно ее УЖЕ обидели, словно Алексей Юрьевич был ужасный муж и отец, пропивал зарплату, выносил из дома вещи и по субботам бил ее дочку Сонечку. На самом деле никаких житейских претензий к Головину как к зятю у нее не было, все ее претензии были к А. Ю. Головину, ректору и владельцу Академии Всеобуч. Кстати, он действительно УЖЕ обидел Нину Андреевну – больше всего на свете ей хотелось, чтобы Академия Всеобуч провалилась вместе со своим ректором и владельцем, но Академия все не проваливалась, а, наоборот, расширялась и процветала.
– Ну что? Ты доволен? – воинственно спросила зятя Нина Андреевна.
– Чем? – коротко отозвался Головин, осматривая стол, он, как Антоша и полушпиц-полуникто, любой еде предпочитал оливье.
– Ксенофобия, экстремизм, развал армии. Ты доволен? Соня зажмурилась – началось.
– Мама… Он устал, он сегодня армию развалил… Дай ему спокойно поесть.
– Ну-ну…
Лучше бы зять торговал нефтью, или металлами, или пирожками, но он стал удачливым бизнесменом от образования, а образование как будто все еще принадлежало ей, было ее личное, и цинизм ЗДЕСЬ затрагивал лично ее. Бывший доцент Политеха Николаева Н. А. считала платное обучение большим злом – безнравственно обучать болванов за деньги родителей. И тем самым фактически скрывать мальчишек от армии. Благодаря Головину болваны знают: можно плохо учиться в школе, можно КУПИТЬ образование, можно избежать армии. Головин был виноват во всем: в ксенофобии, в экстремизме, в неправильном ходе исторического процесса и еще в некоторых событиях.
И чем больше был успех, чем больше говорили и писали об Академии, чем чаще звучало слово «Всеобуч» по телевизору, тем больше она сердилась и презрительно говорила: пиар, это все пиар, а умные люди туда своих детей не отдают. И тем больше ректор Головин был виноват в развале родины.
Позвони мне, позвони. Позвони мне ради Бога.
– Я кое-что принес, – сказал Алексей Юрьевич. Кое-что была очередная нелепая вещь из магазина чудес.
Джакузи для рук.
Кроме этой бессмысленной лоханки дома уже имелась коллекция чудо-фонариков, чудо-фенов, чудо-утюгов, был даже сейф в виде банки лимонада. Все, что обычно дарят мужья: новую шубу, украшения – Соня покупала себе сама, а подарки Алексея Юрьевича неизменно были такими нелепыми, будто она не женщина, а семилетний мальчишка-любитель диковинок. Но она радовалась фонарикам и утюгам, и даже сейфу в виде банки лимонада радовалась.
– Собака, – умоляюще сказал Антоша, – собака… я ей твердо обещал взять ее домой.
Алексей Юрьевич часто говорил «нет», и за «нет» всегда следовал подробный анализ причин отказа.
– Бери бумагу и ручку, – велел он Антоше. – Вот тебе задача – письменно составить подготовительную таблицу к переговорам. Собственные интересы, альтернативы, начальное предложение, предложение отступления, финальное предложение. Например: начальное предложение – овчарка, финальное предложение – рыбка-меченосец… Думай.
Нина Андреевна оживилась:
– В городе столько бездомных собак… Ты слышишь?
– Тема бездомных собак меня не волнует. Какая цель думать об этом?
– Можно же что-то организовать, как-то помочь…
– Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу, – благожелательно ответил теще Головин и принялся за еду.
Нина Андреевна «Двенадцать стульев» не любила, цитату не узнала и удовлетворенно обиделась.
Нина Андреевна волновала, трогала, раздражала Головина – не по-родственному, как теща, и не как достойный противник, и даже не как может раздражать психоаналитик-надомник, а… просто раздражала.
С тех пор как теща стала называть себя психоаналитиком, в ее взгляде, совсем было потухшем в жэковские времена, появилось нечто лукавое – некое полное, доступное только ей знание о людях. Головин не поленился, полистал Фрейда и обнаружил забавную вещь – психоанализ и научный коммунизм оказались близкими родственниками. Теще, выросшей на идее, что материя первична, а дух вторичная чепуха, не понадобилось духовно перестраиваться, чтобы принять учение Фрейда, – здесь были все тот же материализм, та же догматичность, те же схемы. Она и приняла его как новую веру.
Диагнозы, которые Нина Андреевна теперь ставила всем окружающим, включая телевизионных персонажей, звучали красиво, а были ли они верными – кто знает. Но психоанализ несомненно помогал теще справляться с разочарованиями. Даже на ее пристрастный взгляд у Левки, любимого сыночка, все сложилось не слишком удачно, не вполне достойно ее мальчика. Поэтому комплексы, которые Нина Андреевна раздавала знаменитым телеперсонажам, ее утешали – у них тоже все плохо.
Алексей Юрьевич и сам поставил теще пару диагнозов: комплекс Иокасты – мама и сыночек, и комплекс Красной Шапочки – бедняжка все несет и несет пирожки и горшочек с маслом, но до назначенного места так и не доносит. Вот так и Нина Андреевна – всех хочет спасти, но не сама, не лично, а непременно с участием какой-нибудь общественности.
– Ну, написал? Итак, первый пункт – каковы твои собственные интересы?
– Она маленькая и пропадет, – сказал Антоша.
– Это не твой интерес, а собаки, то есть интерес твоего партнера, ЧУЖОЙ интерес. А твой собственный? Подсказываю – если ты в принципе хочешь собаку, твой интерес состоит в том, чтобы она была здоровой и породистой, а не бездомной больной собачонкой.
– Ты… ты… ребенку… такое… – Нина Андреевна взвилась, как будто она не дипломированный психоаналитик, а боевой бык перед вьющейся на ветру красной тряпкой. – Где же, по-твоему, место для жалости, для сочувствия слабым? Тебя уже не исправишь, а ребенок должен вырасти человеком… Это же типичное ницшеанство – падающего толкни!..
– Зачем же толкаться? Падающий и сам упадет, обойдите его и идите дальше, – возразил Головин, – это залог любого успеха.
– Вот именно что любого, – усмехнулась Нина Андреевна, и родственная встреча тут же стала похожа на ватерпол, когда на поверхности тишина, а внизу, под водой, пинают противника ногами изо всех сил. – А могут ли успешные богатые люди сохранить нравственное начало?
Соня неопределенно улыбнулась, уплыла глазами. Когда один человек тебя родил, а с другим ты спишь, трудно быть между ними. И хуже нет, чем стыдиться за другого, близкого. Мама вела себя КАК ВСЕГДА УЖАСНО, как обычно, превратила редкое семейное сборище в партсобрание. И чем ужаснее она себя вела, тем больше была похожа на беззащитную в своем обиженном самолюбии девочку, которая кипятится и доказывает свою правоту взрослым. И тем невыносимее ее было жаль, потому что взрослые и не спорят с ней всерьез.
Нина Андреевна постукивала вилкой по столу и выражала лицом: не могут, не могут богатые сохранить нравственное начало, особенно ее зять Алексей Юрьевич Головин не может.
– Понимаешь, Антоша, эта твоя собака – некачественная, – сказал Алексей Юрьевич, – если человек привыкает брать некачественное, он вырастет неудачником.
– По мнению твоего папы, Антоша, неудачники – это люди, у которых меньше денег, чем у него, – вставила Нина Андреевна, – а нравственные качества…
Головин тихо – когда злился, всегда говорил медленно, размеренно, еле слышно – сыну объяснил:
– Неудачники – это люди, у которых длинный список обид на судьбу. Они у судьбы спрашивают: почему ты обо мне не позаботилась, разве ты не знала, что я идиот?
– Я идиот, – дурашливо ответила Соня и скорчила смешную рожицу. Муж, в сущности, ничем не отличался от ее матери. Оба представляли себе мир как кусочки лего, которые должны сложиться В правильную картинку, только у одного картинка складывалась, а перед другой мир непослушно дрожал бесформенной манной кашей. И оба использовали любую ситуацию как учебный материал, не позволяли ситуациям болтаться просто так, без пользы. И сейчас она останется безмужней сиротой, потому что придушит обоих.
– Не мешай, – зло сказал Алексей Юрьевич. – Когда принимаешь решение, любое, в него нельзя вкладывать чувства. Нельзя думать, доволен ли твой партнер (в данном случае собака) или огорчен. Нужно решить, чего ТЫ хочешь. Если ты сильный, если ты мужик, понял? А жизнь не всегда такая, как хочется, а такая как есть, так что лопай что дают, понял?
– Понял, – сказал Антоша, – он после салата оливье хочет пить. Он будет Мурзик. Мурзик вообще котиное имя, но ему подходит. Он такой… полукот-полупес, полудикий-полудомашний. Я пойду дам Мурзику попить.
Алексей Юрьевич и Нина Андреевна с одинаковым недовольством взглянули на Антошу – оба они непрерывно чего-то от него добивались, как будто так, просто Антошей, он им был недостаточно хорош.
Соне не было жаль Мурзика – его страдания не шли ни в какое сравнение с ее, к тому же Мурзика утешил салат оливье, а ее нет. Она и сама была сейчас как Мурзик, полудикая-полудомашняя, сидела, как поникшая птичка, и на ее лице была такая печаль, что Валентине Даниловне показалось, что невестка плачет, плачет настоящими слезами, всхлипывая и даже немного подвывая.
Господи, спаси меня, я больше не могу. Больше уже нечего ждать. Если человек не звонит неделю, значит, он уже не позвонит никогда. Хорошо бы сейчас заснуть и проснуться через месяц, через год…
– Не плачь, Сонечка, – успокоила ее Валентина Даниловна, – я его возьму. Заберу эту собаку домой.
– Спасибо, – Соня вынула из юбки ремешок и отдала ей, чтобы полушпиц-полуникто не потерялся по дороге.
И тут, как бывает всегда, когда уже окончательно расплачешься и перестанешь ждать, зазвонил телефон, и Соня, не взглянув на экран – не московский ли это номер, просто сказала «да?». И сама себе удивилась, как быстро она сориентировалась, как мгновенно научилась лгать и притворяться.
– Это насчет картины в Меншиковском дворце, – невозмутимо сказала Соня и вышла из комнаты, вот как быстро она научилась лгать и притворяться. И разговаривала с Алексеем Князевым кокетливо и легко, вроде бы она уже его и забыла, а тут он, и это всего лишь небольшая приятная неожиданность, ничего особенного.
– Я все решил, – сказал Алексей Князев. Что именно он решил, Соня не поняла, потому что в тот момент от счастья не понимала НИЧЕГО.
– Мою картину в Меншиковском дворце поцарапали и не признаются, – вернувшись в комнату, объяснила она с таинственно-довольным лицом. Была как Антошин котопес Мур-зик, только что вылезший из лужи, отряхивалась весело, и брызги счастья летели от нее во все стороны.
Счастье было таким огромным, что ей непременно стало нужно, чтобы все тоже немедленно стали счастливы.
– Антошечка, солнышко, я торжественно клянусь – завтра котопес будет валяться на твоей кровати, – прошептала Соня сыну и чмокнула его в ухо, – а сегодня не дразни гусей, ладно?..
– Что-то у тебя давно не было никаких курсов, – сказала Соня Нине Андреевне.
– Ну почему же… В институте прикладной психологии набирают курс по психодраме… Если ты меня субсидируешь…
Соне хотелось поскорее стереть с маминого лица неприятное выражение зависимости, и она торопливо ответила:
– Ну конечно! Образование – это святое.
Нина Андреевна сидела на своем диване, жевала хлебные сухарики из пакетика и перечитывала Фрейда. Сухарные крошки шуршали по страницам. …Человеческая природа порочна и обусловлена лишь биологическими факторами – это точно… Фиксация на прегенитальном уровне ведет к сублимации и комплексам… Анальная личность превращает себя в безопасную замкнутую систему, для которой любая привязанность представляет собой угрозу, для анальной личности характерно стремление к деньгам… Да-да, взять, к примеру, ее зятя – типичная анальная личность!.. Должно быть, в младенчестве у него были проблемы с желудком, подумала Нина Андреевна и тут же смутилась от своих мыслей – невозможно было представить себе этого человека младенцем с газовыво-дящей трубочкой в попке.
Валентина Даниловна сидела на своем диване, гладила собаку, чисто вымытый рыжий комок, и думала о сыне.
Мальчик очень добрый, в душе. Только уж слишком быстрый. Ему скажешь слово, а он уже все понял и ответил – нет. И людям кажется, что они имеют дело с автоматом. Что это им автомат отвечает – нет. Ребенку с ним трудно. Антоша все медленно понимает, а Алик быстро. Алик такой целеустремленный, каждый миг у него расписан, каждый вздох… Интересно, если бы ее мальчик сейчас был ученым, как собирался, у него были бы такие же глаза? Или все-таки помягче?..
Бедный, бедный мальчик. Он не злой, просто хочет, чтобы Антоша думал о себе и был счастливым.
– А что, тот, кто думает о других, всегда будет несчастным? Как ты считаешь, собака? – сказала она вслух, и полу-шпиц-полуникто ответил: «Тяф!»
– Пора спать, – поторопил Алексей Юрьевич Соню. Сегодня, в годовщину свадьбы, любовь была для него делом важным и срочным.
Может быть, Соня Головина должна была отказаться от супружеской любви из-за необыкновенной тонкости своей души, – ведь она неотступно думала о другом мужчине? Может быть, даже сама мысль о супружеской любви должна была показаться ей невыносимой?
Ничего подобного, и даже совсем наоборот. Потому что Соне вдруг стало до дрожи страшно – что с ней будет дальше? И на мгновение она искренне пожелала: хорошо бы дальше ничего не было, а было все как прежде. Соня Головина не была героиня романа, такая вся трепетно-романтическая, готовая смело встретить свою роковую любовь, она была обычная, как все. Не героическая дева. Не Лукреция, в общем. Как все очень сильно влюбленные, бесстрашная и как все, кто ценит свое удобное жизненное устройство, трусливая.
А то, что в объятиях мужа Соне привиделся московский хирург красавец Алексей Князев, так это ничего не означает. Ну, конечно, Алексей Юрьевич Головин удивился бы, узнав об этом. Но если бы ВСЕ люди вдруг случайно узнали, кого их жены и мужья представляют себе во время любви, они бы тоже очень удивились.
