Текст книги "Компромисс"
Автор книги: Елена Каштанова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Вся жизнь на ногах
Что я здесь делаю? Задаю себе этот вопрос, гоняясь по буеракам за этой сукой Вольхой. И это не метафора, сука она в самом прямом смысле – собака женского пола. Хотя, впрочем, это и метафора тоже, та еще сука, я ее с поводка спустил, чтобы порадовать девочку, что она все на привязи да на привязи, вот теперь второй час уже пытаюсь обратно все вернуть.
А виноват в этом, конечно же, сука, Олдбой. Он теперь во всем виноват в моей жизни. План мой заключался в том, чтобы, изображая из себя собачника, как бы случайно встретиться с ним в том самом парке с деревом-драконом… ну и познакомиться, конечно. Для начала я решил допустить, что часть его биографии про собаку – правда, ведь что-то же он делал в парке после грозы, почему бы не гулял с собакой. В рамках реализации этого плана я позаимствовал у соседки собаку. С этой тварью (с собакой, а не с соседкой) вообще-то мы хорошо знакомы, когда Татьяна Павловна уезжает в отпуск или к родственникам, я всегда остаюсь кормильцем и гуляльцем. А она (соседка, не собака) мне пирожки печет и всякие ягоды из сада привозит. Но обычно мы не заходим дальше нашего двора, сделала свои дела и домой. А сейчас поперлись в парк. Искать мое диссоциативное расстройство. Вообще я не очень хороший водитель собак, как-то они меня плохо слушаются, да что там говорить, мной даже собственный кот командует. Но это меня почему-то не остановило. Чувствую себя блондинкой на слете автомобилистов среди всех из себя таких уверенных собаководов. Я даже не знаю, что ответить, если спросят о породе. Лабрадор? Гибралтар? Русская волосатая? Собаководов, к счастью, не так уж много, и, к еще большему счастью, никто из них ни о чем не спрашивает. Телефон оглашает окрестности Ундервудом, и я внимательно разглядываю каждого, слежу за реакцией, примеряю образ Олдбоя. Вон той старушке с болонкой очень идет, например. Я, конечно, не ждал, что мне с первого раза повезет, и я его встречу. Но надо же с чего-то начинать.
Пока я разглядывал коллег-собачников, цивильная часть парка как-то плавно кончилась, дорожки стали уже, а кусты, наоборот, гуще. Исчезли мамочки с колясками и детьми, перестали попадаться велосипедисты. Вот тут-то я и совершил роковую ошибку, пожалев бедную собачку, свободу которой ограничивают всякие узурпаторы. Бедная собачка ломанулась от меня так, как будто за ней гонится стадо бизонов. А на самом деле это всего лишь я! Да, может, грацией на бизона и похож немного, все же я не мастер спорта по оврагам и кустам, но всего лишь на одного, уж никак не на стадо! Я вот не понимаю – чего ей по дорожкам не бегается? Зачем обязательно в заросли и обязательно в те, которые под откосом? А потом, наоборот, в те, которые на самой высокой горке? Я продираюсь сквозь траву и ветки и вдруг на меня нападает ржач – ради чего я тут страдаю, скажите, пожалуйста? Чтобы посмотреть на автора каких-то там волшебных букв? Ну увижу я его, и что? Скажу "давай дружить" или сразу предложу руку и сердце? Да я даже заговорить с ним не смогу, я уверен! Потому что не представляю, как начать разговор. Особенно смешно будет, если Олдбой окажется той толстой теткой в лосинах с двумя таксами. Она там на шпильках рассекала по этим дорожкам, ее бы сейчас с теми шпильками да в эти кусты.
На самом деле, я почти уверен, что он парень. У него в одном оридже мелькнула надпись на стене подъезда "Не могу смотреть без смеха на придурков из физтеха", такая же в точности глубокая мысль была увековечена на парте на военной кафедре. А девочек туда не берут, как известно. Возможно, это совпадение. Возможно, известная фраза. Возможно, даже какой-нибудь интернет-мем. Но мне нравится думать, что мы ходили на одну и ту же военную кафедру и сидели за одним и тем же столом.
Нет, все-таки пора завязывать с этим сумасшествием, чего я так завелся-то, как будто от этого моя жизнь зависит? Даже Ире почему-то ничего не рассказал. На самом деле, по двум причинам. Во-первых, я совершенно не уверен в своих выводах относительно ее Олдбоя. Все же она два года вокруг него вертится, а я – всего пару месяцев, с чего я решил, что понял что-то особенное, чего не заметили другие? А во-вторых… Это меня немного беспокоит. Мы не разговариваем. Давно уже. Инициатор диалогов всегда я. Но если я не начну, Ира будет молчать и читать телефон весь вечер. И ее, похоже, это устраивает. И еще больше устраивает, если я ухожу куда-то надолго. Это же ненормально, да? Но об этом потом, сейчас надо эту дорвавшуюся до свободы Анджелу Дэвис поймать, я же не могу домой без нее явиться.
Бегаю по кустам и ору "Вольха! Вольха!" Эта дура изображает слабослышащую и сильнобегающую одновременно. Хорошо, что тут нет никого, кто мог бы поржать над нами обоими. Хотя насчет никого я, пожалуй, погорячился. На полянке, которая открывается за очередными кустами, на траве лежит парень. Он удивленно приподнимается на локтях, когда стадо бизонов в лице меня и Вольхи вламывается в его тихое уединение. У него загорелое лицо и шея, хотя сейчас только начало июня. Темные волосы закручены в стильный хан на макушке. На тонком изящном запястье часы, какой анахронизм в эпоху мобильных телефонов! Другое перевито кожаным браслетом-змеей. Футболка-поло сверкает такой белизной, как будто все еще ждет своего героя на вешалке в магазине, не оскверненная рукой ни единого покупателя. Спортивные штаны не висят мешком, а практически облегают стройные ноги. Высокотехнологичные кроссовки выдают в нем любителя бега по пересеченной местности, да и каким другим способом он мог бы здесь оказаться? Локтями упирается в траву, одна нога согнута в колене, вся поза такая аристократичная, если бы еще не пялился на меня, как на второе пришествие, то хоть сейчас на обложку журнала. Пялимся мы, кстати, обоюдно.
– Э-э-э… здравствуйте, – наконец вспоминаю я о вежливости.
– Воф! – предупреждающе отвечает мне большой черный пес, который, оказывается, сидит возле своего хозяина, и как я его раньше не заметил?
Назидательно показываю на него глазами своей собаке, учись, мол, как надо возле хозяина смирно сидеть. Она изображает слабовидящую и скрывается в кустах на другой стороне полянки.
– Вы мне не поможете поймать собаку? – жалобно спрашиваю я. – Я уже за… долбался бегать за ней.
– Нет, – чуть виновато отвечает он. – Извините, но я, кажется, сломал ногу. А собака сама прибежит, когда устанет, вы не беспокойтесь, собаки никогда…
– Что?! – перебиваю я его, тут же забыв о собаке. – Сломал ногу и так спокойно об этом говоришь?!
– А как полагается об этом говорить? – насмешливо интересуется он. – Я просто раньше никогда ничего не ломал, не знаю, как принято об этом сообщать.
– Ты хоть в скорую позвонил?
– Видишь ли… Я такой неудачник, что умудрился разбить телефон, когда падал.
Он показывает на лежащий рядом в траве бесполезный девайс. Я вытаскиваю свой телефон и пытаюсь сообразить, как с мобильников звонят в скорую.
– Подожди, – останавливает меня он. – Скорая сюда не проедет, это раз. И ты не сможешь им объяснить, где находится это "сюда", это два.
– И что в таком случае делать? – растерянно спрашиваю я, понимая, что он прав.
– Я как раз размышлял об этом, когда ты тут материализовался.
– И до чего доразмышлялся?
– Те выводы уже неактуальны. Я внес поправки с учетом новой переменной.
– Ну и?
– Ты мне поможешь, что тут непонятного?
– Непонятно, как я это сделаю. Вынесу на руках? В гору? – Я оценивающе его оглядел. Не бизон, конечно, но килограммов 70 будет.
– Позвать некого?
– Близко у меня только женщины, остальных ждать часа два придется, пока они сюда доползут. Да и вообще – пятница, вечер, все бухают или разъехались… А у тебя?
– У меня разбит мобильник, – напомнил он.
– Да, жопа, – подытожил я.
Некоторое время молчим. Я обдумываю варианты и отметаю их один за другим. Картина складывается неутешительная – либо ждать весь вечер, либо тащить его на себе из оврага.
– Слушай, а разве тебе не больно? – вдруг запоздало удивляюсь я. – Ты так спокойно тут лежишь, как будто просто отдыхаешь.
– Больно, но, если не двигаться, то терпимо. Вот если пытаюсь встать, то аж в глазах темнеет.
– Надо бы шину какую-нибудь соорудить, что ли. Чтобы не усугублять.
– Ммм… – Он оглядывается вокруг. – Вряд ли тут есть что-нибудь подходящее.
Я вынужден с ним согласиться. Как-то все непродуманно в природе, почему в кустах не растут шины?
– Давай для начала ты поможешь мне встать, может быть, я смогу прыгать на одной ноге? Только сделай это резко, иначе боль не позволит.
Я захватываю его предплечья, он – мои. Черный пес угрожающе рычит.
– Не сердись, Орешек. – Хозяин успокаивающе протягивает ему руку. – Так надо. Все будет хорошо.
И объясняет мне:
– Не любит, когда до меня чужие дотрагиваются.
– Полезная фича. Готов?
Кивок, рывок, и вот он уже висит в моих руках, тяжело дыша и уткнувшись мне в плечо. Собака беспокойно пританцовывает, даже поскуливает, но вроде не собирается откусить мне голову. Капли пота текут по его виску, шее, но этот Муций Сцевола ни звука не издал. Правда, у того правой руки не было, а не ноги. Я вдруг замечаю, что успокаивающе глажу его по спине, стряхивая прицепившиеся травинки, останавливаю себя немедленно, мало ли, что он подумает.
– Ты как? – Слишком интимным вопрос получился.
Ответить он не успевает, потому что какой-то танк вдруг толкает меня под коленки, и я с трудом удерживаюсь на ногах, это был бы пиздец, если бы я упал вместе с травмированным парнем, а точнее, прямо на него. Танком, конечно же, оказывается бестолковая набегавшаяся собака. Как примерная девочка, она усаживается у моих ног, высунув язык и с надеждой глядя на меня, мол, хорош тут развлекаться, когда домой пойдем, жрать охота. Мне хочется ржать и материться одновременно.
– Твоя собака хотела сломать мне вторую ногу! – предъявляет мне претензию этот шутник.
– Она не моя, – открещиваюсь я, но радуюсь, что он находит в себе силы острить.
Дальше какое-то время уходит на то, чтобы прицепить на поводки обеих собак. Это не такая простая задача, когда одновременно нужно удерживать на одной ноге приклеившуюся ко мне тушку, но в конце концов мы справляемся. Я не знаю, как мы преодолеем этот заросший кустами склон, но решительно начинаю наш путь.
– Ты куда? – вдруг останавливает меня мой попутчик. – А, я понял. Тут вообще-то лестница есть. Штурмовать гору совсем необязательно. Ты тут в первый раз, что ли?
Ну как бы да. И надеюсь, что в последний. Даже Олдбой меня не заманит сюда еще раз. Послушно поворачиваю по направлению к лестнице. Как мы к ней шли – отдельная песня. Сначала он прыгал на одной ноге, но я, видя, как ему больно, сдался быстрее, чем он, ибо сердце кровью обливалось. Потом я попытался усадить его к себе на спину, но он так зашипел, когда я взялся за больную ногу, что я тут же оставил эту затею. Потом я тащил его под мышкой, но рука быстро устала, а сменить ее было невозможно из-за сломанной правой ноги. С грехом пополам мы доковыляли до лестницы, и тут я понял, что нам ее не преодолеть, если мы продолжим играть в благородство. Запрыгивать на раздолбанные ступеньки он просто не сможет, даже с моей помощью. Мы стояли у подножия этой Голгофы и пыхтели как марафонцы. Парень был такой бледный, что я всерьез опасался обморока. Собаки рядом лениво обнюхивались. Я отдышался и принял решение.
– Держи, – я отдал парню оба поводка.
Ничего не подозревая, он взял их, и взвыл от боли, не ожидая от меня такой подставы. Я закинул его себе на плечо и почти бегом ринулся вверх по лестнице. Сначала он шипел, подвывал и бессильно колотил кулаками мне по спине, но я на каком-то адреналине преодолел почти половину склона, и тут одновременно кончились силы у нас обоих. Я поплелся как беременная черепаха, а он перестал дергаться и начал успокаивать собак, которые никак не могли приноровиться к моим неравномерным передвижениям. Думал, сдохну. Нет, выжил. Когда мы добрались до конца лестницы, опустил его на землю на одну ногу, едва не уронив, и так мы стояли обнявшись, наверное, целую вечность. Не только он бы упал без меня, но и я без него тоже. Он очнулся первым.
– Теперь можешь звонить в скорую, – подсказал он. – Вызывай их к детской площадке, тут недалеко.
Я в каком-то тумане сделал все, что он сказал, и вдруг меня запоздало накрыл ужас от собственной авантюры. Навернуться с той лестницы – нефиг делать, собака дернула бы поводок, и я бы потерял равновесие мгновенно. И валялись бы мы сейчас в том овраге оба, хорошо, если живые. Надо было все же вызвонить кого-нибудь из парней на помощь, подождали бы, не переломились. Я стараюсь не показать своей паники, меня почти физически трясет, но ему это точно сейчас лишнее. Провожаю его у машины скорой помощи и пытаюсь улыбаться сквозь зубы. Он ослепляет меня в ответ совершенно белозубой улыбкой и спрашивает:
– Тебя как зовут-то, спаситель?
– О, не стоит так уж меня боготворить, – у меня еще и шутить получается. – Илья.
– Ну как же, крест на Голгофу затащил, значит самый настоящий Спаситель и есть. Я Кристиан, между прочим.
Ржу. В детском саду мы в таких случаях говорили "у дураков мысли сходятся". Правда, когда я про Голгофу думал, еще не знал, что он Кристиан. Бывают же имена у людей.
– А фамилия? – Ох, хорошо, что догадался спросить, как бы я его искал потом?
– Козлов. – Теперь ржет он, увидев, как вытянулось мое лицо. – Шучу. Леман я. Он подает мне руку. – Спасибо тебе, Илья. Ты очень вовремя появился. Если бы не ты… Вот так живешь-живешь, а потом какой-нибудь шит хэппенс. Вся жизнь на ногах, и вдруг – бах! – и ампутация.
Я оторопело смотрел вслед уехавшей машине. Данунах! Быть не может! Мне не послышалось? Что ли, я его нашел? Или все же совпадение?
Дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас
Утром я приперся в больницу еще до девяти часов, поэтому пришлось ждать обхода врачей, завтрака и начала запуска посетителей. Порядки в наших учреждениях как в тюрьме, ей богу, больницы для медперсонала, а не для больных. Крис возлежал (другого слова не подберу) на горке подушек и сосредоточенно читал какую-то книгу. Не знаю, что случилось с моим восприятием, но смотрелся он как монарх среди подданных. Подданными были суетливый дедок и небритый мужик средних лет, четвертая койка была пуста. «Монарх», разметавший по подушкам черные кудри, выглядел необыкновенно элегантно в заношенной больничной рубахе на завязках, а из-под одеяла грациозно (да-да, это не опечатка) торчала поврежденная конечность с какими-то пыточными приспособлениями на ней. Я уже собирался было начать запариваться на тему согнуться мне в поклоне или упасть на колени, как вдруг он поднял глаза от книги, прищурился, всматриваясь, сверкнул белоснежной улыбкой, и наваждение спало, он стал обычным парнем, таким же, как я.
– Привет, – поспешно затараторил я. – Как ты? Я тут тебе всякой фигни принес, вот одежда и белье, всякие щетки-расчески, салфетки, кружка с ложкой, вода, фрукты…
Я перечислял, выгружая все на стоящую рядом тумбочку.
– Ух ты! Книжка электронная! – восхитился он. – Ты мой дважды спаситель. Смотри, что принесли мне медсестры.
Он указал на потрепанный том, который отложил с моим появлением.
– "Повреждения костей и суставов", – прочитал я название.
– Ага. 79-й год, представляешь? Меня еще на свете не было, а эта книга уже была. Очень увлекательное чтиво, вот послушай, это самое начало.
Он откашлялся и тоном лектора с трибуны выдал:
– Репаративная регенерация кости после травмы представляет собой сложный биологический процесс, который начинается непосредственно после перелома и развивается на основе физиологической регенерации. Кровь, излившаяся из поврежденных внутрикостных и мышечных кровеносных сосудов, и отечная жидкость образуют вокруг костных отломков экстравазат, который свертывается; уже со 2-го дня в него врастают размножающиеся мезенхимальные клетки вместе с сосудистыми образованиями. Возникновение мезенхимальной ткани стимулируется продуктами тканевого распада, образующимися в области перелома.
Он поднял глаза от книги, выходя из образа, снова прищурился, и мы прыснули, глядя друг на друга.
– Я ничего не понял, если честно, но, кажется, все сложно, – предположил я.
– Вот-вот, сенсорный голод утоляет, а интеллектуальный как-то не очень.
– А там написано, как это называется? – я кивнул на конструкцию из каких-то перекладин и гирь, которая опутывала своими сетями его ногу.
– А как же! Шина Белера. Применяется для скелетного вытяжения при переломах нижних конечностей.
– Бр-р-р. Ну и извращенец этот Белер.
Повисла пауза, мы не знали, что еще сказать друг другу.
– У тебя зрение плохое? – наконец спросил я.
– Хорошее. Почему ты так решил? – заинтересовался он.
– Ты щуришься.
Он с любопытством на меня посмотрел.
– А ты внимательный. Раньше носил очки, да. Потом сделал лазерную коррекцию, и сейчас все нормально. А мимика и жесты остались, от них так просто не избавишься.
– Понятно…
Снова мы оба замолчали. Трудно вести разговор с человеком, которого видишь второй раз в жизни.
– Короче. Я сейчас на работу поеду, а вечером снова приду. Ты пока список составь, что нужно еще привезти. Блокнот и ручку я принес.
– А телефон зачем?
– Как зачем? Симку твою переставим, чтобы связь у тебя была. Это мой старый аппарат, я не покупал, не волнуйся.
– Все равно все контакты в разбитом телефоне.
– Зато тебе можно будет дозвониться.
План наш провалился. То ли мой телефон отказался есть его симку, то ли она повредилась во время падения, но связь нам наладить так и не удалось.
– Симку без твоего присутствия поменять не получится, наверное. Но не переживай, – я пытался быть оптимистом. – Я заберу твой телефон, отнесу в ремонт, может, там что-то придумают.
Он посмотрел на меня удивленно.
– Я и не переживаю. То есть переживаю, но не из-за этого. – Он смущенно помолчал. – Как там Ори?
– Ори? – не понял я. – А, Орешек. Грустит, конечно. Он у тебя всегда такой… спокойный? Лежит на своей подстилке, даже не шевелится.
– Он старенький уже. Ему тринадцать лет будет. Для собак это очень много. Его зовут Орион, я вчера толком не успел ничего рассказать. Ты прости, что приходится с ним возиться… Но я пока ничего другого не могу придумать. Много проблем от него?
– Ну… так… – Я не хотел взращивать в нем чувство вины или что-то в этом роде, но врать под его пристальным темным взглядом почему-то не получалось. – Напугал до усрачки кота и выжил из дома мою девушку. А так – все хорошо, прекрасная маркиза. И, пожалуйста, не заморачивайся по этому поводу. Сейчас ни ты, ни я ничего с этим поделать не можем. Вот выйдешь на свободу, тогда что-нибудь придумаем, окей?
– Окей. – Он вздохнул. – Но есть еще кое-что. Мне нужен мой паспорт и медполис из дома.
– Я могу кому-нибудь позвонить, если вспомнишь номер. Родственникам там или друзьям. Если нет, доеду до них, только скажи, куда.
– Некому звонить. – Он насупился. – Поэтому мне снова придется попросить тебя об услуге.
– Я готов. Но только… Неужели совсем нет никого? Родители, друзья, девушка? Так не бывает…
– Бывает. И давай закроем тему. Кто придет на память, тот на помощь не придет, – отрезал он.
Я вздрогнул и немедленно вспомнил о своих подозрениях. На этот раз слишком уж явная цитата, это не может быть совпадением. Нужно придумать какой-то способ убедиться, что он и есть Олдбой. Боюсь, если я спрошу прямо, он уйдет в отказ. План созрел мгновенно. Если я все равно иду к нему домой…
– Слушай, давай я тебе из дома еще что-нибудь принесу, ноутбук, например?
– Зачем? – удивился он. – Я вполне в состоянии прожить несколько дней без всяких девайсов. Это даже будет интересный опыт. Многие в наши дни на такое способны, как ты думаешь?
– Немногие, – засмеялся я и подумал, что одна известная мне особа уж точно не способна.
Таким образом, идея посмотреть, что напишет Олдбой (если это все же был он) своим восторженным почитателям, провалилась. Я, конечно, и так был почти уверен в нем, но как бы все упростилось, если бы вдруг появилась запись от его имени – мол, проду не ждите, я в больнице, и дальше штук 500 комментариев с пожеланиями скорейшего выздоровления.
Я тщательно следил за его профилем. За эти дни не появилось ни одной новой работы и ни одного ответа на комментарии от автора. Это, с одной стороны, не опровергало мою теорию, с другой – однозначным подтверждением тоже не являлось.
Я ходил к нему каждый день. Мы подолгу болтали, находя все больше точек соприкосновения – книги, фильмы, сериалы, музыка, даже компьютерные игры. Как-то так получилось, что совершенно независимо друг от друга мы занимались всю жизнь одним и тем же. Правда, это касалось только увлечений и образа жизни. Образование оказалось прямо противоположным – он окончил факультет ВМК, аспирантуру после него, защитил кандидатскую диссертацию и там же работал каким-то научным сотрудником.
С ним было интересно и как-то совсем легко, хоть и приходилось за ним ухаживать. Но он был не из тех, кто совершенно не умеет болеть, – не унывал, не впадал в депрессию, охотно принимал помощь и так же охотно за нее благодарил. Поэтому находиться с ним рядом было приятно, уходить не хотелось. Даже медсестры и санитарки подходили к нему каждые полчаса, специально выдумывая для этого предлоги.
– Илья, почему ты со мной возишься? – спросил он как-то.
– Потому что люди должны помогать друг другу, разве нет? – ответил я.
– Кто тебе такое сказал?
– Никто. Нужные книги в детстве читал.
– А, книжный ребенок, значит, – улыбнулся он.
– Именно.
И так было постоянно, он узнавал мои цитаты, я – его, мы говорили (и даже думали) на одном языке.
– И потом – мне с тобой интересно. Ты разве сам этого не чувствуешь, что у нас очень схожие интересы?
– Чувствую, – неуверенно произнес он. – Только я еще столько всего чувствую… Что можно бы и поменьше.
– Например?
– Например, адская смесь из благодарности и вины.
– Почему вины? – не понял я.
– Потому… Заставил постороннего человека заниматься своими делами, создал ему кучу проблем… И ведь даже из гордости не могу отказаться от твоей помощи. Мне некого больше попросить. Если бы касалось только меня, я бы справился. Но Ори… Я не могу его сейчас просто выбросить. Ему и так недолго осталось, он не заслужил такого предательства.
Его голос дрогнул на последних словах, а я прокручивал в голове все, что узнал о нем за эти дни, и никак не мог поверить, что такой открытый и позитивный в общем-то парень на самом деле совсем один. Каково это, когда самое близкое существо во всем мире – это собака? Да и той скоро не станет. Как так получилось? Я не верю, что за его 28 лет никто не заинтересовался им, не захотел сблизиться, узнать его получше. Видимо, это он сам никого не подпускает. Но почему? И за что ко мне такое особое отношение? Только ли из-за того, что без меня он сейчас не может обойтись? А когда поправится и ему будет не нужна моя помощь, выкинет меня из своей жизни?
– Знаешь, никто никогда не учил нас думать о будущем, – прервал он мои размышления. – То есть, учили, но не так, как нужно. Нас учили думать о счастливом и бесконечном будущем: учись хорошо, чтобы поступить в университет, работай много, чтобы тебя повысили, одевайся стильно, чтобы привлечь самку и создать семью, не пей и не кури, чтобы потомство было здоровым. А потом оказывается, что дороги, которые мы выбираем, не всегда выбирают нас. И никто ни разу не сказал нам, что в один не очень прекрасный момент счастливое и бесконечное кончится, а ты не кончишься, и тебе придется что-то с этим делать, как-то выживать. К несчастью, к болезни, к смерти нас не готовят. Нет никаких курсов – что делать, если ты смертельно заболел, как жить, когда умирают близкие, к кому обратиться за помощью, если никого не осталось. В итоге мы просто не думаем об этом, а когда наступает тот самый пиздец, оказываемся не готовы. Мне повезло, судьба послала мне тебя, я не знаю, за какие заслуги, но даже представить боюсь, что было бы, если бы ты не появился тогда в овраге. Вероятность встретить там человека стремится к нулю.
– Глупости! – возразил я. – Вероятность всегда пятьдесят процентов – либо встретишь, либо нет. Это как шампанское из крана.
– Ага. Только что-то у меня ни разу не текло из крана шампанское, равно как я никогда не встречал людей в том овраге.
– Это потому, что тебе было не нужно. Как только понадобилось, вероятность сразу зашкалила за тысячу. Когда человеку что-то очень нужно, мироздание ему помогает. Что ты смеешься?
– Ничего. Вероятность может принимать значения от нуля до единицы.
– Зануда! – возмутился я. – Алгеброй – гармонию! Ты небось и площадь Ленина находишь, умножая длину Ленина на ширину Ленина?
– Вот еще! – возмутился он в ответ. – Я что, по-твоему, совсем дурак? Я возьму интеграл по поверхности.
– Как это? – заинтересовался я.
– Правда хочешь узнать? Давай листочек и ручку, покажу.
– Э-э-э… Пожалуй, я передумал. Про интеграл я знаю только то, что если скрутить в него проволоку, то можно достать уроненные в унитаз ключи.
Он снова заржал.
– Такого полезного применения я еще не встречал.
– Наверное, просто не ронял ключи в унитаз?
Он покачал головой.
– А ты, судя по всему, ронял?
– Бог миловал. Но я перенимаю чужой опыт, сын ошибок трудных. Это анекдот, на самом деле, – пояснил я. – Другой вариант – у чувака упала в лужу шляпа.
– Дурак твой чувак. Второй-то конец проволоки зачем загибать?
– Чтобы не выскользнула из рук, – авторитетно пояснил я.
Каким-то образом своими шутками мне удалось разрядить обстановку. Не хотелось спорить о том, что мне совсем не тяжело ухаживать за его собакой и ездить каждый день к нему в больницу. Потому что тут он был прав – это действительно в какой-то степени напрягало, мешало, создавало проблемы. Но я свой выбор сделал и был им вполне доволен. Единственное, что нервировало, – я так и не придумал, как мне выяснить, Олдбой он или нет. Точнее, к этому времени вопрос стоял уже не так, я получил столько подтверждений, что в самом факте был практически уверен, оставалось как-то сделать так, чтобы он понял, что я знаю, и чтобы его это не напугало.
