Текст книги "Дудочка крысолова"

Автор книги: Елена Михалкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вернувшийся бармен, проследив за взглядом Альки, перегнулся через стойку и попытался доверительно сказать, а на самом деле почти крикнул ей в ухо:

– Это Вика! Девочек предпочитает! Каждую субботу у нас тусит.

Теперь Алька посмотрела на Вику внимательнее. «Девочек предпочитает, говоришь?» Она представила себя стоящей под проводами, ощутила, как на голые руки упали щекочущие перышки, и подняла глаза вверх. «Ну, что скажешь?» Ангел показал большой палец, на который налипла шелуха от семечек, и, кажется, одобрительно икнул.

Когда под выкрики диджея заиграла следующая композиция, Алька спрыгнула с высокого табурета и, покачивая бедрами, влилась в толпу танцующих, стараясь встать поближе к Вике. Движения она поймала без труда и легко повторила, подбавив чувственности. Возле нее очень быстро образовался небольшой круг, как и возле белобрысой, и Алька с удовлетворением заметила, что та стала приглядываться к ней. Спустя несколько секунд они уже танцевали в одном круге, не говоря ни слова, подчеркнуто не обращая внимания друг на друга. Глаза опущены, бедра извиваются в такт ритму, лица отрешенно-сосредоточенные. Какой-то подвыпивший тип в мятой рубашке попытался присоединиться к ним, но его оттеснили.

– А теперь… – раздался усиленный микрофоном голос, – медленный танец! Дамы приглашают кавалеров. Девчонки! Не стесняемся, делаем что хотим!

Вокруг раздался дружный смех.

– Делаем что хотим… – протянула Алька и посмотрела на шест, а затем перевела взгляд на девушку, стоявшую рядом. Та рассматривала ее, и вид у нее был немного озадаченный.

– Слабо повторить там? – крикнула Алька, кивнув на танцпол, куда уже вылезли две шатающихся пары.

И, не слушая ответа, размашистым шагом направилась к нему.

– О, у нас еще одна желающая показать свое искусство на шесте! – надрывался ведущий. – Подбодрим красавицу в белой рубашке! Уверен, нам сейчас покажут высокий класс!

«Даже не представляешь, насколько высокий».

Зазвучала композиция, и Алька замерла, глядя в пол, заложив руки за голову. Досчитала про себя до четырех – и начала танцевать.

Внизу кто-то присвистнул, и сразу же назойливый голос взвыл:

– О-о, какое шоу сегодня в нашем клубе! Две кр-р-расотки-блондинки!

Пройдя мимо остановившихся пар, словно не замечая их, Вика встала перед Алькой, усмехнулась и сделала такой жест, словно расстегивала на ней «молнию».

– Давайте, давайте, девочки, не останавливайтесь!

«Девочки» и не собирались останавливаться. Положив руки на плечи Альке, Вика развернула ее, медленно опустилась вниз, ведя ладонями по телу, будто раздевая. Под одобрительные выкрики они извивались возле шеста, словно две змеи, готовящиеся задушить друг друга, но отчего-то медлящие. Их импровизированный танец выглядел настоящим стриптизом, хотя ни та, ни другая не расстегнули и пуговицы, и Алька, обещавшая себе сохранить холодную голову, против своей воли наслаждалась ситуацией: возбужденностью зрителей, возбужденностью партнерши, своей способностью управлять телом так, чтобы каждое движение перетекало в следующее незаметно для глаз.

Она танцевала, как танцует русалка в воде, – преодолевая ее сопротивление, изгибаясь, словно морская трава в набегающих волнах. Вика танцевала иначе: резко, почти агрессивно. Когда музыка закончилась, обе стояли, прижавшись спинами к шесту и тяжело дыша.

– Это был вы-ы-ысший класс! – взвился диджей. – Только не будем совать купюры в трусики нашим девочкам, лучше поаплодируем им от души!

– Еще давай! – завопили в зале. – Э, девки, поддайте жару!

Алька обернулась к Вике:

– По-моему, пора сваливать. Кстати, это и впрямь был высший класс. Мне понравилось.

– Да, сейчас придурки кипеть начнут, – кивнула та. – Пошли отсюда.

Они спустились в туалет. Музыка сюда почти не доносилась, и Алька облегченно выдохнула.

– Фу-ух! Слушай, классно танцуешь! Где занималась?

– Да так, везде понемногу. Меня, кстати, Вика зовут.

– Меня – Алька.

– Ничего так имя. Прикольное.

Она в первый раз широко улыбнулась, обнажив ровные, крупные, как кукурузины, зубы. Из кармана вытащила тонкий цилиндрик помады и принялась подкрашивать губы, наклонившись близко к зеркалу и водя розовым огрызком влево-вправо.

– Я тебя раньше здесь не видела. Первый раз, что ли?

– Угу. А ты, говорят, частенько сюда наведываешься.

– Кто говорит?

– Бармен, – честно призналась Алька.

– А-а… – Вика рассмеялась. – Трепло собачье. Рассказывал тебе, наверное, что я страшная кусачая лесбиянка? Да?

Чуть растерявшись, Алька кивнула.

– Вот что значит один раз не дать! Мстительный оказался, поросенок.

Теперь она показалась Альке совсем другой, чем наверху, – грубее, откровеннее и куда проще. И понравилась куда больше.

– А ты чего танцевать-то полезла, если думала, что я из этих? – озадачилась Вика. – Или ты сама такая?

– Не такая, – рассмеялась Алька. – Танцевать просто так полезла. На душе хреново было, вот и захотелось расслабиться.

– А, это я понимаю. Я сама такая. У меня каждую субботу на душе хреново, поэтому я сюда и тащусь из своей дыры.

– Что за дыра? – небрежно спросила Алька и затаила дыхание.

– Да поселочек небольшой, тридцать километров отсюда. Его только выстроили. Егорин – слыхала, нет? Да никто не слышал. Там всех развлечений – только пауков солить. Еще собакам хвосты крутить, пока не оторвутся. Я за неделю дурею – не представляешь как. Работаю-то дома, никуда не выбираюсь. А ты живешь рядом, что ли?

– Да не… – сказала Алька, поправляя спутавшиеся волосы, – далеко я живу.

– А сюда чего?..

Вопрос повис в воздухе. Алька перестала теребить волосы, поймала в зеркале Викин взгляд и помолчала, принимая решение. Та подняла брови, почувствовав что-то, застыла с помадой в пальцах. Алька облизнула губы и сказала, надеясь, что поступает правильно:

– Спрятаться мне нужно было, Вик. Вот я сюда и заскочила.

– У-у-у, вон оно что! – протянула та, соображая. – А если найдет он тебя?

– Они, – поправила Алька. – Если они меня найдут… Не знаю, Вик, что будет. Честно.

Она отвела взгляд.

– Ну, допустим, до утра ты тут пересидишь… А дальше куда?

– Не знаю, – повторила Алька. – По-хорошему, из города надо сваливать, но ехать мне некуда. Да и они меня перехватят где-нибудь, у них возможностей хватит.

– Ну ты, мать, крута! Это что ж за типы, с такими-то возможностями?

Альке показалось, что в голосе девушки прозвучало восхищение, смешанное с уважением.

– С деньгами все можно, – уклончиво сказала она. – Ты же понимаешь.

Вика тщательно закрыла тюбик помады, явно раздумывая о чем-то. Алька поймала в зеркале брошенный на нее быстрый взгляд. Сверху усилилось «тыц-тыц-тыц», дверь распахнулась, впустив стайку громко хохочущих девчонок, тут же разбежавшихся по кабинкам и начавших перекрикиваться друг с другом.

– Слушай, – наконец сказала Вика, снова наклоняясь к зеркалу и рассматривая свое отражение, – вывести тебя отсюда не проблема. Хочешь, можешь у меня перекантоваться недельку, пока не придумаешь чего-нибудь. Я одна живу, мне без разницы.

У Альки радостно екнуло сердце. Она повернула голову, встретившись взглядом уже не с зеркальной Викой, а с настоящей.

– Правда, можно? – с надеждой спросила она. – Вик, у меня ведь ни денег, ничего… Я заплатить тебе не смогу. Даже расчески, и той нет!

– Ты чего, расческами собралась со мной расплачиваться? – грубовато поинтересовалась та. – Расчески мне очень актуальны, при моей-то шевелюре!

Она поворошила ладонью свой белобрысый ежик и скорчила гримасу. Алька засмеялась.

– Короче, нечего сопли жевать: хочешь ехать со мной – поехали, – подвела итог Вика. – Я все равно скоро уходить собиралась.

– Поехали!

– Ну и чудненько. Все, тронулись! А то сейчас малолетки набегут.

Когда они выскочили из клуба, то обнаружили, что идет мелкий дождь. Асфальт мокро блестел в свете фонарей. У выхода под козырьком курила компания, и Алька отвернулась в сторону, пробегая мимо них.

– Где ж ты, моя ласточка… – бормотала Вика, натягивая на голову капюшон короткого тонкого плаща. – Где ж ты, моя красавица… А, вот куда ты спряталась!

Старенький, видавший виды красный «Хундай» с вмятиной на боку показался Альке лучшей машиной в мире. Вика плюхнулась на сиденье и сразу достала откуда-то пачку сигарет.

– Курить буду много! – предупредила она. – Ты как, ничего? В смысле, не возражаешь?

– Я не буду возражать, даже если ты решишь на меня пепел стряхивать, – искренне ответила Алька. – Только поехали быстрее, а?

– Да не паникуй, прорвемся!

Алька искоса взглянула на воодушевленное лицо неожиданной спасительницы и подумала, что если по дороге она не расскажет свою историю, непременно с устрашающими подробностями, то ужасно разочарует Вику. В идеале та ожидает погони, страстной любви некрасивого, но могущественного олигарха, жаждущего отомстить несостоявшейся возлюбленной, появления ревнивой жены олигарха… «Только бы в индийское кино не свалиться, – размышляла Алька. – Она ведь вовсе не дура».

Освещая фарами дорогу, «Хундай» выбрался со стоянки, пятясь задом. Дождь в свете фар был похож на тучу крошечной мошкары.

«Господи, выбраться отсюда скорее – и больше ничего не надо, – мысленно сказала Алька, снова вспомнив лицо обманутого ею сыщика – того, с серыми глазами, при одном воспоминании о взгляде которого ей становилось не по себе. – Ищи меня тогда, охотничья собака Лысого!»

Алькин ангел печально посмотрел ей вслед, а затем тяжело ухнул вниз с проводов и, взбивая крыльями воздух, с трудом поднялся выше и полетел… Но не за красной маленькой машинкой, быстрой букашкой уползавшей по светящемуся стеблю дороги, а в противоположном направлении – обратно, к городу.

Сергей перелистывал страницы «дел», составленных для него на скорую руку сотрудниками Перигорского. Перед ним стоял ноутбук, в котором имелись те же данные, но дальновидный Игорь Васильевич приказал распечатать каждое «досье» и оказался прав – Бабкину было удобнее и привычнее начинать работу с «живым» делом.

Четыре человека, четыре человека… С одной стороны, не так много. С другой, учитывая специфику их расследования, четверо – это очень много, это чертовски много! Он захлопнул поочередно все папки и разложил перед собой несколько листов, на которые успел выписать важную информацию о каждом из клиентов. Бабкин предпочитал ориентироваться по своим записям, а не по чужим.

А еще он предпочитал перед очередным важным делом составлять план. Он привык к этому с юности, убедившись, что единственная область его жизни, где он может ничего не планировать заранее, – это спорт. Там он проявлял удивляющую многих быстроту реакции, неожиданную в таком крупном и неповоротливом на вид человеке. Внешность Сергея была обманчива, в чем неоднократно удостоверялись те, кто недооценивал его.

Но во всем остальном ему приходилось продумывать заранее, что он будет делать, и записывать основные пункты плана. Бабкин не был ни глупым, ни медлительным, но старался избегать ситуаций, которые могли поставить его в тупик даже на короткое время.

В этом заключалось основное отличие их с Илюшиным методов работы. Макар, полагавшийся исключительно на собственное чутье, почти всегда действовал спонтанно и сам не смог бы сказать, какого результата ожидает от тех или иных своих поступков. Однако результат неизменно был, и именно тот, что требовался. Невероятно удачливый, с поразительной, почти феноменально развитой интуицией, Илюшин не раз ошеломлял Сергея, напоминая ему фокусника, вытаскивающего из рукава шумно хлопающего крыльями белого голубя. Обаятельный, легко входящий в доверие к людям, Макар хорошо чувствовал, где ему говорят правду, а где лгут, и Бабкин был уверен, что именно Макар, а не он, пригодился бы для того задания, которое сейчас стояло перед ним.

В глубине души Сергей, очень любя свою работу, полагал, что он хороший оперативник, неплохой исполнитель – но не более того. Начав тесно общаться с Илюшиным, сперва использовавшим его в паре дел как наемную рабочую силу, а затем предложившим постоянное сотрудничество, Сергей решил, что отличается от талантливого напарника, как ломовая лошадь от орловского рысака.

Бабкин очень сильно удивился бы, если бы узнал, что сам Макар так вовсе не считает. За несколько лет работы с ним Сергей незаметно для себя из качественного исполнителя превратился в отличного сыщика. Ему не хватало блеска Макара, зато с верхом хватало добросовестности, бульдожьей хватки и сообразительности. Вкупе с опытом, приобретенным за время работы в прокуратуре, это делало его незаменимым для Илюшина. Но Сергею тот о своем отношении не сообщал, считая, что это очевидно Бабкину точно так же, как и ему самому.

Сергей подумал, что с «Артемидой» ему катастрофически не везет: второй раз, попадая сюда в связи с расследованием, он вынужден действовать как бог на душу положит. Но времени катастрофически не хватало – отпущенные им трое суток истекут очень быстро, а никаких фактов, способных пролить свет на смерть Микаэллы Костиной, пока не появилось. Побег Аллы Рокуновой Бабкин к ним не относил.

График передвижений «гостей» по третьей сцене лежал перед ним. Разумеется, составлен он был со слов «русалок» и гостей, потому что других свидетелей взять было негде. И по этому графику, разумеется, получалось, что никто из них не убивал Микаэллу Костину. Или же мог убить любой, что в их положении было одно и то же. Положение это сильно осложнялось тем, что ни один из находящихся на берегу озера или в самом озере не мог сказать точно, сколько времени пробыл в том или ином месте – поглощенные игрой, они не отвлекались на часы. «Между прочим, циферблатов на стенах я там что-то нигде не видел, – мрачно подумал Бабкин. – Вот и они не видели, м-да».

Сергей размышлял, не отрывая глаз от схемы с четырьмя квадратами, в которые были вписаны имена. Эксперт изучал вещественные доказательства, но Бабкин почти не сомневался, что ничего нового они не сообщат. Поймать кого-то на несовпадении показаний тоже пока не представлялось возможным. Оставалось лишь то, что посоветовал Илюшин – выслушивать всех клиентов, расспрашивать их, давать им говорить, говорить, говорить как можно больше. «Авось что-нибудь выболтают».

Итак, первый – Вано Даташвили, сорокатрехлетний ресторатор. Когда-то был певцом. По иронии судьбы, начинал петь в одном из тех самых ресторанов, которыми сейчас владеет. В своей исполнительской деятельности, как успел выяснить Бабкин, не гнушался ни одним жанром, берясь за все, на что хватало голоса, – от «Сулико» до «Мурки». Неизвестным образом выбрался на широкий экран, с которого совершенно покорил зрителей, исполняя песни с таким акцентом, с каким пародисты изображают гротескных грузин.

«Слю-ю-ющай, с табою будим мы, паслю-ю-ущай! – пел Вано Даташвили, для сцены взявший имя Орам Куприямов. – Щащлык-вино мы будим ку-у-щать, и цэловацца у пруда. Слю-ю-щай, вах, я прашу, миня паслю-ю-ущай, ведь ты же сочная, как груша, и а-а-аслипляишь как звэзда!» Исполняя шедевры собственного сочинения, Орам целовал кончики пальцев, опускался на одно колено, выразительно протягивал к залу смуглую волосатую руку, а на проигрыше одной особенно страстной песни извлекал из-за пазухи кинжал и зажимал его в зубах, вытанцовывая при этом подобие заплетающейся лезгинки.

Бабкин, случайно увидевший однажды певца в телевизоре, испытал приступ дежавю: только накануне он покупал на рынке персики и виноград, и продавец, обращаясь к молоденькой покупательнице, точно так же громогласно чмокал пальцы и обещал: «Лучший пэрсик, я тибэ клянусь, лучший! На тибя похож!» Казалось, Куприямов вот-вот выхватит откуда-нибудь поднос с фруктами, спустится в зрительный зал и пойдет по рядам, предлагая купить пэрсик, нэдорого, вкусний-сочний.

Однако спустя некоторое время Орам-Вано покинул сцену – к большому разочарованию поклонниц. Его любили маленькие усатые женщины и крупные волоокие девы, и даже была, как припомнил Бабкин, какая-то громкая история, попавшая в газеты – то ли певец с кем-то не поделил женщину, то ли женщины с кем-то не поделили певца… В итоге разъяренная дама толкнула его с лестницы, и Вано едва не остался калекой, переломав себе руки и ребра. Однако и из этого, как подобает профессионалу, имеющему дело с насильственным втюхиванием своего образа сопротивляющейся публике, Даташвили сумел извлечь выгоду: несколько месяцев подряд появлялся в телевизионных шоу, охотно рассказывая подробности своей несчастной любви и размахивая загипсованной рукой, и снискал еще большую популярность среди пожилых дам.

Несмотря на имидж клоуна, Вано оказался хорошим бизнесменом с одним очень полезным для любого бизнесмена качеством – он улавливал тенденции. Вано мог сказать, какая кухня в следующем сезоне будет пользоваться успехом, чего захотят избалованные москвичи – в этом и как гарантированно привлечь к себе внимание, не скатываясь в жестокий кулинарный и оформительский китч. Ему принадлежало три ресторана, которые он, не мудрствуя лукаво, назвал «Рыба», «Мясо» и «Ни рыба ни мясо». Последний специализировался на жесткой вегетарианской диете и был любим, как и сам Вано в расцвете своей певческой карьеры, в основном женщинами. Посетительницы строго следили за фигурой и здоровьем и ели самую полезную пищу в соответствии с рекомендациями самых циничных и веселых диетологов, а Даташвили предлагал им уникальную возможность насладиться свежей тертой редькой, прекрасным укропом, выращенным в домашних условиях под нежными взглядами, и сырой свеклой, красной от стыда за стоимость блюда, в котором она занимала девяносто восемь процентов. Еще два отводилось на кедровые орешки и ложку бальзамического уксуса.

К тому же Вано объявил, что «Ни рыба ни мясо» является рестораном молекулярной кухни. Никто не мог толком понять, что это означает, но Даташвили провел разъяснительную работу. «Анализ физико-химических законов во время приготовления еды, – сообщил он на пресс-конференции, где голодные журналисты роняли слюну, глядя на огромные фотографии разнообразных яств за его спиной, – просто необходим, чтобы мы могли воздействовать на вкус и ценность готового блюда. Между разными продуктами существуют молекулярные связи! Новые технологии позволяют использовать их для нашей пользы».

После этого объяснения смысл выражения «молекулярная кухня» окончательно потерялся, но зато журналистов накормили, причем приличной едой, о которой не было достоверно известно, вступали ли ее ингредиенты между собой в молекулярную связь или нет. Поэтому даже отзывы тех, кто называл себя независимыми критиками, были исключительно благожелательными, ибо писались на сытый желудок. Лишь один особенно въедливый журналист, страдавший, как выяснилось позже, расстройством пищеварения, желчно попросил Вано назвать хоть одно известное блюдо, трансформированное молекулярной кухней в нечто удивительное, как было обещано.

Нужно отдать Даташвили честь – он не задумался ни на секунду.

– Равиоли кушал? – спросил он журналиста.

– Ну, ел…

– Так вот, мы в нашей молекулярной кухне используем сферификацию. Понимаешь? Сферификацию! Очень просто. Берем одно вещество, не скажу какое, коммерческая тайна, смешиваем с другим, не скажу каким, и получаем на выходе сферические равиоли. Ни у кого нет, у нас есть. Потому что продукты связались друг с другом и через это получилась другая еда. Сферическая.

После такого ответа вопросов больше ни у кого не возникло. Сферические равиоли произвели должное впечатление.

Зато Даташвили отвел душу на двух других ресторанах. В «Рыбе» и «Мясе» работали отличные повара, и сам Вано иногда по вечерам выходил в зал «Рыбы», здороваясь с постоянными клиентами, зорким хозяйским глазом осматривая свой ресторан. Устрицы у него всегда были свежие, и шеф-повар – итальянец, очень похожий на самого Вано, регулярно устраивал устричные вечера, привлекающие гурманов.

«Мясо», помимо общепринятых видов оного, предлагало своим клиентам оленину, медвежатину, кабанину, зайчатину, мясо антилопы, лошади и страуса, а также разнообразную лесную дичь, от тетерева до вальдшнепа. В качестве комплимента от шеф-повара приносили лягушачьи лапки. Котлетки из лосиного мяса, фирменное блюдо шеф-повара, выносились на деревянной можжевеловой доске и пахли так, что даже миролюбивым людям хотелось взять ружье и отправиться в лес выслеживать дикого, пугливого, мясного лося.

Даташвили хотел, чтобы на стенах не было излишеств вроде охотничьих трофеев – отрубленных голов, чучел фазанов и прочего, и в результате ресторан оформили в стиле английского клуба «с присущим ему чувством меры», как гласил рекламный проспект. Это было истинной правдой. Постепенно в «Мясе» сформировалась именно клубная атмосфера – с респектабельными клиентами, заглядывающими сюда вкусно поесть в свой день недели, с нешумными компаниями, с кругом посетителей, на платежеспособность которых ресторан мог рассчитывать всегда, независимо от волн кризисов и прочих финансовых потрясений. Изредка появляясь здесь, Вано сдержанно улыбался, раскланивался с гостями, отпускал вполголоса замечания о погоде и никогда – о политике, и ничем не напоминал того продавца фруктов, который темпераментно скакал по сцене с бутафорским кинжалом в зубах.

На фотографии, приложенной к досье, Даташвили был снят во весь свой выразительный грузинский профиль. Снимка, сделанного анфас, Бабкин почему-то не обнаружил. Он отложил фотографию и принялся изучать данные второго свидетеля.

Олег Лихой, тридцать восемь лет, актер театра и кино. Сергей вздохнул. Еще лицедея ему для полной коллекции не доставало…

Олег Ефимович Лихой родился и вырос в Москве, закончил Щукинское театральное училище и несколько лет снимался исключительно в рекламе. Он уже стал опасаться, что ни одной приличной роли ему не видать, когда подвернулось предложение попробовать себя в двухсерийном фильме «Пламя небес».

Фильм был поставлен по сценарию группы авторов, работавших в жанре исторической фантастики. Авторы добросовестно вспахивали ниву, как они сами выражались, славянской славянщины, и в их фильме синеглазые русоволосые богатыри размахивали мечами и сражались с болотной нечистью, собиравшейся поработить Русь Великую и затопить ее болотами, а также со страшным колдуном Перигором, которому были подвластны вурдалаки и лешие, и еще почему-то татаро-монголы. Богатыри разговаривали эпическим языком, часто употребляли выражение «гой еси», живо скакали вместе с девушками в венках через костер в ночь на Ивана Купала и носили длинные льняные рубашки, расшитые красными петухами. Олег полагал, что просто создан для роли одного из богатырей.

Режиссер считал так же, и Олег четыре месяца мотался из казахстанских степей в подмосковные леса и обратно, рубился на мечах, тонул в болотах и даже одолевал дракона, то есть Змея Горыныча. В итоге в фильме его лицо показывали крупным планом в общей сложности около десяти секунд и четыре с половиной секунды – обнаженный торс.

Однако этой роли хватило, чтобы он был замечен режиссером, и его взяли уже на более серьезную работу, а там карьера Лихого развернулась практически скатертью-самобранкой, предлагавшей на выбор молодому актеру роли на его вкус.

Правда, назвать вкус Олега Ефимовича привередливым или разборчивым означало бы погрешить против истины. Работоспособный, как конь-тяжеловоз, Лихой брался за любые предложенные роли, если только хватало времени. Он играл в боевиках, комедиях, снялся в семи мелодрамах, четырех исторических сериалах и одном фильме, которому был присвоен щадящий статус альтернативного кино. Когда Лихому подвернулся мультфильм, он не стал брезговать и мультфильмом, озвучив сурка с одной-единственной репликой: «Вы думаете, я съедобен?» После этого по сюжету сурка немедленно съедали, и больше он сказать ничего не успевал.

Наконец, Олег снялся в нашумевшем фантастическом триллере, бюджет которого был больше годового оборота Непала, Гвинеи и Намибии, вместе взятых. Режиссер фильма, низенький и пузатый, как Паваротти, ходил вокруг Олега, потирая руки и завистливо приговаривая: «Какая фактура… Ах, какая фактура!», и следом за ним ходили актрисы и весь женский персонал, который присутствовал на площадке, потому что у Олега действительно имелась фактура, в частности, синие глаза, кожа цвета слоновой кости, рост метр девяносто и пудовый кулак в придачу.

В фильме эти достоинства несколько потерялись, потому что в синие глаза вставили линзы с полосатой радужкой, кожу загримировали под змеиную чешую, а кулак спрятали в серо-зеленой лапе, заканчивающейся изогнутым когтем. Только с ростом Олега на первый взгляд ничего нельзя было сделать, но режиссер решил эту проблему: перевел метр девяносто в другую плоскость, заставив Лихого передвигаться на животе. Из Олега получилась инопланетная особь, представитель клана Ящериц, Перекусывающих Сухожилия, и весь фильм Лихой ползал и перекусывал, а под конец умирал, сбросив перед этим хвост. Фильм зрителям понравился, и роль Лихого понравилась тоже, хотя сам Олег скромно говорил, что сценарий не дал его способностям раскрыться в полной мере. Конечно, он попытался отразить в последней сцене душевные метания и трагизм судьбы своего персонажа, но сложно оказалось передать это посредством одного лишь отваливающегося хвоста.

Постепенно из простого, хотя и очень красивого, мальчика Олег превратился в брутального мужчину, которому пресыщенность и усталость от жизни добавляли известного шарма. Он много пил, умно рассуждал о вырождении отечественного кинематографа и продолжал активно участвовать в этом процессе. Журналисты любили Олега, потому что тот не был скучен и всегда подкидывал достаточно материала для интервью. Он кривлялся, шутил, рассказывал двусмысленные анекдоты и откровенничал о женщинах. Его приглашали в передачи, снимали для обложек журналов, и после любой заметной вечеринки появлялись фотографии, где крупным планом были показаны ботинки Олега, костюм Олега, запонки Олега и его бандана, которую он шутки ради повязал себе на голову после выхода молодежного боевика «Умри до меня», да так и не расстался с ней.

Однако подобная популярность в итоге сыграла с актером злую шутку. Лихой приелся зрителям настолько, что это поняли даже режиссеры и продюсеры картин. Его не перестали приглашать, но все чаще вместо главных ролей предлагали роли второго плана, а Олег, избалованный успехом, уже давно не хватался за все что ни попадя.

И, самое главное, критики на все голоса твердили, что Лихой – растиражированная бездарность, что он везде одинаков, что он понятия не имеет об актерском мастерстве и во всех фильмах играет самого себя. Олег злился, еще больше пил и все чаще жаловался на то, что он впустую растрачивает свою жизнь.

В конце концов он влип в скандал, закончившийся уголовным делом: напившись в клубе, стал приставать к одной из девушек и затеял драку с парнем, заступившимся за нее. Драка быстро завершилась в пользу актера: силы Олегу было не занимать, а юноша оказался тщедушен и слаб. Но еще он оказался сыном одного из чиновников в аппарате президента, и чиновник не позволил замять дело, которое в другом случае закончилось бы выплатой отступного – Лихой всегда так делал и не понимал, зачем нужно создавать проблему из обычных мужских разборок.

Но у отца юноши, попавшего в больницу с переломанными ребрами, носом и разорванным ухом, было другое мнение. Олег получил два года условно и притих, пораженный тем, что на его удаль молодецкую нашлась управа. Теперь он выпивал без прежнего размаха, устраивая вечеринки в своей огромной квартире, но все чаще заставал себя перед зеркалом с бутылкой в руках – одного.

Сергей взглянул на фотографию, хотя и без этого помнил актера в лицо.

В отличие от Даташвили Лихой был снят строго анфас. «Закладывает парень, и крепко закладывает, – определил Бабкин, оценив мешки под глазами и нездоровую одутловатость когда-то красивого лица. – Ладно, идем дальше. Кто там у нас следующий?»

Следующим оказался Сергей Иванович Сушков, сорокапятилетний чиновник. При взгляде на его снимок Бабкин испытал приступ классовой ненависти. Мелкое незначительное личико, круглая голова, насаженная на такое же круглое тело, словно поставленные друг на друга шары снеговика, и взгляд человека, убежденного в том, что он – важная государственная единица. «Спокойно! – сказал себе Сергей. – Может, фотограф его в неудачный момент подловил… гниду!»

Данных о Сушкове было меньше, чем о предыдущих фигурантах, но вполне достаточно, чтобы, изучив их, Бабкин пришел к выводу, что перед ним – типичный «прицеп». Сушков выбрался из администрации захудалого подмосковного городишки следом за своим начальником, Виктором Безиковым. Тот пробивался как танк или как мощный сорняк – молодой, нахрапистый, амбициозный мужик, предприимчивый и хваткий. Сушков следовал за Виктором рыбкой-прилипалой, решив, очевидно, раз и навсегда поставить на одну лошадь. Сергей Иванович был финансистом, а его начальник – юристом, и вместе они составляли неплохой тандем.

Они уходили в бизнес, возвращались на государеву службу, снова уходили ненадолго и снова возвращались, уже на новый уровень этой спирали, и в конце концов дороги их все-таки разошлись, когда Виктора Безикова со скандалом уволили с поста руководителя федерального агентства по управлению государственным имуществом. Сушков занимал при нем место в отделе управления информационной политикой, и после увольнения шефа его должна была ожидать похожая судьба. Однако новый руководитель не избавился от Сергея Ивановича, а лишь перевел его в подведомственную организацию, и Сушков возглавил федеральный центр с длинным названием, в котором фигурировали слова «компьютерные», «технологии» и «информационные».

«Риторический вопрос, – злобно думал Бабкин, глядя на фотографию Сергея Ивановича. – Откуда у тебя, Сушков, деньги на клуб Перигорского? Из какого кармана ты их вынимаешь, сытая твоя рожа? Какие откаты берешь, раз можешь позволить себе проводить здесь субботы в компании русалок?»

Он с отвращением отодвинул папку Сушкова и открыл «дело» последнего из четверых клиентов. Макар Илюшин не зря пришел к нему во время допроса Рокуновой, чтобы сказать, с кем придется иметь дело. Потому что с этим человеком они уже сталкивались раньше.

Аслан Коцба. «Мать его!» – прибавил мысленно Бабкин. Глава предприятия «Нефтепроект», небольшой фирмы, занимавшей неприметный особнячок в самом центре Москвы, в одном из старейших районов. Абхазец по национальности, окруживший себя в фирме исключительно родственниками – братьями, дядями, племянниками и прочими кумовьями.

Под особнячком, который деликатно прятался за старыми кленами, находился подземный гараж. В гараже имелась одна из самых полных в Москве коллекций раритетных автомашин. Иногда по ночам Коцба гонял в какой-нибудь из них по городу, но такое случалось редко. Обычно ему хватало того, чтобы спуститься вниз, погладить блестящий корпус какой-нибудь из своих игрушек, которые он никогда не называл тачками, походить вокруг них и вернуться в кабинет. Механики гаража не сомневались, что их шеф разговаривает с машинами. Возможно, так оно и было.